Следы на снегу 9 страницаЕдва слышимый вначале звон мотора постепенно перерос в рокот приближающегося самолета. Звук нарастал, ширился, подавлял все остальные звуки. Ясно было, что самолет шел низко и где-то близко над головами. Непонятное чувство слабости охватило вдруг Шараборина и заставило его встать на четвереньки. К горлу подступила тошнота. По телу, точно электрический ток, пробежал озноб. Удушливый, мгновенно пришедший страх сжал сердце точно тисками. Шараборин силился не потерять самообладания, потушить, подавить страх, но он, вопреки всем его усилиям, перехватывал дыхание. Странно охнув, Шараборин быстро на четвереньках бросился под ветвистую елку. Он опрокинул бутылку со спиртом, свалил плечом жердь, на которой был закреплен котел с почти уже сварившимся мясом. Спирт попал на огонь и вспыхнул синим дрожащим пламенем, мясо вывалилось в костер, который зашипел, задымился. Самолет с ревом прошел над молчаливой и неподвижной тайгой, звук его мотора стал тише, слабее и, наконец, замер где-то вдали. Запах горящего спирта, обгорелого мяса смешался с дымом, и все это едкое, вонючее полезло в глаза, в рот, в нос Оросутцева. Он вскочил с места так резко, будто его кто-то уколол. Злоба заволокла его мозг мгновенно. Он едва смог обуздать вскипевшую ярость, едва удержал себя от неистового желания броситься с кулаками на своего сообщника. Вне себя он закричал: - Дурак! Трус! Баба несчастная... Проломить бы тебе череп надо! - он сейчас забыл совсем, что должен соблюдать известную тактику в отношениях с Шарабориным. Его побелевшие и трясущиеся от злобы губы выплескивали невпопад различные бранные и оскорбительные слова. Он в сердцах пнул ногой пустую бутылку, утерявшую драгоценную влагу, сплюнул на огонь, в котором корчилось покрытое золой мясо, и внезапно умолк. Шараборин вылез из-под елки, встал на ноги, угловато вскинул плечи, жалко и нелепо улыбнулся. Губы его кривились и некоторое время беззвучно двигались. Потом, чтобы вернуть себе утраченное мужество, он выпрямился, расправил плечи и обвел взглядом небо. Заикаясь, он сказал: - Это я... чтобы он не заметил. Холодные глаза Оросутцева блеснули, но он промолчал. Только сейчас Шараборин почувствовал неприятный зуд в ладонях и вспомнил, что прошелся ими по горячей золе. Он потер руки, подул на них и, чтобы окончательно ликвидировать неприятный конфликт, сказал: - Спирт у меня есть. Почти полная фляга. Оросутцев продолжал молчать и стоял, широко расставив ноги. В голову лезли тревожные мысли: откуда взялся самолет? Чего он не видел здесь, в глухой тайге? Шараборин ходил вокруг залитого водой костра и с сожалением смотрел на погубленное мясо. О еде нечего было и думать. Он подобрал пустую бутылку из-под пролитого спирта, понюхал ее и, покачав головой, бросил в костер. А Оросутцев думал: "Дурак, как я не успел рассмотреть, что это за самолет? Уж не тот ли, на котором пожаловал майор на рудник? Ведь я же тот видел и хорошо запомнил. Заметил нас летчик или нет? Скорее всего, заметил. Ведь сверху все хорошо видно. Этого только не хватало!" - Однако, низко летел, - проговорил Шараборин, не зная, что сказать другое. - Совсем низко. - Да, - согласился Оросутцев. - Мне это не нравится. Запрягай. Шараборин побежал за оленями. Оросутцев стал укладывать на нарты котел, дорожный мешок, а когда дело дошло до оленьей туши, он выругался и бросил ее в перегоревший костер. Надо было облегчить себя от всякого добавочного груза. Когда все было готово и они садились на нарты, Шараборин