ЧАСТЬ III 4 страница

Зеркало отрыгнуло порыв ледяного ветра.

Я шагнула в него.

 

Как я и подозревала, Бэрронс составил Зеркала коридором, чтобы ни один чужак не дошел живым до его подземного логова.

Девять месяцев назад я не прошла бы и десятка метров. Меня сразу же атаковали. У меня не было времени на то, чтобы вытащить копье. Когда первый комплект зубов и когтей бросился на меня, озеро тут же предложило подарок, и я приняла его без промедления.

В моей ладони засияла единственная алая руна.

Нападавшие отпрянули. Они ненавидели ее, чем бы она ни была.

Я шла в тумане и рассматривала пустынный ландшафт. В лунном свете желтым костяным отблеском сияли скелеты деревьев. Осыпающиеся надгробия щерились острыми углами. За коваными железными воротами виднелся мавзолей. Здесь было невероятно холодно, почти как в темнице Невидимых. Мои волосы замерзли, брови и нос покрылись инеем. Пальцы начали неметь.

Переход из этого Зеркала в следующее был незаметным. Как и все остальные. Бэрронс обращался с ними с большим умением, чем Дэррок и даже, пожалуй, Король Невидимых.

Я не заметила смены окружения. Просто одна моя нога осталась на ледяном кладбище, а другая уже шагнула в пустыню из черного песка, и меня опалило солнце. Я вышла в жару и тут же высохла. На этой выжженной земле на меня никто не нападал. Наверное, одно только солнце могло бы отпугнуть чужаков.

Следующее Зеркало устроило мне сюрприз. Я внезапно оказалась под водой. Я не могла дышать. Запаниковав, я попыталась вернуться.

Но в тюрьме Невидимых я тоже не могла дышать.

Перестав бороться, я наполовину шагала, наполовину плыла по дну океана какой‑то планеты. Не нашей, поскольку земные рыбы не выглядят как крошечные паровые субмарины с вертящимися колесиками зубов.

Мое озеро выпустило пузыри, окружившие меня барьером. Все, что пыталось ко мне приблизиться, отскакивало от него.

Я чувствовала себя непобедимой. Дерзкой. И придала своей походке развязность. Я упивалась собственной силой.

Пройдя полдюжины «зон», я очутилась за гранью дерзости. У моего озера имелся ответ на любую угрозу. Я опьянела от силы.

Из ландшафта, который, будь он картиной, я назвала бы «Полночь далекой звезды», я шагнула в слабо освещенную комнату и моргнула.

Обстановка была спартанской. Она принадлежала Старому Миру и приятно пахла. Глубокий, отчетливый, пряный аромат. Бэрронс. Мои колени подогнулись. Я ощущала его запах и думала о сексе. Это безнадежно.

Я сразу поняла, где я.

Под гаражом за «Книгами и сувенирами Бэрронса».

 

 

 

 

Я хотела оглядеться. Исследовать это место. Вот только меня отвлек детский плач.

Я догадывалась, что Бэрронс прячет от мира и тщательно защищает любые секреты, но ребенка в моем списке не было.

Намеки на сущность Бэрронса? Наверняка.

Шикарное убежище? Точно.

Ребенок? Никогда.

Я пошла на звук. Он был слабым и доносился снизу. Ребенок плакал так, словно его мир рушился. Я не могла определить, девочка это или мальчик, но боль и печаль были невыносимыми. Я хотела это остановить. Мне нужно было это остановить. У меня сердце разрывалось от этого плача.

Я шла из комнаты в комнату, едва замечая обстановку, открывала и закрывала двери. Часть моего сознания отмечала, что в этом подземном логове спрятаны главные сокровища из коллекции Бэрронса. Я шла мимо вещей, которые видела в музеях, и понимала, что раньше смотрела на копии. Бэрронса копии не интересовали. Он любил оригиналы. Где‑то жужжали ОС. Потом я их найду.

Но сначала ребенок.

Его плач просто убивал.

