ГЛАВА ВТОРАЯ

«Карта из неведомого ниоткуда»

 

Пётр Афанасьевич, чьё имя значится в списке самых что ни на есть лауреатов Нобелевской премии, привстал ненадолго, протирая краешком носового платка свои очки и разминая уставшие глаза. Как никак, за окном уже светало, а он просидел за своим докладом всю ночь, даже не обращая внимания на грохочущие выстрелы за городом. «Может быть их просто не было. Бывают же «тихие ночи», когда по обеим сторонам фронта стоит гробовое затишье.» Но Пётр Афанасьевич всё-таки больше склонялся к первому варианту.

Разом потухли уличные фонари, солнце уже облизало перистые облака, а те немногие жители, осмелившиеся здесь остаться, просыпались в такт скрежетанию дворницкой лопаты.Все они пытались жить как всегда, как ни в чем не бывало.Без этих привычек город уже давно бы захлебнулся в хаосе.

Однако с каждым днём становилось всё хуже. И если раньше устоявшийся карточный домик системы давал сопротивление редким дуновениям слабого ветерка и, немного покачнувшись, приобретал шаткое равновесие, то сейчас он пытается устоять перед ураганом.

Кажется, что трагедия всегда где-то в далеке, в другом городе, на другом конце света. И что она никогда не придет в твой родной дом. Но когда этот кошмар уже стоит на пороге – его всё равно никто не видит. Все занимаются своими повседневными делами, пускай уже бесполезными, лишь бы самим себе не признаваться в том, что беда уже здесь, за окном.

«Достаточно» – подумал Пётр Афанасьевич, закрыл папку, в которой листы бумаги были связаны вместе тесьмой, и пошёл на кухню, чтобы заварить себе горячего чая…

- Кхм. - послышалось из-за соседнего стола. - Гхм.

Ворот, так и не успев вообразить вкуса горячего чая, захлопнул кожаный планшет, забросил карандаш в нагрудный карман и расправил свои длинные вороненые волосы до плеч, после чего попытался найти хозяина хрипловатого голоса. Немного дальше от его укромного местечка, за столиком восседал ничем не примечательный человек, прикрывающий лицо газетой, но выглядывая эдаким заговорщеским взглядом поверх нее. Смотрел он как раз на Ворота.

- Вам чем-то помочь?

Тот, словно не ожидал вопроса, медленно опустил газету. Ворот успел прочитать сползающий заголовок, выделенный жирным: "Новое Посещение - правда, или очередная выдумка человечества?" Газета, уложившись на стол, обнажила лицо странного человека: насупленные брови, горбатый нос, губы дугой и скулы резкие, буд-то грубо резаком высеченные по гипсовой заготовке. Одна бровь приподнялась, глаза остались на месте, оценивающие. На голове плешь уже, а по бокам волосы назад зализаны, за уши. Изучив внешность гостя, до него дошло, почему тот удивился. Не зря же Ворот облюбовал это самое местечко в углу: свет сюда почти не падает, поэтому увидеть человека, сидящего за этим столиком, достаточно проблематично, лишний раз никто свой глаз сюда не положит. Вот гость и пытался рассмотреть Ворота, всячески привлекая его внимание глупыми и не очень способами.

- Да нет, - удивление уже сползло с лица любопытствующего человека, - я вот спросить хотел...

- Спрашивайте, уж чем смогу...

- Вы ведь сталкер?

- Да. - а сам себе думает, ну не фига себе, мол, спросил. Нашел, мол, где такие вопросы задавать. - С какой целью интересуетесь, как говорят на зоне?

- Меня Валерием Инокентиевичем зовут. - говорит.

- Ворот.

- Эм... Это имя?

- Можно и так сказать.

- Интересно... - Валерий прицмокнул эдак досадливо, призадумавшись, словно глубоко разочаровавшись в услышанном. - Я вот хотел спросить...

- Вы уже это говорили...

- Ах да... Я журналист. Хотел вот напрямую узнать ваше собственное мнение о том, что все здесь называют Зоной.

- Зона - это Зона...

- Это понятно. Просто мне интересно, почему вы все так уверены в том, что это правда?

- Я вас не понимаю...

- Ну вот... Нет ведь никаких доказательств того, что Зона существует. Вы сами то ее видели?

- Видел.

- Трудно с вами...

- Взаимно.

- Я просто пытаюсь вас понять. Больше шести лет назад взорвалась чернобыльская аэс, все это время все твердят о Новом Посещении, но никто так и не предоставил никаких доказательств.

- Хорошо. В следующий раз к вам лично приду и на ушко шепну, где есть эти ваши доказательства.

