Тайна атеистической философии и анархистской этики 2 страница

"Здравый смысл", а это значит здравый ум, евклидов ум, и есть та несчастная особенность, которая не дает Ивану и его кошмарному посетителю принять Христа, поверить в Него как в Бога и Логос мира. Но Ивана в особенности беспокоит и причиняет ему боль то, что кошмарный посетитель бессовестно и дерзко влезает в самые сокровенные уголки его души. Из-за этого он с грустью, сердито и беспомощно укоряет своего посетителя: "Все, что ни есть глупого в природе моей, давно уже пережитого, перемолотого в уме моем, отброшенного как падаль, - ты же мне подносишь, как какую-то новость" [ 223 ].

По сути тут мы видим покаянную исповедь Ивана: свое неприятие Христа он называет глупостью, "отброшенной им как падаль". Разумеется, он делает это опосредованно, но это нисколько не умаляет самого характера этого факта. Иван всем своим существом и некоей внутренней прозорливостью почувствовал всю катастрофичность и убийственность неприятия Христа для человеческой природы. И когда диавол ему говорит, что в своей апологетике неприятия Христа он имеет в виду писателя поэмы под названием "Великий инквизитор", то Иван, весь красный от стыда, кричит ему: "Я тебе запрещаю говорить о "Великом инквизиторе"... Молчи, или я убью тебя!" [ 224 ]

Не обращая внимания на угрозы Ивана, кошмарный гость смело и подробно обосновывает Ивану его же план уничтожения в человечестве идеи о Боге, разложения существующей морали, смертности человека и его души, перевоплощения человека в человекобога, новой морали, основанной на принципе "все дозволено". Все это гость говорит, воодушевляясь своим красноречием, все более и более возвышая голос, с насмешкой глядя на Ивана. И Иван, не выдержав, берет стакан с чаем и запускает в оратора. "Ah, mais cest bete enfin! (Ах, это совсем глупо!), - воскликнул тот, вскакивая с дивана и смахивая пальцами с себя брызги чаю, - вспомнил Лютерову чернильницу! Сам же меня считает за сон и кидается стаканами в сон! Это по-женски!" [ 225 ]

В это время входит Алеша с вестью, что Смердяков повесился.

"-Я ведь знал, что он повесился, - проговорил как-то задумчиво Иван.

- От кого же?

- Не знаю, от кого. Но я знал. Знал ли я? Да, он мне сказал. Он сейчас еще мне говорил...

- Кто - он? [ 226 ] - спросил Алеше, невольно, оглядевшись кругом.

- Он улизнул... Он тебя испугался, тебя, голубя. Ты "чистый Херувим". Херувим... Тебя Дмитрий Херувимом зовет. Громовой вопль восторга Серафимов! Что такое Серафим? Может быть, целое созвездие. А может быть, все-то созвездие есть всего только какая-нибудь химическая молекула...

- Брат, сядь, - проговорил Алеша в испуге. - Сядь, ради Бога, на диван. Ты в бреду...

- Нет, нет, нет! - вскричал вдруг Иван. - Это был не сон! Он был, он тут сидел, вот на этом диване. Когда ты стучал в окно, я бросил в него стакан... вот этот... Постой, я и прежде спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают сны... но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу... а сплю. Но он тут сидел, он был вот на этом диване... Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп...

- Кто глуп? Про кого ты говоришь, брат?

- Черт! Он ко мне повадился. Два раза был, далее почти три. Он дразнил меня тем, будто я сержусь, что он просто черт, а не сатана с опаленными крыльями, в громе и блеске. Но он не сатана, это он лжет. Он самозванец. Он просто черт, дрянной, мелкий черт. Он и в баню ходит. Раздень его и наверно отыщешь хвост, длинный, гадкий...

- А ты твердо уверен, что кто-то тут сидел? - спросил Алеша.