сказал: - Плохо ты сделал... - Что плохо? - готовый огрызнуться, спросил Оросутцев. - Надо было того насмерть резать. - Я сам знаю, что плохо, - мягче сказал Оросутцев. - Кто же мог знать, что все так по-дурацки получится? - Все надо знать, - сказал Шараборин. - Теперь, однако, надо скоро ехать до Кривого озера. По нашему следу пойдут. Хорошо бы, снег выпал. Оросутцев ничего не сказал и тронул оленей. * * * А майор Шелестов со своими друзьями мчался по свежему следу и думал лишь об одном: "Только бы не пошел снег. Все, что угодно, но только не снег. Тогда пропало". Примерно после часа быстрой езды Шелестов сделал первую и, как все поняли, вынужденную остановку. Взоры всех обратились к лежащим перевернутым нартам. - Мало-мало поломались, - сказал, посмеиваясь, Быканыров. - Значит, они теперь с шестью оленями и одними нартами, - сделал заключение лейтенант Петренко. Эверстова посмотрела на Шелестова. А Шелестов, по привычке, рассуждал про себя: "Хуже это или лучше, что у них вышли из строя одни нарты?" - и пришел к заключению, что этот факт не играет никакой роли. Преступники имеют шесть оленей и поэтому, при нужде, могут перепрягать уставших. Около брошенных нарт задержались на несколько минут и тронулись дальше. Часа через три, когда олени выбежали на широкую безлесную равнину, между двумя горами вдалеке, впереди послышался рокот самолета, и Шелестов остановил оленей. Все соскочили с нарт. Шелестов и Петренко обратились к биноклям. На горизонте слева обозначилась едва заметная движущаяся точка. Она приближалась, увеличивалась, и уже невооруженным глазом можно было определить, что летит самолет. Какой то буйный восторг охватил друзей Шелестова, особенно старика Быканырова. Самолет приближался, в воздух летели рукавицы и раздавались громкие, приветственные выкрики. Самолет опустился ниже, прошел чуть не над головами, развернулся, сделал второй заход и бросил вымпел. Тот быстро опускался на маленьком красном парашютике, относимый в сторону неощутимым движением воздуха. Потом самолет с сильным ревом пошел вверх, прощально качнул плоскостями и полетел на запад. Все махали руками, пока самолет не скрылся с глаз. - Молодец Ноговицын. Нашел-таки нас, - задумчиво произнес майор, глядя на горизонт. - Хороший летчик, - решил высказать свое мнение лейтенант Петренко. Знаете, когда мы летели из Якутска на рудник, он мне показывал волка. Скажу честно, до сих пор не видел живого волка. Я сам бы его ни за что не заметил. А Ноговицын говорит, что на волков можно охотиться с самолета. Правда это или нет? - Правда, - ответил Шелестов. - Хорошая, интересная охота. Мне однажды довелось в ней участвовать, и я получил большое удовольствие. Но лучше охотиться с самолета поближе к весне, когда потеплеет. Самолет-то должен быть открытым, а сейчас в такую стужу и носа не высунешь. За вымпелом захотелось бежать Эверстовой. Она быстро сняла с нарт лыжи и умчалась. - Догоню! - весело сказал Петренко, охваченный спортивным азартом, и бросился к своим нартам. - Нет, не догнать, - бросил ему вслед старик Быканыров. - Она уже полпути прошла. И крепко идет. - Все равно догоню, - сказал Петренко. Шелестов вынул коробку папирос, закурил и, прикинув глазом расстояние, пройденное Эверстовой, подумал: "Пожалуй, прав старик. Не догонит". Петренко встал на лыжи, быстро закрепил их на ногах, сбросил с себя кухлянку и побежал наискосок, не по следу Эверстовой, а к зарослям тальника, куда по его предположениям упал вымпел. Он