Тот словно не слышал. Начал заливать про то, что ходим мы тут все, окаянные, ересь всякую выдумываем и сами верим в нее, что вешаем всю эту лапшу на уши окружающим, что житья не даем, и, в конце концов, что нет никакой Зоны. Ишь ты, видите ли, нашелся тут следак, вынюхивает тут, разбирается, мнения о себе сложить не может! Потом он уже запыхался, раскраснелся весь, а бармен выглядывает из-за стойки и пялится на Валерия, как на идиота, но молчит. Правильный он мужик, что молчит. У каждого своя правда и глупо пытаться навязать свою чужому. Чужой пережует ее и не подавится.

Следом дверь скрипнула, в зал свет пролился от лампочки в предбаннике, а посредь мужик застыл, не видно ничего, кроме черного силуэта. Плечи широкие, высокий. И на фоне этого черного пятна глаза светятся, шарят эдак туда-сюда, грузно так, тяжко. Затем он наконец отмер и ступил за порог. Подковылял к столику свободному, припал на стульчик, тот скрипнул довольно, мол, хоть кто-то за день ублажил старичка. А бармен видать узнал человека, мигом вынырнул из-за стойки, зубками клацнул, подбежал к гостю и давай частить. Что-то об оплате за предоставленное ему жилье, про обязательства, про счеты и какие-то забытые обиды. А грузный человек ударил кулаком по столу - бутылки зазвенели, покатились - бросил что-то короткое, из-за чего бармен сразу утихомирился и снова обмяк, показывая ладонью, мол, свободен. И побрел бармен к себе за стойку, дальше гречку красавцам подавать да стопки на четыре пальца наливать. А между тем на столе у этого сталкера уже дымила порция второго, которую тот, щурясь от удовольствия, теперь уминал за обе щеки, держа ложку в огромной руке как-то по детски, как топор.

Ворот сразу узнал в этом человеке сталкера, за которым наблюдал последние несколько недель. Это нельзя с чем-то спутать. Поэтому он тут же засобирался и поплел к грузному человеку, расплывшемуся на стуле. Попросил прощения за беспокойство, сел напротив и выдал наконец то, зачем пришел сюда. Карту старую достал, пожелтевшую уже, мятую, разложил ее перед собеседником и ткнул пальцем в кружочек жирный, перед которым толпилась кучка других, помельче, с разными обозначениями и пометками. Сталкер все сразу понял, не проронив ни слова, кивнул, рот вытер рукавом. Сложил карту и вернул ее Вороту. Они пожали друг другу руки и человек представился.

- Бруно.

Завидев всю эту процессию, Валентин истерически гоготнул, делая пометку в блокнотике, но после того, как Бруно гулко цыцкнул в его сторону, журналист сразу же прижался, как обиженный котенок, спустился по спинке стула и спрятался за страдальческой газетенкой. И синхронно, за дальним столиком, занятым странным жирным мужичком в рваном ватнике и с бычьей шеей, блеснул жадный взгляд. Мужичок оскалился недобро, брови насупил в внимательном жесте и Ворот мигом почувствовал странный зуд. За ним наблюдают... Но пофигизм, расположившийся на соседней чаше весов, перевешивал любопытство.

Бруно согласился на предложение Ворота сразу же. Мгновенно. И не вопрос доверия крылся в столь поспешных заключениях. Не старый схрон ворованного золота, не какой-то там заказ... Ведь там, на старой потрепанной карте, поверх самого жирного кружочка, были начертаны два слова. Такие, казалось бы, простые, но такие значимые, соблазнительные и чарующие: "ЗОЛОТОЙ ШАР".

***

В старой квартирке, которую Бруно, видимо, пользовал редко, было затхло. Лампочка на сорок покачивается на проводке, тени дребезжат чарующе, словно гоняют пылинки из стороны в сторону, как и силуэт девочки, сгрудившейся у стенки и обхватившей руками колени. Посреди комнатушки же, за столом, восседал Бруно. Он внимательно изучал пометки на карте и всякие закарлючки, ведущие промеж кружочков с крестиками. Но между делом в голове проскальзывали мысли о девке этой странной, которая навязалась вчера вечером идти в Зону вместе. Бруно, вопреки своим устоявшимся убеждениям, спорить не стал, Ворот сразу же согласился. Его дело - его право.

- Эй! Тебя как зовут то?

Девушка дернулась, поджав колени еще ближе к себе, и уставилась на сталкера сквозь распущенные светлые волосы.

- Аля.

- Аля... - зачем-то повторил Бруно. Он поежился, потер шею ладонью, после чего повернулся к девушке и сказал откровенно, разочарованно, но понимающе. - Не охота мне нянчиться с тобой, Аля...

