Перелом

Солнце склонилось к западу, жара начинала спадать. Но резня в святом граде Иерусалиме только разгоралась. Искренне уверенные в своей правоте, распаляемые гневом и жаждой наживы, «пилигримы войска Христова» заполняли древние улицы, жгли, грабили и разоряли все на своем пути. Несчастные горожане, будь то греки, армяне, арабы, сирийцы или иудеи – все находили свой конец под мечами и секирами крестоносцев.

Какую веру не исповедал бы ты: ислам, иудейство, христианство – ничто тебя не спасало. Все, кто находился внутри городских стен, считались неверными или еретиками.

Что сказать? Крестоносцы фанатично любили Христа, но их любовь мало походила на любовь Христову...

Граф Раймунд Тулузский замешкался дольше всех. Его провансальцы все еще штурмовали цитадель города – башню Давида, а Танкред с Готфридом уже делили Иерусалим.

Харам-аш-Шериф был все-таки взят воинами Танкреда. Удивительно, но когда крестоносцы перелезли через стены и открыли изнутри ворота, ведущие на Храмовую гору, Танкред взял под свою защиту мусульман, прятавшихся в мечетях. Он отдал свои знамена в знак того, что дарует им жизни.

Сложно сказать, почему безжалостный фанатик и головорез оказался сентиментален. Может, близость святых мест разжалобила его сердце, а, может, сокровища Храмовой горы не позволяли ни на что отвлекаться. Но, скорее, думалось всем, Танкред просто хотел заработать на работорговле. Десятки тысяч безоружных мусульман легко превращались в безанты.

В башне Давида укрывался эмир Ифтикар эд-Даула с остатками своего гарнизона. Надо отдать должное, мусульмане сражались, как львы. Раненые львы, загнанные в угол клетки. Кровь лилась с обеих сторон. Когда же из бойниц и окон башни узрели страшные истязания, творимые повсюду, Ифтикар эд-Даула решил сдаться в обмен на свою жизнь. Рискованное решение для того, кто был знаком с вероломством франкского войска.

Но граф Раймунд согласился и не тронул отряд. Эмир в легких доспехах поверх роскошных одежд ехал впереди на белоснежном арабском жеребце. Позади – тяжелая конница и ряды пеших солдат. Бросалось в глаза то, что великолепные боевые кони были ничуть не хуже тех, которыми владели рыцари крестоносцев. Раймунд даже засомневался, за кем бы осталась победа, если бы холеная, сытая конница мусульман сразилась с ними в поле.

Яффские ворота открылись, выпуская поверженного владыку со свитой. Как только последний сарацин вышел из ворот, внутрь города хлынули провансальцы.

До Яффских ворот – западной части Иерусалима, Гуго в тот день не добрался. Сперва он свернул в проулок, заплетенный корявыми лозами винограда. Маленькие улочки, переулки и тупики змейкой расходились между стен домов и садов, ныряли вверх-вниз. Кое-где они переходили в каменные лестницы и резкие спуски, а известно, что лошади не могут спускаться по ступеням вниз. На одной из таких улочек, Мистраль чуть не застрял между каменных стен, густо обвитых плетями бугенвилий. Пришлось разворачивать лошадей и искать улицы шире.

Гуго поймал себя на том, что испытывает странное чувство после зачистки дома. Шевалье ощущал, казалось бы, неуместное смущение. Неожиданные мысли лезли в голову и не давали покоя. Прежние эйфория и азарт исчезли, взамен им появились сомнения и неловкость. Незнакомые слова молитвы врезались в память и теперь отчетливо звучали в ушах, как ни старался Гуго их забыть или переключиться на что-то другое.

«Кирие Ису Христе, элейсон ме... Кирие Ису Христе, элейсон ме...»

Словно шуршат камыши и дробно перекатываются зерна гороха.

Несомненно, перед смертью женщина молилась Христу, ради которого крестоносцы оказались здесь. Несомненно, люди в захваченном доме были христианами. Конечно, с точки зрения латинян, они считались еретиками. Но почему никто из них не стал сопротивляться? Старик мог бы с легкостью прирезать Гуго ножом, но не стал этого делать. Может, они были трусливы и слабы? А может быть, «не убий»? «Не кради, не прелюбодействуй»... Молодая красивая женщина тоже предпочла смерть, не преступив заповедь Бога.

Происходящее стало раскрываться рыцарю с другой стороны, очень нелицеприятной. Он пришел с огнем и мечом, его встретили строчкой из Библии.

Крестоносцы, проделав мучительно тяжелый путь ко Гробу Господню, забыли о своей мечте и бросились убивать и грабить.

Гуго силился гнать эти сомнения прочь, изо всех сил вспоминал пламенную речь Пустынника Пьера и оскорбления со стороны мусульман, но легче не становилось. Заведшийся в сердце червячок грыз его все сильнее.

