Тайна атеистической философии и анархистской этики 5 страница

В подвиге веры человек предает всю свою личность Богочеловеку Христу. Пред Ним, всесветлым и кротким, он смиряет свой гордый ум, дикую волю и мятежное сердце. Очень остро он ощущает, что его ум бесконечно нищ по сравнению со всеблагим Духом Христовым. С радостью он освобождает себя от рабства вещей и подчиняет евангельским идеалам. Трудолюбиво, без устали христолюбивым смирением он вытесняет из себя богоборческую гордость и безумство человекобога, и так до тех пор, пока совсем не очистится. В таком подвиге смиренной веры Достоевский видит русское решение "проклятой проблемы" личности, поэтому в своей знаменитой речи о Пушкине он по-апостольски вдохновенно призывает русскую интеллигенцию к этому подвигу: "Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве... Не вне тебя истина, а в тебе самом, найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой и узришь правду. Не в вещах эта правда. Не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя - и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его" [314].

Подвиг веры имеет две стороны: отрицающую и утверждающую. Отрицающая состоит в отвержении от самого себя, от своей души и в распинании себя на кресте Христовом. Утверждающая же сторона состоит в понимании самого себя во Христе, в воскресении своей боголикой души во Христе. Ибо Всесильный сказал: "Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее" [315].

Человек отрекается от себя тогда, когда отречется от своего гордого разума, от воли своей, склонной к греху, от своей зараженной грехом души, от своего своевольного "я". Только такой человек может идти за Христом, Который Своей Божественной силой освобождает от всего греховного и смертного и душу человека, и сердце, и волю его и исполняет их бессмертием и вечностью. Умертвляя в себе Христа ради и во Христе все, что есть греховного, все, что злобно и смертно в душе, в воле и в сердце, человек обретает во Христе и душу свою, и волю, и сердце, но уже очищенные, обновленные и бессмертные.

Жизнь христолюбивых героев Достоевского - это жизнь беспрестанного самоотречения, самораспинания и решительного следования за Христом. Как только Алеша убедился в том, что Бог и бессмертие существуют, он сказал самому себе: "Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю. Ему казалось даже странным и невозможным жить по-прежнему. Сказано: "Раздай все и иди за Мной, если хочешь быть совершенен". Алеша и сказал себе: "Не могу я отдать вместо "всего" два рубля, вместо "идти за Мной" ходить лишь к обедне" [316].

Старец Зосима - это чарующее воплощение православного бескомпромиссного следования за Христом и жизни ради Христа. И дни и ночи его исполнены христолюбивыми подвигами и человеколюбивыми трудами. Очарованный прекрасным Ликом Христовым и ведомый Им чрез мрак мира сего, он тихо и спокойно постигает тайну своей жизни и, как солнце, согревает промерзшие души и воодушевляет их к новой жизни по Христову Евангелию.

Бескрайняя вера в Богочеловека и трогательная любовь к Нему перерастают у князя Мышкина в евангельский экстаз, до полного самозабвения, до "идиотства". Он настолько предан Христу, настолько живет Им, мыслит Им, чувствует Им, стремится к Нему, что окружающим он представляется чудаком, идиотом. И правда, он идиот, но идиот в возвышенном, апостольском смысле, ибо любит Христа более всего, поднимается над всем мирским, даже если мир будет против него и сочтет его ненормальным идиотом. Со спокойной душой он мог бы сказать вслед за апостолом Павлом: "Мы безумны Христа ради" [317].

И душа Макара соткана из самых утонченных евангельских чувств. Кротость его неизмерима, благость его бескрайня, жалостливость его трогательна, человеколюбие его всемилостиво. Он идет по миру с нежностью и тихо, как будто создан из той же материи, что и сон. И это поэтому, что он боится невольной грубостью ранить измученное человеческое сердце, затронуть рану. Нежностью Нежнейшего он врачует больные и печальные души и кротостью Кротчайшего покрывает чужие грехи.

Для христолюбивых героев Достоевского веровать во Христа - это значит любить Христа всей душой и жить Им всем свои существом. Ибо Христос требует всего человека, а не части его души или кусочка его существа. Вера по кусочкам, вера условная не есть вера. Если царство личности человека разделится само в себе, то не может устоять царство то [318]. Для Христа и для Православия нет "золотой середины". "Золотая середина - это нечто трусливое, безличное, а в то же время чванное" [319], - говорит Достоевский. Человек, истинно верующий во Христа, верует всей своей душой, всем своим сердцем, всей своей волей, всем своим существом; он идет за Христом и тогда, когда его разум будет немилосердно буйствовать и бурно противиться этому.