***

Аля прошлепала по коридору, задымленному табаком, в сторону комнаты, в которой остановился Бруно. Дверь была приоткрыта, изнутри лился оранжевый свет, который, казалось, обрел сущное материальное воплощение и теперь клубился, как дым, не зная, как распорядиться данным ему даром. Девушка приоткрыла дверь, та скрипнула слегка, выдав силуэт сталкера. Он, казалось, так и просидел всю ночь за столом, только на этот раз перед ним была рация. Сталкер крутил кругляшок, вслушиваясь в помехи, подобно зверю, прижавшемуся ухом к мерзлой земле и пытающемуся уловить выдающий жертву звук. За окном сумрак уже потихоньку расслаивался на обретшие цвета полосы, стелющиеся вдоль горизонта, но сталкер знал, что совсем скоро Зона, почуяв желанный людьми рассвет, окутает свое царство серым покрывалом, подавляющим наивные человеческие мечтания. Что день здесь, что ночь, как говорится, сутки прочь.

Помехи из рации иногда сменялись обрывками каких-то фраз, приглушенными и от того, кажется, искажающимися, приправленные ненастоящими страдальческими нотками, а иногда и вовсе перевоплощяющиеся в ярый хохот существ из преисподней. Очень редко получалось разобрать целые слова: что-то о холмах, какие-то мольбы и просьбы, преисполненные каким-то противоречивым пониманием того, что никакой помощи ждать не следует. Это похоже на вой смертельно раненных зверей в чаще глухого, стылого леса, молящих о спасении, но в то же время буд-то бы смиренных и просящих прощения в образе спокойной, безболезненной смерти.

Аля ступила за порог. Бруно ее услышал и повел голову немного вправо, словно пытаясь уловить гостью боковым зрением, но после, не выронив ни слова, снова устремил взгляд на рацию, вещающую прерывистый рассказ о сломавшихся судьбах.

- Кто это? - девушке казалось, что она слушает это шипение уже больше часа, что уже природнилась к нему, нащупав скрытые лазейки к его полному пониманию.

- Сталкеры. - Бруно произнес эти слова как-то особенно медленно, завершив сказанное ноткой легкого разочарования.

- Что с ними произошло?

- Говорят, что заблудились промеж трех сосен.

- Зачем ты их слушаешь? - укоризненно спросила девушка, уставившись на сталкера. Тот молчал. - Ведь ты же не станешь их спасать. Тогда зачем ты их слушаешь?

Бруно хотел было ответить, даже рот уже приоткрыл, но передумал. Он не хотел говорить правду, хотя уже давно научился признаваться сам себе в том, что лишился каких либо чувств, свойственных людям. И поэтому сейчас, впервые услышав такой вопрос не от себя, он признавался сам себе, тихонько, что слушает умирающих сталкеров для ощущения собственного превосходства над ними. Он жив, а они уже нет. На этот раз Зона забрала кого-то другого, но не его. Только это помогало ему почувствовать себя живым, ведь Зона давно лишила его человечности и тем самым сама объявила сталкера проигравшим. Это он проиграл, а не те сталкеры, молящие сейчас о пощаде. Он проиграл, потому что до сих пор сцеплен оковами в то время, как те другие уже освободились от них. Они обрели свободу, а он нет. Поэтому сейчас Бруно резко щелкнул тумблером, заглушив назойливые помехи и быстро отстранился от дьяволова вещания. Комнату пронзила звонкая тишина. Было слышно лишь, как вздымается грудь девчонки вверх и вниз синхронно его тяжелому дыханию.

- Я... Я просто пытался связаться с Андреевкой. Там лагерь, где мы сможем переночевать. Но сейчас никто не отвечает... - выпалил Бруно, после чего обмяк. С одной стороны он почувствовал какое-то мнимое облегчение, но с другой - был зол на себя за то, что дал какой-то девчонке заставить снова почувствовать себя животным. Отчасти это было правдой... Как и то, что сталкер пытался выйти на связь с Андреевкой.

Але показалось знакомым это название. Возможно даже когда-то она была там, в этой деревне, много лет назад. Еще ребенком... Возможность в скором времени побывать в близком когда-то ей месте обрадовала ее, как и желание увидеть своего отца. Но это желание подкреплялось скорее не умом, а сердцем, ведь только ему даровано верить в невозможное.

Андреевка - первая деревня за рубиконом охраняемого периметра и потому особенно ценная. Еще в те времена, когда в Зону стали просачиваться первые сталкеры, в силу вступила одна простая закономерность: каждую ночь в Андреевке останавливался рейд для того, чтобы переждать неблагоприятное время суток. Перевалочный пункт. Деревня стала чем-то на подобии форпоста - единственного, но непобедимого. И всегда перед тем, как выдвинуться в Зону, можно было выйти на связь с Андреевкой, чтобы узнать, кто сейчас там ночует, договориться о смене, так сказать, постояльцев. Договорились вы, значит, со сталкерами, что общее гнездышко облюбовали, узнали, что все путем и пожалуйста, в путь дорогу. Пришли вы значит, руки друг-другу пожали и удачи пожелали. Было даже как-то раз, что там местные торговцы засели, чтобы бурю переждать. Бруно посчастливилось тогда прийти на следующую смену и лицезреть, как пыхтящие люди в желеточках, чуть ли не при галстучках, прут баулы с товаром по рельсам, которые аккурат к блокпосту ведут. Видать, при пропусках были. Но сейчас не было ничего, кроме помех сквозь вялую тишину, и только вечные крики о помощи доносились с многострадальных тихих холмов, искореженные старой рацией, преображающиеся на ходу в утробный, животный вой... Они просят о помощи.