У Иерихона Бэрронса есть дети? Может, это ребенок Фионы?

Я зашипела, затем осознала, что веду себя, как Фейри, и притворилась, что этого не делала. Потом остановилась и прислушалась. Ребенок заплакал громче, словно услышал меня. Словно хотел сказать: «Я здесь, рядом, найди меня, пожалуйста, мне так страшно и одиноко».

Тут должна быть лестница.

Я рыскала по этажу, распахивая двери. Плач играл на струне моего материнского инстинкта. Наконец я нашла нужную дверь и шагнула внутрь.

Бэрронс, как всегда, был осторожен.

Я оказалась в зеркальном лабиринте. Я видела ступени в десятке разных мест, но не могла отличить отражение от реальности.

А насколько я знала Бэрронса, стоило мне войти в отражение, и случилось нечто крайне неприятное. Он чрезвычайно серьезно подходил к защите этого ребенка.

Мое темное озеро предложило помощь, но я в ней не нуждалась.

– Покажите мне правду, – пробормотала я, и Зеркала начали темнеть, одно за другим, пока в тусклом свете не засияла единственная хромированная лестница.

Я молча зашагала по ней в направлении детского плача.

 

И снова мои ожидания не оправдались.

Плач доносился из‑за двери, затянутой цепями, запертой на засовы и покрытой рунами. Я вообще не должна была его услышать. И удивилась тому, что смогла с такой глубины уловить рычание Бэрронса.

На то, чтобы справиться с цепями, барьерами и рунами, мне понадобилось двадцать минут. Бэрронс явно хотел защитить этого ребенка от всех и вся. Почему? Что было важно для него? Что вообще происходило?

Я толкнула дверь, и плач резко оборвался.

Войдя, я огляделась. Я снова была не готова к тому, что увидела. Здесь не было ни роскоши, ни древностей. Комната была чуть лучше грота Мэллиса под Бурреном.

Это была каменная пещера на каменном основании. Небольшой ручеек пробивался из восточной стены и исчезал в западной. Повсюду были вмонтированы камеры. Бэрронс узнает, что я здесь была, даже если я сразу же уйду.

В центре комнаты была клетка примерно шесть на шесть метров с частыми прутьями из толстого металла. Она была покрыта рунами, как и дверь. И пуста.

Я шагнула ближе.

И замерла.

Нет, клетка была не пуста, как мне показалось поначалу. Там, сжавшись в комочек, лежал на боку голый ребенок. На вид ему было лет десять или одиннадцать.

Я бросилась вперед.

– Милый, ты в порядке? Что случилось? Почему ты там?

Он поднял голову. Я споткнулась и рухнула на колени, оглушенная.

Я смотрела на ребенка из видения, которое поймала в памяти Бэрронса.

Я помнила его так подробно, словно только вчера мне выпала редчайшая удача – заглянуть в сердце Бэрронса. Стоило закрыть глаза, и я снова оказывалась там, с ним. Мы были в пустыне.

Сумерки. Мы держим на руках ребенка.

Я смотрю в ночь.

Я не хочу опускать глаза.

Не могу смотреть на то, что было в его глазах.

Не могу не смотреть.

Мой взгляд невольно жадно устремляется вниз.

Ребенок смотрит на меня с безграничным доверием.

– Но ты же умер! – запротестовала я, глядя на него. Мальчик двинулся ко мне, поднялся, ухватившись ладошками за прутья. Красивый мальчик. Черные волосы, золотистая кожа, темные глаза. Сын своего отца. Его взгляд был мягким, теплым.

А я была Бэрронсом и смотрела на него...

Его глаза говорят: я знаю, что ты не дашь мне умереть.

Его глаза говорят: я знаю, что ты успокоишь мою боль.

Его глаза говорят: верю/люблю/обожаю/тывсегдаменяохраняешъ/тыдляменявесьмир.

Но я не смог его спасти.

И я не могу успокоить его боль.

Мы были в пустыне, держали этого, именно этого, ребенка на руках и теряли его, любили его, горевали по нему, чувствовали, как ускользает его жизнь...