- Вон на том диване, в углу. Ты бы его прогнал. Да ты же его и прогнал: он исчез, как ты явился. Я люблю твое лицо, Алеша. Знал ли ты, что я люблю твое лицо? А он [ 227 ] - это я, Алеша, я сам. Все мое низкое, все мое подлое и презренное! Он ужасно глуп, но он этим берет. Он хитер, животно хитер, он знал, чем взбесить меня. Он все дразнил меня, что я в него верю, и тем заставил меня его слушать. Он надул меня, как мальчишку. Он мне, впрочем, сказал про меня много правды. Я бы никогда этого не сказал себе. Знаешь, Алеша, я бы очень хотел, чтоб он на самом деле был он [ 228 ], а не я!" [ 229 ]

И хотя Иван бесконечно самоуверен, но он до боли жгуче ощущает, что диавол самым интимным образом врос в его самосознание. Наконец, он видит, что диавол - главная творческая сила его атеизма и его анархизма. Но одно чувство раздирает его душу и одна мысль сокрушает его сердце: это - ощущение и мысль, что его природа не в состоянии долго переносить такое интимное общение с диаволом. Вся его природа, посрамленная, униженная и угнетенная, восстает против своей диавольской философии, против своей диавольской этики. И он, понуждаемый какой-то внутренней, неодолимой необходимостью, идет в суд, где расследуется дело об убийстве его отца Федора Карамазова, и пред всеми заявляет, что Смердяков - убийца, а не Дмитрий Карамазов.

"- Нашего отца убил Смердяков, а не брат. Он убил, а я его научил убить... - говорит Иван.

- То-то и есть, что в уме... и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти... рожи! - обернулся Иван на публику.

- Успокойтесь, не помешанный, я только убийца!

- Кто ваш свидетель?

- С хвостом, ваше превосходительство... Le diable nexiste point! existe point! Не обращайте внимания, дрянной, мелкий черт..." [ 230 ]

Тайна личности Ивана раскрыта. Она состоит в интеллектуальном родстве и интимных дружеских отношениях с диаволом. И как диавол говорит Ивану: "Я - сатана, и поэтому ничто человеческое мне не чуждо", с таким же правом и Иван может сказать диаволу: "Я - человек и думаю, что ничто сатанинское мне не чуждо". Человек и диавол становятся как бы синонимами; они могут соперничать друг с другом и заменять один другого в нашем человеческом мире, а возможно, и еще в каких-то других мирах.

Раскрыв тайну личности Ивана, Достоевский в то же время раскрывает тайну и всех других отрицательных, атеистически и анархически настроенных типов, ибо Иван - незаменимый представитель их и апологет. Prima causa их личностей найдена: это интеллектуальный союз и дружба с диаволом. Это в некотором смысле чувствует и Ставрогин. На слова Дарьи Павловны: "Да хранит вас Бог от вашего демона!" он отвечает: "О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком" [ 231 ]. Раскольников также в известной мере знает об участии диавола в его преступлении. Он исповедует Соне: "Соня, это ведь диавол смущал меня... Соня, я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все. Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь!" [ 232 ]

Тайна атеистической философии и анархической этики открыта и засвидетельствована: эта тайна - диавол. Подпольная человекомышь закончила круги своего усовершенствования, она взобралась на самую вершину своих устремлений, осуществила полноту своей личности, она стала человекобогом. А это значит, в смысле наших земных реальностей, что она стала человекодиаволом.

Так в таинственных границах нашего людского бытия, когда видимое претворяется в невидимое, обретает облик видимого, разыгрывается сложнейшая драма: некие невидимые силы, желанные или нет, тайно и искусно внедряются в мир человеческих мыслей, ощущений, желаний, намерений, соучаствуют с нами незаметным образом, сотрудничают при создании философии и этики, участвуют в полнокровной жизни человека и оставляют видимые и невидимые следы на всем, с чем человек связан. Достоевский в своем пророческом ясновидении открыл таинственное участие невидимых сил в жизни современного человека, в особенности при создании его атеистической философии и анархической этики. И в этом его гениальное прозрение и пророческое откровение.

 

Достоевский - легион

 

Если бы мы захотели узнать диагноз человечества нового времени, то этот диагноз уже установлен. Его поставил Достоевский самым точным и смелым образом, как никто до него этого не сделал. Диагноз следующий: вера человека в самого себя - это самая опасная болезнь, которой смертельно болеет европейское общество.

Человек! Какая в нем загадочность, и какие в нем возможности, и какой хаос вмещает в себе это существо! А вера в человека? Именно тут зарождается множество всяческих новых бескрайностей и бесконечностей: грустных, серых, черных, золотистых, голубых... А в них - и рай, и ад.

Верой в человека не только проникнуто, но и определяется все творчество европейского человека. Вся европейская культура и вся цивилизация являются плодом этой веры и стоят на ней, как на краеугольном камне. Сам тип европейского человека развился и сформировался на этой вере, поэтому совершенно логично, что вера в человека переросла в его обожение и в некоей человекомании получила свой завершенный облик. Если человек провозглашается центром мира, то он однажды должен стать центром всего сущего. Антропоцентризм неминуемо завершается культом человека. Вера в человека имеет свои законы. Главный из них - это: человек - единственное, что заслуживает внимания, единственное, что подлежит обожению, а потому - не имей других богов, кроме человека!

