ПРОЗРЕНИЕ

 

Возвращение Ли после стольких лет разлуки до глубины души потрясло Элизабет, которая уже и не мечтала когда-нибудь увидеться с ним вновь. Да, она сразу заметила, что муж явился домой в непривычно благодушном настроении, но приписала это удачной поездке и какой-нибудь новой затее, порожденной его плодовитым воображением. Элизабет даже хотела было полюбопытствовать, что еще он задумал, но не решилась. Александр сразу удалился в ванную смывать дорожную пыль, потом улегся вздремнуть, а когда проснулся, пора было переодеваться к ужину. Тем временем Элизабет накормила Долли ужином, выкупала ее, помогла надеть ночную рубашку и прочла сказку на ночь. Долли обожала сказки и обещала со временем стать страстной читательницей.

Девочка была милой и послушной, в самый раз для Элизабет — не вундеркиндом, вроде Нелл, не умственно отсталой, как Анна. Ее волосы действительно потемнели, стали светло-русыми, но все так же вились крупными локонами, а в огромных глазах аквамаринового оттенка отражалась безмятежная душа. Ямочки на щечках обозначались при каждой улыбке, а улыбалась Долли непрестанно. Элизабет подарила ей котенка— в порядке опыта, чтобы посмотреть, как малышка будет обращаться со своим питомцем. Кастрированного котенка-мальчика, названного, однако, именем Сюзи, Долли полюбила и вскоре получила еще один подарок — кобелька Банти, тоже кастрированного, вислоухого и ласкового. Каждый вечер оба питомца укладывались вместе с Долли в постель, бок о бок с хозяйкой — к недовольству Нелл, которая настойчиво твердила о глистах, блохах и клещах. На это Элизабет возражала, что животных регулярно купают, что беспокоиться раньше времени не следует и что когда у Нелл будут свои дети, в стерильной обстановке она их вряд ли удержит.

Занимаясь воспитанием Долли, Элизабет немного оттаяла; она просто не могла оставаться сдержанной и отчужденной при виде перипетий детской жизни — от ушибов и порезов до смерти любимой канарейки. Иной раз приходилось смеяться, другой — скрывать слезы. Долли была поистине сокровищем для матери.

Она совсем не помнила Анну, бабушку называла мамой, Александра, смущенно, — папой, хотя Элизабет подозревала, что где-то в отдаленном уголке памяти девочки гнездятся воспоминания о первых годах жизни, проведенных с Анной. Долли выдавала себя, изредка узнавая Пиони, с которой встречалась крайне редко.

Самым досадным было то обстоятельство, что отправлять Долли в городскую школу не следовало ни в коем случае. Появись она там, кто-нибудь из мстительных, жестоких или просто неумных детей непременно рассказал бы ей о настоящей матери и неизвестном отце. Поэтому обучением внучки пока что занималась Элизабет. С семи лет было решено поручить ее заботам гувернантки. «Какими бы ни были наши дети и внуки, — думала Элизабет, — мы никогда не сможем отдать их в обычную школу. Трагедия. Даже Долли унаследовала клеймо Кинроссов, с толпой ей уже не слиться».

Мысли о настоящих родителях девочки не давали покоя Элизабет, она изводила себя вопросами, на которые не могли ответить Руби и Александр. В каком возрасте девочка уже будет способна перенести такое чудовищное потрясение? До половой зрелости или после? Здравый смысл подсказывал, что Долли перепугается в любом случае. А если не просто испугается? Если ложно истолкует объяснения взрослых? Ну как объяснить милой, доброй девчушке, что ее мать — помешанная, ставшая жертвой чудовища в облике мужчины? Тогда придется рассказывать и об ужасной смерти отца Долли, и о том, что Яшму повесили за это. Долгие ночи Элизабет обливала подушку слезами, вертелась с боку на бок, гадала и прикидывала, когда, где, как сообщить Долли то, что она должна узнать прежде, чем ее поставит в известность жестокий мир. Но Элизабет ничего не могла придумать и поэтому продолжала любить внучку, строить фундамент надежной и беззаветной любви, которая поддержит Долли в страшную минуту. И Александр, к счастью, заботился о внучке, проявляя больше терпения и общительности, чем с дочерьми, даже с Нелл. Нелл... Одинокая юная женщина, стойкая, смелая, иногда безжалостная. Мужчинам в ее жизни нет места! Если она не корпит над учебниками и не отражает язвительные шпильки преподавателей, то следит за тем, как ухаживают за Анной. Элизабет страдала, но сознавала, что Нелл в глубине души презирает ее за эти страдания. Быть Александром — одно дело, но женщине его судьбу не повторить. «О, Нелл, опомнись, найди свое счастье, пока не поздно!»

