Глава 11. Со стороны виднее 42 страница

– Кольцо уничтожил Дамблдор, – коротко отвечает Северус.

– Ага… – я потираю переносицу. Вот, значит, откуда взялось то проклятие… – То есть в сумме получается четыре… – мне в голову внезапно приходит любопытная мысль, и я осторожно интересуюсь: – Северус, а ты… хм… знаешь о Тайной комнате?

– Странный вопрос, тебе не кажется?

– Да, наверное… Я, в общем, хотел спросить, знаешь ли ты подробности того, что там произошло.

– Полагаю, ты имеешь в виду участие мисс Уизли? – проницательно предполагает он.

– Ну да. Я просто подумал… а этот дневник мог быть хоркруксом? Уж очень странно он себя вел – сознание подчинял и все такое…

– Не только мог, но и был, – подтверждает Северус. – Как ты понимаешь, он тоже уничтожен.

– Понимаю, – киваю я и подсчитываю, загибая пальцы: – Медальон, чаша, кольцо, диадема, дневник, сам Темный Лорд. Одного не хватает.

– На этот счет у меня есть подозрения, граничащие с уверенностью, – сообщает он, опустошая очередной стакан – и ведь не пьянеет даже! – Дамблдор еще при жизни говорил, что в определенный момент времени Темный Лорд начнет беспокоиться о своей змее, Нагини.

– Разве можно использовать живое существо?

– Полагаю, что это довольно рискованно. С другой стороны, чего ожидать от того, кто производит столько же хоркрусов, сколько Уизли – детей?

– Вот обязательно моих друзей приплетать, – ворчливо говорю я, и тут до меня доходит смысл его слов: – Постой, ты сказал «Дамблдор говорил…»? То есть о хоркруксах ты узнал не от него?

Северус качает головой.

– Но ведь он же знает о них! Почему он не рассказал тебе?

– Вероятно, не счел целесообразным, – он пожимает плечами. – Как бы то ни было, я и сам все выяснил.

– И все равно он должен был тебе рассказать! – я ударяю кулаком по столу. – Пес с ним, с возвращением Рона, но такое скрывать нельзя!

– Дамблдор предпочитает не хранить все тайны в одной корзине, особенно если она болтается в руках Темного Лорда, – жестко говорит он.

– Это его слова? – ужаснувшись, восклицаю я. – Северус, но это же просто подло!

– Не тебе его судить! – вспыхивает он, явно жалея, о том, что сказал.

– Ты уже говорил мне это! Но, знаешь, я по-прежнему считаю, что так вести себя с человеком, который рискует…

– Невилл! – прерывает он меня. – Замолчи…

Его голос звучит устало и как-то потерянно. Я поспешно отвожу глаза – если он углядит в них сочувствие, то вышвырнет меня в окно. Пожалуй, обсуждать с ним Дамблдора действительно не стóит. Он не может не понимать, что такое отношение директора никак нельзя назвать нормальным, значит, никого открытия я не делаю. А указывать ему на то, что он подчиняется человеку, который его недооценивает… Нет, это слишком. Возможно, у поведения Дамблдора есть причины. Меры предосторожности, и все такое. Но эта корзина с тайнами… Сказать такое – тьфу, да как так можно?

– А что насчет диадемы Рейвенкло? – спрашиваю я, меняя тему. – В принципе, это, наверное, можно выяснить. Поговорить с Серой Дамой… Думаю, я мог бы…

– Вот только этого не хватало – чтобы ты болтал с призраками, тем более сейчас, – перебивает Северус неожиданно веселым тоном.

Я отрываюсь от созерцания книжных полок и удивленно моргаю. Когда он успел достать вторую бутылку? И, что самое интересное, когда он успел допить первую? Я только из второго по счету стакана пару глотков сделал…

– Неужели ты настолько низкого обо мне мнения, что думаешь, будто я еще с ней не поговорил? – продолжает он. – Я уже знаю, что диадема в Хогвартсе.

– Ты серьезно? – недоверчиво уточняю я. – Но зачем бы Темный Лорд стал ее здесь прятать?