Всестороннее применение закона веры в человека и все последствия, которые из него вытекают, Достоевский неподражаемо показал в образах своих отрицательных героев, в своих отважных борцах за человека и его личность, в своих смелых создателях человекобога. Обладая ясновидением пророка, он показывает нам развитие этой веры от ее зачатков до полного расцвета; он нам не только ясно показывает, но неопровержимо доказывает, что человек, как существо в своей эмпирической данности, не располагает такой силой, которая делала бы его единственным творцом, воспитателем и создателем своей личности. Сам по себе человек не в состоянии с помощью своих органов чувств и сознания осознать самого себя во всей своей полноте. И еще в меньшей мере он в состоянии найти центр и периферию своей личности или же в ней отделить человеческое от сверхчеловеческого, естественное от сверхъестественного, земное от потустороннего. Более того, человек совершенно не способен использовать себя в качестве некоего эталона, с помощью которого можно было бы объяснить и понять себя самого. В этом смысле все антигерои Достоевского, создатели человекобога, могли бы считаться исключительной иллюстрацией глубокой мысли апостола Павла: "Они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно" [233].

Но главное, самое главное открытие Достоевского, которое имеет все особенности откровения, состоит в том, что он нашел и открыл главные психические и метапсихические причины современного атеизма, анархизма и нигилизма. Одним словом, он отыскал сверхчувственный метафизический корень зла, лежащий за пределами органов чувств человека. Будучи человеком с пророческим видением и обладая глубиной прозрения, Достоевский не мог и не хотел остановиться на иллюстрации современного личного и социального зла. Ведомый пророческим вдохновением, он бесстрашно углубился в неисследованные глубины и праглубины человеческого зла и к большой неожиданности многих, не желающих этого открытия, он объявил: главная психологическая причина современного атеизма и анархизма - диавол, который искусным и загадочным образом использует человеческий евклидов ум как свой медиум.

Человек из-за ограниченности своей природы и своих возможностей не может и никогда не смог бы быть самостоятельной и единственной причиной всего людского зла. Он есть и может быть только одной из причин этого зла. И если бы он захотел, то не смог бы найти в себе самом такую неисчерпаемую и бескрайнюю силу, которая сделала бы его единственной причиной всеобъемлющего зла. Человеческая природа и зла и нечиста, но она зла и нечиста из-за того, что видимо и невидимо пронизана метафизическим злом и метафизической нечистотой, а именно - диаволом. Сверхчувственно и сверхразумно, но вполне реально эта метафизическая нечистота таинственно пронизывает дух человека, и когда человек мыслит, эта нечистота участвует в его мыслях как движущая сила. И тогда: Je pence donc je et le diabl est = я мыслю, следовательно: я - существую и диавол существует. Ибо в этом случае человеческая мысль не что иное, как психологическое доказательство существования диавола. Более того, все творение, вся вселенная становятся космическим доказательством существования диавола, если таким образом человек мыслит, изучает, объясняет и толкует что-либо.

Проблема человеческого зла неминуемо имеет свой отпечаток в проблеме космического зла, а поэтому и проблема человека одной из своих сторон непреложно вытекает из проблемы диавола. Такая постановка и взаимосвязанность проблем человека и диавола может рассердить людей маломыслящих, ибо они желают беззаботно проживать на малюсеньком островке своей личной эгоистической жизни. Их бессмыслие не ищет ни начала, ни конца таким реалиям, как человек и мир, и таким явлениям, как атеизм, анархизм и нигилизм. Но когда речь идет о Достоевском, то речь идет о человеке, который каждую свою мысль доводил до конца и каждую свою проблему решал целостно. Его сердце плавилось как воск в огне вечных проблем и не хотело смириться до тех пор, пока он их не разрешал полностью и окончательно.

Как никому другому, Достоевскому нельзя отказать в абсолютной искренности и невиданной храбрости в утверждении и защите своих убеждений. Если и можно кого-нибудь назвать великомученником атеизма и анархизма, то это - Ивана Карамазова: никто и никогда так мучительно смело и искренне не исповедовал основные догматы атеизма и анархизма: неприятие мира, неприятие Христа, "все дозволено", создание человекобога. И в то же время никто и никогда не обладал таким умом и такой смелостью, чтобы признать и заявить, что эти догматы по сути - основные догматы диавольской философии и этики, которые диавол искусно и лукаво нашептывает человеку. Психологический анализ личности Ивана это ясно нам показывает. Достоевский сам на личном опыте убедился в реальном существовании диавола, поэтому он решительно заявляет: "Неверие в диавола есть французская мысль, есть легкая мысль" [234].