Только такая вера спасает человека от душепагубного сомнения и самоубийственного отчаяния. А так называемая "разумная", "рациональная" вера, вера "по доказательству разума", вера по толстовской формуле: "Я хочу понять так, чтобы всякое необходимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как обстоятельство поверить" [320], - такая вера - окаменелая, страшная каменная опухоль на сердце, которая не дает сердцу подойти к Богу, такая вера - бунт против Бога, чудовищное порождение людского эгоизма, который хочет и Бога подчинить себе.

Есть много видов безбожничества, но самый плохой из них - так называемая "разумная", "рациональная" вера. Она самая плохая, ибо кроме того, что она не признает сам предмет веры (то, что невидимо [321]), она к тому же и двулична: признает Бога с тем, чтобы не признать саму Его суть - "невидимость", то есть то, что над-разумно. Что такое "разумная вера"? "Разумная вера" - гадость и смрад пред Богом. Ты не сможешь веровать, пока не отречешься от себя, от своего закона. А "разумная вера" как раз и не желает отрекаться от эгоизма, а еще утверждает, что знает истину! Но, не отрекшись от себя, она может иметь в себе - только себя. Истина познается только с помощью самой себя, никак не иначе. Чтобы мы могли познать истину, надо нам ее иметь, а для этого необходимо перестать быть тем, что мы из себя представляем и причаститься только истиной. "Разумная вера" - начало диавольской гордыни, желание не принять в себя Бога, а выдать себя за бога, - самозванство и самодовольство" [322].

Православным подвигом веры Достоевский преобразил эгоцентричный разум, совладал с убийственным скепсисом, победил самоубийственное отчаяние своих антигероев и смирил свою мятежную душу пред благим, кротким Ликом Богочеловека Христа. Разум - это то, что необходимо смирить и преобразить верой. Достоевский сделал это решительно и смело. И первый знак этого смирения - смирение пред страшной тайной Божией и пред не менее страшной тайной мира.

Вера и смирение - близнецы: они вместе зачинаются, вместе возрастают, вместе живут, и если умирают, то вместе. Подвигом веры человек переносит центр своего существа из временного в вечное, из смертного в бессмертное, из земного в потустороннее, из человеческого в Божественное. Тут все проникнуто духом некоей бесконечности и загадочной вечности, человек испытывается смирением и страхом. Он с болью в сердце ощущает, что ни его ум, ни его воля, ни его сердце не могут быть ему путеводителями в неизвестном мире новых реалий. Но по некоей благой необходимости вера и смирение перерастают в молитву, которая и становится путеводительницей в новой жизни. И человек в тихой радости предается молитве, которая поведет его через таинства бессмертных реальностей.

Молитва царствует и владычествует. Ведомый молитвой, малый дух человека предугадывает реальность вечной истины. Он верует молитвой и молится верой. Молитва становится для него оком, прозревающим глубины вечности и праглубины своего существа. Молитва ведет ум человека, и сердце, и волю его через страшно запутанные тайны вечных и бесконечных реальностей. И человек всей душой чувствует, что молитва - самое прозорливое око его существа, око, которое может узреть и понять то, что он не мог и предугадать. В Православии молитва - водитель, учитель и воспитатель. Достоевский это ощутил и понял своим православным сердцем: "Юноша, не забывай молитвы, - мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя, и поймешь, что молитва есть воспитание" [323].

Достоевский сумел дать определение евангельской, православной педагогике в самом кратком и емком виде. Оно гласит: молитва - это воспитание. Если существует средство, с помощью которого человек может переродиться и преобразиться из плохого в хорошего, из хорошего в лучшего, из лучшего в достойного, то этим всемогущим средством является молитва. Главный метод и главная сила евангельского, православного воспитания - молитва. Она, как музыка, гармонизует всякое состояние христолюбивой личности. Если молитва искренна, всеусердна и мудра, то благодаря ей в душу снисходит всегда нечто от Того, Кто есть самый возвышенный и самый прекрасный.