Я вижу это в его глазах. Все его прожитые дни. И день сегодняшний. И завтра, которое не придет никогда.

Я вижу его боль, и она рвет меня на части.

Я вижу его безграничную любовь, и мне стыдно.

Я вижу свет – чудесный, идеальный свет его жизни.

Он улыбается мне. Взглядом он выражает свою любовь ко мне.

И его глаза начинают гаснуть.

Нет! Из моей груди вырывается крик. Ты не умрешь! Ты не оставишь меня!

Кажется, что я смотрю в его глаза тысячу дней.

Я вижу его. Держу его. Он тут.

Его нет.

Но он был. Он был здесь, сейчас, со мной. Прижимался лицом к решетке. Улыбался мне.

Он смотрит на меня глазами, полными любви. Я таю. Если бы я могла быть кому‑то матерью, я взяла бы этого ребенка и вечно оберегала бы его безопасность.

Я поднимаюсь на ноги, двигаясь, словно в трансе. Я держала этого ребенка на руках, будучи в сознании Бэрронса. И, как Бэрронс, любила и потеряла его. Разделенное воспоминание сделало эту рану и моей тоже.

– Я не понимаю. Как вышло, что ты жив? Почему ты тут?

Почему Бэрронс пережил его смерть? А он ведь пережил. Я была там. И тоже ощутила потерю, которая напоминала мои чувства к Алине.

«Вернись, вернись! – хочу я закричать. – Еще хоть миг. Еще одна улыбка. Еще один шанс все исправить». Но его нет. Его нет. Куда он исчез? Что случается с душой, когда она покидает тело? Ушел ли он куда‑то или, будь все проклято, просто исчез?

– Как ты здесь оказался? – удивляюсь я.

Мальчик говорит со мной, но я не понимаю ни слова. Этот язык давно мертв и забыт. Но я слышу мольбу в его голосе. И улавливаю слово, похожее на «ма‑ма».

Подавив всхлип, я тянусь к нему.

И когда я просовываю руки между прутьями, обнимая маленькое обнаженное тело, темноволосая голова припадает к ложбинке, где мое плечо соединяется с шеей, клыки прокалывают мою кожу, и прекрасный маленький мальчик вырывает мне горло.

 

 

 

 

Умираю я долго.

Гораздо дольше, чем должна бы.

Я умираю медленно и больно. Я несколько раз теряю сознание и удивляюсь, приходя в себя. Меня бьет лихорадка. Кожа на шее немеет, но рана болит, словно пропитанная ядом.

Кажется, половина моей шеи осталась в огромных челюстях.

Ребенок начал изменяться в тот миг, когда я обняла его.

Я смогла вырваться из сверхъестественно сильной хватки и отползти от клетки прежде, чем превращение завершилось.

Но было слишком поздно. Я сглупила. Мое сердце превратилось в сердце Бэрронса, и при виде плачущего мальчика я стала сентиментальной. А я ведь видела цепи, засовы, барьеры, которыми Бэрронс защитил ребенка.

Точнее, защитил мир от этого ребенка.

Я лежала на полу каменной комнаты и умирала. Я снова потеряла ощущение времени, а затем очнулась.

И смотрела, как мальчик становится ночной версией монстра Бэрронса. Черная кожа, черные рога и клыки, алые глаза. Убийственное безумие. По сравнению с ним монстр Бэрронса в Зеркалах был образцом разумности и спокойствия.

Изменяясь, мальчик непрерывно вопил, мотал головой из стороны в сторону, брызгая на меня слюной и кровью, прожигая дьявольскими глазами. Он хотел запустить в меня зубы, встряхнуть, выпустить из меня кровь. Метка Бэрронса на моей голове ничуть не уменьшила его кровожадности.

Я еда, а он не может меня достать.

Он трясет прутья клетки и воет.

Вырастает до трех метров.

Вот чей рев я слышала под гаражом. Вот кто выл, когда я смотрела на Бэрронса поверх крыши автомобиля.