Суровая реальность физической и метафизической силы зла по своей безмерной глубине и необозримой высоте настолько превосходит все, что называется человеком, что было бы легкомысленно видеть только в самом человеке начальную и конечную созидательную причину зла. Человек зол в своей эмпирической жизни, но он не зол по сути природы своего существа. Он зол, ибо участвует в злой логике, в злой воле, в злом рассудке диавола. Его логика каким-то непонятным образом сочетается с логикой злого духа, а его ум - со зломыслием духа, а поэтому по логике сатанизированного человека преступление не только нечто дозволенное и законное, но даже должно быть признано "самым необходимым и самым умным выходом" [235]

Для сатанизированного человеческого интеллекта логичность и рациональность греха естественна и очевидна, ибо грех, по непревзойденному определению святого Макария Великого, - "логика и суть сатаны" [236] Отсюда все герои зла у Достоевского в романе "Бесы" видят в преступлении и грехе логику и обоснование всей жизни и всякой жизни вообще. Отсюда и аксиома "все дозволено" логична и необходима и для Ницше - идеолога и творца сверхчеловека, который заявил: "alles ist erlaubt" [237]. Достоевский в этом смысле был предтечей Ницше. Этот принцип был близок также логике Фауста, которую вселил в него Мефистофель, "erlaubt" погубил простодушную Маргариту. Поскольку грех рационально и логически оправдан в таком мире, как наш, постольку Великий инквизитор допускает всякий грех, сделанный с его разрешения [238].

Добровольное подчинение своего ума духу зла порабощает и волю человека, пронизывает ее злом, а поэтому дух зла часто пользуется такой волей как своим орудием. Вследствие этого все творцы человекобога вращаются вокруг оси своего существа, своей натуры. А своеволие, в них выраженное, не что другое, как человеческая воля, пронизанная злой волей духа зла. Ничто иное так сильно не порабощает человеческую личность в солипсическом эгоизме, как сатанизированное своеволие человека. А диавол по сути своей природы не что иное, как совершенный солипсический эгоизм. Гениальный аналитик и талантливый знаток диавольской психологии Достоевский специально подчеркнул неспособность диавола к воплощению [239], то есть к возможности выхода из узкого и смрадного кокона солипсического эгоизма, к возможности воплощения в самопожертвенном подвиге любви. Корень греха или грех в своей метафизической сущности лежит в настойчивом утверждении: "я-я".

"Грех - в нежелании выйти из состояния самотождества, из тождества "я=я", или, точнее, "Я"! Утверждение себя как себя, без своего отношения к другому, т.е. к Богу и ко всей твари, само-упор невыхождения из себя и есть коренной грех или корень всех грехов. Иными словами, грех есть та сила охранения себя как себя, которая делает личность "самоистуканом" [240], идолом себя, "объясняет" Я через Я же, а не через Бога, обосновывает Я на Я, а не на Боге. Грех есть то коренное стремление Я, которым Я утверждается в своей способности, в своем единении и делает из себя единственную точку реальности. Грех есть то, что закрывает от Я всю реальность, ибо видеть реальность - это именно значит выйти из себя и перенести свое Я в не-Я, в другое, в зримое, т.е. полюбить. Отсюда грех есть то средостение, которое Я ставит между собою и реальностью, - обложение сердца корою. Грех есть непрозрачное - мрак, мгла, тьма, почему и говорится: "тьма ослепила ему глаза" (1Ин.2:11). Грех в своем беспримесном, предельном развитии, т.е. геенна - это тьма, беспросветность, мрак... Свет есть являемость реальности; тьма же, напротив, отъединенность, разрозненность реальности, - невозможность явления друг другу, невидимость друг для друга. Само название ада или Аида указывает на таковой, геенский разрыв реальности, на обособление реальности, на солипсизм, ибо там каждый говорит: "Solus ipse sum!.." Ад - это то место, то состояние, в котором нет видимости, которое лишено "видимости", которое невидно и в котором не видно" [241].