Молитва создает новые чувствования, новые же чувства производят новые мысли, а все вместе рождает новое расположение - бого- и человеколюбивое. В молитве человек постоянно связывает себя с Богом и людьми самым лучшим образом. Молитвенное расположение становится его постоянным состоянием. Постоянная молитвенность, производя новые мысли и чувства, постоянно обогащает таким образом человека свежестью любви к Богу и людям. По сути, через молитву создается евангельская, православная философия жизни. Если хотите, то молитву по праву можно назвать молитвенной философией.

Молитва - это воспитание, а храм - это "дом молитвы", значит, храм в то же время и дом воспитания. По убеждению Достоевского, истинное воспитание и просвещение получают в храмах [324]. Божественная истина христианства овеяна Божественными мистериями. К ним приступают только через молитву. Они познаются, опять же, только через молитву. Поэтому настоящий христианский характер можно выработать при условии: созидать себя через молитву. Молитва - это та атмосфера, в которой они постоянно пребывают, это жизнь, которой они постоянно живут. В молитвенном расположении они предстают пред Богом и людьми, каждая встреча - с бесконечной молитвенной кротостью и смирением. Они смиряют себя до состояния червя, умаляют себя до уничижения. Святой старец Зосима говорит о себе: "Я хуже всех людей, и всех и вся... Господи, я сам мерзок есмь паче всех и вся..." [325]

Это ощущение и сознание своей греховности постепенно развивается и возрастает в человеке, и так до тех пор, пока не превратится в постоянное ощущение и осознание своей личной всегрешности и всеответственности. Каким-то таинственным образом и в то же время вполне реально человек чувствует и нечто личное, и что он также соучаствует во всех грехах рода людского. А поэтому чувствует и личную ответственность за каждый грех, за каждое зло в мире сем. Это ощущение и сознание личной всегреховности и всеответственности необходимо каждому человеку, а не только подвижнику и монаху. Это необходимо всем, чтобы иметь правильную ориентацию в мире сем. "Отцы и братия милые, - обращается отец Зосима к монастырской братии. - Не святей же мы мирских за то, что сюда пришли и в сих стенах затворились, а напротив, всякий сюда пришедший уже тем самым, что пришел сюда, познал про себя, что он хуже всех и вся на земле... И чем более потом будет жить инок в стенах своих, тем чувствительнее должен и осознавать сие. Ибо в противном случае незачем ему было и приходить сюда. Когда же познает, что не только он хуже всех мирских, но и перед всеми людьми за всех и за вся виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигается. Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле, несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на всей земле" [326].

Человек по-настоящему только тогда человек, когда ощутит в себе таинственную связь со всеми людьми всех времен и зависимость своей судьбы от всех и каждого. Только такой человек становится чувствительным ко всем проявлениям человеческим: грехи всех людей он переживает как нечто личное и чувствует ответственность за всех и вся. Поэтому и смиряет себя смирением, которое ведет его путями евангельского спасения - спасает от эгоизма человекобога и сатанинского солипсизма. "Одно тут спасение: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. Друг, да это и вправду так, ибо чуть только сделаешь себя за все и всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и вся виноват. А скидывая свою же лень и свое бессилие на людей, кончишь тем, что гордости сатанинской приобщишься и на Бога возропщешь" [327].

Во всем этом необходим личный опыт, основанный на живом чувстве и на ясном сознании. Тайну жизни лучше всего понимает и легче выносит человек, который и людей и мир пропускает через сознание личной всегреховности и всеответственности. Совершенна правда того судьи, который за все людские грехи больше всего осуждает себя самого. Самый совершенный суд - это не судить и не осуждать, но сделать себя ответственным за все грехи и преступления людские на этой земле. "Проклятая проблема" преступления и наказания в этом контексте получает свое совершенное решение: оно - в смиренном ощущении личной всегреховности и в жгучем сознании всеответственности человека.

"Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде чем сам судья не познает, что и он такой же точно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за преступление стоящего перед ним, может, прежде всех и виноват. Когда же постигнет сие, то возможет стать и судиею. Как ни безумно на вид, но правда сие. Ибо был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего предо мною, не было бы. Если возможешь принять на себя преступление стоящего перед тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно приими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти. И даже если б и самый закон поставил тебя его судиею, то сколь лишь возможно будет тебе, сотвори и тогда в духе сем, ибо уйдет и осудит себя сам еще горше суда твоего. Если же отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же, то не соблазняйся и сим: значит, срок его еще не пришел, но придет в свое время; а не придет, все равно: не он, так другой за него познает и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена. Верь сему, несомненно верь, ибо в сем самом и лежит все упование и вся вера святых" [328].

Глубинная тайна бытия заложена в духе людском, и ее понимание превышает все способности человеческого разума. Ни один человеческий ум не способен осмыслить все до конца, точно так же и чувства людские не могут ощутить всего до конца. Достоевский пишет в своем дневнике: "Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-специалисты, что ни в каком устройстве общества не избегните зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой, и что, наконец, неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных [329], а есть Тот, Который говорит: "Мне отмщение и Аз воздам". Ему одному лишь известна вся [330] тайна мира сего и окончательная судьба человека. Человек же пока не может браться решать ничего с гордостью своей непогрешимости, не пришли еще времена и сроки. Сам судья человеческий должен знать о себе, что он не судья окончательный, что он грешник сам, что весы и мера в руках его будут нелепостью, если [331] сам он, держа в руках меру и весы, не преклонится пред законом неразрешимой еще тайны и не прибегнет к единственному выходу - к милосердию и любви" [332].

Это христианское понимание тайны человеческого бытия, последнего суда о ней имеют христоликие герои Достоевского. Они исключительно проникнуты ощущением и сознанием всегреховности и всеответственности за всех и вся. Они не осудят, но любят, и если осудят, то судят судом любви и милосердия. Молитвенным смирением они покрывают грехи грешников и зло преступников. Они искренне веруют, что ответственны за грехи своих ближних.

Старец Зосима встречает каждого грешника с бескрайней любовью, он с благостью входит в его душу и делает ее своей, его грехи он ощущает как свои и в особенности сострадает сердцем тому, кто особенно грешен [333]. Прекрасный Алеша - само воплощение благости и смирения; вся его личность свидетельствует, что он не желает быть судьей людям, никак не желает никого осуждать. Даже сладострастный Федор Карамазов это чувствует и говорит Алеше в восхищении: "Ведь я чувствую, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я это не чувствовать!" [334]

Нежный и печальный князь Мышкин очень сильно чувствует бесконечную сложность человеческой природы и жизни вообще. Он до самозабвения страдает из-за грехов своих друзей и знакомых, но не осуждает их. Он имеет разумение для каждого и со всеми обходится смиренно; он всех считает лучше себя, он воспринимает жизнь во всей ее глубине и сложности, он чувствует ее чудесную таинственность. А поэтому сознает, что и он каким-то образом виновен во всех грехах и страданиях людских. Так, по поводу одного обстоятельства, он говорит: "Вероятнее всего, что я во всем виноват. Я еще не знаю, в чем именно, но я виноват..." [335]. Из-за этой евангельской смиренности и такого ощущения всевиновности люди ограниченные полагают Мышкина за идиота и называют его таковым. Но Достоевский всем своим романом гениально показал, что идиот не Мышкин, а те, которые его таковым считают [336].

Христолюбивый Макар весь исполнен некоей благой смиренности. Своим тихим появлением он смиряет мятущиеся души своих ближних. Если гордость терзает сердца людей или гнев опустошает их души, он приближается к ним с такой нежностью, добротой и состраданием, что гордость их незаметно исчезает, а гнев потухает. Смягченная молитвенным расположением его душа искренне и радостно всем все прощает. Ему совершенно чужда и какая-либо гордость или самомнение, ибо он евангельское молитвенное смирение и всепрощение сделал естеством своей натуры и душой своей души. Человек не может найти настоящий смысл жизни (если его по-настоящему серьезно ищет), пока не начнет в себе самом развивать ощущение и сознание своей личной всегреховности и всеответственности. Достоевский описывает это самым блестящим художественным образом, удивительно точно показывает развитие этого бесконечно сложного психологического процесса и подвига. Примеров тому очень много, примеров, потрясающе убедительных и жизненных.