бежал, пригнувшись, размашистым, натренированным шагом опытного лыжника. Прошло не более полминуты, как Быканыров уже изменил свое мнение. - Ой, догонит, догонит... Ошибку я дал. Быстрый на ноги парень. Смотри, Роман Лукич, смотри! Старик, стоя на месте, притопывал ногами и хлопал рука об руку. Майор, прищурив глаза, наблюдал за двумя фигурами, быстро скользящими по снегу. "А и верно догонит", - подумал он. Быканыров не стерпел: - Надя! Надя! - громко крикнул он, сложив руки рупором. - Айда шибче! Айда... Эверстова обернулась, но было уже поздно. Она увидела лейтенанта метрах в двадцати от себя. Петренко обошел ее, вырвался вперед и, издали заметив красное пятно парашюта, направился к нему. Он поднял вымпел, подошел к Эверстовой и подал его ей. Та, тяжело дыша, смерила его оценивающим взглядом, но вымпел не взяла. - Нет уж, сами несите, - сказала она. - Вам только за оленями гоняться. Обратно они шли вдвоем, нормальным шагом. Петренко рассказал, что всего лишь три года назад впервые встал на лыжи, увлекся этим видом спорта и начал тренироваться. - Я, конечно, не думал, что попаду на север, хотя и мечтал о нем. А вот пришлось. А лыжи, как видите, пригодились. - Вы молодец, - похвалила, улыбнувшись, Эверстова. - Вы шутите или серьезно? - Вполне серьезно. Я сама занимаюсь спортом и уважаю людей, которые его любят. Вы же не только лыжник, но еще и снайпер, и боксер. - Собственно, я увлекался всеми видами спорта, но лучшие показатели у меня были по лыжам, боксу, стрельбе. - Ну, а я так, середнячок, - призналась Эверстова. - И не разрядник. Как-то один раз я взяла первое место по бегу на сто метров в Якутске. Это было целое событие. Я пробежала дистанцию не то за четырнадцать, не то за четырнадцать с половиной секунд. - Это уже неплохо для женщины. - Возможно. Но это было очень давно. Петренко всмотрелся внимательно в лицо спутницы и подумал: "Что значит давно? Сколько же ей лет? По-моему, от силы двадцать два - двадцать три..." - и, не сдержав любопытства, спросил: - Когда же это было? - Это было летом сорок первого года, когда началась война и когда я была совсем еще девчонка. Мне было всего шестнадцать лет. - Позвольте, позвольте... - проговорил Петренко и мысленно стал подсчитывать, сколько же сейчас лет его спутнице. - Нечего позволять, - с теплой грустью в голосе ответила Эверстова. Мне уже двадцать семь лет, я уже дважды мама и у меня два чудесных карапуза - сынишки. - Ни за что бы не подумал! - воскликнул Петренко. - Что не подумали? - Что вам столько лет. Я бы не дал вам больше... больше... - и желая сказать приятное этой маленькой скромной женщине, добавил: - ну, никак не больше двадцати. - Спасибо за комплимент. А муж меня зовет старушкой. - Конечно, в шутку? - Ну да, сейчас я принимаю это как шутку, но лет через пять-шесть шутка будет звучать по-иному, на самом деле состарюсь. - А муж ваш в Якутске? - продолжал интересоваться Петренко. - Да. - Давно, наверное, его не видели? - Я его сутки назад, а он меня сейчас, наверное, видел. На лице Петренко появились растерянность и в то же время любопытство. Эверстова звонко рассмеялась. - Не догадались? - Нет. Честно. - Мой муж - механик самолета Пересветов. Вы с ним знакомы. - Ах, вот оно что! Понятно. - Вымпел! Вымпел быстрее! - потребовал Шелестов. - О чем это вы так горячо разговорились, что еле плететесь? - Да так, о делах житейских, - ответила Эверстова. - Пожалуйста, товарищ майор. - И Петренко подал вымпел. Шелестов бросил в снег недокуренную папиросу, вынул из вымпела