Это выл мальчик, запертый здесь навсегда.

Теперь, когда с кровью из меня вытекала жизнь, я поняла, почему Бэрронс вынес тогда из Зеркала труп женщины.

Ребенка нужно было кормить.

Он держал мальчика на руках и видел, как тот умирает. Я попыталась обдумать это, понять. Ребенок, наверное, его сын. Если Бэрронс его не кормил, мальчик страдал. Если кормил, то должен был видеть монстра. Как долго? Как долго он опекал этого ребенка? Тысячу лет? Десять тысяч? Больше?

Я пытаюсь коснуться шеи, определить размер раны, но не могу поднять руку. Я слаба, мысли путаются, и мне все равно. Хочется просто закрыть глаза и заснуть на пару минут. Только немного подремать, чтобы проснуться и выудить из озера то, что поможет мне выжить. Я думаю о том, есть ли руны, способные залечить вырванное горло. А может, поблизости окажется Невидимый.

Я гадаю, не пробил ли мальчик яремную вену. Если да, то для меня все кончено.

Я не могу поверить, что умру вот так.

Бэрронс придет и найдет меня здесь.

Истекшую кровью в его пещере Бэтмена.

Я пытаюсь собрать волю в кулак и потянуться к своему озеру, но, видимо, я слишком быстро истекаю кровью. Мне уже все равно. Озеро молчит. Словно наблюдает за мной и хочет узнать, чем это кончится.

Рев из клетки был таким громким, что я не услышала шагов Бэрронса, пока он не подхватил меня на руки и не вынес из пещеры, захлопнув за собой дверь.

– Какого хрена, Мак? Какого хрена? – повторял он снова и снова. Глаза у него были дикими, лицо побледнело, губы сжались в тонкую линию. – О чем ты думала, когда поперлась сюда в одиночку? Я бы сам привел тебя в эту пещеру, если бы знал, что ты способна на такую глупость. Не смей умирать! Даже не думай так со мной поступить!

Я смотрела на него. Синяя Борода, подумалось мне в полусне. Я открыла дверь в комнату с трупами его жен. Слова не выговаривались. Я хотела знать, почему ребенок еще жив. Я онемела. «Он твой сын, да?»

Бэрронс не ответил. Он смотрел на меня так, словно пытался запомнить все черточки моего лица. И в глубине его глаз что‑то шевелилось.

Зря я не согласилась заняться с ним любовью. Зря боялась проявить нежность. Теперь меня злил собственный идиотизм.

Бэрронс моргнул.

– Даже не думай, что можешь сказать это, а потом умереть. Что за дурь! Я не собираюсь пережить это снова.

«У тебя есть мясо Невидимых?» Я ожидала, что он поднимется наверх, чтобы поймать кого‑то и принести сюда. Но я знала, что не дождусь его.

– Я не хороший, Мак. И никогда им не был.

«Что... пришло время признаний?» – поддразнили его мои глаза. – Мне это не нужно».

– Я всегда получаю то, что хочу.

Он меня предупреждает? Чем он может мне сейчас угрожать?

– Нет ничего, что я не смог бы пережить. Есть только то, без чего я не могу жить.

Бэрронс смотрел на мою шею, и по выражению его лица я поняла, что все плохо. Растерзано и разорвано. Я не знала, почему еще дышу, почему не умерла. Но говорить я не могла потому, что голосовых связок у меня не осталось.

Он коснулся моей шеи. То есть я так подумала. Я видела его руку под моим подбородком. Но ничего не чувствовала. Он пытается сложить обратно мои внутренности, как когда‑то под утренним солнцем на краю обрыва пыталась сложить его я, словно могла срастить рану силой своей воли?

Бэрронс прищурился и сдвинул брови. Закрыл глаза, снова открыл, нахмурился. Повернул меня, чтобы осмотреть шею под другим углом. И, видимо, что‑то понял, поскольку перестал хмуриться, и на его губах появился призрак улыбки, такой, какая бывает у людей, сообщающих, что у них есть для вас две новости. Хорошая и плохая. Очень плохая.

