ПОСЛЕДЫШ

 

Глава I

 

 

I

 

Петровки. Время жаркое.

В разгаре сенокос.

 

Минув деревню бедную,

Безграмотной губернии,

Старо-Вахлацкой волости,

Большие Вахлаки,

Пришли на Волгу странники…

Над Волгой чайки носятся;

Гуляют кулики

По отмели. А по́ лугу,

Что гол, как у подьячего

Щека, вчера побритая,

Стоят «князья Волконские» [87]

И детки их, что ранее

Родятся, чем отцы [88].

«Прокосы широчайшие! –

Сказал Пахом Онисимыч. –

Здесь богатырь народ!»

Смеются братья Губины:

Давно они заметили

Высокого крестьянина

Со жбаном – на стогу;

Он пил, а баба с вилами,

Задравши кверху голову,

Глядела на него.

Со стогом поравнялися –

Все пьет мужик! Отмерили

Еще шагов полста,

Все разом оглянулися:

По-прежнему, закинувшись,

Стоит мужик; посудина

Дном кверху поднята…

 

Под берегом раскинуты

Шатры; старухи, лошади

С порожними телегами

Да дети видны тут.

А дальше, где кончается

Отава подкошенная,

Народу тьма! Там белые

Рубахи баб, да пестрые

Рубахи мужиков,

Да голоса, да звяканье

Проворных кос. «Бог на̒ помочь!»

– Спасибо, молодцы!

 

Остановились странники…

Размахи сенокосные

Идут чредою правильной:

Все разом занесенные

Сверкнули косы, звякнули,

Трава мгновенно дрогнула

И пала, прошумев!

 

По низменному берегу

На Волге травы рослые,

Веселая косьба.

Не выдержали странники:

 

«Давно мы не работали,

Давайте – покосим!»

Семь баб им косы отдали.

Проснулась, разгорелася

Привычка позабытая

К труду! Как зубы с голоду,

Работает у каждого

Проворная рука.

Валят траву высокую,

Под песню, незнакомую

Вахлацкой стороне;

Под песню, что навеяна

Метелями и вьюгами

Родимых деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова –

Неурожайка тож…

 

Натешившись, усталые,

Присели к стогу завтракать…

 

– Откуда, молодцы? –

Спросил у наших странников

Седой мужик (которого

Бабенки звали Власушкой). –

Куда вас Бог несет?

 

«А мы…» – сказали странники

И замолчали вдруг:

Послышалась им музыка!

– Помещик наш катается, –

Промолвил Влас – и бросился

К рабочим: – Не зевать!

Коси дружней! А главное:

Не огорчить помещика.

Рассердится – поклон ему!

Похвалит вас – «ура» кричи…

Эй, бабы! не галдеть! –

Другой мужик, присадистый,

С широкой бородищею,

Почти что то же самое

Народу приказал,

Надел кафтан – и барина

Бежит встречать. – Что за̒ люди? –

Оторопелым странникам

Кричит он на бегу. –

Снимите шапки! –

К берегу

Причалили три лодочки.

 

В одной прислуга, музыка,

В другой – кормилка дюжая

С ребенком, няня старая

И приживалка тихая,

А в третьей – господа:

Две барыни красивые

(Потоньше – белокурая,

Потолще – чернобровая),

Усатые два барина,

Три ба̒рченка-погодочки

Да старый старичок:

Худой! как зайцы зимние,

Весь бел, и шапка белая,

Высокая, с околышем

Из красного сукна [89].

Нос клювом, как у ястреба,

Усы седые, длинные,

И – разные глаза:

Один здоровый – светится.

А левый – мутный, пасмурный,

Как оловянный грош!

 

При них собачки белые,

Мохнатые, с султанчиком,

На крохотных ногах…

 

Старик, поднявшись на берег,

На красном, мягком коврике

Долгонько отдыхал,

Потом покос осматривал:

Его водили под руки

То господа усатые,

То молодые барыни, –

И так, со всею свитою,

С детьми и приживалками,

С кормилкою и нянькою,

И с белыми собачками,

Все поле сенокосное

Помещик обошел.

Крестьяне низко кланялись,

Бурмистр (смекнули странники,

Что тот мужик присадистый

Бурмистр) перед помещиком,

Как бес перед заутреней,

Юлил: «Так точно! Слушаю-с!» –

И кланялся помещику

Чуть-чуть не до земли.

 

В один стожище матерый [90],

Сегодня только сметанный,

Помещик пальцем ткнул,

Нашел, что сено мокрое,

Вспылил: «Добро господское

Гноить? Я вас, мошенников,

Самих сгною на барщине!

Пересушить сейчас!..»

Засуетился староста:

– Недосмотрел маненичко!