свернутый в трубочку листок бумаги, развернул его и прочел вслух: "Еле отыскали вас. След от нарт идет на северо-восток. Людей и оленей не видели. Белолюбский на рудник не вернулся. Желаем успехов. Ноговицын, Пересветов". Шелестов покачал головой и подумал: "И не вернется Белолюбский на рудник. Теперь это уже ясно", и, обратившись к своим друзьям, сказал: - Поехали, товарищи. Нам засветло предстоит еще много километров сделать... И опять помчались вперед, по следу, четыре пары оленей. Старик Быканыров, не раскрывая рта, мурлыкал себе под нос несложную песенку, придуманную на ходу. Смысл ее в переводе на русский язык был таков: всему на свете есть начало и всему есть конец. Ничего нет без начала и без конца. Роет мышь, роет и дороется до колонка. Олени бодро бежали, взметывая пушистый снег по проторенному, ясно видимому следу. След забирал то влево, то вправо, то падал вниз, под гору, то извивался и забирался в самую глухомань. Шелестова и его друзей безмолвно встречали и провожали неподвижно стоящие сосны, ели, пихты, лиственницы. Олени бежали по высокой вымерзшей траве, и тогда слышался хруст, будто нарты скользили не по снегу, а по песку. Но вот олени легко взяли крутизну, начали спускаться вниз, и Шелестов остановил их: в зарослях он увидел следы костра. Резко и отчетливо чернели на снегу перегоревшие поленья, зола. Сошли с нарт. Это было то место, где Оросутцев и Шараборин утром делали привал и лишились завтрака из-за появления самолета. - Десять минут отдыха. Перекур, - дал команду Шелестов. - Внимательно осмотреть все вокруг. Не выпрягая оленей, все начали обследовать место привала преступников. Нашли лужу крови, кости, разделанную и почему-то брошенную оленью тушу, угасший костер, в котором лежали куски обуглившегося мяса и стекла от разбитой бутылки. "Теперь у них не шесть, а пять оленей, - сообразил Шелестов, продуктов у них, видно, нет". - Торопились... Шибко торопились, - сделал заключение Быканыров. Все бросили. - Наверное, почуяли погоню? - высказал предположение Петренко. Шелестов ничего не сказал и только пожал плечами. Он еще раз подумал: "Хотя бы не пошел снег. Сейчас перед нами открытая книга, читай и разумей, а пойдет снег - все занесет, все скроет". Хотя день был на исходе и солнце уже укуталось на горизонте в морозную дымку, Шелестов не думал уже делать остановки на ночевку. Он не опасался за оленей и, следуя советам Быканырова, делал частые остановки. Олени до сих пор не выказывали усталости, бежали быстро, весело, бодро. "Медлить нельзя", - решил про себя майор и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, а как бы разговаривая с самим собой: - Интересно, когда они здесь были? Быканыров, ни слова не говоря, опустился на корточки у костра и, сняв рукавицу, пощупал золу. Потом он начал осматривать кости и еще раз следы, оставленные ногами людей и оленей. Делал он это молча, с сосредоточенным, серьезным лицом. Шелестов закурил, внимательно наблюдая за своим старым другом. Эверстова стояла под пышной заснеженной елкой, похожей на невесту в белой фате. Петренко незаметно подобрался с другой стороны елки и сильно стукнул по стволу прикладом винтовки. Иневый дождь вместе с большими хлопьями снега осыпал Эверстову с ног до головы. Эверстова вскрикнула от неожиданности. - Вы стали как дед Мороз, Надюша, - рассмеялся Шелестов. Радистка, отряхиваясь, сказала: - Ничего, я отомщу! Быканыров поднялся, отошел от костра. - Дело такое, - заметил он. - Они здесь были рано утром. Шелестов