***

Как и предполагал Бруно, рассвет не долго брезжил цветной радужной кромкой за ровной полосой всевидящего горизонта. Небо быстро окуталось в белесые оковы, провожая путников серыми, тяжелыми ладонями. Эти ладони буд-то бы выпирали из общего, серого полотна, давили на него изнутри, молили об избавлении. Им тесно в бесконечности, ведь они никогда не видели, как тесно здесь, внизу. Так и эти трое, упрямые и уверенные в своей правоте, пытались пробиться лбами туда, где, как им казалось, их ждёт вечность. А вечность смотрела на них, прищурившись, и улыбалась насмешливо. Путь, наполненный человеком иллюзией, приведёт его в пустоту.

Прощались со знакомыми в городке словно в последний раз. Казалась, поднимаются эти трое на борт гигантского корабля, который заведомо никогда не причалит к суше. А те, казалось, платочками сейчас помахают, а потом слезы радости и горя будут ими вытирать...

Аля не знала, где начинается Зона, поэтому не сразу заметила стелющуюся впереди, за дымкой тумана, воду. Ведь она представляла себе это немного иначе. Например, как они будут пробираться через неприступный военный кордон. Но все оказалось куда проще, когда взору открылась нехитрая, наспех сколоченная пристань, возле которой на прибивающихся к берегу волнах покачивалась старая, деревянная лодка. Иногда она стукалась бортом о деревянную опору, точно, периодично, из-за чего эти звуки напоминали мерное тиканье часов. Но часы эти были замедленны. Завидев удивленный взгляд девушки, Бруно пояснил:

- Втроем через кордон не пройдем. Речка не охраняется, потому что никому в голову бы не пришло, что кто-то в Зону по ней поплывет.

- Могли бы уже догадаться. – буркнула в ответ девчонка, ковыряя носком влажный песок.

Ворот же принял форсирование реки, как должное, хотя и берега противоположного в густом тумане было не разглядеть. Рядом с пристанью, на деревянном колышке, поскрипывала от ветра ржавая табличка:

«с. Андріївка

1425 мешканців до аварії на ЧАЕС

Евакуйоване 04.05.1986 р.

У Бородянський район Київської області»

Получалось так, что все это время они шли, огибая охраняемый кордон по восточной стороне. Но Аля никак не могла выудить из памяти то, где именно по отношению к этому месту находится Андреевка. Уж точно не у реки, хотя ручаться за эти мысли девушка тоже не стала, ведь сама толком ничего не помнит. Вместо этого в памяти проскальзывали пометки на старой карте, где справа жирная линия, криво подписанная сверху «кордон», обрывалась, как только утыкалась в голубые просторы реки. Но не были они голубыми, а напоминали больше серую вязкую массу, сливающуюся воедино с низким небом.

Они быстро погрузили вещи в лодку. Первым делом залезла Аля, Ворот помог ей удержать равновесие на болтыхающейся туда-сюда опоре. Следом залез он сам, у него это получилось лучше. Бруно же отвязал старую веревку от пристани и быстро запрыгнул внутрь, отчего казалось, что лодка сейчас перевернется и их поход оборвется на пике своего начала. Но обошлось.

Гребли по очереди. Сначала усердствовал Бруно, затем ношу принял на себя Ворот. Туман полностью окутал лодку, берег, с которого странники начали свой путь, скрылся в дымке, а противоположного берега все так же было не разглядеть. Изредка можно было узреть лишь проплывающие крыши старых хат, удачно раскинувшихся на холмах и потому буд-то бы выглядывающие поверх вездесущего тумана. Крыши были разные: некоторые, изъеденные годами, рассыпались, а некоторые до сих пор могли послужить хорошим пристанищем для тех, кому эти края до сих пор кажутся родными. Возможно, так оно и есть. Иногда можно было разглядеть старые антенны на крышах, на которых повисла какая-то странная субстанция. Ее трудно было рассмотреть, так как лодка качалась вверх и вниз, не давая сложиться окончательному образу странных "висельников". Вот мимо проплывает макушка водокачки, поросшей какой-то растительностью. Девушка и на ней заметила этих "висельников", они свисали с металлического обода, который огибал башню. Следом, промеж деревьев, казавшихся такими же серыми, как и все вокруг, и крыш старых домов, распластавшихся на мертвой, стылой земле, выглянул далекий силуэт Чернобыльской АЭС, чудом не скрывшийся в густой мгле. Именно там, судя по Воротовой карте, и находился заветный Золотой Шар, путь к которому ложился по испещренной ловушками земле.Там, за низиной, в которой покоился старый строительный вагончик, покоилось сердце тьмы. Зона быстро уловила свою промашку и сразу же, словно рукой фокусника проведя, скрыла чарующий силуэт с глаз трех отчаянных путников. Но они, качаясь на волнах в старой деревянной лодке, до сих пор смотрели туда, откуда только что призрачным оракулом на них смотрела, казалось, сама Зона... И как быстро казавшееся явью вдруг растаяло в ладони сталкера, который сейчас стоял посреди многострадальной лодки, буд-то Харон, везущий через Нил души умерших. Но сейчас по реке плыли тени трех ушедших в Зону людей…