– А почему бы нет? Хогвартс считается самым безопасным местом после «Гринготтса». Хотя я, в свете некоторых событий, никак не могу с этим согласиться.

– Это уж точно. И где именно он ее спрятал?

– А где можно что-то спрятать? – он усмехается. – Еще до первой войны Темный Лорд пытался устроиться на должность преподавателя ЗОТИ, но Дамблдор, естественно, ему отказал. Однако в этот самый день один из домовых эльфов видел, как он выходит из Выручай-комнаты. Об этом мне рассказала Хелли.

– Ничего себе! – возмущенно восклицаю я. – И они еще будут говорить о мотивах, когда… Стоп! – я начинаю понимать, и меня разбирает смех: – Муховертку мне в задницу, вот это номер! Знал бы Слизерин, как он подставил своего потомка этим изобретением со временем! Если бы Темный Лорд спрятал диадему в другом месте, мы могли бы и не узнать, а здесь… Наверняка она специально позволила ее спрятать, чтобы было проще достать!

Я смеюсь и никак не могу успокоиться. Северус снисходительно за мной наблюдает.

– Слушай, мы ведь можем ее найти и уничтожить! – предлагаю я, отсмеявшись. – Наверное, это не так уж сложно.

– Ну, это как сказать. Мы ведь сегодня не просто так гуляли по лесу. Для уничтожения хоркрукса нужен мощный артефакт, – возражает он, наклонив голову. – Кроме того, представь себе, как отреагирует Поттер на отсутствие диадемы. И заодно придумай убедительно объяснение собственной осведомленности.

– Ты прав, – я поднимаю руки, признавая поражение. – К тому же, это как-никак задача Гарри, а я не имею права вмешиваться. Только помогать, чем можно, не более.

– Не прибедняйся.

– Я не прибедняюсь. Но ведь роль у меня действительно именно такая. Об этом даже в книжках пишут, – возражаю я и, перебирая в уме все, что узнал сегодня о хоркруксах, пытаюсь подвести итог: – Итак, кольцо, медальон и дневник – уничтожены, и о них можно больше не говорить. Остаются диадема, чаша, Нагини и сам Темный Лорд. Чаша в «Гринготтсе», значит, Гарри придется туда проникнуть. Допустим, это он сделает. Чтобы уничтожить диадему, он должен будет вернуться в школу. Не думаю, что это может пройти незамеченным, да и после диадемы останется только змея и сам Лорд. Убить змею тайком от него невозможно. Следовательно, после уничтожения диадемы весьма вероятно открытое столкновение. Я правильно рассуждаю?

– Как ни странно, да, – признает Северус. Впрочем, особого удивления на его лице я почему-то не наблюдаю. – Ты ведь связываешься через свои галеоны с внешним миром?

– Естественно, – киваю я.

– В таком случае, если Поттер вдруг появится в Хогвартсе, имеет смысл вызвать сюда Орден Феникса. Я очень рассчитываю, что удастся обойтись без боевых действий на территории школы, однако лучше перестраховаться.

– Да, я сейчас тоже об этом подумал. Тем более ребята просили сообщить, если что-то начнется. Близнецы могут передать Чарли и Ли, они скажут Люпину и всем остальным, – рассуждаю я. – Джинни, правда, говорила, что жена Люпина ждет ребенка, так что он, наверное…

– Примчится как миленький, будь спокоен, – перебивает Северус с сарказмом. – Странно, что он до сих пор от нее не сбежал – наверное, боится, что она свернет ему шею, если догонит.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что это правда! – отрезает он.

Не думаю, что это правда. Зачем бы он стал жениться, если бы хотел сбежать?

– Если он все-таки сбежит, – произносит Северус, подумав, – можно считать, что ей крупно повезет.

– Почему ты его так ненавидишь? – не выдержав, спрашиваю я. – Я понимаю, что в школе вы враждовали, но мне сложно поверить, что он мог…

Я осекаюсь. Отлично! Огневиски глушит он, а действует алкоголь почему-то на меня! Северус ставит полупустой стакан на стол, чуть наклоняется и смотрит на меня пристально:

– Что тебе известно? – жестко спрашивает он. – И, главное, от кого?