Думать об Анне было и вовсе невыносимо. Когда Нелл запретила матери бывать в доме на Глиб-Пойнт-роуд, Элизабет попыталась было протестовать, но натолкнулась на стальную непреклонность Александра. Еще одна проигранная битва. Вся ее жизнь с Александром — цепь поражений. Но на этот раз унижение усугубляла постыдная тайная радость, вызванная запретом. Каких трудов стоило Элизабет сдержать ликование при мысли, что больше ей не придется видеться с Анной! И вместе с тем было горько признавать, что ей, Элизабет, всегда недоставало внутренней силы.

 

К ужину Элизабет спустилась раньше Александра, чтобы убедиться, что стол сервировали так, как приказал он. Когда они ужинали вдвоем или вместе с Руби, переодеваться никто не удосуживался, но сегодня в гостях у них была Констанс, ждали еще Суна и Руби, поэтому Элизабет принарядилась. Однако новое платье оставило ее равнодушной: в шкафах висели десятки новых туалетов в пастельных тонах, из которых она наобум выбрала серый креп и надела к нему украшения с сапфирами и бриллиантами.

Одним из последних новшеств в доме стал электрический звонок, который подавал сигналы, когда вагон подъемника достигал верхней площадки. Обычно Александр сам открывал дверь, но сегодня что-то помешало ему. Элизабет встала на пороге, глядя, как приближаются Руби, Сун, а за ними еще кто-то. И вдруг таинственный гость выступил вперед, устремив на нее взгляд невидящих глаз. Ли. В такие минуты — а случались ли в ее жизни минуты, подобные этой? — лишь многолетняя выучка помогала Элизабет сохранить самообладание, вежливую улыбку на лице, царственную осанку. И все-таки она чуть не выдала себя; под тонкой маской эмоции клубились, как гигантское пылевое облако над каменоломнями, бурлили, как водоворот. Элизабет понимала: стоит ей сдвинуться с места — и она пошатнется, ноги не удержат ее. Поэтому она оставалась абсолютно неподвижной, машинально приветствуя гостя, произнося какие-то незначительные слова, пропуская его в дом, к Александру, который как раз спустился по лестнице. Элизабет умышленно задержалась у двери, обмениваясь любезностями с Суном и Руби. И только когда гости обступили ее мужа, она отважилась сделать шаг. Одной ногой, другой, левой-правой — к счастью, ноги все-таки держали ее.

Элизабет была безмерна благодарна мужу за то, что он усадил ее с той же стороны стола, что и Ли, но не рядом с ним; за ужином она беседовала только с сидящей напротив Руби, которая болтала без умолку и никак не могла нарадоваться приезду сына. Элизабет оставалось лишь время от времени подогревать пыл собеседницы вопросами, односложными ответами и невнятными восклицаниями. Чуткая Констанс Дьюи тоже не стала перебивать счастливую мать.

Руби щебетала, Констанс старательно слушала, а Элизабет пыталась примириться с мыслью, что она отчаянно и безнадежно влюблена в Ли Коствена. Раньше она была уверена, что испытывает к нему всего-навсего легкий интерес, не заслуживающий внимания. Всем людям свойственно увлекаться — чем она хуже? Но, увидев Ли после семилетней разлуки, Элизабет наконец разобралась в своих чувствах. Ли оказался тем единственным мужчиной, которого она выбрала бы в мужья, если бы ей позволили. Но если бы она не вышла за Александра, то никогда не встретила бы Ли. О, как жестока жизнь! Ли — ее половинка, ее единственный.

Даже после ужина, в гостиной, когда Ли сел поодаль и словно отгородился от всех, Элизабет боролась со смятением и понимала, что ей не на что надеяться — с какой стати? Слава Богу, Ли она совершенно безразлична. Вот в чем ее спасение. Будь их любовь взаимна, это означало бы крушение миров. Но почему Руби заиграла Шопена, да еще самые печальные, изощренно-тоскливые пьесы? И с такой легкостью и воодушевлением, несмотря на обострившийся артрит? Каждая нота пронзала Элизабет навылет; ей казалось, что она превратилась в облако или в огромную каплю воды. «Вода... Свою судьбу я встретила у Заводи и целых пятнадцать лет не подозревала об этом. Через год мне будет сорок, а Ли — все тот же юноша, любитель приключений и путешествий. Александр притащил его домой, надеясь, что он заменит нам сыновей, которых я не смогла родить, и Ли повиновался из чувства долга. Ко мне он не испытывает ровным счетом ничего, но ему в тягость быть здесь».