Лодка резво подпрыгивала, сопротивляясь ветру, и казалось, что так они и доберутся до берега, если бы не мощный толчок, оторвавший девушку от своих мыслей. Лодка накренилась и Бруно, быстро среагировав, уперся всем весом в поднявшийся борт. Ворот подхватил мысль и сделал то же самое. Лодка, словно еще немного подумав, наконец-то выровнялась, плюхнувшись правым бортом в воду. Только сейчас девушка заметила резвые силуэты, снующие снаружи под водой. А следом взгляд ее упал на стремительно увеличивающуюся на днище лодки лужу. Она, не проронив ни слова, принялась черпать наступающую воду. Благо под деревянной перегородкой залежался ковшик, предназначенный именно для таких целей.

Злосчастный туман впереди стал редеть и путникам показался берег, где прямо по курсу была точно такая же пристань. Бруно как можно быстрее довел лодку к суше и наготове у него уже была веревка. Пристань приблизилась и сталкер смог ухватиться за нее рукой, после чего он обвязал веревку вокруг деревянной опоры. Они достигли другого берега. Аля и Ворот высадились, а Бруно подтянул пустую лодку к земле, чтобы та не утонула до их возвращения. Там что-нибудь да в голову придет. Сейчас главное - добраться до Андреевки. Сталкер вдруг вспомнил утреннюю попытку связаться с лагерем, от чего на душе вдруг стало тяжело. Словно почувствовав то, о чем подумал Бруно, девушка спросила:

- Что там могло произойти?

Ворот не стал вмешиваться с расспросами, вместо чего сейчас проверял свой рюкзак. Его тетрадь с недописанным рассказом была на месте, а это - главное. Бруно же, недолго потоптавшись на месте, ответил:

- От роду ничего не происходило...

***

Щёлк. Тумблер, приняв положение «Вкл», понес за собой тихий, монотонный гул. С небольшим запозданием, проморгавшись, загорелась лампочка под потолком, где-то на сорок. Под ней осветился квадратный стол, на котором небрежно были разбросаны пара пустых пачек сигарет и стреляных гильз.

- И вправду никого. - разочарованно проконстатировала факт девушка, разглядывая нехитрое убранство старого дома, раскинувшегося на окраине заросшей виноградом деревушки. Из пепельницы, которая на облупленном подоконнике, струился табачный дымок, что не могло не настораживать. Пока Аля аккуратно, исследуючи, вышагивала по скрипящему паркету, то и дело наклоняясь, чтобы разглядеть старую, еще советских времен, посуду, Бруно, грюкая снаряжением, подбежал к рации, расположившейся на столе у окна и принялся спешно вертеть регуляторы. Но та в ответ лишь тихо посапывала, иногда заходясь в кашле из не внушающих радости помех. Сталкер расслабился, облокатившись на спинку, и сказал:

- Что-то глушит сигнал.

- Значит, все нормально? - подал голос Ворот, все это время стоявший в дверном проеме.

- Значит нормально. Расслабились. Жрать охота, не могу.

Ворот только задумчиво кивнул, буд-то бы не придав значения словам сталкера и уставился в окно, за которым раскинулся сад, редеющий в преддверье надвигающихся сумерек. Одному богу известно, что он там искал, слоняясь взглядом по стеклу, в котором преломлялось что-то, что видел только он.

Из соседней комнаты уже вовсю несло бодрящим запахом кофе и жареных сосисок, а когда Ворот переступил ее порог, Аля тут же, скрывая улыбку в распущенных, светлых волосах, вскочила с вилкой в руке, на которой дымилась горячая сосиска.

- Угощайтесь!

