БЕЙТЕМИРОВ САЙД-АХМАД МУЧУЕВИЧ

 

Село Элистанжи Веденского района ЧИАССР. Год рождения 1916-й.

В крепости, будучи старшим сержантом, служил в 333-м

стрелковом полку во взводе конных разведчиков. Умер в 1970

году.

 

Однажды вечером в последние дни сентября я сидел в парке.

Осень вступала в свои права. Могучие тополя, росшие по берегу

реки, сбрасывали золотисто-желтую листву прямо в воду. Блекли

цветы на забытых садовниками клумбах. Сиротливы были скамьи:

на аллеях пусто. Вечернее солнце красит в ярко-красное и

оранжевое кроны молодых кленов.

 

Отложив прочитанную газету, я задумчиво смотрел на едва слышно

журчащую реку. И вдруг передо мной остановился небольшого

роста, плотный, лет сорока пяти мужчина в фетровой шляпе и

хорошо сшитом сером костюме.

 

Незнакомец тремя пальцами коснулся своего подбородка и

неуверенно спросил:

 

- Простите, вы не Ошаев?

 

Я утвердительно кивнул головой. Мужчина рассмеялся.

 

- Скажите, пожалуйста! Более тридцати лет прошло с тех пор,

как я вас видел. А узнал. Меня, конечно, вы не помните. Я

Бейтемиров...

 

Я напряг память.

 

- Бейтемиров? Хасан? Я знал учителя...

 

- Это был мой старший брат. Он умер. А я Сайд-Ахмад. Помните,

вы меня когда-то учиться посылали?..

 

Потом тряхнул рукой, улыбнулся и проговорил:

 

- Да где же помнить?.. Столько времени...

 

- Садитесь, если не торопитесь, - предложил я ему, переходя

с чеченского языка на русский. - Поговорим... Работаете?

 

Сайд-Ахмад присел.

 

- Да, я бухгалтер-ревизор. Как кончил тогда школу, определился

на финансовые курсы. С 1937 года работаю. Воевал немного. В

связи с контузией был признан негодным.

 

- С самого начала были на войне?

 

- С самого начала. Война застала меня в Брестской крепости.

 

Я живо обернулся.

 

- В Брестской? Это очень интересно. Вся страна знает о

"бессмертном гарнизоне". Значит вы один из героев Бреста?

 

Собеседник мой опять улыбнулся.

 

- О нет. Я совсем не герой. Герои погибли в Бресте. Я тоже

мог быть среди них, но...

 

- Расскажите, пожалуйста, - попросил я. - Слышал я, и наши

чеченцы и ингуши были среди них.

 

- Были, - ответил Бейтемиров. - И очень много. В одном нашем

полку было не меньше ста человек. А были и в других полках.

 

Я вынул блокнот и приготовился записывать.

 

- Э нет, - сказал Сайд-Ахмад. - Раз хотите записывать здесь

не место. Ведь вы же для печати...

 

- Да.

 

- Так пойдемте же ко мне. Вы не очень заняты? Я живу здесь

близко. Покажу вам мои записи-каракули, полюбуете

фотографиями...

 

Я охотно согласился. Оборона крепости Брест меня давно

интересовала. Из моего родного села Старые Атаги погибли в

Бресте шестнадцать человек. Я собирался написать о них очерк.

И даже больше: у меня была мысль написать книгу о защитниках

Бреста из нашей республики. И вот подвернулся случай...

 

 

* * *

 

Сайд-Ахмад жил в небольшом кирпичном домике. Двор типично

грозненский - весь заасфальтирован, и над ним - сплошной навес

из незакапываемого на зиму винограда "Изабелла". Начинающие

чернеть кисти густо нависли над двориком.

 

- Урожай у вас обильный, - сказал я. - Пудов двадцать потянет.

 

- Да что с него толку. Надавлю немного вина, а остальное так

на лозе и гибнет. Кругом у всех "Изабелла" здесь, - сказал

Сайд-Ахмад. - Может, во дворе здесь устроимся? Свет над

столиком есть.

 

- Давайте. Я снова вынул блокнот и карандаш.

 

- Ну, с чего я начну? До войны я работал бухгалтером в горах.

В Итум-Кале. В феврале 1940 года получил повестку о призыве

в Красную Армию. Вместе со мной из Итум-Калинского района

призвали еще одиннадцать чеченцев-горцев, учителя Иосифа

Цыпку, еврея по национальности, и Сощенко Николая из

Хильдехароя. Из чеченцев помню братьев Узуевых Мами (Магомед)

и Вису. Старший из них, Мами, был членом партии. Из Итум-Кале

же был мой тезка Сайд-Ахмад Бацашев. А из маленького аула

Гухой, в котором было домов сорок, призвали шесть человек:

Магомета Гелаева, Халида Исмаилова, Ахмада Эдилсултанова,

Эльдархана Адуева, Абдул-Муслима Мусаева, Эльдархана Ибиева.