Когда Ли переводил взгляд на Руби, Элизабет позволяла себе посмотреть на него — украдкой, деликатно, как подсказывала любовь. Но наблюдать за ней было некому: кресло Элизабет стояло так, что никто не видел ее лица. Однажды в разговоре с Александром она назвала Ли золотистым змеем, но только теперь поняла все нюансы этой метафоры и причины своего выбора. Сравнению недоставало точности, оно выскочило откуда-то из глубины, было порождено подавленными чувствами и не имело отношения к действительности. Для Элизабет Ли был олицетворением солнца, ветра и дождя, всех стихий, благодаря которым существует жизнь. И как ни странно, он напоминал ей Александра: та же воплощенная мужественность, не ведающая сомнений, острый, цепкий ум, беспокойство, с трудом сдерживаемая сила. Но если от прикосновений Александра Элизабет вздрагивала, то к Ли ее так и тянуло прикоснуться самой. Между этими мужчинами существовала только одна разница: ее любовь, отнятая у одного и подаренная другому без надежды на взаимность.

Той ночью Элизабет не спала, а на рассвете прокралась в спальню Долли, предостерегающе погрозив пальцем проснувшимся питомцам. Пиони теперь ночевала в комнате для слуг и часто получала выходные дни. Придвинув стул, Элизабет села поближе к кроватке, глядя, как светлеет с наступлением утра маленькое сонное личико. Она уже решила, что эта девочка будет жить не так, как Нелл и Анна. Значит, ни слова о ее настоящих родных — до самого совершеннолетия. Пусть наслаждается идиллическим детством: весельем, катанием на пони, нетрудными, но полезными уроками, в том числе и хороших манер, — и никаких призраков прошлого, напряженной умственной работы и страшных снов. Только объятия и поцелуи.

Лишь теперь, любуясь спящей внучкой, Элизабет наконец поняла, как собственное детство искалечило ее, и признала, что насчет доктора Мюррея Александр был прав. «Я расскажу Долли о Боге, но не так, как это делал доктор Мюррей. Не стану пугать ее, живописуя пороки и сатанинское зло. Да-да, теперь я понимаю, что даже простой картины на стене может хватить, чтобы испортить детство и юность; и не менее опасно для Долли знать, кто ее родители. Нас незачем запугивать, чтобы вырастить хорошими детьми, по пути добра нас должны вести родители, которые значат для нас так много, что мы просто не можем разочаровать их. Бог слишком нематериален и неосязаем для понимания ребенка; долг родителей — стать любимыми и самыми дорогими для детей. Так вот, я не стану баловать Долли, потакать ей во всем, но буду вести себя так, что она привыкнет уважать меня. Ах, отец с вечной тростью! Его презрение к женщинам. Его себялюбие. Он продал меня, но не потратил ни фартинга из полученных денег. Мэри отомстила ему— когда деньги унаследовал Аластэр, она потратила их на безделушки. И на много других необходимых вещей. Все ее дети получили образование, мальчики учились в университете, девочки стали учительницами или сестрами милосердия. Мэри была им хорошей матерью, а Аластэр — хорошим отцом. И что в этом дурного, если джем на столе есть каждый день, а не только по праздникам?

Мне надо было возмутиться, отказаться от замужества наотрез, но в нем виноват и Александр, который в буквальном смысле слова купил меня. Отец хотел денег, а Александр? О, как давно это было! Я замужем уже двадцать два года, а по-прежнему не знаю мужа. Да, он мечтал о преданной жене. И о детях — особенно о сыновьях. А еще утереть нос моему отцу и доктору Мюррею. И все? Он думал, что чувство долга со временем перерастает в любовь? И что он сам когда-нибудь тоже полюбит меня? Но он не желает отпускать весь хлеб по водам нашего брака: булку, предназначенную для Руби, он на всякий случай держит на берегу. Бедная женщина, влюбленная в него, но не годящаяся в жены... Александр поверил, что она никогда и ни за кого не выйдет замуж, потому что это и хотел услышать. Глупый! Я-то знаю: сделай он Руби предложение, она закричала бы: «Да, да, тысячу раз да!» И они любили бы друг друга всю жизнь, и родили бы десяток сыновей... Но Александр упорно не видел в даме полусвета властительницу замка, а когда увидел, было уже слишком поздно. Руби, он и тебя погубил».

Проснувшись, Долли увидела, что мама сидит рядом, уже с раскрытыми объятиями. Как хорош аромат чистой детской кожи после мирной ночи! «О, Долли, будь счастлива! А когда услышишь правду — смирись, потому что она не стоит ни толики любви».

 

Спустившись к завтраку в зимний сад, Элизабет застала там Ли и Александра. Ли был в старых холщовых штанах и рубашке с закатанными рукавами — одежде, в которой особенно нравился Элизабет.

— Никак не пойму, почему бы мужчинам просто не укорачивать рукава рубашек? — произнесла Элизабет, садясь на свое место и принимая от Александра чашку чаю.

Сначала оба недоуменно уставились на нее, а потом Александр рассмеялся, торжествующе вскинув руки:

— Элизабет, дорогая, на этот вопрос невозможно ответить! И вправду, Ли, почему? Это же логично — как херес в больших бокалах.

— По-моему, — с улыбкой на непроницаемом китайском лице отозвался Ли, — все очень просто: мы не отрезаем рукава рубашек, чтобы в случае встречи с дамой, управляющим банка или поверенным просто опустить их и выглядеть, как подобает джентльмену.