Ворот от угощения не отказался и, полюбезничав, расположился возле спутницы. Рядом шипела керосинка, гордо сдерживая стремящиеся к свободе язычки бодрого пламени. Их свет вырывал из вечернего сумрака лицо Бруно, который сейчас, сидя как-то по-турецки, поглощал содержимое консервной банки, но при этом взгляд его был стеклянным, упертым в одну точку. Заметив то, что Бруно сейчас увлечен какими-то своими мыслями, Ворот осмелился завязать разговор:

- Зачем с нами пошла?

Аля не сразу поняла, что вопрос адресован ей, поэтому еще какое-то время сидела с набитым ртом. Потом все же ответила:

- Узнать кое что хочу.

Ворот сначала хотел спросить, что именно, но это было бы бестактно, ведь если бы девушка хотела что-то рассказать, то непременно бы рассказала.

- Где семья?

- Мама в Киеве. Она не знает, где я.

- А отец?

Повисла не долгая пауза и Аля на какое-то время перестала жевать. Затем она все таки опомнилась.

- Умер.

- Прости. - Ворот мог бы до всего догадаться, но только не до этого, ведь за скрытым редким оптимизмом и надеждой лицом он не мог разглядеть то, что чувствовала девушка на самом деле. Это ощущение вернуло его с небес на землю, снова дав твердо убедиться в том, что он абсолютно ничего не знает. Ни о ней, ни вообще о людях.

- Я бы предпочел описать нашу с тобой жизнь, как заточение.

- Нашу?

- А разве наши жизни не схожи?

- Смотря, что ты имеешь в виду...

- Все мы заперты в этой тюрьме, но упрямо ищем из нее выход. - театрально ответил Ворот, воздияв взгляд кверху, буд-то сквозь потолок разглядывал звездное небо, скрытое за оковами низких туч. - И когда-то мы его найдем. - Он представил, как эти дьяволовы оковы спадут с бескрайнего небосклона и он сможет наконец вдохнуть полной грудью чистый воздух одному ему видимой свободы.

- Вкусив плоды воображаемой свободы, мы будем слепо двигать к ней, но захлебнувшись яростной волной, поймем, что нет свободы... Нет.

- Поэтесса?

- Интервалистка.

Ворот слушал бы ее вечно, ведь она - первый человек, с которым он может говорить о сокровенном. И он, достав свою тетрадь, записал ее слова. Он непременно найдет им место в своем рассказе. Рассказе, в полной мере отражающем его тягу к своей свободе, ведь для каждого она своя. К свободе, которая, как казалось Але, скрывалась за тем стеклянным окном, где раскинулся ухоженный когда-то сад, и где поскрипывали в полудреме томно старые деревья... Но она не пыталась ее разглядеть, ведь это не ее мечта. Девушке была близка призрачная надежда на то, что Зона сможет вернуть ей потерянного когда-то человека. Ее отца.

***

Этой ночью Бруно ворочался на лежанке долго, вслушиваясь в то, как снаружи скрипел неприкаянно ржавый лист металла. Эти звуки вырывали его из сна, но не полностью, из-за чего вокруг мерещились какие-то фигуры, блуждающие по комнате. Бруно поежился и обнаружил, что подушка промокла насквозь. Фигуры превращались в лица, заходящиеся в приступе наступающего кошмара, как и та, что зловеще покачивалась за окном. Она, в свете неестественно светлой ночи, медленно искажалась, выдавая до боли знакомые черты. Лицо, которое сталкер с трудом пытался вспомнить в полудреме, ведь это было так же сложно, как и вспомнить забытый когда-то сон. Но он вспомнил его. Силуэт человека с длинными воронеными волосами, который дал сталкеру карту. Человека, который вел их к исполнению своих сокровенных желаний. Бруно сумел выдавить из себя только одно:

- Кто здесь?!

 

***

Утренние сумерки уже рассеялись, а солнце пыталось пробиться сквозь сплошную серую пелену осенних туч, да ничего у него не получалось, поэтому земля освещалась тусклым сероватым светом, предвещая очередной хмурый день. Хмурый, но только не в этот раз, когда трое отчаянных людей собирались ступить за, казалось бы, сплошную темно-зеленую стенку соснового леса, возвышающуюся над болотом. А верхушки этих самых деревьев словно сливались воедино с дымкой неестественно низких туч.

И выдвинулись люди к тем соснам вездесущим, нагнетающим. Ворот знал, на что идет. Ждал любого момента, любую возможность, чтобы ухватиться за нее и отправиться хоть в какой-нибудь путь, словно в туннель, в ярком и далеком свете которого и ждало бы его величайшее свершение. Теперь он не боялся признаться себе в том, чего ищет. Ворот хотел, чтобы его вспомнил хоть кто-нибудь. И не говорил он никому о своей цели, о том, что делает. Буд-то это защитит его от какой-то угрозы или же обречет его мечту на провал. И он знал, что забыл когда-то очень важную тайну словно сон, который, проснувшись, приходится собирать по кусочкам. Он и собирал, и записывал...