В этом горном селе Гухой сейчас люди не живут.

 

Родственники всех поименованных после возвращения с мест

выселения живут вблизи Грозного, в селе Пригородном. Из их же

ущелья, но из села Бенгарой, были призваны в армию Элибек

Сардалов и Абдурахман Тутаев.

 

Тутаев был удивительно ловкий человек. Когда мы служили в

Бресте, он часто так шутил: замечал кого-нибудь из друзей,

стоящего к нему спиной, потихоньку снимал сапоги и, сильно

разбежавшись, перепрыгивал через его голову. А потом смеялся

над ним.

 

Всех их я хорошо помню, потому что все мы служили в одном

взводе и в одном отделении.

 

В Грозном нас погрузили в эшелон. Это было 10 февраля. В

нескольких вагонах были чеченцы и ингуши. Мы, тринадцать

человек, призванных из Итум-Кале, ехали вместе до самых

Барановичей. Здесь нас распределили по дивизиям и полкам.

Я со своими товарищами попал в 333-й стрелковый полк,

стоявший в Брестской крепости. В этот же полк, а также в

125-й и 84-й полки, попали люди из других вагонов.

 

Должен сказать, что в числе моих товарищей-горцев были такие,

которые вообще не проживали в городах, и даже по железной

дороге ехали в первый раз. Одеты они были в рваные, латанные

черкески и овчинные шубы. На головах красовались высокие

лохматые папахи.

 

В первое время в крепости они чувствовали себя очень неловко.

Для них все было непривычно, непонятно и ново. Новобранцы, да

и старые солдаты нашего взвода, добродушно подшучивали и

подсмеивались над ними.

 

Не знаю почему, но нас, молодых, на второй же день после

прибытия прямо отправили на стрельбище. День был очень

холодный, дул сильный ветер со снегом. Из двухсот человек

новобранцев, выведенных на стрельбище, у моих товарищей-горцев

и у меня были самые лучшие результаты. Ружье горцам-чабанам

было не в новинку: приходилось охотиться и на тура, и на

медведя, и на волка.

 

Командир роты вызвал нас из рядов, выстроил перед строем,

поблагодарил за отличную стрельбу. Поставил нас всем другим

в пример. Новобранцы над нами уже не смеялись. К нашему

счастью, мы попали во взвод, где командиром был наш земляк,

грозненец лейтенант Тихомиров Николай Иванович. Он относился

к нам прямо по-отечески, прощал невольные провинности,

терпеливо учил воинскому делу, помогал привыкнуть к армейской

обстановке. Может быть, к нему, как к грозненцу, нас передали

нарочно. Он знал наши обычаи.

 

А во взводе у него, кроме нас, вновь прибывших, было еще

человек двадцать чеченцев, но из них я помню только фамилии

некоторых, а откуда они - не знаю.

 

Командиром нашего 333-го стрелкового полка в 1940 году был

майор Урткмелидзе. Позже полком стал командовать полковник

Матвеев.

 

Из русских товарищей помню Ивана Тихоновича Костенко, Гришу

Коваленко, Царева (геодезиста), Лебедева, Шкарупу, Селезнева,

Блинова, Тимошинского, Пономаренко и Дробота. С последним я

крепко дружил. Все они были моими товарищами по конной

разведке. Дружил я также с сержантом Яценко Петром, командиром

отделения.

 

Но надо же сказать, как я стал служить в конной разведке.

Лошадей любил с детства. Через четыре месяца службы во взводе

Тихомирова я попросил командира полка Урткмелидзе перевести

меня во взвод конной разведки. Он дал согласие.

 

Конюшни конной разведки 333-го полка находились вне Цитадели,

у Восточных валов Кобринского укрепления.

 

Когда я пришел к командиру взвода конной разведки - младшему

лейтенанту Ершову, он изучающе окинул меня взором: я был мал

ростом. Он спросил:

 

- Седлать коня умеешь?

 

- Так точно.

 

Ершов приказал одному из бойцов:

 

- А ну вынесите ему седло и выведите коня Дисканта.

 

Присутствовавшие при этом красноармейцы почему-то прыснули от

смеха.

 

Ершов вышел, вслед за ним и я. Около конюшни столпилось много

бойцов взвода.

 

Вдруг из конюшни вывели мне коня. Верите? Высотой с сарай!

 

- Седлай! - приказал мне младший лейтенант.

 

Бойцы с интересом смотрели на эту сцену.

 

Оседлал.