Повсюду землю устилали трупы людей – за время, пока Гуго провел в захваченном доме, количество мертвецов возросло в несколько раз. Матери рядом с детьми, молодые и старики, хозяева вперемешку с рабами. Мистраль то и дело перескакивал через кучи сплетенных изломанных останков, словно через барьеры. Можно было видеть тела без рук, без голов. Или, наоборот, валявшиеся в пыли отрубленные ноги и руки. Еще больше было раненых и покалеченных людей, кто бился в агонии, просил о пощаде или просто перед смертью молился. Все происходило, словно в кошмарном сне, виденном уже не раз. И он, Гуго, был соучастник.

На улочках еще попадались бегущие горожане. Гуго продолжал направо и налево рубить, с хриплым выдохом опуская меч, но убийство неверных больше не радовало его, и озлобление куда-то исчезло. На душе было мрачно и нехорошо.

Он выехал на улицу, ведущую в сторону Сионских ворот. Храмовая гора осталась слева. Как выяснилось потом, здесь начинались иудейские кварталы. Улочки стали еще извилистее и уже. Бока Мистраля снова грозили застрять между каменных стен, а Гуго не раз цеплялся за старые кладки коленом.

Куда проще было воинам пешим – рыцарям, оставшимся без коней и безлошадным простолюдинам. Последние зверствовали вовсю.

Гуго видел пожилую крестьянку со сбившимся чепцом и нашитым крестом на платье. Седые букли развевал ветер, а обветренное лицо было искажено злобой. Она бежала с топором в руках и о чем-то грозно кричала. Наивная простота, она считала сейчас, что совершает подвиг.

Справа над крышами валил столб густого дыма. Только через день Гуго узнал, что провансальцы подожгли синагогу с толпами молившихся людей. Сотни, а может быть, тысячи иудеев, вместе со стариками и детьми задохнулись от дыма или сгорели живьем.

Странные люди, они даже не попытались бежать, усердно справляя свои обряды. Не взялись за колья и мечи, а упрямо довершали богослужение.

Было заметно, что дома стали куда ниже и проще, словно птичьи гнезда, налепленные на откосе скалы. Но и на них находились охотники. Впереди слева показалась распахнутая дверь, ведущая в двухэтажный дом с чахлым деревцем наверху, цеплявшимся за плоскую крышу. Изнутри раздался визг, и совсем молоденькая иудейка выскочила наружу. За руку она тащила плачущую и упирающуюся дочь в смешной короткой тунике. Следом выбежал высокий рыжий крестоносец-простолюдин с хохотом и сальной бранью. Южный акцент выдавал в нем провансальца из отряда Раймунда. Мужчина догнал людей и выхватил ребенка. Теперь крестоносец дурачился и убегал, а женщина с отчаянным криком бегала следом за ним, умоляя отдать дочку. Ребенок навзрыд плакал. Еще больше развеселившись, изувер стал подбрасывать девочку вверх, играя с матерью, как с собачкой, а потом швырнул ребенка в сторону каменной стенки. Краем глаза Гуго увидел, что виноградные плети смягчили удар, и девочка осталась жива, а мать с бессильным стоном опустилась на землю. Мужчина засмеялся и навалился сверху, раздирая на несчастной тунику. Он провозился пару секунд, но вспомнил о напарниках, грабивших дом, и оставил свою добычу. Похоже, любовь к деньгам оказалась гораздо сильнее похоти. Рыдая и всхлипывая, иудейка поползла к дочери, сметая волосами и туникой дорожный песок. Но в дверях провансалец обернулся и выхватил меч, решив, что не стоит оставлять жизнь своим жертвам.

Гуго де Пейен так и не смог разобраться, что произошло с ним в следующий миг. Только пятки сами собой тронули брюхо коня, высылая Мистраля прямо на провансальца. Рыжий детина замер с приоткрытым ртом и искренним недоумением. Боевой конь, три года обучавшийся своему мастерству в нормандских конюшнях, словно почувствовал настроение хозяина, и выполнил все на отлично. Широкой мощной грудью, защищенной нагрудником с металлическими шипами, он сбил стоявшего на пути человека с мечом. Еще Гуго услышал, как жестко клацнули челюсти жеребца – Мистраль умел хорошо кусаться. Долей секунды позднее круп коня приподнялся, и задние копыта отбили назад. Раздался глухой хруст, словно треснул деревянный шит или полный снеди глиняный горшок упал на земляную дорогу.