посмотрел на часы. - Ого... Четыре. Как же Ноговицын их не увидел? Хотя в такой чащобе разве увидишь! Нужно быть опытным таежником, чтобы здесь не заблудиться. - А как вы узнали, дедушка, - поинтересовался Петренко, - что они были тут утром? Старик встряхнул головой, посмотрел внимательно и цокнул языком: - Годы, друг... Годы. Всю жизнь я провел в тайге. Родился здесь. Меня знает каждое деревцо, каждый кустик. Тайга - шибко большое дело. Тайгу надо узнавать душой, сердцем. У тайги много тайн, и не всем раскрывает она свои тайны. Тайгу надо полюбить, очень крепко полюбить. - Мне кажется, я ее уже полюбил, - весело отозвался Петренко. Нравится мне тайга. Чудесный край. А какая широта! Простору сколько, - и он раскинул руки. - Хорошо, - похвалил Быканыров. - Ты полюбишь тайгу, и она тебя полюбит, и откроется тебе, и убережет тебя. Честному человеку хорошо в тайге, а худому - плохо. Худой человек обязательно пропадет в тайге. Совсем пропадет... - Ну, пора ехать, - прервал Быканырова Шелестов. Оленей вывели на след. Шелестов дал команду трогаться. ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ Надвигались сумерки. Крепчал мороз, и маленькими облачками от людей и оленей отрывался густой, сизый пар. Шелестов считал, что уже пора останавливаться на ночевку, но место было неподходящее. След преступников вел наизволок по редколесью, где погуливал хотя и несильный, но при низкой температуре обжигающий ветерок. Олени бежали уже не так весело, как днем. Они устали, и Шелестов их не понукал. "Мои устали, а у меня два самых сильных, самых выносливых быка, рассуждал майор. - Значит, остальные и подавно устали". Шелестов решил устроить первую ночевку в затишье, среди густой тайги, но удобного места, по его мнению, еще не было. Когда нарты, въехали в распадок, густо поросший тальником, майор остановил оленей, и все подумали, что здесь и будет привал, но внезапно Шелестов потянулся к автомату. Все насторожились. И лишь когда впереди с шуршащим звуком поднялся табун белых куропаток, стало ясно, какая дичь привлекла внимание майора. - А я вообще не понимаю, как можно отличить от снега белую куропатку? - спросил Петренко. - Как это вы заметили, товарищ майор? Я сколько ни смотрю, ничего не вижу, а если и вижу, то лишь когда куропатки поднимутся. - Привыкнешь, глаз приучишь, все будешь видеть, - ответил Быканыров. - Черные головки куропаток здорово видно. Снег белый, а они черные. И сидят они всегда головками против ветра, чтобы ветер перья им не лохматил. Птице ведь тоже холодно. А птица тоже ум имеет. Ты знаешь, как тетерев спит зимой? - Понятия не имею, - признался Петренко. - Спит, наверное, как все спят, сядет поудобнее на ветку, глаза закроет и спит. - О, нет, - заметил старик. - Тетерев хитрый. Он сядет высоко на дерево, сложит крылья и бух вниз в снег. Как камень. Уйдет глубоко, пророет норку вбок и спит. - Здорово, я этого не знал. Раздалось повизгивание Таас Баса. Все оглянулись. Пес стоял в стороне, разгребал передними лапами снег. Шерсть на его плечах поднялась. - Что такое? - спросил Шелестов. - Что он нашел там? - Сейчас погляжу, - ответил Быканыров и направился к Таас Басу. И стоило ему подойти вплотную, как он сейчас же определил: - Однако, прошел сохатый. Большой зверь. Совсем недавно прошел. Подошли Шелестов и Петренко. Да, действительно, в заросли тальника уходили следы размером чуть не с глубокую тарелку. - Вот, тальник кушал сохатый, - показал Быканыров на обглоданный тальник. - Вот еще кушал. Старый