– Мак, когда ты была в Фейри, ты что‑нибудь пила или ела?

«В'лейн, – беззвучно ответила я. – Напитки на пляже».

– Тебе было от них плохо?

«Нет».

– Ты хоть раз пила что‑нибудь, от чего твои внутренности словно разрывались? От чего тебе хотелось умереть? Насколько я знаю, такое состояние должно было длиться около суток.

Я задумалась на секунду.

«Изнасилование. Он что‑то дал мне. Тот, кого я не видела. Я долго испытывала боль. Я думала, что это из‑за Принцев».

Ноздри Бэрронса раздувались. Он попытался заговорить, но из его горла донесся лишь гортанный треск. Он повторил попытку дважды и наконец произнес:

– Они оставили бы тебя такой навечно. Я разрежу их на кусочки и заставлю пожирать друг друга. Столетиями. – Его голос был спокоен, как у социопата.

«Что ты хочешь сказать?»

– Я думал об этом. После того случая ты стала пахнуть иначе. Я знал, что они что‑то сделали. Но ты пахла не так, как Рифмач. Похоже, но иначе. Мне пришлось ждать и смотреть.

Глядя на Бэрронса, я быстро оценила свое состояние. Я снова" начала чувствовать шею. Рану жгло просто адски. Но мне удалось сглотнуть.

«Я не умираю?»

– Они, наверное, боялись убить тебя своей... – Бэрронс отвернулся, стиснув зубы. – Это был бы вечный ад. Ты осталась бы при‑йа навсегда.

«Что они со мной сделали?»

Он снова зашагал, пронося меня из комнаты в комнату, пока мы не очутились в точной копии уютного уголка в задней части магазина: ковры, лампы, диван, пушистые покрывала. Вот только камин был другим, в каменной нише вполне мог бы поместиться взрослый человек. Камин был газовым, чтобы дым от сгорающего дерева не выдал этого места.

Бэрронс сбросил локтем подушки и осторожно уложил меня на диван. А сам отошел, чтобы включить камин.

– У Фейри есть эликсир, продлевающий жизнь.

«Они дали его мне».

Он кивнул.

«С тобой произошло то же самое?»

– Я сказал «продлевающий». А не превращающий в трехметрового рогатого безумного монстра. – Бэрронс осмотрел мою шею. – Ты исцеляешься. Раны затягиваются. Четыре тысячи лет назад я знал человека, которому дали такой эликсир. У него тоже изменился запах. И Рифмач смог жить, не старея, до тех пор пока не получит удар копьем или мечом. Его можно прикончить только способом, убивающим Фейри.

Я смотрела на Бэрронса снизу вверх. Я бессмертна? Я снова могла шевелить руками. Коснулась шеи. И нащупала рубцы там, где кожа уже срослась. Это было похоже на действие мяса Невидимых. Рана затягивалась прямо под моими пальцами. Я чувствовала, как отрастают заново мои органы.

– Считайте, что просто получили повышенную прочность и долгую жизнь.

Четыре тысячи лет жизни? Я беспомощно взглянула на Бэрронса. Я не хотела жить четыре тысячи лет. Я подумала об искалеченных Невидимых, которые остались за магазином. Бессмертие пугало меня. Я просто хотела прожить отпущенный мне век. Я не могла даже представить себе, что такое четыре тысячи лет. У меня не было желания жить вечно. Жизнь тяжела. Восьмидесяти или ста лет мне хватит с избытком. О большем я не мечтала.

– Ты можешь передумать по поводу копья. Я вполне могу его уничтожить. Как и меч. – Бэрронс расстегнул ножны и швырнул копье к камину.

А я с облегчением наблюдала за тем, как оно ударяется об экран и падает. Я могу умереть. Не то чтобы мне хотелось этого прямо сейчас. Но мне нравилась свобода выбора. Пока у меня есть копье, я могу выбирать. Я никогда от него не избавлюсь. Оно будет моей датой на могильном камне, а я человек, я хочу однажды умереть.