Сыренько: виноват! –

Созвал народ – и вилами

Богатыря кряжистого,

В присутствии помещика,

По клочьям разнесли.

Помещик успокоился.

 

(Попробовали странники:

Сухохонько сенцо!)

 

Бежит лакей с салфеткою,

Хромает: «Кушать подано!»

Со всей своею свитою,

С детьми и приживалками,

С кормилкою и нянькою,

И с белыми собачками,

Пошел помещик завтракать,

Работы осмотрев.

С реки из лодки грянула

Навстречу барам музыка,

Накрытый стол белеется

На самом берегу…

Дивятся наши странники.

Пристали к Власу: «Дедушка!

Что за порядки чудные?

Что за чудной старик?»

 

– Помещик наш: Утятин князь! –

 

«Чего же он куражится?

Теперь порядки новые.

А он дурит по-старому:

Сенцо сухим-сухохонько –

Велел пересушить!»

 

– А то еще диковинней,

Что и сенцо-то самое

И пожня – не его!

 

«А чья же?»

– Нашей вотчины.

«Чего же он тут су̒ется?

Ин вы у Бога нелюди?»

 

– Нет, мы, по Божьей милости,

Теперь крестьяне вольные,

У нас, как у людей.

Порядки тоже новые,

Да тут статья особая…

 

«Какая же статья?»

 

Под стогом лег старинушка

И – больше ни словца!

К тому же стогу странники

Присели; тихо молвили:

«Эй! скатерть самобраная,

Попотчуй мужиков!»

И скатерть развернулася,

Откудова ни взялися

Две дюжие руки:

Ведро вина поставили,

Горой наклали хлебушка

И спрятались опять…

Налив стаканчик дедушке,

Опять пристали странники:

«Уважь! скажи нам, Власушка,

Какая тут статья?»

– Да пустяки! Тут нечего

Рассказывать… А сами вы

Что за̒ люди? Откуда вы?

Куда вас Бог несет?

 

«Мы люди чужестранные,

Давно, по делу важному,

Домишки мы покинули,

У нас забота есть…

Такая ли заботушка,

Что из домов повыжила,

С работой раздружила нас,

Отбила от еды…»

 

Остановились странники…

 

– О чем же вы хлопочете?

 

«Да помолчим! Поели мы,

Так отдохнуть желательно».

И улеглись. Молчат!

 

– Вы так-то! а по-нашему,

Коль начал, так досказывай!

 

«А сам небось молчишь!

Мы не в тебя, старинушка!

Изволь, мы скажем: видишь ли,

Мы ищем, дядя Влас,

Непоротой губернии,

Непотрошеной волости,

Избыткова села!..»

 

И рассказали странники,

Как встретились нечаянно,

Как подрались, заспоривши,

Как дали свой зарок

И как потом шаталися,

Искали по губерниям

Подтянутой, Подстреленной,

Кому живется счастливо.

Вольготно на Руси?

Влас слушал – и рассказчиков

Глазами мерял: – Вижу я,

Вы тоже люди странные! –

Сказал он наконец. –

Чудим и мы достаточно.

А вы – и нас чудней! –

 

«Да что ж у вас-то деется?

Еще стаканчик, дедушка!»

 

Как выпил два стаканчика,

Разговорился Влас:

 

 

II

 

– Помещик наш особенный,

Богатство непомерное.

Чин важный, род вельможеский,

Весь век чудил, дурил.

Да вдруг гроза и грянула…

Не верит: врут, разбойники!

Посредника, исправника

Прогнал! дурит по-старому.

Стал крепко подозрителен,

Не поклонись – дерет!

Сам губернатор к барину

Приехал: долго спорили,

Сердитый голос барина

В застольной дворня слышала;

Озлился так, что к вечеру

Хватил его удар!

Всю половину левую

Отбило: словно мертвая

И, как земля, черна…

Пропал ни за копеечку!

Известно, не корысть,

А спесь его подрезала.

Соринку он терял.

 

«Что значит, други милые,

Привычка-то помещичья!» –

Заметил Митродор.

«Не только над помещиком,

Привычка над крестьянином

Сильна, – сказал Пахом. –

Я раз, по подозрению

В острог попавши, чудного

Там видел мужика.

За конокрадство, кажется,

Судился, звали Сидором,

Так из острога барину

Он посылал оброк!

(Доходы арестантские

Известны: подаяние,

Да что-нибудь сработает,

Да стащит что-нибудь.)

Ему смеялись прочие:

«А ну, на поселение

Сошлют – пропали денежки!»

«Все лучше, – говорит…»

 

«Ну, дальше, дальше, дедушка!»