Анализируя личности своих отрицательных героев до самых тончайших психофизических праэлементов, Достоевский в своей художественной прозорливости пришел к заключению, что грех и зло - это та таинственная сила, которая расстраивает, расщепляет, раскалывает целостность и целесообразность человеческой личности и подвергает ее обезличиванию. Самую живую, самую реальную и самую гениальную картину этого Достоевский нам представляет в Раскольникове. С невиданным реализмом он описывает, как зарождается грех в Раскольникове, как постепенно он развивается, как незаметно роднится с его душой, сердцем и с его волей: грех заполняет все его существо до тех пор, пока окончательно не овладеет им и не превратит его в свое орудие.

Наряду с этим Достоевский проницательно прослеживает и описывает, как разоряющая сила греха постепенно, но уверенно расстраивает, раскалывает и ум, и сердце, и душу, и волю, и всю натуру Раскольникова. Бациллы греха стремительно распространяются во всем его существе, заражают и поражают душу грехом полностью. Как от малой толики закваски заквашивается тесто, так и малая толика греха в душе Раскольникова заполнила грехом всю его личность.

В Раскольникове воистину совершился страшный раскол. Причиной тому было добровольное и осознанное предание и подчинение себя греху. Раскольников стал раскольником, ибо грех - роковая раскалывающая сила, которая в человеческой натуре ведет к расколу, разъединению, к распаду, к смерти. Эту раскалывающую силу греха Достоевский разложил на ее составные части, проанализировал их до мельчайшего состояния атома и пришел к заключению, что эта сила греха наделена разумом и волей. И как таковая, она проникает в человека, действует и приживается в нем с помощью его разума и воли. И с их помощью она разрушает и человека и общество. Окончательной же целью этой силы греха является следующее: с помощью зараженных грехом человеческого разума и воли полностью разложить и уничтожить человека и человечество, то есть привести их к сумасшествию и к смерти.

Раскольников после болезни вспоминает свои сновидения, когда он лежал в горячке и бреду. "Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии в Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя настолько умными и непоколебимыми в истине, как считали эти зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных доводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусались и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Вся и все погибали. Язва росла и подвигалась дальше и дальше" [242].

Это видение Раскольникова имеет все признаки пророческого видения, поэтому пролог к роману "Бесы" по праву можно считать пророческим. В этом романе Достоевский с драматической силой раскрывает и с невероятной убедительностью показывает, как атеизм и анархизм, подобно микробам бешенства, смерти и уничтожения, заражают человеческую природу, овладевают ею, доводят ум до безумия, душу до сумасшествия, личность до уничтожения. Одним словом, они превращают людей в бесов, а героев в антигероев. Все бесы работают над распространением зла в обществе по-анархически беспредельно и по-атеистически безбоязненно. Похоже, что их призвание и их миссия быть злыми до одержимости и распространять зло, пока все и вся не будут охвачены общей одержимостью. Средств для осуществления этого предостаточно. Это всякого рода преступления, которые бесы остроумно придумывают и талантливо внедряют своим пораженным грехом умом и диавольской волей. Более того, можно сказать, что этот роман Достоевского является исключительно психологически разработанной и гениально реалистически разработанной современной биографией старого евангельского легиона. Без сомнения, Достоевский специально поставил эпиграфом к своему роману, как лейтмотив, евангельскую притчу о легионе [243].

У читателя романа возникает ощущение, что евангельский легион как бы вселился в героев Достоевского, и они живут их жизнями. Их умы, придавленные легионом, распадаются, беснуются, объединяются в легионы, которые живут в склепах солипсически-эгоистического рационализма. Их воля, плененная легионом, беснуется, расслабляется и разрушается, питается сама собой, своей безумной исступленностью и гордостью. Считая свой ум, плененный легионом, самой большой ценностью и высшим мерилом всего Кириллов делает логическое заключение, что самоубийство, то есть полное сумасшествие и распад личности - единственный путь стать человеку человекобогом. Поэтому он убивает себя "в рассудке" [244], а это значит: убивает себя под диктатом логических, оправданных и неопровержимых доводов здравого разума.

Если кто и проанализировал зло современного человечества до самых глубин его пракорней, в индивидуальном и социальном планах, то это, без сомнения, сделал Достоевский. Путем гениального психологического и онтологического анализа он показал и доказал, что главный творец всяческого зла - диавол, который с помощью зараженного грехом ума атеиста и осатанизированной воли анархиста искусно создает свою диаволодицею. Ибо главная цель верховного духа зла - показать, что существование диавола - логическая и естественная потребность человеческой жизни, и доказать, что грех - это то, что необходимо и нормально в сфере земных реальностей и отношений.