Старший брат старца Зосимы Маркел, явный атеист и богохульник, пережив внутренний кризис, проходит подвиг веры и весь душевно изменяется и преображается. Некогда наглый и гордый, он теперь с умилением и радостью смиряется даже перед прислугой, говоря: "Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить мне.., ибо все должны один другому служить" [337]. "Мама, радость моя, - говорит он своей матери, - нельзя, чтобы не было господ и слуг, но пусть же я и буду слугой моих слуг, таким же, каким и они мне. Да еще скажу тебе, матушка, что всякий из нас пред всеми во всем виноват, а я более всех" [338]. Некогда высокомерный по отношению к Богу и людям, он теперь плачет, прося прощения и у птиц: "Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил... Матушка, радость моя, я ведь от веселия, а не от горя это плачу; мне ведь самому хочется пред ними виноватым быть, растолковать только тебе не могу, ибо не знаю, как их и любить. Пусть я грешен пред всеми, да зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?" [339]

Старец Зосима до монашества был офицером, и его взгляды на мир были весьма поверхностны. Но во время одной дуэли в нем совершился душевный переворот, и после этого все его существо согласилось с правдивостью слов Маркела о человеческой ответственности за все в мире. Какие-то новые, ранее не известные ему чувства, сильные и ясные, обуревают его душу, и он на личном опыте приходит к осознанию великой, неопровержимой истины: "Воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если бы узнали - сейчас бы в рай! Господи, воистину я, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей". Еще вчера он ударил своего слугу Афанасия, а сегодня с ужасом вопрошает: "В самом деле, чем я так стою, чтобы другой человек, такой же как я, образ и подобие Божие, мне служил?" И он идет к Афанасию, в мундире и эполетах, бросается к нему в ноги, лбом до земли, и плача говорит: "Афанасий, я вчера тебя ударил два раза по лицу, прости меня, прости меня!"

Исполненный радости и воодушевления из-за покаянного переворота, происшедшего в его душе, он весело отправляется на дуэль, на которую был вызван вчера, и говорит своему секунданту: "Видел ли ты победителя? Вот он пред тобою!" Во время дуэли, на уговоренном месте, Зосима стоит в двадцати шагах от своего противника, прямо лицом к лицу, глазом не моргнув, с любовью смотрит на него, зная, что тот будет делать дальше. Противник стреляет первый, но промахивается. Зосима кричит: "Слава Богу, не убили человека!" Затем вместо того, чтобы стрелять самому, он выбрасывает пистолет в лес, говоря: "Туда тебе и дорога", и обращается к своему противнику: "Милостивый государь, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил. Сам я хуже вас в десять крат, а пожалуй, еще того больше". Эти слова вызывают бурный протест у офицеров-секундантов: "Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить!" Зосима отвечает, смеясь: "Господа мои, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился, в чем сам виноват публично?"

После этого события Зосима подает в отставку и готовится к монастырю. "Ну, как же это возможно, - смеются ему в глаза, - чтоб я за всех виноват был, ну, разве я могу быть за вас, например, виноват?" На это Зосима отвечает: "Да где вам это и понять, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем, да и от других такой же лжи требуем? Вот я раз в жизни взял да и поступил искренне, и что же, стал для всех точно юродивый" [340].

"Таинственный посетитель" Зосимы спас себя от отчаяния и самоубийства благодаря тому, что взял на себя подвиг покаяниями смирения. Четырнадцать лет носил он в своей душе страшную тайну своего преступления: он убил женщину и поэтому жил, как в аду. Покаянный подвиг Зосимы придал ему силы, и он приходит к нему после долгих колебаний и страшных мук совести и исповедует свое преступление. Зосима дает ему совет, как освободиться от адских мук: "Идите и объявите людям. Все минется, одна правда останется". Он открывает Новый Завет и читает ему таинственные слова Спасителя: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин.12:24).

И "таинственный посетитель" принимает невероятное решение: казнить себя публичной исповедью. На свой день рождения, за обедом, в присутствии многочисленных гостей, он объявляет о своем преступлении, описывая его во всех подробностях. Речь же свою заканчивает словами: "Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня... Пострадать хочу". Все в панике, но никто не верит его признанию, что он убил женщину. Более того, все соглашаются с мнением врачей, что вследствие расстройства нервов он сошел с ума. А он и действительно слег после такого потрясения и внутреннего переворота, и духовного напряжения. Перед смертью он говорит Зосиме: "Бог сжалился надо мной и зовет к Себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобзать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится... долг исполнил... Господь мой поборол диавола в моем сердце" [341].