сохатый, зубы уже плохие. Старик. Шелестов посмотрел на часы. Поздновато. С каким удовольствием он выследил бы короля тайги - сохатого! Разве есть лучшая награда настоящему охотнику, чем убить такого зверя? - Товарищ майор... - вкрадчиво обратился Петренко к Шелестову. - Что? - Разрешите мне пробежаться. Шелестов помолчал и потом сказал: - Поздновато, дорогой. - Я в один миг обернусь. На лыжах, а вы езжайте потихоньку. Честное слово, я мигом слетаю, а вдруг да наткнусь. - Наткнешься, выцеливай под сердце, а то уйдет. Крепкий зверь сохатый, а этот больше лошади, - вмешался Быканыров. Шелестов раздумывал. Он опасался, что горячий по натуре лейтенант увлечется погоней, и след сохатого заведет его куда-нибудь. А Петренко умолял: - Товарищ майор, ведь скоро привал делать будем. Я по своему же следу и вернусь. Вернусь и доложу, что сохатый готов, испекся. Честное слово. "А в общем, ничего страшного нет, - подумал между тем Шелестов. - Мы все равно сейчас должны сделать привал". Петренко смотрел на Шелестова просящими глазами, а тот все еще колебался. На подмогу пришел Быканыров. - Зачем думаешь? Пусти лейтенанта. Пусть пробежится. - Ладно, - сказал майор. - Только строго с одним условием: через полчаса не увидите сохатого - обратно. - Есть, через полчаса обратно. Петренко быстро снял с нарт лыжи и палки, опустил голенища торбазов, достал из сумки обмотки и перемотал икры, чтобы они не ослабли, поднял голенища, поправил ремень винтовки, встал на лыжи и с места пошел крупным шагом. Он выбежал из распадка на пригорок и размашисто пошел дальше. - Однако, шибко бежит, - одобрил Быканыров и поцокал языком. - Да, лыжник из него первоклассный, - согласился Шелестов, провожая глазами удаляющуюся и уменьшающуюся фигуру молодого офицера. - А не заведет его сохатый в дебри? - высказала опасение Эверстова. - Я ему установил срок, - коротко ответил Шелестов. Петренко оказался точным. Едва успели Шелестов, Быканыров и Эверстова распрячь оленей на месте, избранном для привала, как лейтенант оказался тут как тут. Он бросил на снег большого черного глухаря, рассмеялся и сказал: - Вот вам и сохатый! Ровно на тридцатой минуте смотрю, сидит царь-птица, а сохатого нет. Ну, думаю, чем пустым возвращаться, сшибу его, и сшиб. - Вот как! - заметил Быканыров. - Однако, у лейтенанта глаз хороший. - Не спорю, не спорю... - согласился Шелестов. Таас Бас осторожно обнюхал убитую птицу. У собаки была такая поза, будто глухарь сейчас взлетит и бросится на нее. Быканыров поднял глухаря, пощупал. - Мало-мало суховат, старик-птица. - Ничего, - сказала Эверстова. - На огоньке он помолодеет. - Ну, за работу, товарищи, а то темнота наваливается, - подал команду Шелестов. - Силы распределим так: за тобой, отец, - обратился он к Быканырову, - дрова и костер. Я с лейтенантом буду разбивать палатку, а Надюша позаботится об обеде. Эверстова рассмеялась. - Что вы, какой обед, Роман Лукич, на ночь глядя. Скорее ужин. - Надо совместить и то и другое, - предложил Петренко. - Правильно, - одобрил Шелестов. - Принимайтесь за работу... Из всех четырех одному лейтенанту Петренко предстояло впервые ночевать в тайге, на снегу, при чуть ли не пятидесятиградусном морозе. Он еще не представлял себе, как это будет, хотя много раз мечтал о такой возможности. Сейчас он больше всего опасался, чтобы кто-нибудь ненароком или умышленно не намекнул на то, что он новичок в тайге. Но каждый был занят своим делом. Старый охотник отправился ломать сухостой. Эверстова копалась