— Даже в тряпье? Как хочешь, а я свои отрежу, — заявил Александр, подавая жене тарелку с тостами.

— Ну, тогда и я тоже. — Ли поднялся. — Я в цех обработки цианистым калием — кажется, нарушился процесс электролиза, теряется слишком много цинка. Ваш покорный слуга, Элизабет.

Она склонила голову, что-то пробормотала, а когда Ли удалился, торопливо намазала тост холодным маслом и принялась жевать.

— Какие у тебя на сегодня планы? — спросил Александр, принимая из рук миссис Сертис чайник. — Давай подолью горячего.

— Утро проведу с Долли, а потом, наверное, прокачусь верхом.

— Как тебе новая кобыла?

— Хороша, но Кристал не заменит.

— Ничто живое не вечно, — мягко произнес он, гадая, как сообщить Элизабет, что и Анны скоро не станет.

— Да.

— А эту лошадь как назовешь? Она ведь серая, в яблоках.

— Тучкой.

— Мне нравится. — Александр выпрямился и нахмурился. — Элизабет, ты ничего не ешь. Вчера вечером поклевала, как птичка, а сегодня не съела даже тост. Сейчас прикажу принести свежие.

— Пожалуйста, не надо, Александр! Не люблю растаявшее масло.

— Похоже, ты никакое не любишь.

Высказавшись, он ушел, а Элизабет отложила недоеденный тост. Чай она всегда пила без сахара, и когда встала, у нее закружилась голова. Александр прав: ей надо плотно позавтракать. Нет, лучше пообедать. «Если Ли задержится в цехе, пожалуй, попрошу Чжана приготовить что-нибудь, что я люблю, и пообедаю одна».

Миссис Сертис появилась как раз в ту минуту, когда Элизабет пошатнулась.

— Леди Кинросс, вы нездоровы? — спросила она, спеша поддержать хозяйку.

— Нет, просто закружилась голова. Аппетита нет.

Миссис Сертис по своему почину наполнила чашку чаем и положила в него сахар.

— Вот, выпейте. Вы не любите с сахаром, но сейчас он вам необходим. Сейчас принесу еще апельсинового сока. Удивительно, как долго не портятся апельсины, если оставить их на ветках. — Довольная тем, что Элизабет послушно выпила чай, экономка улыбнулась и ушла на кухню.

Сладкий чай подействовал. Элизабет отправилась на поиски Долли, совсем забыв про обеденное меню. Но обсуждать его и не требовалось: Чжан и миссис Сертис вполне могли выбрать блюда сами. «А мне пора заняться делом и забыть про Ли...»

С этого дня Ли ловко находил всевозможные предлоги, чтобы отклонять приглашения на ужин в Кинросс-Хаус: либо в мастерских у него кипела работа, либо в лаборатории что-то стряслось и так далее, и тому подобное.

Александр озадачился: он рассчитывал обсуждать деловые вопросы с Ли за ужином. Но, поразмыслив, Александр был вынужден признать, что отговорки Ли звучат убедительно и говорят лишь о том, сколько работы накопилось за время его отсутствия. Прошли времена, когда Александр придирался к каждому слову и поступку Ли, сейчас он признавал, что Ли — изобретательный, сведущий, опытный руководитель компании. Узнав, что обычно Ли находит время, чтобы пообедать с матерью в отеле и заодно сэкономить время на поездку в гору, Александр решил тоже обедать в отеле.

Констанс Дьюи уехала в Данли, весь дом был в распоряжении Элизабет. Отсутствие Руби она приписала приезду Ли и привязанности к Кинроссу, из которого Руби не вытащишь, как репей из овечьей шерсти.

 

Наступило невыносимо жаркое и сухое лето, воздух стал горячим и неподвижным, и казалось, что от зноя нигде не спастись, даже под крышей.

Александр распорядился выстроить бассейн для Долли в тени деревьев, где почти не приживались цикады, и сам научил внучку плавать.

— Воды в бассейне немного, ее легко поменять, если зацветет или загрязнится, — объяснил он Элизабет, безмерно благодарной ему за предусмотрительность. — Донни Уилкинсу я поручил запроектировать общественные бани с бассейнами и в первую очередь подумать об очистных устройствах для больших объемов воды. Вопрос с канализацией мы уже решили, почему бы не выстроить в городе бани с бассейнами? — Он проказливо усмехнулся. — Но по моему настоянию бани-бассейны будут общими — надеюсь, методисты не станут возражать. Не понимаю, почему нельзя прийти к бассейну всей семьей, охладиться и вдоволь порезвиться в воде. А представь, как мальчишки будут краснеть, представляя, что у женщин под купальными костюмами!

Элизабет невольно заулыбалась.

— Не забудь рассказать об этом Руби, — без тени упрека предложила она.