Южное болото раскинулось прямо перед лесом, словно было преддверьем ада. На болоте этом то и дело ноги в грязи разъезжались, перчатки влагой покрылись, автомат то и дело выскользнуть норовился, да утопиться в мутной смрадной луже, чтобы оставить путников без оружия. Хотя не было необходимости в этом оружии. Никто дальше леса этого не хаживал, а кто таки ступал туда - не возвращались. Да и как-то само приелось, мол не вернулся - значит подох, разглядяй.

"А кто еще по местам этим бродит?" спросил про себя Ворот. "Только Хозяин леса, да только проку от автомата никакого не будет, только лишний груз."

Девчонка семенила позади сталкеров. Пару раз Ворот оборачивался в надежде перехватить ее взгляд, но та шла как на автомате, глазами в землю уставилась, думала о чем-то своем. Наверное об отце. От вчерашнего оптимизма не осталось и следа. И правильно. В Зоне это ни к чему. А спереди Бруно шагал, капюшон накинувши, да так шагал, Что Ворот за ним еле поспевал. Невольно его посещало чувство ревности, странное и необоснованное. Впереди шел охотник, высокий, бравый, широкоплечий. Он рядом с ним сам себе казался тряпкой. Но с другой стороны, стоит посмотреть на этого охотника, так мороз пробирает. Бесчувственная серая масса, которой только приказ дай - раздавит. И взгляд стеклянный, такой только у покойников бывает. Хотя все мы здесь покойники, по своей же воле.

Так и не заметили, как в лес злосчастный зашли, ноги наконец-то более-менее твердую подстилку из шишек под собой почувствовали. Стволы сосен грозно возвышались к небу, где, казалось, сливаются ветками своими полумертвыми воедино, да так, что света, хоть и пасмурного, на землю пробивается шиш один. Из-за этого казалось, что уже смеркалось, хотя путники двинулись в дорогу с самого утра.

Один раз позади путешественников хрустнула ветка. И трудно было понять, где это произошло. Но, приглядевшись, сталкеры так никого и не увидели. Но этот звук, все последующее время раз за разом отражавшийся в голове, заставил Бруно обернуться снова. И на этот раз совсем не зря. В двух десятках метров от странников за широкой сосной пятилось до боли знакомое Вороту тело. Он снова почувствовал на себе странный, изучающий взгляд. Камуфляжная куртка, квадратная голова и пустые глазенки, метавшиеся из стороны в сторону в поисках хоть какой-то возможности устроить подлянку.

- Подкатывай, перетрём. - Бруно поводил стволом своей двустволки, выманивая притаившегося незваного гостя. Тот медленно подошел к группе, при этом все время отводя глаза в сторону. - Кого ищем?

Вопрос остался висеть в воздухе, новоявленный лишь метался взглядом сквозь странников и переминался с ноги на ногу. Бруно тоже показалось знакомым это лицо, и уж больно нехорошее предчувствие преследовало его с тех пор, как он увидел его впервые. Но времени вспоминать не было.

- Понятно. - Бруно вскинул стволы ружья, нацелившись было на этого ущербного, уже смакуя у себя в голове образ его раскуроченной головы, но девушка остановила его. Она подбежала и резко рукой отвела оружие в сторону. Ружье не выстрелило.

- Прекрати! - вскликнула она. Голос ее слегка вздрогнул, глаза по пять копеек сделались. На переносице появилась маленькая складочка, свидетельствовавшая о том, что девушка нервничает. - Пусть идет.

Бруно еще некоторое время переводил взгляд со стороны в сторону, после чего в сердцах выпалил "Катись" и путникам оставалось лишь наблюдать, как человек с фигурой, больше напоминавшей тумбу, пружинисто ускакал прочь не разбирая пути. "Ишь, приклеился".

Вдалеке уже проглядывалась четкая грань, за которой стройные деревья резко сменялись мертвыми, изуродованными образованиями... В один момент высокие деревья нервно зашелестели от внезапного порыва ветра. Стволы сосен угрожающе пошатнулись в разные стороны, а тучи, на которые путники раньше и внимания не обращали, стремительно, просто неестественно быстро, поплыли по бесконечному небосводу. Ворот застыл на месте, пытаясь противостоять урагану как и остальные. Но Аля при этом словно пыталась до чего-то дотянуться рукой. И только приглядевшись сталкер обомлел, челюсть отвисла а тело словно парализовало. Рука девочки не естественно, не по настоящему исказилась, словно смотрел он на нее через искривленное стекло. А девка то смотрела на руку свою рот раскрывши, внимала, пыталась как-то осознать, что происходит. Рука извивалась, истончалась и преломлялась, выходя за грань с Мертвым лесом. А на глазах девичьих слезы наворачивались одновременно со странной улыбкой. Стрелки наручных часов ускорились в разы, заставив Бруно впасть в прострацию. Ветер обрел ранее не виданную силу, и только через секунд пять стих, оставив в покое разнервничавшиеся сосны и перестав сбивать сталкеров с ног. Тучи усмирились, а деревья застыли и больше не шевелились. Лес пронзила мертвая тишина. В округе все замерло... Лишь небольшой ветерок остался, буд-то не желая поддаваться пространственно-временному сдвигу. Бруно осторожно, даже с некоторой опаской, бросил взгляд на часы. Секундная стрелка стояла на месте, а за эти, казалось, пару минут, если судить по часам, прошло почти...