в мешках с продовольствием. Таас Бас, несмотря на большой перегон, не улегся, а рыскал вокруг стоянки, что-то вынюхивая, к чему-то прислушиваясь. Олени паслись. Они разгребали копытами снег, зарывались в него головами и щипали промерзший ягель. Снегу тут было так много, что олени подчас почти полностью скрывались в нем, и были видны лишь их коротенькие подрагивающие комочки пушистых хвостиков. Шелестов и Петренко саперными лопатами очистили от снега до самой земли квадратную площадку размером три на три метра. - Вот тут мы и будем спать, - сказал Шелестов и, вооружившись топором, подошел к густой ветвистой елке. Он стукнул по стволу елки обухом и отпрянул. Ветви уронили нависи снега, иней и очистились. - А теперь мы ее вот так, - продолжал майор, расчистил у подножья елки снег и начал сильными ударами рубить дерево под самый комель. Елка вздрогнула, издала звук, похожий на скорбный вздох, как бы задумалась на короткое мгновение, потом накренилась, скрипнула и с шумом рухнула на снег. "Отжила свой век", - с грустью подумал Петренко. Ему всегда было грустно, когда рубили деревья. Майор, ловко орудуя топором, обрубал у поверженной елки мохнатые ветки. - Это будет наша постель. Вместо матрацев. И ничего лучшего не придумаешь. Лапчатую хвою перенесли и уложили на очищенное от снега место. Образовался многослойный мягкий настил. В центре квадрата поставили на землю круглую аккуратную небольшую железную печку. От нее вывели жестяную трубу. Там, где железо должно было соприкасаться с тканью палатки, майор закрепил широкий асбестовый поясок. Потом Шелестов и Петренко сняли с нарт меховые спальные мешки и уложили на хвойном настиле. - А теперь все это накроем, и делу конец, - сказал Шелестов. - Вам, надеюсь, приходилось ставить палатки, товарищ лейтенант? - И не раз, товарищ майор. - Ну, и отлично. Так значит ваше имя Григорий? - Да, вообще-то Григорий, а на родине звали Грицько. - Грицько - это хорошо звучит. Грицько... Петрусь... Василь. - Это по-украински. - Ну, что ж, Грицько. Тащите сюда палатку, а то мы запаздываем. Видите, товарищ Быканыров уже развел огонь. Палатка из плотного полотна закрыла целиком расчищенное и застланное хвоей место. Майор вбил наискосок в мерзлую землю четыре кола, закрепил растяжки, вывел в специальное отверстие конец трубы. - Вот и все, готово, - сказал Шелестов, поправляя полог палатки. - Да и пора. В небе уже высыпали звезды. Старик Быканыров поставил по обе стороны костра рогатины и положил на них жердь. На жердь он водрузил котел и широкодонный чайник, туго набитый снегом. Шелестов и Петренко подошли к костру. Жадное пламя уже вскидывалось вверх, освещая все вблизи, и звезды на небе как бы погасли. Эверстова отсчитывала из мешка промерзшие и гремящие, как орехи, пельмени. Глухарь, подстреленный Петренко, лежал уже ощипанный и выпотрошенный. Быканыров закрепил глухаря на вертеле и подвесил над огнем. Петренко полез в самую чащу тайги, погружаясь почти по пояс в снег. Возвратился он с большой охапкой сухих дров, которые снес в палатку. Этого количества топлива показалось ему мало, и он решил принести еще. А когда вернулся вторично, из трубы уже вился дымок. - А что будет, если я обложу палатку снаружи снегом? - спросил Петренко. - Однако, теплее будет, - ответил Быканыров. Лейтенант схватил лопату, принялся за работу и через несколько минут осуществил свой замысел. Быканыров в это время оттащил в сторону нарты и поставил их по порядку на выход. Надя повернула вертел, на котором