– Только не спеши проклинать Гарри, – поспешно прошу я. – Просто летом я сдавал экзамен по аппарации человеку, который учился с моими родителями и знает тебя… Его звали Стивен Торн, он погиб во время захвата Министерства.

– Не помню такого, – Северус морщит лоб. – И что же он тебе наплел?

– Да ничего особенного, на самом деле, – заверяю я, ерзая под его взглядом. – Просто сказал, что с вашим курсом была куча проблем – в особенности из-за них четверых, что они постоянно тебя доставали. Может, он бы рассказал еще что-нибудь, но я сам не захотел слушать – неприятно как-то стало, – о матери Гарри я решаю не упоминать, опасаясь, что этого его самолюбие не выдержит.

Северус заметно расслабляется и откидывается на спинку кресла. Судя по этой реакции, дело было хуже, чем я могу себе представить. А может, он просто принимает все слишком близко к сердцу.

– Знаешь, насколько я понимаю, они считались шутниками, эти Мародеры, – осторожно говорю я. – Но у некоторых странные представления о чувстве юмора. Например, шутниками считают близнецов. Они и вправду смешные, но Монтегю бы с этим не согласился – он ведь погибнуть мог из-за этой их шуточки. Или Малфой…

– Малфой?

– Ага, он самый. Тоже шутник великий, – меня разбирает смех. – На первом курсе, представь себе, поймал меня в темном коридоре и решил немного попрактиковаться. Применил это заклинание, которое ноги друг к другу приклеивает. Так я до Гриффиндорской башни и прыгал.

– И ты считаешь это смешным? – удивленно осведомляется Северус, поднимая бровь.

– Ну, мне кажется, только я и имею право считать это смешным, разве нет? Хотя если бы я сейчас увидел такое со стороны, вытряхнул бы гаденыша из штанов, – я вспоминаю свой первый курс. Как же давно это было! – Знаешь, Гарри мне тогда сказал, что я стóю десяти таких, как Малфой.

– Он так сказал?

– Ага. Думаю, он, как и все, считал меня бездарностью, но, по крайней мере, не стал смеяться. Как и Гермиона. За это я им благодарен, – я вспоминаю, что Гермиону так и не увидел. Надеюсь, Рону от нее не слишком достанется. Впрочем, так ему и надо. Я усмехаюсь, наматываю на палец прядь волос, которые уже отросли настолько, что лезут не только в глаза, но и в рот, и возвращаюсь к тому, с чего начал: – Собственно, чувство юмора – понятие субъективное. Твои шуточки, как я погляжу, смешат только меня и слизеринцев. Да и то, они гогочут не над самими шутками, а над реакцией на них других студентов.

– Ты забыл еще одного человека, – замечает Северус и манит меня пальцем, словно собираясь сообщить страшную тайну. Я наклоняюсь, и он серьезно говорит: – Дело в том, Невилл, что мои, как ты выразился, шуточки смешат меня самого. А на реакцию всех прочих, мне, по правде сказать, глубоко плевать.

Он подмигивает, наполняет стакан и снова откидывается в кресле с довольным видом. Я посмеиваюсь. Иногда мне кажется, что если бы он захотел, то запросто мог бы сделать так, чтобы студенты обожали его, а не боялись и ненавидели. В конце концов, я ведь тоже его когда-то боялся.

– Во всяком случае, твои шутки на порядок остроумней, – заверяю я и, поколебавшись несколько секунд, все-таки решаюсь уточнить: – Кое-что мне непонятно… Отца и крестного Гарри я не знал, поэтому сказать о них ничего не могу. Петтигрю – предатель, тут и добавить нечего. Но мне сложно представить, что профессор Люпин мог вести себя как Малфой или даже как близнецы. По-моему, он совсем другой человек.

– Ты прав, – неожиданно соглашается Северус. – Ему никогда не казались смешными шутки, заканчивающиеся в больничном крыле.

– Но тогда я не понимаю! Что он тебе сделал, чтобы заслужить такое отношение?