– А он не может. – Это была моя первая фраза после нападения. – Твой сын не может умереть, да? Несмотря ни на что. Никогда.

 

 

 

 

Если бы я никогда не ела мяса Невидимых, чудесное исцеление сказалось бы на моей психике.

А так я просто притворилась, что съела их мясо. Я пока не могла размышлять об эликсире и о его последствиях. От этих мыслей мне хотелось снова убить Дэррока. Жестоко. С множеством пыток.

Он не только превратил меня в при‑йа, он собирался оставить меня такой навечно. Я смягчилась, когда увидела его фотографии с Алиной, представляла другую развязку, но теперь снисходительность исчезла. Если бы Бэрронс меня не спас, это обернулось бы невероятным ужасом. Я боялась это даже представить. Я бы сошла с ума в рекордные сроки. Что, если бы Дэррок запер меня и отказался дать то, что было мне необходимо? Держал где‑то в маленькой и темной... Я содрогнулась.

– Прекрати об этом думать, – сказал Бэрронс.

Я дрожала и не могла остановиться. Некоторые вещи действительно хуже смерти.

– Этого не случилось. Я вытащил тебя. В конце концов все сработало. Теперь тебя сложно убить. Я рад.

По словам Бэрронса, я истекала кровью. Слишком большой была рана, мое тело не успевало регенерировать. Пока я была мертва – по крайней мере, не дышала, – тело продолжало свою работу. Я приходила в себя и снова истекала кровью. Вскоре рана зажила достаточно, чтобы я оставалась в сознании. Меня покрывала хрустящая пленка крови.

Бэрронс снова взял меня на руки и понес через роскошные комнаты, по бесконечным лестницам, и я поняла, что под его гаражом куда больше трех этажей. Он обустроил здесь целый мир. Обычно я ненавидела подземелья. Но тут все было иначе. Возникало ощущение простора, словно пространство здесь было не тем, чем казалось. Наверняка тут спрятаны и другие Зеркала, разные входы и выходы. Настоящая мечта участника движения за выживание. Мир может погибнуть в ядерном взрыве, а тут будет продолжаться жизнь, и можно будет отправиться в иные миры. Я подозревала, что с Бэрронсом ни одна катастрофа не будет фатальной. Он всегда сможет выжить.

И я теперь тоже.

Мне это не нравилось. Меня перепрограммировали, во многом переделали. И с этим будет сложнее всего. Я переставала чувствовать себя человеком, во мне росла отстраненность. Неужели я, часть Короля Невидимых, теперь стала бессмертной? А возможно, это петля. И мы возрождаемся снова и снова, чтобы продолжать одни и те же циклы.

– А что в этом плохого?

– Ты читаешь мои мысли?

– У тебя очень выразительные глаза, – улыбнулся Бэрронс.

Я коснулась его лица, и улыбка исчезла.

– Улыбнись снова.

– Не будь занудой.

Я рассмеялась. Но в его лице не осталось веселья. Оно быстро исчезло.

Бэрронс смотрел на меня холодным тяжелым взглядом. И теперь я могла видеть то, что скрывалось в его глазах. Другим они показались бы пустыми. Я сама пару раз думала, что в них не осталось ничего человеческого, но это была неправда.

Он чувствовал. Ярость. Боль. Похоть. Столько эмоций электричеством звенело под его кожей. Столько изменчивости. Человек и зверь всегда сражались. Теперь я понимала, как ему тяжело. Бой внутри него никогда не прекращался. Как он может жить с этим?

Бэрронс остановился и поставил меня на ноги. И ушел в полумрак, чтобы зажечь камин и свечи.

Мы были в его спальне, похожей на логово Короля Невидимых: роскошной, с огромной кроватью, задрапированной черным шелком и мехами. Я не могла отвести от нее взгляд. Я представила нас двоих на этой постели.

Я дрожала.