 

Ершов запустил пальцы под подпруги, осмотрел седловку,

похлопал Дисканта по крупу и приказал мне:

 

- Садись!

 

Я приблизительно знал, как надо садиться на коня по уставу.

Гриву левой рукой я достал, узду в ней держал правильно, но

когда я задрал левую ногу как можно выше, чтобы достать

стремя, до него оставалось еще полметра.

 

Грохнул смех всего собравшегося взвода. Я чуть смутился, но

решил обойтись без стремени: рывком вскочил в седло.

 

Ершов подошел ко мне, похвалил и сказал, что закрепляет за

мной Дисканта, так как пока нет других свободных коней.

 

Пока я расседлывал коня, он вынес мне из помещения старую

кавалерийского образца фуражку с синим околышем:

 

- На. Будешь лихим кавалеристом. А свою, пехотную, сдай.

 

С этого дня я замечал очень теплое отношение ко мне со стороны

командира взвода, хотя внешне он был суров, как и в начале

моего знакомства с ним.

 

На Дисканте долго ездить мне не пришлось. В одном из станков

я приметил коня с кличкой Озон, масти светло-гнедой, с тонкими

ногами и широкой грудью. Рост - как раз для меня. Как я

заметил, к нему никто не решался подойти. Корм и воду давали

из соседнего станка. Я спросил дневального:

 

- Чей это конь?

 

- Ничей, - ответил мне дневальный. - Он чумовой. Я обратился

к Ершову с просьбой закрепить за мной Озона.

 

Командир посмотрел на меня и улыбнулся.

 

- Молод ты на Озоне ездить. Убьет - потом отвечай за тебя.

 

Но мечту свою я не оставил.

 

Дня через два Ершов приказал оседлать Озона. Пять-шесть бойцов

с трудом вывели его из конюшни и оседлали.

 

Ершов проверил подпруги и вскочил в седло. Державшие коня

отпрыгнули в стороны. Озон, как вихрь, вылетел из зоны

Кобринского укрепления. Через час Ершов вернулся. Конь в мыле.

И вдруг Озон стремительно понесся в конюшню, не слушаясь удил.

 

У самых дверей конюшни Ершов вынужден был с риском для жизни

спрыгнуть с коня, чтобы не расшибиться насмерть о притолоку.

Видно он упал больно, еле поднялся, но бойцам виду не подал.

 

После этого случая я не мог ни есть, ни спать. Перед глазами

у меня все время стоял Озон. И решил я во что бы то ни стало

завладеть им. Я стал оказывать ему ласку, кормил сахаром,

хлебом, солью, чесал под челюстью. Конь ко мне привык.

 

Раз я зашел в амуничку, вынес седло к коновязи, прошел смело

в станок Озона. Почесал его у горла.

 

Конь положил мне голову на плечо. Потом спокойно вывел его во

двор, привязал к коновязи и стал седлать.

 

Во двор выскочил дневальный по конюшне.

 

- Ты что делаешь?

 

- А вот видишь? Седлаю.

 

- Кто разрешил? Убьет он тебя.

 

Красноармейцы, бывшие около конюшни, с удивлением смотрели то

на меня, то на смирно стоявшего Озона. Дневальный побежал к

Ершову докладывать о моем самоуправстве.

 

Озон, спокойно стоявший пока я его оседлал, точно взбесился,

когда я уселся в седло. Он помчал меня по Кобринскому

укреплению, а потом вдруг завернул к Брестским воротам и понес

в Цитадель. Я напрягал все силы, чтобы умерить бег коня. Но

все было напрасно. Пригнув голову и закусив удила, Озон нес

меня к Тереспольским воротам. За ними была запретная зона, а

за ней государственная граница... Могло кончиться для меня

печально. Я вспомнил, что надо делать, когда конь закусит

удила. Изо всех сил дернул узду вправо, влево и назад. Перед

самыми Тереспольскими воротами я осадил коня. Да так осадил,

что задними копытами Озон вспахал землю. Некоторое время я

носился по Цитадели, вызывая изумление бойцов. Но конь уже

был мой: я спокойно выехал из Брестских ворот и подъехал к

нашим конюшням. Командир взвода Ершов стоял тут же. Сурово

сдвинул брови, посмотрел на меня и крикнул:

 

- За самоуправство пять нарядов вне очереди. А сейчас - скачи

к барьерам.

 

Я пустил коня.

 

Озон, словно ласточка, красиво перелетел через яму, через

"конверт", через "забор". Взял все препятствия. Я вернулся.

Глаза Ершова сияли и смотрели на меня ласково.

 

- Наряды - отставить! Коня Озона закрепляю за тобой.

 

Я поблагодарил командира.