– Ты видел, что он мне сделал.

Я удивленно смотрю на него, и он, повернувшись боком, постукивает кончиками пальцев по ребрам.

– Ох!.. Эти царапины… – до меня, наконец, доходит. – Но ты ведь… то есть, он не…

– Покусать меня он не успел, если ты об этом, да и когти прошлись вскользь, – подтверждает Северус, поморщившись. – Правда, от шрамов невозможно избавиться, к тому же, они имеют свойство ныть в плохую погоду. Но в целом считается, что мне повезло.

– Когда это случилось? И как вообще такое могло произойти?

– Во время учебы, – поясняет он. – Аконитового зелья тогда еще не было – во всяком случае, такого, которое можно было бы давать подростку, не опасаясь, что он отправится к праотцам. Я усовершенствовал его только когда начал работать в Хогвартсе – преимущественно ради собственного спокойствия, – он в очередной раз наполняет стакан, и я отмечаю, что содержимое второй бутылки уменьшилось вдвое. – Во время полнолуний его прятали в Воющей хижине. Туда-то я и забрел с подачи Блэка.

– Понятно теперь, откуда эти истории о призраках, – хмыкаю я. – Но если все так, как ты говоришь, получается, что он в любом случае не виноват. Ведь в полнолуние оборотни ничего не соображают и могут загрызть даже лучшего друга, не говоря уж о… хм… о недруге. Не можешь же ты его за это ненавидеть!

– Разве я говорил, что ненавижу его именно за это? – с деланным удивлением осведомляется он. – Разве я вообще говорил, что ненавижу его? Или кого-то из них?

– Но как же тогда… – я растерянно умолкаю и окончательно перестаю что-либо понимать.

Северус негромко смеется.

– Двоих уже нет в живых. Стóит ли тратить нервы на то, чтобы ненавидеть мертвецов? Не думаю. Им-то уже наплевать, знаешь ли. Блэка я перестал ненавидеть, еще когда он был жив. Сложно ненавидеть того, кого тебе жаль.

– Тебе было его жаль? – недоверчиво переспрашиваю я. Вот уж не думал, что ему может быть кого-то жаль.

– Ну да. Полагаю, если бы Блэк об этом узнал, то полез бы в петлю, – он неожиданно весело фыркает. – Только не думай, что в слово «жалость» я вкладываю позитивный смысл. Это мерзкое чувство. Жалеть можно только того, кто жалок.

– Понимаю…

– И Петтигрю тоже жалок. Полное ничтожество, если хочешь знать. Но называть его предателем было бы неправильно.

– Но как же?..

Северус хмурится и взмахивает рукой. Я прикусываю язык.

– Если бы ты видел, как с ним обращаются его так называемые друзья, ты бы его пожалел. Это нельзя назвать дружбой, – сообщает он. – Я не жалел, потому что он сам был в этом виноват. Никто не заставлял его перед ними лебезить. Но у этого червяка нет даже намека на чувство собственного достоинства, – он брезгливо морщится и отряхивает мантию, словно этот Петтигрю только что к ней прикоснулся. – Тем не менее, он ненавидел их. Ненавидел даже тогда, когда сам этого не понимал. Но Темный Лорд понял и сумел вытащить эту ненависть на поверхность. И подсказал, как им отомстить. Собственно, Петтигрю попался в ту же ловушку, что и… что и многие другие.

– Понимаю… – снова говорю я. Однако в газетных вырезках и рассказах очевидцев все кажется значительно проще. – А Люпин?

– Дался тебе этот Люпин! – он посмеивается и хитро смотрит на меня, чуть наклонив голову, затем проводит рукой по скрытым под одеждой шрамам и задумчиво произносит: – Это была идея Блэка. Мы учились на пятом курсе, и к тому времени я почти не сомневался в том, что Люпин – оборотень. Мне нужны были доказательства. Блэк заметил, что я слежу за ними, и решил, что это будет очень весело – подсказать мне, как пробраться в Воющую хижину… Теперь ты понимаешь?

– Прости?