Наряду с этим Достоевский абсолютно по-новому и совершенно реалистично доказал, что диавол - закоренелый рационалист. Особенно ясно это обнаруживается в методе, при помощи которого диавол завоевывает и порабощает человека и овладевает им. Этот метод состоит в незаметном для человека сближении и породнении диавольского ума с человеческим (конрационализация). А первым и главным признаком этого является интеллектуальная гордость. Интеллектуальный союз человека и диавола всегда проявляется как безмерная гордость во всех сферах человеческой жизни, но в особенности в самонадеянном бунте против Бога и в анархическом мятеже против человека.

Как только ум возропщет против Бога - это знак того, что он заражен сатанинской гордостью. "О гордости же сатанинской мыслю так, - говорит Достоевский, - трудно нам на земле ее постичь, а потому столь легко впасть в ошибку и приобщиться ей, да еще полагая, что делаешь нечто великое, и в жизни начнет действовать метафизическое злоумие; тогда, как неизбежный результат этого, начнется богоборческий бунт, который обычно заканчивается отрицанием Бога и Его творения - мира. Такой человек, вольно или невольно, осознанно или неосознанно, попускает, чтобы потусторонняя злоумная сила начала использовать его ум и сердце как орудия для своего богоборческого богословия, ибо богословие демона - это всегда богоборчество" [245].

Стоит богоборческому расположению духа захватить человека, как оно разлаживает весь его внутренний мир, расстраивает духовное устроение, расслабляет силу воли, извращает ум и приводит к полному безумию. Без-божник неминуемо без-умный, чтобы быть без-божным, должно быть без-умным. Это Достоевский самым убедительным образом доказывает судьбами своих антигероев, тем самым свидетельствуя о неоспоримости мудрой мысли псалмопевца: "Рече безумен в сердце своем: несть Бог" [246].

Человеческая природа всегда алчет и всегда жаждет бесконечности, хотя бы какой-нибудь бесконечности. А поэтому она не терпит ни психологической, ни онтологической относительности. Люди безбожного мировоззрения пребывают в некоем неодолимом желании обладать бесконечным и абсолютным, они стремятся свое безбожное расположение духа обесконечить, сделать абсолютным, чего и добиваются, претворив безбожие в свое божество. Да, именно свое безбожие претворяют они в свое божество, в своего идола, своего кумира. Ибо человеческая природа не может выдержать жизни без божества, хотя бы какого-нибудь божества. Об этом свидетельствуют отрицательные герои Достоевского. Их гордость ума, основанная на интеллектуальном союзе с диаволом, претворяется постепенно в божество, в идола, которому они приносят все и вся.

Некоторые люди в своей гордости ума и безбожии доходят до сатанинской безграничности и одержимости. Достоевский знает и таких людей, которые намеренно и осознанно увековечивают в себе сатанинское расположение духа, полностью подчиняют себя сатане и добровольно идут во мрачную вечность преисподней. "О, есть и в аде пребывшие гордыми и свирепыми, несмотря уже на знание бесспорное и на созерцание правды неотразимой, есть страшные, приобщившиеся сатане и гордому духу его всецело. Для таких ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики, ибо сами прокляли себя, прокляв Бога и жизнь. Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную свою сосать из своего же тела начал. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. Бога живого без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога жизни, чтобы уничтожил Себя Бог и все создание Свое. И будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия, но не получат смерти..." [247]

Злобная богоборческая гордость имеет свою вечность, солипсическую и эгоистическую вечность. Потому что невозможно быть человеком и не стремиться к вечному, не сотворить вечным хотя бы одно из свойств своей природы. Хочет человек или не хочет, но что-то человеческое в нем постоянно взывает к вечности. В гордом легкомыслии своем человек может не признавать существование вечности, но он не в состоянии запретить себе, чтобы это чувство неприятия вечности не стало бы вечным свойством его самосознания и его чувствования. Без сомнения, трагедия человека в том, что он не может уничтожить свое самосознание.

В таинственной природе человеческого существа есть что-то вечное. Это вечное разлито по всему его существу, пронизывая его самосознание до недосягаемых глубин. Ибо все самое главное в человеке питается от источника вечности. Когда антигерои Достоевского решительно и намеренно утверждают: нет Бога, нет бессмертия, нет диавола, они тем самым утверждают нечто вечное в себе. Достоевский неоспоримо доказал, что этим вечным в них является некая сила, создающая их философию о мире и жизни. Имя этой силе - диавол.