 

Вскоре мне было присвоено звание сержанта. Из 333-го полка к

нам прислали помощником командира взвода еще одного чеченца

- Айнди Лалаева из Толстой-Юрта. Мы подружились с ним и

служили в конной разведке до самого начала войны.

 

Это был замечательный службист, настоящий кавалерист-джигит.

На состязаниях по рубке, стрельбе и прочим статьям

военно-кавалерийского дела он был первым во всей крепости.

Бойцы моего взвода жили в казармах 333-го полка. Штаб полка

тоже находился там.

 

В ночь с 21 на 22 июня я был назначен дежурным по конюшне.

Под вечер все горцы, начавшие служить вместе со мной, были в

казарме. Среди них был и Айнди Лалаев. Нескольким я написал

домой письма.

 

Поговорив с земляками, я ушел из Цитадели в конюшню. При

лошадях дежурили двое конюхов-красноармейцев.

 

- Все в порядке? - спросил я их.

 

- Так точно, товарищ сержант.

 

Я ушел спать в сенник.

 

На заре меня разбудил ужасный взрыв. На сене меня словно

что-то подбросило. Первое, что я увидел, проснувшись, это были

часы-ходики. Стрелки показывали 4 часа 10 минут, а ходики у

нас были точные. Дежурные заскочили ко мне. Один, помню,

сказал:

 

- Сумасшедшие! Куда стреляют?

 

В эти секунды ни у кого из нас и в мыслях не было, что

началась война. Мы предположили, что наши артиллеристы,

проводя на полигоне учебную стрельбу, случайно угодили

снарядом в расположение крепости. Но затем раздались новые

ужасающие взрывы и грохот.

 

Я бросился к ящику полевого телефона. Не действовал...

 

- Оставайтесь здесь! - крикнул я дневальным и побежал к Озону.

 

В одно мгновение оседлал его и поскакал к Цитадели, к штабу

полка.

 

Уже светало. Взрывы снарядов и мин, следовавшие один за

другим, слились в сплошной громоподобный гул. В Цитадели во

многих местах зловеще полыхало пламя, поднимаясь выше стен

двухэтажных казарм. Тут только я понял: война!

 

Я поскакал во весь опор к мосту у Цитадели, намереваясь

попасть в нее через Брестские ворота.

 

Но перед всеми тремя тоннелями этих ворот стояла сплошная

завеса огня взрывов безостановочно падающих снарядов. Враг

заграждал огнем вход и выход из главных ворот.

 

Густые клубы черного дыма закрывали стены казарм. Пробраться

в Цитадель было немыслимо. Я оглядел горизонт, сколько

позволяли стены Цитадели. Нигде ни следа противника, а снаряды

и мины обрушивались на крепость лавиной.

 

Рванул я коня на север от Брестских ворот, к комсоставским

домам. Почти все они были объяты пламенем. А их было больше

десятка.

 

Группами и одиночками в разные стороны бегали люди. С

винтовками в руках и что-то крича, куда-то бежали

красноармейцы. Рев десятков моторов немецких бомбардировщиков

сотрясал воздух. Они летели низко, выбирая цели, и сбрасывали

бомбы на объекты, как я понял, где могли находиться люди, но

склады не трогали.

 

Быстро объехав горящие комсоставские дома, я повернул коня

влево, на запад, к казармам 125-го полка.

 

На площади Кобринского укрепления все чаще и чаще, словно

град, стали падать снаряды.

 

Я помчался по дороге, обсаженной деревьями, и вдруг на

повороте глазам моим открылась картина: казармы 125-го полка

и подковообразный форт были под сплошным фонтаном

артиллерийского огня. Тут я впервые увидел и врагов.

 

Одетые в ящеричного цвета обмундирование, они спускались с

западного вала и, как бескрылая "пешая" саранча, захлестывали

западную часть расположения 125-го полка. Пробиться туда было

невозможно. Но раздумывать не пришлось. Я рванул коня обратно

к Восточным валам, к конюшням... На крепость волнами налетали

новые и новые массы вражеских самолетов, сбрасывали

смертоносный груз и летели обратно.

 

Северные ворота, ведшие из Кобринского укрепления в город

Брест, тоже были заперты огневой завесой, созданной вражеской

артиллерией. На подходе к ним, в кювете лежали группы бойцов

и стреляли. Я умерил бег коня и посмотрел вперед: крайняя

конюшня наша пылала.

 

Вдруг мне показалось, что сзади меня на большую кучу острых

камней упал огромный пласт листового железа.

 

Я вылетел из седла далеко вперед, несколько раз перевернулся

и потерял сознание.

 

Сколько я лежал, не знаю. Но, видно, недолго. Очнулся.