- Одиннадцать часов. - Ворот его опередил. Бруно же схватился обеими руками за голову и раскрыл рот, словно пытаясь устаканить все в своей голове. Ворот же все стоял неподвижно, наблюдая, как Аля все так же держит перед собой руку и плачет, улыбаясь.

Ни птицы не было в этом лесу. Только хруст веток под ногами гостей. Секундная стрелка так и застыла на месте. Бруно постукал по стеклышку ногтем, надеясь, что это что-то изменит... Без двадцати шесть вечера. Смеркалось.

Тонкий, пронзительный вой не заставил путников ждать...

***

Ворот о другом-то думать и не мог. Только о том, чем закончится его рассказ. Он выстраивал в голове дюжину вариантов того, что же случится с его Петром Афанасьевичем. Получит ли он свою Нобелевскую премию, или поляжет от шальной пули, прилетевшей с той стороны фронта. Не было никакой определенности. Ворот надеялся на то, что скоро таки выберет правильный вариант и что все же Петр Афанасьевич на него не обидится, если выбор вдруг неправильным окажется.

Сталкеру трудно было жить за кордоном. Ждать, когда закончится текущий день для того, чтобы начать ждать, когда закончится завтрашний. Все называли его асоциальным элементом, говорили, что он никогда не сможет занять свое место в обществе. Говорила это ему в детстве мама, говорила сестра его, Маринка. И хоть молчал тот все время, но иногда пытался мысли свои связать в логическую цепочку и передать их и маме, и сестре Маринке. Но не выходило у него ничего кроме бессвязной кучи слов, выпаренной им на эмоциях, а те лишь рукой в ответ махали, мол ясно все с тобой, и уходили. А парень то по сути и сделать ничего не мог. Сидел все дома у себя, на улицу носа не показывал лишний раз, а когда и показывал, то взглядом в земле утопал, лишь бы не смотреть ни на кого. Мама то души в нем не чаяла, да только буд-то знала, что не будет из сына человека нормального.

Он любил Стравински. Действительно. Нотки его божественной музыки казались сталкеру чем-то возвышенным, они словно напоминали ему об истинном месте человека под этим небом, о его пороках, слабостях и всем его изумительном несовершенстве. Изредка в такт органным партиям скрежетала игла старого патефона, резво скачущая по поверхности до боли старой пластинки. "Сколько можно?" - спрашивала Маринка не один раз, когда Ворот, тогда ещё не быв Воротом, закрыв глаза, вольяжно выставлял перед собой правую руку, плавно водя кистью из стороны в сторону, словно пытаясь словить каждую ноту произведения начиная примерно после первой прошедшей минуты, когда в ход пошли редкие, но величественные барабанные удары под аккомпанимент пианино, выделяющегося своим грустным настроением. "Только на мозги капает этот твой Стравински!" - говорила Маринка, - "произвольная колотушница, что ты в нём нашел?". Но нет, это не просто произвольная колотушница. Произвольные примитивные произведения не могут бросить тело в дрожь ещё на подходе к концу той самой минуты, перед величественными партиями органа, записанными когда-то давно в старой церкви.

Понимал сталкер, что не так как-то он мыслит. Не мог он терпеть человеческое общество, готовое задушить человека всей толпой за то, что думает не так, как остальные. Да и странности в поведении прослеживались. Странное такое затуманивание в голове, когда кто-то ему в очередной раз нотации читал и жизни поучал. Засматривался сталкер на нож тогда, лежавший на столе. Долго смотрел, а упреки все неслись, да только мимо. И хоть сталкер осознавал все это, но понимал, что люди вокруг глупые, руки у них всю жизнь за спиной завязаны, да и голова наверное вместе с ними. Но при этом и осознавал всю свою беспомощность перед этим. И поэтому казался себе ещё глупее. Слышал он где-то выражение такое: глупый человек всегда уверен в своём превосходстве над другими, в то время как умный прекрасно знает, насколько он глуп... Да только не знал сталкер, по какую именно сторону он находится. Не знал... И понимал, что такому психу, как он, лучше не находиться рядом с людьми. Мало ли что...

***

- Что это? - тихо спросила девушка, почти шепотом.

- Хозяин леса... Кажется. - н