 

– Соринка – дело плевое,

Да только не в глазу:

Пал дуб на море тихое,

И море все заплакало –

Лежит старик без памяти

(Не встанет, так и думали!).

Приехали сыны,

Гвардейцы черноусые

(Вы их на пожне видели,

А барыни красивые –

То жены молодцов).

У старшего доверенность

Была: по ней с посредником

Установили грамоту [91]…

Ан вдруг и встал старик!

Чуть заикнулись… Господи!

Как зверь метнулся раненый

И загремел, как гром!

Дела-то все недавние,

Я был в то время старостой,

Случился тут – так слышал сам,

Как он честил помещиков,

До слова помню всё:

«Корят жидов, что предали

Христа… а вы что сделали?

Права свои дворянские,

Веками освященные,

Вы предали!..» Сынам

Сказал: «Вы трусы подлые!

Не дети вы мои!

Пускай бы люди мелкие,

Что вышли из поповичей

Да, понажившись взятками,

Купили мужиков,

Пускай бы… им простительно!

А вы… князья Утятины?

Какие вы У-тя-ти-ны!

Идите вон!.. подкидыши,

Не дети вы мои!»

 

Оро́бели наследники:

А ну как перед смертию

Лишит наследства? Мало ли

Лесов, земель у батюшки?

Что денег понакоплено,

Куда пойдет добро?

Гадай! У князя в Питере

Три дочери побочные

За генералов выданы,

Не отказал бы им!

 

А князь опять больнехонек…

Чтоб только время выиграть,

Придумать: как тут быть,

Которая-то барыня

(Должно быть, белокурая:

Она ему, сердечному,

Слыхал я, терла щеткою

В то время левый бок)

Возьми и брякни барину,

Что мужиков помещикам

Велели воротить!

Поверил! Проще малого

Ребенка стал старинушка,

Как паралич расшиб!

Заплакал! пред иконами

Со всей семьею молится,

Велит служить молебствие,

Звонить в колокола!

 

И силы словно прибыло,

Опять: охота, музыка,

Дворовых дует палкою,

Велит созвать крестьян.

 

С дворовыми наследники

Стакнулись, разумеется,

А есть один (он давеча

С салфеткой прибегал),

Того и уговаривать

Не надо было: барина

Столь много любит он!

Ипатом прозывается.

Как воля нам готовилась,

Так он не верил ей:

«Шалишь! Князья Утятины

Останутся без вотчины?

Нет, руки коротки!»

Явилось «Положение», –

Ипат сказал: «Балуйтесь вы!

А я князей Утятиных

Холоп – и весь тут сказ!»

Не может барских милостей

Забыть Ипат! Потешные

О детстве и о младости,

Да и о самой старости

Рассказы у него

(Придешь, бывало, к барину,

Ждешь, ждешь… Неволей слушаешь,

Сто раз я слышал их):

«Как был я мал, наш князюшка

Меня рукою собственной

В тележку запрягал;

Достиг я резвой младости:

Приехал в отпуск князюшка

И, подгулявши, выкупал

Меня, раба последнего,

Зимою в проруби!

Да как чудно! Две проруби:

В одну опустит в неводе,

В другую мигом вытянет –

И водки поднесет.

Клониться стал я к старости.

Зимой дороги узкие,

Так часто с князем ездили

Мы гусем [92] в пять коней.

Однажды князь – затейник же! –

И посади фалетуром [93]

Меня, раба последнего,

Со скрипкой – впереди.

Любил он крепко музыку.

«Играй, Ипат!» А кучеру

Кричит: «Пошел живей!»

Метель была изрядная,

Играл я: руки заняты,

А лошадь спотыкливая –

Свалился я с нее!

Ну, сани, разумеется,

Через меня проехали,

Попридавили грудь.

Не то беда: а холодно.

Замерзнешь – нет спасения.

Кругом пустыня, снег…

Гляжу на звезды частые

Да каюсь во грехах.

Так что же, друг ты истинный?

Послышал я бубенчики.

Чу, ближе! чу, звончей!

Вернулся князь (закапали

Тут слезы у дворового.

И сколько ни рассказывал.

Всегда тут плакал он!),

Одел меня, согрел меня

И рядом, недостойного,

С своей особой княжеской

В санях привез домой!»

 

Похохотали странники…

Глотнув вина (в четвертый раз),

Влас продолжал: «Наследники

Ударили и вотчине

Челом: «Нам жаль родителя,

Порядков новых, нонешних

Ему не перенесть.

Поберегите батюшку!

Помалчивайте, кланяйтесь,

Да не перечьте хворому,

Мы вас вознаградим:

За лишний труд, за барщину,

За слово даже бранное –

За все заплатим вам.