Пошевелил руками и ногами. Все цело. В голове отбивал звон

какой-то большой колокол. Язык у меня сделался сухим и

неповоротливым, словно я держал во рту высохшую кукурузную

галушку.

 

Метрах в десяти от меня лежал Озон, вытянув голову между

передними ногами.

 

- Озон, Озон! - крикнул я.

 

Озон сначала навострил уши. Потом поднял голову.

 

- Озон... Озон!..

 

Конь попытался подняться. Новый взрыв придавил меня к земле.

 

Когда осела пыльная мгла и рассеялся темно-серый дым, я вновь

оглянулся назад.

 

Озона на дороге не было...

 

Неловко говорить, но надо сказать правду. Жалко стало Озона.

Я заплакал, как ребенок.

 

Встал, отряхнулся и медленно пошел к конюшням. Часть их

горела. Пылал стог сена. Недалеко от дверей конюшни один из

дневальных лежал навзничь, с распоротым животом. Меня от вида

убитого затошнило. Стал искать второго. Не нашел. Прошел в

амуничку. Ходики мирно тикали и показывали пять часов.

 

Значит, всего пятьдесят минут длилась эта явь!

 

Заглянул в конюшню.

 

Бедные кони дрожали, как в лихорадке. Упершись передними

копытами, они тянулись назад, но крепкие недоуздки их не

пускали. Выхватив шашку, я стал рубить недоуздки. Кони

выскакивали.

 

Затем прошел в амуничку, взял винтовку убитого дневального

вместе с патронами и побежал к валам между Восточными воротами

и Восточным фортом 393-го дивизиона. У меня было намерение

подняться на вал, перейти водную преграду и добраться до

города.

 

Вдруг над самой головой просвистели пули автоматной или

пулеметной очереди. Мгновенно я упал.

 

Правее от себя в десятке шагов увидел двух красноармейцев.

Они что-то кричали мне и махали руками. Укрывались они в яме

где мы брали песок для засыпки пола конюшни после уборки.

Дополз я до них и опустился в яму.

 

- Откуда стреляют? - спросил я, часто и тяжело дыша от

волнения.

 

- А вон. С вала у Северных ворот, чуть слева, - ответил

красноармеец в пилотке.

 

Непрекращающийся грохот взрывов не давал возможности

определить, откуда, кто и куда ведет ружейно-пулеметную

пальбу.

 

Я напряг все внимание, но никакого движения в указанном месте

не заметил. Так было с минуту. Но вдруг на валу показались

низко пригибающиеся и бегущие вдоль него по направлению к нам

фигуры. Не сговариваясь, мы все трое открыли частую стрельбу.

По нам немедленно открыли пулеметный огонь.

 

- Где же пулемет? - осторожно высовывая из ямы голову, спросил

я.

 

- А черт его знает. Садит, а откуда, шут его разберет...

 

Мы снова открыли одиночную прицельную стрельбу. И опять

заработал вражеский пулемет.

 

- Вы с какого полка?

 

- Из 393-го дивизиона. Добежать до форта совсем немного. А

вот не дает, - ответил второй красноармеец в майке.

 

С полчаса мы вели прицельный огонь. Слева, в Восточном форте,

слышалась усиленная стрельба. Но куда стреляли - нам было

неведомо. Красноармеец в пилотке предлагал всем троим ползком

добираться до Восточного форта. Второй, в майке, хоть и не

возражал, но идти не соглашался.

 

Красноармеец в пилотке решительно поднялся и вышел из ямы.

 

- Вы как хотите, а я поползу. Чего тут в яме сидеть? Яйца

высиживать? - И пополз по-пластунски. Мы продолжали время от

времени постреливать.

 

Легко сейчас, через двадцать с лишним лет, думать и

размышлять. А тогда в голове пробегали тысячи мыслей,

предположений, желаний. И, конечно, был страх перед возможной

смертью.

 

Но думал я: вот там около Кобрина и Жабинки стоят наши войска.

Они нажмут, дадут жару и прогонят за границу непрошенно

влезших к нам фашистов. А потому надо добраться до наших.

 

Неожиданно совсем близко на гребне вала, справа показались

пятеро фашистских автоматчиков. Опять, не сговариваясь, мы

выстрелили. Двое упали, другие бросились за гребень.

 

"Без одного не пойду", - по-чеченски сказал я себе. Так

говорят чеченцы перед схваткой. Это значит "за себя я отомщу".

 

Но что-то надо было делать. И подсказали нам это немцы. В

двадцати шагах от ямы, где мы укрывались, взорвалась мина. По

всей площадке потянулся буровато-черный удушающий дым. Сразу

же взорвалась вторая мина.

 

- Бежим! - крикнул я своему товарищу и кинулся к валу. Еще

сидя в яме, я высмотрел в "теле" вала вход в каземат.