румянился и исходил соком глухарь. Огонь костра темнил все вокруг. Чем ярче полыхал огонь, тем, казалось, ближе придвигалась к костру ночь и обступала сидящих вокруг четырех людей. И одновременно все выше и выше поднимался черный купол неба. Огонь лизал, жадно обгладывал сухие поленья, зло шипел, пофыркивал, с треском выбрасывая из костра снопы искр. - Сосна горит. Ишь, какую искру дает, - заметил Шелестов, покуривая папиросу. - Береза, однако, лучше сосны. От березы тепла больше, а дыму совсем нет, - сказал Быканыров. - А вот дуб, тот совсем как уголь горит. Жаль, что в тайге не растет дуб, - вставил Петренко. Таас Бас уже окончил обход местности и лежал сейчас поодаль от костра, положив большую голову на свои мощные лапы. Его глаза на свету казались зелеными светящимися точками. Костер разгорался все ярче, все жарче, как бы вызывая на поединок лютую стужу. Но понадобилось бы очень и очень много огня, чтобы хотя на полградуса сбавить леденящий душу мороз. Он отступил лишь на какие-нибудь метр-два от костра, а дальше обжигал с неменьшей силой, чем и огонь. Белым атласом отливали стволы близко стоящих берез. На маленькой елке таял снег от жары и падал невидимыми каплями. - Где сейчас Белолюбский? - сказал как бы самому себе Быканыров. - Наверное, как и мы, ужинать собирается, - ответила ему Эверстова. - А может, бегут без оглядки, - заметил Петренко. - Они ведь тоже на оленях, - возразила Эверстова, - а оленю через каждые два-три часа нужен отдых. Да и поесть олени должны. - Верно, - сказал Быканыров. - Правильно говоришь. Нарты вперед оленя и без оленя не побегут. Помолчали. Потом заговорил Шелестов. - А глухие здесь места. Кажется, тут никогда нога человеческая не ступала. Быканыров покачал головой. - Э, Роман Лукич, ступали тут ноги разных людей, и худых и хороших. В восемнадцатом году в этих местах таилась банда Красильникова-Гордеева. Таилась тут, а нападала на села, стойбища, издевалась над советскими людьми. А нам, партизанам, пощады никакой не было. Летом так делали: словят человека в тайге, разденут догола, привяжут к дереву и бросят. И пропал человек. Совсем пропал. Гнус облепит его сплошь, и через час-два высосет всю кровь. Кровинки не останется. А зимой по-другому. Поймают, разденут, свяжут, воткнут в снег и водой обольют. А ведь мороз стоит, большой мороз. Такой мороз, что птица летит и падает. Потом мы побили всех бандитов. Старик умолк, перебирая в памяти тяжелое прошлое и посасывая свою короткую трубку. - Вы партизаном были, дедушка? - заговорил лейтенант Петренко. Расскажите нам, как вы дрались с врагами Советской власти. Это очень интересно. Быканыров молчал и кивал головой. - Правда, расскажите, - попросила и Эверстова. - Мне папа рассказывал что-то про генерала Пепеляева, но я тогда маленькой была, не помню уже. А когда стала больше, папа умер. Старый охотник посмотрел на Эверстову добрыми глазами и спросил: - Когда умер отец? - В тридцать восьмом году. Мне было тогда тринадцать лет. Отец у меня был русский, а мать якутка. Отца выслали в Якутию в шестнадцатом году за участие в революционном движении. Он жил в Туле и работал на оружейном заводе. А здесь участвовал в гражданской войне. И с генералом Пепеляевым дрался. - Я тоже помню генерала Пепеляева, - сказал Быканыров. - Я тоже бился против него. Петренко и Эверстова стали упрашивать старика, чтобы он рассказал про генерала Пепеляева, их поддержал и Шелестов. - Расскажи, отец, расскажи. Это полезно знать не только им, молодым, но и мне.
|