Чувство искреннего смирения и всеответственности - главная отличительная черта и других героев Достоевского, которые или идут путем личного самосовершенствования, или напряженно ищут высший смысл в этой жизни и мире. Это мы видим в Мите и в Грушеньке, в Раскольникове и Соне, в Ване и Неточке, в Разумихине и в Степане Трофимовиче, в Шатове и в Версилове. Это чувство свойственно в большей или меньшей мере и другим личностям в произведениях Достоевского. И это так потому, что это чувство, без сомнения, было частью души самого Достоевского. Во всем его существе было разлито это необычайно живое и непреодолимо реальное ощущение личной всегреховности и всеответственности. Это он отразил в "Сне смешного человека". В этом произведении он описывает людей и землю в ее безгрешном состоянии, до того, как люди впали в грех и познали зло. Счастье их бесконечно и трогательно. Но эту счастливую и безгрешную землю развратил он, он сам - Достоевский! "Знаю только, что причиною греха был я, - заявляет он. - Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собою всю эту счастливую, безгрешную до меня землю". И все потонуло в сладострастии, в жестокости, в ссорах, во вражде, в тоске и страданиях. Безмерное страдание и ужасающее отчаяние стали уделом всех людей на земле и всей твари [342].

Только исключительные избранники рода людского, к которым, без сомнения, принадлежит Достоевский, могли так исключительно глубоко чувствовать трагедию человеческого существа и внутри себя разглядеть истоки этой трагедии. Это - апофеоз всечеловечности. Человек обнаруживает в себе таинственным образом, что он действительно виновен во всех страданиях рода людского и ответственен за всех и вся на земле. Это Достоевский исповедует косвенно и прямо: косвенно - через своих героев прямо - в "Сне смешного человека". Свое чувство и сознание всегреховности и всеответственности, которое для него - жестокая и очевидная реальность, он обнародует как сон смешного человека. Делает он это, возможно, прежде всего потому, что имеет в виду русскую интеллигенцию, которая в значительной своей части была воспитана и образована по европейскому образцу. А это значит - на гордости и на убеждении, что человек - мерило всего видимого и невидимого, всего познанного и непознанного, всего временного и вечного. Для такой интеллигенции смиренное ощущение и сознание личной всегреховности и всеответственности не только сон, но сон, который может присниться только смешному человеку.

Но для людей по-евангельски православно воспитанных и образованных, чьи души сотканы из христоподобных смирения и кротости, веры и любви, молитвенности и всепрощения, это ощущение Достоевского личной всегреховности и всеответственности не покажется сном, оно будет явью и жизненной реальностью. Люди православно воспитанные знают это по своему личному опыту, ибо не может быть человек истинно православным, если не носит в душе своей сознания личной всегреховности и всеответственности. И тут мы имеем свидетельства в многовековом православном опыте, главный признак которых - чувство всеобщности, соборности. К этому чувству всеобщности человек приходит в течение своей жизни, личным погружением в этот молитвенный опыт Православия.

К этой многозначительной истине Достоевский пришел в ходе жизненного православного опыта, покоренный и очарованный Ликом Безгрешного: он не мог не ощутить себя всегрешным пред Единственным Безгрешным, он не мог не развить в себе чувства смирения пред Христом до сознания личной всеответственности за всех и вся. Смирение необходимо душе человека, как зеница оку. Невозможна жизнь души без смирения, как невозможно зрение без зеницы ока. Исключительную важность смирения и личной всеответственности Достоевский проповедовал по-апостольски ревностно И по-другому не мог проповедовать этот прекрасный православный философ.

Для евангельской православно-молитвенной философии смирение - фундамент христианства [343], "знак христианства, и тот, кто не имеет этого знака - не христианин" [344]. "Невозможно спастись без смирения" [345]. Спасение достигается верой и смирением [346]. Смирение - непогрешимый путеводитель через необычайно загадочные и запутанные тайны жизни на земле. "Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз и навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой нет ничего" [347]. Смирение - это единственная сила, которой побеждается всяческое проявление сатанизма: сатанизм ума, сатанизм сердца, сатанизм воли. "Смирение - единственная добродетель, которой диавол не может подражать" [348].