Меня трясло от того, что я здесь. Что Бэрронс хочет меня.

Он зажег свечи у кровати. Сбросил в кучу подушки, которые я помнила по тем временам, когда была при‑йа.

В том подвале Бэрронс подкладывал эти подушки мне под бедра. Я лежала головой на постели, вскинув зад. Он терся об меня, доводил до безумия и, только когда я начинала умолять, медленно входил в меня сзади.

Уложив последнюю подушку, Бэрронс посмотрел на меня. Кивком указал на стопку подушек.

– Я видел, как ты умираешь. Мне нужно трахнуть тебя, Мак.

Его слова впились в меня, как пули, колени подогнулись. Я прислонилась к какому‑то предмету мебели, кажется шкафу. Мне было все равно. Я нуждалась в опоре. Бэрронс не требовал. Он просто констатировал факт, говорил о том, что ему нужно, чтобы жить дальше, это звучало как: «Я отравлен, мне нужно принять противоядие».

– Ты хочешь этого?

В его голосе не было ни мурлыканья, ни ласки, ни соблазна. Это был простой вопрос, на который нужно было ответить. Чистая конкретика. Вот чего он хотел. Вот что предлагал.

– Да.

Бэрронс стянул рубашку через голову, и у меня перехватило дыхание при виде его движущихся мышц. Я знала, как выглядят эти плечи, как напрягаются, когда он надо мной, как его лицо искажается от страсти, когда он кончает.

– Кто я?

– Иерихон.

– Кто ты? – Он сбросил обувь и брюки. Сегодня командовал он.

– Дакакаякчертуразница? – ответила я на одном дыхании.

– Наконец‑то. – Его тон был мягким.

– Мне нужно в душ.

Его глаза заблестели, зубы сверкнули в темноте.

– Мне никогда не мешала кровь.

И он скользнул ко мне, не всколыхнув воздух. Бархатная тень во тьме. Это он – ночь. И всегда был ею. А я раньше была солнечной девочкой.

Он обошел меня по кругу, разглядывая.

Я следила за ним, затаив дыхание. Обнаженный Иерихон Бэрронс кружит рядом со мной и смотрит так, словно готов съесть меня заживо – в хорошем смысле слова, не так, как его сын. Я следила за ним и вдруг резко ощутила, что так и не оправилась от того, что произошло на том склоне, когда я поверила в его смерть. Тогда, чтобы выжить, я отказалась от большей части себя. И последние месяцы старалась не воспринимать происходящее. Отказывалась принять женщину, которой стала, отрицала все изменения.

И только теперь я оттаяла. Я стояла, смотрела на Бэрронса и понимала, почему так и не вернула себе то, от чего отказалась.

Я бы действительно уничтожила мир ради него.

И я не могла это признать. Не могла принять того, о чем свидетельствовала такая решимость.

Я хотела замедлить время. Однажды я уже была в постели с Бэрронсом, и он вошел в меня, но тогда я была при‑йа – и это произошло так быстро, что все закончилось, не успев начаться. На этот раз я хотела, чтобы все было медленно. Я хотела прожить каждую секунду происходящего. Я выбрала сама. И ощущение было великолепным.

– Подожди.

Поведение Бэрронса тут же изменилось, глаза засияли алым.

– Разве я недостаточно долго ждал?

Из его груди донесся треск. Он сжимал и разжимал кулаки. Его дыхание было хриплым и частым.

Его кожа начала темнеть в мерцающем свете.

Я смотрела на него, на мгновенный переход от страсти к злобе. Он вполне мог бы сейчас прыгнуть, сбить меня с ног, разорвать одежду и войти в меня раньше, чем я коснусь пола.

– Я так никогда не поступлю. – Бэрронс сузил глаза. Алые струйки влились в белки его глаз, и внезапно глаза стали черными на алом, без намека на белки. – Но не могу сказать, что я об этом не думал.

Я глубоко вздохнула.