– Блэк сам вырыл себе яму, – злорадно поясняет он. – Он двенадцать лет провел в Азкабане за предательство лучшего друга, которого обожал настолько, что у некоторых возникали подозрения относительно его ориентации. И никто даже не усомнился в его виновности, включая еще одного близкого друга. Как тебе это нравится?

– Ну да, – я моментально понимаю, на что он намекает. – Получается, что Блэк не только отправил в ловушку тебя, но и подставил Люпина, которому вполне мог бы грозить Азкабан.

– Вот именно! – он поднимает вверх палец. – Поттер под конец сообразил, чем все это может обернуться, и вытащил меня оттуда, попутно дав понять, что спасает мою жалкую жизнь только ради своих приятелей. Дамблдор заставил меня дать слово, что я буду молчать. И я молчал, знаешь ли! – он с грохотом ставит на стол пустой стакан. – До тех пор молчал, пока этот вервольф не бросился в объятия своего блохастого дружка, забыв о полнолунии, о зелье, о том, что рядом дети… Не то, чтобы я тогда вел себя разумно, – неохотно добавляет он. – Но хоть не кусался.

– Это я понимаю, Северус, – почти честно говорю я, поскольку о том, что происходило в школе в промежутке между приездом Фаджа и увольнением Люпина, представление имею весьма смутное. – Но ведь Люпин не виноват в том, что напал на тебя в Воющей хижине.

– Да тролль с ней, с хижиной! – отмахивается он. – Дело вообще не в этом. Я ведь уже сказал, что ты прав насчет того, что Люпин – другой человек. Он не похож на Поттера и Блэка, которые вполне могли бы быть родными братьями. Он никогда не одобрял их шуток, не разделял их интересов, имел отличное от них мировоззрение, – Северус ненадолго прерывается, чтобы уничтожить еще один стакан, и я начинаю подозревать, что добром это не кончится. – Проблема в том, что он молчал. Не возражал. Не пытался поставить их на место и объяснить, что они переходят всякие границы. И даже после происшествия в Воющей хижине он продолжал молчать.

– Ну… может, он просто не хотел терять друзей? – неуверенно предполагаю я, невольно задумавшись, нужны ли вообще такие друзья. – Или боялся, что его тайна выйдет наружу.

– Очень логично! – ехидно говорит Северус. – Он был настолько низкого мнения о своих друзьях, что считал их способными растрепать всей школе о его ликантропии, если он им хоть раз возразит, но при этом не хотел их терять? У тебя весьма своеобразные представления о дружбе.

– Хорошо, признаю, он был неправ, – я решаю не спорить, да, в общем, у меня и аргументов нет. – Но ведь это было давно. Сейчас он взрослый человек и наверняка жалеет о своих…

– Да ни о чем он не жалеет! – свирепо перебивает Северус. – В том-то и дело, что Люпин с тех пор не изменился ни на йоту. В противном случае и говорить было бы не о чем… – он на несколько секунд умолкает и неожиданно говорит: – Вот взять хоть тебя.

– А я здесь при чем? – удивленно спрашиваю я.

– А при том. Помнишь свой первый курс?

– Это когда я падал с метлы, забывал пароли, рыдал из-за снятых баллов и никак не мог понять, что конкретно нужно делать с волшебной палочкой, чтобы из нее получались заклинания? – фыркаю я. – О, да, еще как помню!

– Я не об этом. Для человека, чья магия еще бесконтрольна, это вполне нормально, – отмахивается он, даже не улыбнувшись. – Вспомни самый конец. Поттер, Грейнджер и Уизли отправились за философским камнем, а ты пытался помешать им.

– Но, Северус, это было…

– Не перебивай! Или Августа не научила тебя сидеть тихо, пока говорят старшие? Твоя затея была обречена на провал, и ты об этом знал. Грейнджер помогала тебе с учебой, и после этой выходки вполне могла послать подальше, и это ты тоже знал. Уизли тебе ничем не помогал, но его братья в отместку вполне могли устроить тебе веселую жизнь, потому что, хоть они и издеваются друг над другом, но в обиду не дают, и об этом ты тоже не мог не знать. И, наконец, Поттер, о котором тебе с младенчества прожужжали все уши, и который, как ты сам сказал, за тебя заступался. Но ты, – он указывает на меня пальцем, словно я могу не понять, о ком идет речь, – ты считал, что они неправы, и этого тебе было достаточно.