 

По нам полоснули из автоматов. Мой товарищ упал с залитым

кровью лицом. Оглянулся я и понял - помочь ему уже не мог.

Добежал до входа в каземат. Он был очень удобен: одна стена

огибалась буквой "Г". Будь патроны, хлеб, вода - можно было

здесь долго продержаться.

 

Потолок был кирпичный, сводчатый. Было темно. И вдруг я

заметил, что от свода в середине каземата исходит свет.

Подошел ближе: отвесная широкая чугунная труба метров на

восемь тянулась вверх и доходила до гребня вала.

 

Что это? Для вентиляции или для света? Но сверху было удобно

сбросить гранату. От одной этой мысли мне стало не по себе.

 

Я отошел в глубь каземата и вздрогнул. У задней стены белело

что-то вроде привидения. Подошел ближе. Молодая девушка

прикрывала простыней полунагое тело.

 

- Кто вы? - спросил я, пораженный.

 

- Я из комсоставских домов. Дочь майора...

 

- Вы ранены?

 

- Нет... но я не могу ходить... Отнялись ноги...

 

- Как же попали сюда?

 

- Я убежала. Прямо из постели... Как была.

 

Девушка вся тряслась, как в малярийном ознобе. Видно было,

что она сильно перепугана.

 

- Ну что ж, девушка, я собираюсь в город. Идемте вместе.

 

- Но я... я не могу ходить. Ноги...

 

- Ведь через несколько минут сюда могут прийти немцы...

 

- Товарищ! Не оставляйте меня...

 

При слабом свете, проникавшем через трубу в сводчатом потолке

каземата, я увидел большие черные глаза девушки. Они были

широко раскрыты и с мольбой смотрели на меня.

 

- Помогите, товарищ, - сказала девушка. Я поспешно развязал

шашку, взял ее в руки, повернувшись к девушке спиной, сказал:

 

- Ну, садись на спину. До дороги недалеко...

 

Я подхватил ее, и мы пошли. Так меня в детстве носила мать.

 

- О боже! - вырвалось у девушки, когда мы вышли из каземата.

 

Беспрерывный гром артиллерийского огня, мин, авиабомб, треск

пулеметов и автоматов оглушил нас.

 

С девушкой за спиной я пошел к Восточным воротам. Не дойдя до

них, мы поднялись на вал и спустились к водной преграде. Вода

во рву была мутной и илистой. Спустившись с ношей за спиной

по откосу, я побрел по воде, с трудом вытаскивая ноги из

донной тины. Вода доходила мне почти по грудь, мокла и

девушка. С трудом я вскарабкался на противоположный, довольно

крутой берег. Здесь мы остановились, чтобы стряхнуть с себя

воду и грязь.

 

Возможно, что холодноватая вода подействовала на девушку

освежающе. Она сказала:

 

- Знаете, товарищ. Я могу идти сама.

 

- Ну и отлично. Подождите.

 

Я отвернулся, снял с себя мокрую гимнастерку, брюки, выжал

воду и подал одежду девушке, стоявшей, как статуя, с прилипшей

к телу мокрой простыней.

 

Когда девушка оделась, мы впервые оглянулись с берега на

панораму крепости.

 

В Цитадели и в фортах все пылало.

 

Поверх нижнего белья я опоясался шашкой, винтовку взял в руки

и мы побежали по дороге в город Брест. Но бежать босиком,

видно, девушке было трудно. Тогда я снял свои кирзовые сапоги,

и вылив из них остатки воды, дал девушке. Тут нам стали

встречаться одиночки и группы красноармейцев, шедших в город.

 

Должно быть, я был очень смешон: в мокром белье с шашкой на

боку, с винтовкой наперевес и с лихой кавалерийской фуражкой

на голове. Встречные, несмотря на трагичность положения,

громко смеялись и отпускали шуточки в наш адрес.

 

Не доходя до города, вдруг я почувствовал знакомый мне звон

колокола в голове. Свет сделался желтым, земля закачалась под

ногами и я чуть не упал.

 

- Что с вами? - испуганно спросила девушка.

 

- Ничего... упал с лошади. Голова кружится, - сказал я

заплетающимся, одеревенелым языком.

 

Через минуту это состояние прошло, и вскоре мы были в городе.

 

Подошли к толпе солдат. На нас с любопытством обернулись. Меня

заметил майор.

 

- А ну, вояка, подойди! Какого полка?

 

- 333-го, товарищ майор.

 

- Фамилия?

 

- Старший сержант Бейтемиров.

 

- Старший сержант... - укоризненно протянул майор и посмотрел

на меня суровым взглядом. - Где верхняя одежда?