— А ты представляешь, чем кончится такой разговор? Руби сразу заявит, что девчонки тоже будут не прочь увидеть, как мокрые костюмы облегают мужские... кхм...

— Не смей! — ахнула Элизабет и рассмеялась. — И без того у людей скоро не останется ни единой тайны.

На чердаке Александр установил большие вентиляторы, нагоняющие холодный воздух. Элизабет искренне изумилась, когда почувствовала, насколько прохладнее стало даже на нижнем этаже. Само собой, скоро такие-же вентиляторы были установлены в отеле «Кинросс», во всех больших зданиях, и уже был готов проект оборудования вентиляцией всех жилых домов с достаточно высокими потолками. Компания «Апокалипсис» обеспечивала город электроэнергией и газом, поэтому переоборудование имело смысл. Александр никогда не успокоится, ни на чем не остановится — он всегда будет искать новые пути. А Ли? Будет ли он продолжать дело Александра? Этого Элизабет не знала. И не задумывалась об отдаленном будущем. уже решив, что сумеет достойно встретить его. Долли вырастет и выйдет замуж, значит, и ее, Элизабет, в доме уже ничто не удержит. Наконец-то она станет свободной и уедет в страну своей мечты, к итальянским озерам. Чтобы мирно дожить там свой век.

 

На Рождество Нелл прибыла домой.

Внешним видом она шокировала и мать, и отца. Какое… убожество! Ее платья окончательно потеряли всякий вид и напоминали скорее бесформенные мешки — застиранные, тускло-коричневые и серые. Эти цвета не шли Нелл, не сочетались с удивительной синевой глаз и нежным сливочным цветом кожи. У нее не было ни единой пары туфель — только коричневые ботинки на плоской подошве, с высокой шнуровкой; Нелл надевала под них толстые коричневые чулки, простое белье, носила белые нитяные перчатки. И не признавала никаких головных уборов, кроме шляп китайских кули.

— Фигуры у нас почти одинаковые — разве что ростом ты повыше, — сказала Элизабет Нелл накануне Рождества, ожидая приезда гостей. — У меня есть совсем новое платье из сиреневого шифона, очень удобное, а Руби уже прислала пару туфель — говорит, у вас с ней один размер. И ажурные шелковые чулки. Корсет надевать не придется, они уже не в моде. Ах, Нелл, как прелестна ты будешь в сиреневом! Ты... не ходишь, а будто паришь. Я давно это заметила.

— Это потому, что я не виляю задницей, — объяснила несносная девчонка. — Строгая походка, вот и все. Я не могу позволить себе жеманиться в больничной обстановке, на виду у ординаторов.

— У кого?

— У ординаторов, лечащих врачей больницы, которые распределяют койки. Представляешь себе, — возмущенно продолжала Нелл, — я видела, как в вестибюле больницы принца Альфреда теснятся больные — мужчины, женщины, дети, ждут, когда освободится место, а ординаторы кладут на свободные койки платных больных! Так, в очереди, многие бедные пациенты и умирают.

— О Боже... — растерянно ахнула Элизабет и предприняла еще одну попытку: — Прошу тебя, Нелл, надень сиреневое платье! Порадуй отца.

— Ни за что! — отрезала Нелл.

Впрочем, за ужином она вела себя благопристойно; Элизабет посадила ее между Ли и Донни Уилкинсом, решив, что эти трое смогут поговорить о горном деле. И все-таки Нелл выглядела слишком странно, неряшливо и... неженственно.

Гордиев узел разрубила Руби, как только гости встали из-за стола и перешли в просторную гостиную. Сама Руби выглядела, как всегда, великолепно в мягком струящемся платье из апельсинового шелка и золотых украшениях с янтарем. Поскольку Нелл с детства любила ее, то не стала возражать, когда Руби отвела ее к двум креслам, насильно усадила в одно и заняла второе. Отблеск апельсинового шелка ложился ей на лицо, придавал зеленым глазам золотистое сияние. Нелл была вынуждена признать, что фигура Руби после лечебного голодания вновь безупречна и что от апоплексического удара она не умрет. А скорее всего Руби открыла рецепт вечной молодости.

— Могла бы и прифрантиться — не переломилась бы, — заметила Руби, закуривая сигару.

— Я-то — да, а вот тебя курение когда-нибудь убьет, — не осталась в долгу Нелл.

— Не увиливай. Знаешь, в чем твоя беда? Вот тебе ответ: ты хочешь быть похожей на мужчину.

— Нет, я просто стараюсь ничем не напоминать, что я женщина.

— Один черт. Сколько тебе уже?

— На Новый год будет двадцать два.

— И до сих пор девственница.

Нелл густо вспыхнула и сжала губы.

— А это, черт возьми, не твое дело, тетя Руби! — огрызнулась она.