– Северус! – умоляюще говорю я. – Извини, но это какая-то ерунда. Я ни о чем таком не думал, просто не хотел, чтобы мы потеряли еще баллы, и школьные правила…

– Баллы! – он презрительно фыркает. – Тебе было одиннадцать, разумеется, тебя беспокоили баллы! Но дело не в них и уж тем более не в правилах. Не такой уж ты перфекционист. Дело в тебе самом. В том, что у тебя уже тогда были четкие жизненные принципы, наличием которых может похвастаться далеко не каждый первокурсник, да и не каждый взрослый. И ты эти принципы не нарушаешь. Даже если все твои приятели начнут поступать вопреки ним, ты стиснешь зубы и выскажешь все, что об этом думаешь. И твой поступок – яркое тому доказательство. Строго говоря, в одиннадцать лет ты смог сделать то, чего Люпин не сделал в шестнадцать и не может сделать до сих пор. Именно поэтому тебя я уважаю, а его могу только презирать. Именно так!

Я ошарашено смотрю на него и пытаюсь уложить в голове его слова. Нет, я, конечно, догадывался, что он относится ко мне с определенным уважением – в противном случае, он не стал бы общаться со мной на равных – но никак не думал, что он уважает меня вот за это. По мне так это был один из самых идиотских поступков в моей жизни, и я, признаться, так до конца и не понял, за что мне было пожаловано десять баллов. То есть, нет, понял, разумеется, – чтобы слизеринцев мелочью добить. Но уж никак не за заслуги перед факультетом. А тут вдруг выясняется, что это была демонстрация жизненных принципов. Бред какой-то, в самом деле!

Северус внимательно наблюдает за мной, наклонив голову, и неожиданно разражается самым настоящим хохотом. Хохочет он довольно долго, вытирает выступившие слезы и заявляет:

– Лонгботтом, если бы ты только видел сейчас свою физиономию! Жаль, здесь нет этого болвана Криви с его фотоаппаратом, я бы тебя запечатлел для истории.

Он тянется за бутылкой и опрокидывает недопитый стакан. Жидкость выплескивается на стол, и он, ругаясь сквозь зубы, пытается ликвидировать беспорядок. Моя попытка помочь отвергается злобным взглядом, и я покорно убираю палочку. Очистить стол ему удается только с третьего раза, что, кажется, ничуть его не смущает. Во всяком случае, он спокойно наливает себе огневиски и с несвойственным ему благожелательным выражением лица откидывается в кресле.

Все становится на свои места. Судя по всему, он просто чертовски пьян. Я слышал, с некоторыми так бывает. Пьют себе спокойно и даже не чешутся, а потом раз – и все. Видимо, это как раз о нем. Или… вообще-то он довольно давно говорит странные вещи… Может, я просто не сразу заметил? Как бы то ни было, мне, пожалуй, стóит пить помедленней и поменьше. Не дело, если мы оба будем неадекватны – мало ли что может случиться? Ну, а я, в случае форс-мажора, как-нибудь смогу влить в него отрезвляющее зелье. Главное, чтобы он не выкинул что-нибудь эдакое.

– Ничего ты не понимаешь, – вдруг сообщает Северус тоном убеленного сединами мудрого старца. – И многого не знаешь о себе.

– А ты знаешь? – с любопытством спрашиваю я. Интересно все-таки, что он скажет – пусть и в таком состоянии.

– А я знаю, – подтверждает он. – И постоянно узнаю что-то еще. Наверное, поэтому ты мне интересен.

Так, теперь выясняется, что я ему еще и интересен. Неплохо. Что еще мне предстоит услышать, хотелось бы знать?

– Ну и что тебя так изумляет в моих словах? – насмешливо интересуется он. – Или ты всерьез думал, что я стал бы столько времени возиться с человеком, который меня не интересует, исключительно из благородных побуждений?