 

Но тут вступилась за меня моя спутница.

 

- Его одежда на мне, товарищ командир. Вы видите, в чем я

была, - и она, отвернув ворот гимнастерки, показала то, в чем

была.

 

Майор тем же взглядом окинул мою спутницу и сказал мне:

 

- Вон стоит машина... Скажи - майор приказал...

 

Я повернулся идти туда, но спутница остановила меня:

 

- Сапоги возьмите. Спасибо вам...

 

Когда я вернулся одетый, моей спутницы там уже не было. Жалею,

что не спросил ее имени.

 

Вырвавшихся из крепости красноармейцев собирали по полкам. Я

нашел однополчан. Среди них был и наш командир, полковник

Матвеев. Было решено перебросить бойцов в район лагерей 333-го

полка, к Кобрину.

 

Здесь меня еще раз поразил приступ с колокольным звоном в

голове.

 

Подошел военврач, осмотрел меня и спросил, что со мной. Я

сказал, что у меня головокружение от близкого взрыва мины и

падения с лошади.

 

Четыре машины с красноармейцами 333-го полка выехали на

шоссейку и на бешенной скорости понеслись в поселок Жабинку.

 

Вдруг сзади послышался грохот. Только тут заметили: фашистский

самолет летит совсем низко и бомбит дорогу.

 

Машины стали останавливаться. Люди соскакивали и искали

укрытия в лесной чаще. Наша машина остановилась как раз у

сводчатого моста. Красноармейцы бросились под мост. Я тоже

спрыгнул с машины, намереваясь спрятаться.

 

Но в кузове был чей-то ручной пулемет. Недолго раздумывая, я

положил его на борт машины и приготовился встретить врага.

Когда самолет приблизился, дал по нему длинную очередь, целясь

в переднюю часть. Проводил врага стрельбой в хвост.

 

Самолет пролетел в сторону Жабинки не больше полкилометра и

вдруг клюнул носом, загорелся и пошел вниз. Там его, видно,

сбили.

 

Над местом падения в лесу поднялся черный дым.

 

Красноармейцы выскочили из-под моста и стали поздравлять меня,

хотя я вовсе не думал, что самолет сбит мной. Из леса прибежал

майор-артиллерист в сопровождении двух-трех бойцов.

 

- Кто стрелял? Кто стрелял? - сердито закричал он.

 

- Я стрелял! - ответил я обрадованно, надеясь на похвалу. Что

стрелял я - подтвердили и красноармейцы.

 

- Кто тебе разрешил? Ты демаскировал нас! Я тебя арестовываю.

 

Такого оборота я совсем не ждал. Неожиданно за меня вступился

военврач, тот самый, что в городе Бресте уже осматривал меня.

 

Он контужен. Не трогайте его. Он не отвечает за свои поступки,

- сказал врач.

 

Совсем он не контужен. А контужен - надо лечиться, - доказывал

майор.

 

- Я врач, он мой больной, - твердо заявил врач.

 

Спор его и майора разрешила подъехавшая крытая санитарная

машина. Военврач стал посреди дороги и остановил ее.

 

- Куда едете?

 

- В Кобринский госпиталь.

 

- Заберите контуженного.

 

Меня посадили в машину с ранеными.

 

В Кобринском госпитале творилось ужасное. Весь двор был

заполнен стонущими, кричащими, охающими ранеными. Лежало много

мертвых... Меня завели в коридор. Он также был полон раненых

и умерших.

 

Потные санитары и врачи в халатах, насквозь мокрых от крови,

суетились и делали свое дело. Здесь было даже пострашнее, чем

в Кобринском укреплении. Я уселся на корточки, держа винтовку

на коленях. Мимо проходили два врача.

 

- Ты чего тут сидишь? - спросил один из них.

 

Не успел я ответить, спросил другой:

 

- Ты раненых привез?

 

- Да-да, - сказал я обрадованно.

 

- Уходи отсюда к черту, да поскорее...

 

Я почти бегом ушел из расположения госпиталя и вышел на

дорогу.

 

Весь день 22 июня части нашей 6-й и 42-й дивизий в районе

между Кобриным и Жабинкой вели с немцами ожесточенные бои. За

день я прострелял целую сумку патронов. Но главный бой шел

севернее Жабинки. Там билась наша танковая дивизия.

 

Ночью на 23 июня нам пришлось отступать по шоссейке, ведшей

на Минск.

 

Отступали пешком. Часть, с которой я отступал, была создана

из красноармейцев разных полков 28-го корпуса. Командование

взяли на себя командиры из разных частей. К утру 23 июня мы

далеко отошли от г. Кобрина. Шли по дороге влево от шоссейки,

так как время от времени над шоссейкой пролетали немецкие

самолеты и обстреливали идущих по дороге бойцов. В группе со

мной отступал чеченец - пулеметчик из 125-го стрелкового

полка, по имени Лечи-Хаджи, из горного селения Улус-Керт.