— Мое, мисс Докторица. Ты уже знаешь, как устроены люди. Но в жизни ни черта не понимаешь, потому что сама не живешь. Ты же зубрила, Нелл. Автомат. Да, в университете тобой довольны. Тебя даже уважают, хотя и недолюбливают. Ты с боем прокладываешь себе дорогу к выбранной профессии, как твой отец прорубался через эту гору. Каждый день ты видишь смерть и другие трагедии. Потом идешь домой, на Глиб-Пойнт-роуд, где умирает твоя сестра. Но собственной жизни у тебя нет. А это значит, что ты понятия не имеешь, как обращаться с пациентами, хоть и стараешься проявлять к ним сочувствие. И потому упускаешь важное, что тебе пытаются втолковать, не учитываешь ту мелочь, которая может исказить диагноз.

Ярко-синие глаза смотрели на нее в упор, потрясенно и сконфуженно, словно глаза ожившей статуи. Нелл молчала, а искры ее гнева быстро гасли в холодном воздухе столкновения с действительностью.

— Нелл, милая, не пытайся переделать себя, не превращайся в мужчину — это будет стоить тебе карьеры. Твое платье уместно в больнице или в лаборатории, но оно не к лицу юной, полной сил девушке, которой следовало бы гордиться своей женственностью. Ты уже пробилась через самую неприступную преграду, так зачем вызывать у мужчин злорадство, старательно подражая им? Еще немного, и ты начнешь носить брюки — не спорю, иногда они удобны, но член и прочее хозяйство тебе все равно не отрастить, как ни пыжься. Так образумься, пока не поздно. Только не говори, что на этом вашем факультете не устраивают вечеринки и балы и что тебе вообще некогда напомнить паршивым ублюдкам, что ты истинная женщина. Пусть зарубят себе на носу, Нелл! А практичную одежду оставь для работы. Начни с кем-нибудь встречаться — все равно с кем. Попробует распустить руки — ну что ж, ты знаешь, как поставить его на место. А если рядом окажется тот, кто тебе по душе, позволь себе увлечься им! Не бойся любить и страдать! Ради самой себя можно и не такое стерпеть. Узнай, каково сомневаться в себе после очередной ссоры и твердить, что это ты виновата, и только ты, никто другой. А потом посмотреть в зеркало и расплакаться. Это и есть жизнь.

У Нелл пересохло в горле, она судорожно сглотнула и облизнула губы.

— Ясно. Ты права, тетя Руби.

— И хватит звать меня тетей, я для тебя просто Руби. — Она вытянула перед собой руки, сжала пальцы в кулаки, разжала и покачала головой. — Пальцы сегодня совсем не слушаются. Поиграй за меня, Нелл. Только... — она вздохнула, — только не Шопена. Лучше Моцарта.

Музицирование уже давно стало для Нелл единственным отдыхом. Улыбнувшись Руби, она смело направилась к роялю, не стесняясь жалкого бурого платья, и открыла программу ликующим Моцартом и цыганским Листом. Вскоре и Руби присоединилась к ней, и вдвоем они спели под аккомпанемент рояля несколько оперных дуэтов, закончив импровизированный концерт излюбленными популярными песнями «Я увезу тебя домой, Кэтлин» и «Две девы в голубом».

На свой день рождения Нелл нарядилась в платье из сиреневого шифона. Ей оно было коротковато, но шелковые чулки и модные сиреневые туфельки Руби превратили недостаток в достоинство, подчеркнув стройность ног девушки. Волосы она уложила так, чтобы придать округлость вытянутому лицу, а Элизабет одолжила ей искрящееся аметистовое ожерелье. Довольная Руби отметила шок и восхищение на лице Донни Уилкинса и то, как гордо и торжествующе поглядывает на Нелл отец. «Умница, Нелл! Ты только что спаслась от участи старой девы — чуть ли не в последнюю минуту. Хотела бы я, чтобы Ли смотрел на тебя такими же восторженными глазами, как Донни! Но он, увы, не видит вокруг никого, кроме твоей матери. Господи Иисусе, ну и путаница!»

 

Нелл уехала через два дня, прежде поговорив с Элизабет об Анне. Разговор с отцом дался ей нелегко, но соответствовал представлениям Руби о настоящей жизни, полной любви и страданий.

— Не хочется взваливать на тебя эту ношу, — признался Александр, — но ты же знаешь, как мама относится ко мне. Если о близкой смерти Анны она услышит от меня, то замкнется в себе и не сможет выплакаться. А с тобой она даст волю своему горю, и ей станет легче.

— Понимаю, папа, — вздохнула Нелл. — Я справлюсь.

И она сдержала слово: расплакалась сама, дав Элизабет шанс крепко обнять ее, безутешно разрыдаться, излить страшное, непоправимое и безнадежное горе. Больше всего Нелл боялась, что Элизабет захочет в последний раз увидеться с Анной, но она промолчала. Казалось, выплакавшись, она уже простилась с младшей дочерью.