Хм… а вот это уже в его стиле. Возможно, он еще не потерял связь с реальностью, и до него можно как-то донести, что столько пить нельзя?

Словно в ответ на мои мысли, Северус приканчивает очередную порцию и тянется за бутылкой. Мне становится страшно.

– Северус… э-э-э… тебе не кажется, что ты немного увлекся?.. – я бросаю красноречивый взгляд на огневиски.

– Ты меня еще поучи, сопляк! – свирепо осаживает меня он, опершись о подлокотники, подтягивается в кресле, с которого успел сползти, выливает остатки огневиски в стакан, с сожалением смотрит на опустевшую бутылку и командует: – Достань еще!

– Северус, может, все-таки…

– Живо!

Отлично, я уже сопляк. Уважаемый и интересный сопляк, надо думать. И, судя по всему, его персональный домовый эльф. Ну, вот и что мне делать с этим чудом? Он ведь самолично меня придушит завтра за то, что я лицезрел это падение нравов. Но не оглушать же его! Да и вообще – уж кто-кто, а он имеет право расслабиться хоть разок. Когда еще доведется? Пусть его пьет, в самом деле. А я прослежу, чтобы все было в порядке, и чтобы он не сболтнул ничего такого, за что ему потом будет стыдно.

Я покорно беру палочку. Интересно, почему бы ему самому не достать? Боится, что не сможет долго удерживать заклинание левитации или не поймает бутылку? Я извлекаю бутылку из шкафа, открываю и передаю ему. Ну, если он после этого не отключится, то я вообще не знаю, что делать. Северус, уже успевший прикончить очередную порцию, удовлетворенно кивает, нюхает содержимое бутылки и о чем-то глубоко задумывается, все еще держа ее в руках.

– Ты хоть прямо из бутылки не пей, а? – умоляюще прошу я.

Он вздрагивает, глядит на меня удивленно, словно пытаясь понять, как я вообще здесь оказался, и тут же недовольно хмурит брови и ехидно произносит, слегка запинаясь:

– Вот ты знаешь… и в мыслях не было. Даже в голову не приходило… – он подносит бутылку ко рту, делает два больших глотка, вытирает губы рукавом и хитро ухмыляется.

И смех, и слезы, право слово! Честно говоря, я даже не знаю, как на все это нужно реагировать. Ну, вот и кто из нас на двадцать лет старше?

– А ты что не пьешь? – подозрительно спрашивает он, разглядывая мой почти нетронутый стакан.

Я собираюсь было сказать, что не хочу, но вовремя прикусываю язык. Никогда не имел дела с пьяными личностями, но, говорят, от них можно ожидать чего угодно. Вдруг ему взбредет в голову, что я не пью, потому что собираюсь его отравить? С него станется.

– Я пью, – возражаю я и делаю крошечный глоток.

Слава Мерлину, его это вполне удовлетворяет. Если бы он начал настаивать, мне пришлось бы плохо.

Он подносит стакан к губам, едва не расплескав содержимое, делает солидный глоток и аккуратно ставит его на стол. С видимым удовольствием облизывает губы, словно не полстакана крепкого алкоголя выпил, а горячий шоколад, затем снова подтягивается повыше в кресле и устраивается поудобней, запрокинув голову и блаженно прикрыв глаза. Я наблюдаю за ним, не отводя взгляда. Похоже, на состоянии его нервов алкоголь сказался благоприятно. Обычно плотно сжатые губы сейчас разомкнуты, вертикальные морщинки на лбу, которые не пропадают, даже когда он спит, разгладились, мышцы расслаблены. Пожалуй, Северус прибил бы меня на месте за такие мысли, но сейчас он кажется таким уязвимым, что хочется спрятать его в каком-нибудь безопасном месте и никого к нему не подпускать. Я беззвучно усмехаюсь.

– Что уставился? – неожиданно спрашивает Северус, видимо, почувствовав мое внимание.

– Любуюсь, – честно отвечаю я.

– Ну-ну, – хмыкает он. – Любуйся, если кошмаров не боишься.