Фамилию его не помню.

 

Это был громадного роста, медведеобразный человек. При мне:

наш командир дал ему приказ идти по лесной дороге в тыл и

устроить там засаду против настигавших нас немецких частей.

Он ушел со своим расчетом. Что с ним случилось, не знаю1.

 

1 Фамилия бойца Матаев Лечи-Хаджи. Гораздо позже С.-А.

Бейтемиров прочитал книгу С. С. Смирнова "Брестская крепость";.

В ней (с. 226-229) он нашел место, где трое пулеметчиков,

одним из которых был мальчик, шесть часов вели бой против

немецких солдат. С.-А. Бейтемиров сделал предположение, что

этот бой вел известный ему пулеметчик 125-го стрелкового полка

Лечи-Хаджи Матаев.

 

На второй день я прибыл в город Слуцк, куда на машинах уехали

некоторые подразделения 333-го стрелкового полка. Там

встретился с Узуевым Висой.

 

- Где мой брат Мами? - спросил он.

 

Я опустил голову и сказал:

 

- Мами, наверное, нет в живых. В ночь перед началом войны он

был в казарме 333-го полка. Там же оставались итумкаликцы,

которые с нами ехали. А Цитадель фашисты окружили в первые же

часы.

 

- Я пойду туда...

 

- Куда?

 

- В крепость...

 

- Ты с ума сошел? Там же немцы кругом.

 

- Все равно. Не могу я брата оставить. Выручать пойду.

 

- Это же безумие! Ты слышишь? Наши пушки бьют. Отсюда его

выручать...

 

- Все равно пойду. Пойми, как я пойду к своему отцу и матери.

Что я скажу им о Мами? Скажут, струсил, оставил брата. Тут

кругом леса... Вот автомат и патронов полно... - Он похлопал

по внушительно набитой патронами вещевой сумке. - Шофера

подвезут... Дешево не дамся.

 

Мы обнялись с Висой, и он ушел навстречу врагу.

 

Я, может быть, нарушил воинский долг, не доложив об этом

командиру, но не мог его остановить. Больше я о нем ничего не

слышал.

 

Все горцы, призванные со мной, как и многие красноармейцы,

погибли в Цитадели, в расположении казармы 333-го полка.

Погибли с ними и многие красноармейцы из Надтеречного района.

Об этом мне в первые дни рассказывали вырвавшиеся из крепости

бойцы бывшей нашей роты. Помкомвзвода Тимашинский говорил мне,

что видел Айнди Лалаева вне крепости. Но другие очевидцы его

гибели подтвердили, что он был убит в Цитадели снарядом.

 

После первого дня внезапного нападения фашистской Германии из

Слуцка к Бресту были брошены все имевшиеся там наличные силы.

Денно и нощно в стороне Брестской крепости гремел бой.

Говорили, что крепость держалась даже расчлененная на десятки

боеучастков.

 

Но напор огромных фашистских орд заставил Красную Армию с

беспрерывными боями отходить на восток. В Слуцке мне поручили

вести с небольшой конной группой разведслужбу в арьегарде.

 

Военная обстановка сложилась так, что мы не могли помочь

погибавшим, но не сдавшимся героям Брестской крепости.

 

Из Слуцка наш 333-й полк, вернее несколько сот бойцов,

оставшихся в живых после арьергардных боев при отступлении,

перебросили в Бобруйск. Оттуда под Могилев. Здесь два дня я

пролежал в госпитале в связи с легким ранением. В одной из

палат лежал боец нашего полка Шабуев Абдул-кахир из какого-то

села Надтеречного района1. Он сообщил мне, что 300 бойцов,

главным образом из нашего 333-го полка, на третий или

четвертый день сделали попытку вырваться из осаженной

крепости. С ним было много чеченцев и один ингуш. Из трехсот

человек вырвались живыми полсотни. Они догоняли ушедшую на

восток Красную Армию. Здесь в Бобруйске Шабуев был ранен. Все

чеченцы, вырвавшиеся с ним, погибли. Погиб и ингуш,

бросившийся с ручным пулеметом на мост перед Северными

воротами. Встретил я здесь ингуша, кажется, по фамилии

Таршхоев. Он говорил, что в их 125-м стрелковом полку было 35

ингушей. Из них, по его словам, 19 человек было убито или

ранено. Судьбу остальных он не знал.

 

1 См. стр. 55 настоящего издания.

 

В Могилеве под мое командование дали семьдесят пять конных

раз