Мистраль пошел вперед мелкой рысью и на перекрестке перешел на шаг. Сворачивая на соседнюю улицу, Гуго настороженно оглянулся. Сбитый провансалец лежал на дороге неподвижно. Молодая иудейка с дочерью уже исчезла, наверное, спряталась во дворе. Но, главное, вокруг было пусто, и его никто не заметил. Оруженосец Роже тоже где-то отстал, а, может быть сделал вид, что ничего не видел. Убийство случилось безнаказанно, без свидетелей, и Гуго старался не думать о том, что произошло. Он пришпорил жеребца, и Мистраль, уже изрядно покрытый хлопьями белой пены, снова перешел на рысь. А через пару минут они выехали ко Гробу Господню.

В Иерусалиме было множество храмов. Но то, что заветная цель долгого пути, предмет мечтаний и вожделений был сейчас перед ним, не вызывало сомнений. Оказывается, пару раз за день он уже проезжал рядом. Захлестнула волна радости и восторга, бешено заколотилось сердце.

– Sanctum Sepulchrum! Sanctum Sepulchrum! – восхищенно кричала толпа.

Крестоносцы, перемазанные чужой и своей кровью так, что многие походили на мясников, плакали и смеялись в экстазе. Многие целовали землю, прижимались лицами к камням храма, обнимали их. Большинство сбросили с себя доспехи и сняли оружие. Рыцари слезли с коней.

Пьер Пустынник, верхом на своем знаменитом осле, был тоже здесь. Монах высокопарно и витиевато описывал происходящее вокруг, то, на какие жертвы ради этой минуты пошло войско Христово, и как радуются на Небесах все убиенные братья. Но если люди в нескольких метрах жадно слушали его, как новоявленного святого, то чуть дальше слова его страстной проповеди тонули в счастливых криках:

– Санктум! Санктум!

– Благодарим Господа Бога!

Откуда-то из ликующей толпы выскочил Годфруа де Сент-Омер – босиком и в длинной нижней рубахе.

– Радуйся, Гуго, это Sanctum! Мы у Гроба Господня!

– Господи, это свершилось! – Гуго сполз с Мистраля, пошатываясь от усталости, и обнял Годфруа:

– Наконец-то это свершилось!

Он стянул с себя шлем, встряхнул отросшими вихрами темных волос и протяжно глубоко вдохнул воздух. Ветерок, бивший в лицо, принес легкий запах ладана.

Вопреки гневным рассказам Пьера Пустынника и капелланов, приукрашенных чудовищными подробностями, Анастасис – Церковь Воскресения Господня была цела. Величественный храм-мавзолей все также гордо нес крест к небесам. Под его куполом находилась главная святыня христианского мира – место погребения и непостижимого уму таинственного воскрешения Иисуса. Стены были украшены мрамором и мозаикой, опорой им служили мощные древние колонны. Сотню лет назад стараниями императора Константина VIII, в обмен на строительство мечети в византийской столице, повреждения были устранены, храм украсился и обновился. А вот базилика за храмом, на месте обретения Креста, действительно не устояла.

Подъехал архиепископ Даймбер, и площадь перед храмом вновь огласилась восторженными криками.

Гуго с трудом освободился от щита – крепежные ремни словно срослись с кожей, с облегчением стянул с себя хауберг и сапоги. Годфруа помогал ему, словно вновь стал юношей-оруженосцем.

– Ты, как мон даумазо! Спасибо, сеньор Годфруа!

– Рад служить тебе, брат мой.

Отекшие и запревшие в горячих сапогах ноги ощутили прохладу мостовой, а ветерок нежно холодил кожу, распаренную под кольчугой. Гуго стоял босой и раздетый, словно последний бедняк, со смирением, «нищий духом». Чувство запредельной радости, от которого перехватывало дух, мешалось с не менее ярким чувством собственной неловкости и ничтожности перед лицом Бога. Сама Вечность была перед ним. Библейские события, о которых он с детства слышал от богобоязненной матери, которые уже тогда волновали его душу, обретали осязаемые черты. Все это произошло здесь, рядом. Больше тысячи лет назад – так давно, что страшно представить. И великая жертва Христа, и Его страдания, и возможность искупленной человеческой душе вновь возвращаться в свое Отечество, на Небеса. Где-то здесь лежал прах праотца Адама. Где-то здесь была Голгофа – холм, похожий на человеческий череп. Омега и Альфа, Тейс и Алеф переплелись между собой. Эти камни вокруг были свидетелями Христовых страданий. Эта земля под ногами освящена Его божественной кровью.

В этот раз красноречивая речь архиепископа Даймбера лилась полноводной рекой. Прибывали новые рыцари, епископы, капелланы. Появление графа Готфрида Тулузского вызвало новый взрыв восторга. Запредельная радость пьянила, и с трудом верилось, что творящееся вокруг – не сон.

Раздетые, безоружные, босиком, монахи и бароны, хозяева и слуги, рыцари и оруженосцы, плечом к плечу – пошли крестным ходом. С горячими молитвами и искренними слезами. Счастливые рыдания и пение псалмов перекрывали стоны и плач побежденных.

Удивительное, странное время.