– Ты себя недооцениваешь, – говорю я, не сдержавшись.

– Неправда, – возражает он, открывая один глаз и укоризненно глядя им на меня. – Я оцениваю себя абсолютно адекватно. Просто я достаточно разумен, чтобы с юмором относиться к своему внешнему облику и не лишаться чувств при виде зеркала. Тем более, они все равно разбиваются, когда я пытаюсь в них посмотреться.

Меня разбирает смех. Невольно вспоминается этот целитель из Сент-Мунго, Райк. Тот тоже, помнится, говорил о своей внешности в таком же ключе и называл свое лицо рожей.

– Между прочим, очень правильный подход, – продолжает между тем Северус. – Я бы и тебе рекомендовал, если бы не твоя смазливая физиономия.

– А она у меня смазливая? – удивляюсь я. Вот уж никогда не думал.

– Еще какая смазливая, – подтверждает он почему-то злорадно.

– Пусть так. У меня язык не поворачивается с тобой спорить.

– Все у тебя поворачивается, – возражает он. – Я же тебе говорил: ты соглашаешься с окружающими и делаешь то, что они говорят, только до тех пор, пока считаешь нужным.

– А я тебе говорю, что ты преувеличиваешь.

– А секунду назад ты говорил, что не можешь со мной спорить. Где логика?

– Ты невыносим, – фыркаю я.

– Это ты невыносим, – не соглашается он. – Потому что не хочешь признавать очевидное. Впрочем, может, оно и к лучшему. По крайней мере, ты умнее меня.

Я изумленно смотрю на него. Похоже, его степень опьянения превзошла все мыслимые и немыслимые пределы. Северус наполняет стакан, и я с ужасом отмечаю, что содержимое бутылки уменьшилось на треть. Как в него вообще столько помещается?

– Это уже чересчур, – смущенно возражаю я.

– Не понимай так буквально, – смеется он. – Я ведь не данный момент имею в виду. Скажем так: ты умнее, чем был я в твоем возрасте. И в людях разбираешься, в отличие от меня. И вообще, я был редкостным болваном, знаешь ли.

– Ну, уж в это я точно не поверю!

– Не поверишь? Ну, и откуда, по-твоему, у меня могло взяться вот это, – он закатывает рукав и тычет мне под нос темную метку, – если я, как ты, вероятно, считаешь, был таким уж умным и так уж хорошо все понимал?

– Ну… ты просто попал в такую ситуацию… – неуверенно говорю я.

– Ой, вот только не надо меня оправдывать, ладно? – он возводит глаза к потолку, едва не свалившись при этом с кресла. – Это констатация факта, а не попытка вызвать сочувствие или еще какая-нибудь глупость. Я достаточно долго живу с этой картинкой, чтобы не биться в истерике из-за ее наличия, – он одергивает рукав и снова принимается за огневиски. – Собственно, я лишь хотел сказать, что ты бы в такую ситуацию не попал.

– Конечно, ведь мои родители…

– Да не при чем тут твои родители! – свирепо перебивает он. – Знаешь, я бы мог возненавидеть тебя за это. Иногда действительно ненавижу. Но у тебя есть и другие качества. К тому же, ты совершенно неуправляем.

Я окончательно перестаю улавливать логику в его словах. Видимо, для этого надо выпить столько же, а я на такое не способен. Будь я на его месте, уже давно бы отключился.

– Неуправляем? – переспрашиваю я, силясь хоть что-то понять.

– Абсолютно, – заверяет он. – Не зря же Дамблдор даже не пытался воспользоваться такой возможностью. Я-то сначала думал, что он просто не знает, – Северус качает головой, словно удивляясь собственной недогадливости, и, болезненно поморщившись, добавляет: – Вот Гарри – другое дело. Он предсказуем. Его легко контролировать.

– Это Гарри-то? – фыркаю я.

– Конечно, – он словно не замечает иронии. – Глупый мальчишка, который ничего не видит и не знает, но мнит себя центром вселенной. Персонаж антиутопии, который считает себя героем детской сказки.