– Ты здесь, в моей спальне. Ты понятия не имеешь, что это для меня значит. Если сюда приходит женщина, то после она умирает. Если ее не убиваю я, это делают мои люди.

– А сюда приходила женщина?

– Однажды.

– Она сама нашла дорогу? Или ты ее привел?

– Я привел ее.

– И?..

– И занялся с ней любовью.

Я вздрогнула, не отпуская его взгляда. От этих слов о другой женщине я почувствовала, что готова броситься на Бэрронса, сорвать с него одежду и соединиться с ним до того, как она коснется пола. Стереть воспоминания о ней. Со мной он «хочет трахаться». А с ней он «занимался любовью».

Бэрронс внимательно за мной наблюдал. И, казалось, ему нравилось то, что он видел.

– И?..

– И когда я закончил, я убил ее.

Он произнес это без эмоций, но в его глазах я прочитала многое. Он ненавидел себя за то, что убил ту женщину. Он считал, что у него не было выбора. Он поддался желанию увидеть кого‑то в своей постели, в своем доме, в своем мире. Он хотел хоть на одну ночь почувствовать себя... нормальным. И она заплатила за это жизнью.

– Я не герой, Мак. Никогда им не был. И никогда не буду. Я хочу, чтобы между нами не осталось недосказанностей: я также и не антигерой, поэтому не ищи во мне скрытого потенциала. Я не стремлюсь к искуплению.

Я все равно хотела его.

Именно это он и стремился узнать.

Я нетерпеливо выдохнула и отбросила волосы с лица.

– Иерихон Бэрронс, ты собираешься заболтать меня до смерти или все‑таки трахнуть?

– Повтори. Последнюю часть.

Я повторила.

– Они попытаются убить тебя.

– Хорошо, что меня теперь сложно убить. – Меня беспокоило только одно. – А ты?

– Никогда. Я всегда буду присматривать за тобой. Всегда готов трахнуть тебя, чтобы привести в чувство, и никогда не позволю тебе умереть.

Я сняла футболку через голову и сбросила обувь.

– Чего еще может желать женщина? – Я стянула джинсы до лодыжек, попыталась выпутаться из них, чтобы снять трусики. Покачнулась.

Бэрронс оказался на мне раньше, чем я коснулась пола.

 

Я хотела Иерихона Бэрронса с первого взгляда. Я хотела заняться с ним вещами, от которых глупая розовая МакКайла Лейн пришла бы в ужас... хотя, если честно, была бы восхищена фантазиями о них.

Я не осмеливалась признаться себе в этом. Разве павлин может хотеть льва?

Я гордилась тогда своим ярким оперением. Я привлекла взор царя джунглей, но отрицала то, что чувствовала. Потому что видела свой хвост и его когти и понимала, что если лев когда‑нибудь и возляжет с павлином, то от павлина останется лишь кучка окровавленных перьев.

Но это не мешало мне хотеть Бэрронса.

Только заставило отрастить когти.

И, распластавшись под ним на полу, я думала, что стала теперь лысым павлином с когтями. Пышный хвост был потерян. Я не знала, кого вижу в зеркале. Какая разница? Со временем я могу отрастить гриву.

Когда Бэрронс вошел в меня, я испытала облегчение. Он двигался, как резкий темный ветер. Он был не только на мне, он был во мне еще до того, как мы упали.

О боже, да, наконец‑то! Я сильно стукнулась затылком, но почти не почувствовала боли. Мои спина и шея выгнулись, ноги раздвинулись. Лодыжки оказались у Бэрронса на плечах, и это не вызвало внутреннего конфликта. Я просто хотела его, хотела отвечать на его движения – сильные движения зверя в человеческом обличье.

Я взглянула Бэрронсу в лицо. Он стал наполовину зверем. Его кожа потемнела, появились клыки. Глаза все еще принадлежали Бэрронсу. Но не взгляд. От его взгляда у меня слетели тормоза. Я готова была стать такой, какой он пожелает. Без ограничений. И почувствовала, как он внутри меня становится тверже, длиннее.