До поезда Нелл провожал Ли: Александр следил за проведением взрывных работ, отменить которые было никак нельзя, а Элизабет в широкополой шляпе удалилась в парк к розам, чудом пережившим жару.

Нелл не была близко знакома с Ли, внешне он чем-то напоминал ей симпатичную рептилию. Если бы она знала, как Элизабет привыкла мысленно называть его, она сочла бы сравнение метким. Даже в рабочей одежде Ли оставался джентльменом до кончиков ногтей, англичанином с рафинированным акцентом, но под внешним лоском кипели опасные, бурные и притягательные страсти. Таких мужчин Нелл не понимала и недолюбливала. Неприязнь мешала ей разглядеть в Ли мягкость, благородство и преданность.

— Опять впряжешься в больничную лямку? — спросил он усаживаясь в вагон подъемника.

— Да.

— Тебе нравится?

— Нравится.

— А я — нет.

— Верно.

— Почему?

— Ты когда-то осадил меня. Помнишь Отто фон Бисмарка?

— Боже мой! Тебе же было всего шесть лет. Но я вижу, ты до сих пор обижена. Очень жаль.

До станции они добрались молча, Ли внес вещи Нелл в отдельное купе.

— Вопиющее сибаритство, — оглядевшись, заметила Нелл. — Я к нему так и не привыкла.

— Со временем от него придется отказаться. Не вини Александра за то, что он гордится плодами своих трудов.

— Со временем? Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли, со временем из-за налогов такое вопиющее сибаритство станет непозволительной роскошью. Хотя вагоны первого и второго классов будут всегда.

— Мой отец любит тебя как родного, — резко объявила Нелл и села.

— И я его люблю.

— А я его разочаровала, занявшись медициной.

— Да, разочаровала. Но не потому, что хотела отомстить, — это ранило бы его еще сильнее.

— Мне следовало бы полюбить тебя. А я почему-то не могу.

Ли поднес к губам ее руку и поцеловал.

— Надеюсь, ты никогда не поймешь почему. Всего хорошего, Нелл.

И он ушел. Нелл услышала, как прогудел поезд, как гудок заглушила какофония лязга, скрипа и хрипа, предвещающая отправление. Нелл хмурилась. О чем это он говорил? Порывшись в дорожном саквояже, она достала учебник фармакологии и уже через несколько минут забыла и о Ли, и о сибаритской роскоши отцовского вагона. Приближался третий год учебы, а вместе с ним и экзамены, на которых проваливалась половина студентов. Но Нелл Кинросс не собиралась сдаваться, даже если ради этого придется пожертвовать личной жизнью. К черту парней — на них нет времени!

 

В том году лето продолжалось необычно долго и уступило место осени только 15 апреля 1898 года.

14 апреля во время приступа эпилепсии умерла Анна. Ей был двадцать один год. Тело доставили в Кинросс и похоронили на вершине горы; на панихиде присутствовали только Александр, Нелл, Ли, Руби и преподобный мистер Питер Уилкинс. Александр сам выбрал место для могилы недалеко от своей картинной галереи, под гигантскими эвкалиптами с белоснежными стволами, напоминающими колоннаду. Элизабет не провожала дочь в последний путь — она присматривала за Долли, которая резвилась у бассейна по другую сторону дома. Дверь дома, выходящую к могиле, Нелл предложила навсегда заколотить.

Позднее, когда Ли, Руби и мистер Уилкинс уехали, а Нелл с отцом расположились в библиотеке, Элизабет добрела до холмика сладковато пахнущей, еще влажной земли и украсила его всеми розами, какие только сохранились в саду.

— Покойся с миром, невинная моя девочка, — прошептала она и скрылась в буше.

Небо на севере заволокли косматые зловеще-синие грозовые тучи, края которых курчавились над разбегающимися белыми облаками, словно морские волны; последнее дыхание лета обещало буйство стихий. Но Элизабет ничего не замечала, углубившись в буш, откуда в преддверии бури разбежались все обитатели. Она ни о чем не думала осознанно, в голове у нее теснились тысячи, миллионы воспоминаний об Анне, заслоняя собой небо, буш, день.

Гроза приближалась, все вокруг залил призрачный грязно-желтый свет, в воздухе сладко и удушливо запахло озоном. Без предупреждения сверкнула молния, по небу раскатился гром. Элизабет ничего не видела. В себя она пришла, когда промокла под ливнем до нитки, и то лишь потому, что тропа свернула к ручью, побежала по его грязному берегу — такому скользкому, что Элизабет не удержалась на ногах. «Так мне и надо, — равнодушно думала она, стоя на четвереньках и ослепнув от дождя. — Так и надо. Так и должно быть».

 

— Слава Богу, погода переменилась, — сказала Нелл Александру, в эркерное окно библиотеки наблюдая, как начинается гроза.

Он вздрогнул.

— Могила Анны! Надо накрыть ее!

