КлеветаОт прохлады оруженосец очнулся и попытался встать, но снова не получилось. Кожа неприятно липла к грязному полу. Сквозь крошечное окошко размером с небольшой кирпич, размешенное под самым потолком сквозил тусклый свет, хоть немного освещавший темницу. На каменной узкой полоске, имитировавшей кровать, сидел другой узник. – Кто Вы? – прошептал Гюи. – Я буржуа Люсьен из Нарбонны, – подавленно произнес незнакомец. – Мы виделись с вами вчера. – Да, простите, я помню. Буржуа Люсьен, окажите мне милость, и Господь не оставит вас. Люсьен пододвинулся ближе, так чтобы оруженосец мог видеть его лицо: – Что вы хотите, брат? – Мне отказали в исповеди, я умираю. Прошу, исповедайте меня. Люсьен испуганно закивал, но тут же сжался и посмотрел на дверь. Неизвестно, какую тайну своей жизни ему мог вручить тамплиер. И не стала бы эта тайна предметом внимания инквизиторов-доминиканцев. – Господи Всевышний, прими мое покаяние, – едва слышно зашептали губы тамплиера, – ибо грешен я во всем. Я согрешил пристрастием к пище и несколько раз съедал более моего брата, сидящего за одним столом. Шестого мая я с интересом посмотрел на девушку на площади Нарбонны, хотя Господь говорил, что смотрящий на красивых женщин уже прелюбодействует с ними в душе. Я согрешил любовью к вещам, потому что, выбирая штаны и рубаху, переданные донашивать нам от рыцарей братьев, взял лучшие и без дыр. В прошлом месяце я дважды просыпал литургию, хотя не был болен и слаб...
*** Незнакомец, присутствовавший на допросе – мы уже узнали в нем канцлера Ногаре, спустился по узкой кривой лестнице в подвал. Брат Жозеф поклонился и повел Хранителя королевской печати в вонючую конуру, куда бросили тамплиера. Монах выбил кувалдой массивный штырь из засова и отворил низкую дверь. – Ваша светлость, прошу, осторожней, здесь грязно и очень темно, – монах отошел в сторону, стараясь не мешать разговору. Тамплиер лежал на полу. В камере, пропахшей нечистотами, был еще кто-то. Этот кто-то оказался небольшим худеньким человечком, облаченным в скромный полукамзол и серые, перепачканные на коленках чулки. Все в нем было мелкое, суетливое и острое – ни дать ни взять, загнанный в угол хорек. При этом человечек был крайне напуган. А вид страданий полуживого тамплиера и вовсе вселял в него панический страх. Гийом Ногаре, отлично читавший человеческие души, насмешливо скривился и спросил у него: – Кто вы? – Я – Люсьен, писец нарбоннской таможни, я порядочный человек. По воскресным дням хожу в церковь и жертвую десятину всегда. Человечек вдруг метнулся в сторону Ногаре и умоляюще зашептал: – Ваша светлость, я невиновен, помилуйте, господин. – За что ты угодил тюрьму Святой Инквизиции? – Господин, я не знаю. Меня обвиняют, что я переводил Святое Писание. Я не знал... – Так ты переводил Святое Писание с латыни на провансальский язык? – чуть не захохотал Ногаре. Для парижской знати южно-французский был нелеп и смешон. – Нет, Ваша светлость, я только хотел разъяснить своему соседу, что значит в Евангелии от Матфея следующая глава... – Оставьте, буржуа. Я достаточно силен в латыни, чтобы разобраться сам. – А еще в моем доме нашли мяту, но ею лечит грудную жабу моя жена. И еще кладет в пироги с кашей... – Кхм! – оборвал его Ногаре. Человечек мгновенно сжался. Подробности личной жизни и сама жизнь маленького писца волновали Ногаре не больше, чем жизнь муравья под копытом своего коня. – Я слышал, этот тамплиер исповедался вам? Худшие опасения таможенного чиновника оправдались. Хотя исповедь оруженосца и показалась мирскому человеку смешной, Люсьен был теперь почти соучастник. Впавший в очередное забытье тамплиер хрипел на полу. – Д-да, но он не рассказал чего-нибудь такого, что могло бы привлечь, – глаза Люсьена забегали и он продолжил – такого, что интересно было узнать стражам чистоты наших душ отцам-доминиканцам. Ногаре опять усмехнулся. Дай этому чиновнику возможность выбраться отсюда, и он до конца жизни будет служить. – Вы знаете, что вас ждет? Писец таможни сжался. – Но вы можете очень помочь королю Франции. И никто даже не вспомнит о переводе главы. Люсьена не нужно было уговаривать. Всем свои видом он показывал, что готов на любое дело, лишь бы избежать допроса отцов Святой Инквизиции. – Видите ли, Люсьен, этот человек опасный преступник. Но он умирает, и вместе с ним умрет его преступление. Вы ведь – свидетель его последних минут и последний его исповедник. Это – последний шанс рассказать королю... то, что не успел произнести этот сударь. Глаза чиновника таможни забегали, он несколько расслабился и согласно произнес: – Так что же я не услышал?
|