И он выбежал под дождь, а Нелл поспешила на кухню, созывать прислугу на помощь.

Александр вернулся мокрый и дрожащий. За какие-нибудь двадцать минут температура понизилась на сорок градусов, налетел свирепый ветер.

— Что там, папа? — спросила Нелл, подавая ему полотенце.

— Мы накрыли ее брезентом. — От озноба у Александра зуб на зуб не попадал. — Странно, но кто-то уже прикрыл ее. Розами.

— Значит, она все-таки приходила. — Нелл смахнула слезу. — Иди переоденься, папа, не то простудишься.

«В такой ливень можно не опасаться, что от молний загорится буш», — мельком подумала Нелл, отправляясь на поиски матери.

Пиони кормила Долли ужином — неужели уже так поздно? Нелл спохватилась и поняла, что в грозу, когда тучи загородили солнце, чувство времени изменило ей.

— А где мисс Лиззи?

Пиони подняла голову, Долли жизнерадостно помахала вилкой.

— Не знаю, мисс Нелл. Она позвала меня к Долли часа два назад.

Нелл поспешила в коридор и столкнулась с Александром, выходящим из своих комнат. Как ни странно, он воспрянул духом, будто со смертью Анны все худшее кончилось и теперь все в доме могли вздохнуть свободно.

— Папа, ты не видел маму?

— Нет, а в чем дело?

— Нигде не могу найти ее.

Они обыскали дом от чердака до подвала, осмотрели дворовые постройки и флигели, но напрасно. Элизабет нигде не было. Александр вновь задрожал.

— Розы... — с расстановкой произнес он. — Она ушла из дома в грозу...

— Папа, она не сделала бы этого!

— Тогда где она? — Мгновенно постарев, Александр добрел до телефона. — Позвоню в полицейский участок, организуем поиски.

— Только не сейчас, папа! Скоро ночь, дождь льет как из ведра. В такую погоду полицейские мигом собьются с пути. Никто не знает гору лучше нас!

— Тогда я звоню Ли. Он бывает на горе. И Саммерс тоже.

— Да, вызови Ли и Саммерса. Я иду с вами.

К тому времени как прибыли Ли и Саммерс в плащах и зюйдвестках, Александр уже приготовил компасы, шахтерские лампы, фляги с керосином и все, что счел необходимым. В непромокаемом плаще он склонился над планом горы, а Нелл нетерпеливо и раздраженно вышагивала из угла в угол.

— Ты же врач, Нелл, ты нужна нам дома, — твердил Александр в ответ на все просьбы взять ее с собой.

Довод был весомым, но не устраивал Нелл.

— Ли, спускайся к самому подножию, возьми мою лошадь, — распоряжался Александр. — А мы с Саммерсом будем искать ближе к дому: сомневаюсь, что в грозу и в таком состоянии она могла далеко уйти. Коньяк. — Он раздал фляжки. — К счастью, уже теплеет — это нам на руку.

Не прекращая мерять шагами комнату, Нелл заметила, что Ли выглядит странно: его светлые глаза потемнели и широко раскрылись, губы слегка подрагивали.

— Хорошо бы найти ее сегодня, — заметил Саммерс, взваливая на плечо рюкзак. — Ливень был сильный, река разбушевалась, а завтра, может быть, придется бороться с наводнением — нам будет уже не до поисков. Но мы перехватим ее, пока не забрела слишком далеко, верно, сэр Александр?

«Слабое утешение», — думала Нелл, глядя, как трое мужчин покидают дом, а она, почти дипломированный врач, остается. Но как же она гордилась отцом! В ожидании Ли и Саммерса он все предусмотрел: отменил ночную смену на рудниках, отправил по домам рабочих, сообщил Сун Бо о возможном наводнении, нашел добровольцев, чтобы заполнять песком мешки на случай, если река вырвется из берегов. Но при попытке дозвониться до Литгоу выяснилось, что на линии неисправность, а значит, нет связи и с Сиднеем.

«Ох, Анна... — думала Нелл, бесцельно передвигая учебники на столе, — что сделала с тобой жизнь? Зачем измучила тебя?»

Стараясь не выдавать тревоги, вошла миссис Сертис.

— Мисс Нелл, вы же ничего не ели. Может, одолеете хотя бы омлет?

— Да, спасибо, — невозмутимо ответила Нелл, — омлет будет очень кстати.

Свалившись в голодный обморок, она вряд ли сумеет помочь беглянке, которую приведут мужчины. «Только бы с мамой ничего не случилось!»

 

Александр ездил на изящной гнедой кобыле, смирной и крепкой. Когда особняк остался далеко позади, Ли сбросил плащ и зюйдвестку, свернул их и сунул в седельную сумку. Ветер дул с северо-востока, а это означало, что скоро потеплеет; без неудобного, трепещущего на ветру балахона было легче высматривать следы на земле. Шахтерская лампа с ее узким, направленным в од