Недолго жить сердечному,

Навряд ли два-три месяца,

Сам дохтур объявил!

Уважьте нас, послушайтесь,

Мы вам луга поемные

По Волге подарим;

Сейчас пошлем посреднику

Бумагу, дело верное!»

 

Собрался мир, галдит!

 

Луга-то (эти самые),

Да водка, да с три короба

Посулов то и сделали,

Что мир решил помалчивать

До смерти старика.

Поехали к посреднику:

Смеется! «Дело доброе,

Да и луга хорошие,

Дурачьтесь, Бог простит!

Нет на Руси, вы знаете,

Помалчивать да кланяться

Запрета никому!»

Однако я противился:

«Вам, мужикам, сполагоря,

А мне-то каково?

Что ни случится – к барину

Бурмистра [94]! что ни вздумает,

За мной пошлет! Как буду я

На спросы бестолковые

Ответствовать? дурацкие

Приказы исполнять?»

 

– Ты стой пред ним без шапочки,

Помалчивай да кланяйся,

Уйдешь – и дело кончено.

Старик больной, расслабленный,

Не помнит ничего!

 

Оно и правда: можно бы!

Морочить полоумного

Нехитрая статья.

Да быть шутом гороховым,

Признаться, не хотелося.

И так я на веку,

У притолоки стоючи,

Помялся перед барином

Досыта! «Коли мир

(Сказал я, миру кланяясь)

Дозволит покуражиться

Уволенному барину

В останные часы,

Молчу и я – покорствую,

А только что от должности

Увольте вы меня!»

 

Чуть дело не разладилось.

Да Климка Лавин выручил:

«А вы бурмистром сделайте

Меня! Я удовольствую

И старика, и вас.

Бог приберет Последыша

Скоренько, а у вотчины

Останутся луга.

Так будем мы начальствовать,

Такие мы строжайшие

Порядки заведем,

Что надорвет животики

Вся вотчина… Увидите!»

 

Долгонько думал мир.

Что ни на есть отчаянный

Был Клим мужик: и пьяница,

И на руку нечист.

Работать не работает,

С цыганами вожжается,

Бродяга, коновал!

Смеется над трудящимся:

С работы, как ни мучайся,

Не будешь ты богат,

А будешь ты горбат!

А впрочем, парень грамотный,

Бывал в Москве и в Питере,

В Сибирь езжал с купечеством,

Жаль, не остался там!

Умен, а грош не держится,

Хитер, а попадается

Впросак! Бахвал мужик!

Каких-то слов особенных

Наслушался: атечество,

Москва первопрестольная,

Душа великорусская.

«Я – русский мужичок!» –

Горланил диким голосом

И, кокнув в лоб посудою,

Пил залпом полуштоф!

Как рукомойник кланяться

Готов за водку всякому,

А есть казна – поделится,

Со встречным все пропьет!

Горазд орать, балясничать,

Гнилой товар показывать

С хазового конца.

Нахвастает с три короба,

А уличишь – отшутится

Бесстыжей поговоркою,

Что «за погудку правую

Смычком по роже бьют!»

 

Подумавши, оставили

Меня бурмистром: правлю я

Делами и теперь.

А перед старым барином

Бурмистром Климку на̒звали,

Пускай его! По барину

Бурмистр! перед Последышем

Последний человек!

У Клима совесть глиняна,

А бородища Минина,

Посмотришь, так подумаешь,

Что не найти крестьянина

Степенней и трезвей.

Наследники построили

Кафтан ему: одел его –

И сделался Клим Яковлич

Из Климки бесшабашного

Бурмистр первейший сорт.

 

Пошли порядки старые!

Последышу-то нашему,

Как на беду, приказаны

Прогулки. Что ни день,

Через деревню катится

Рессорная колясочка:

Вставай! картуз долой!

Бог весть с чего накинется,

Бранит, корит; с угрозою

Подступит – ты молчи!

Увидит в поле пахаря

И за его же полосу

Облает: и лентяи-то,

И лежебоки мы!

А полоса сработана,

Как никогда на барина

Не работал мужик,

Да невдомек Последышу,

Что уж давно не барская,

А наша полоса!

 

Сойдемся – смех! У каждого

Свой сказ про юродивого

Помещика: икается,

Я думаю, ему!

А тут еще Клим Яковлич.

Придет, глядит начальником

(Горда свинья: чесалася

О барское крыльцо!),

Кричит: «Приказ по вотчине!»

Ну, слушаем приказ:

«Докладывал я барину,

Что у вдовы Терентьевны

Избенка развалилася,

Что баба побирается

Христовым подаянием,

Так барин приказал:

На той вдове Терентьевой

Женить Гаврилу Жохова,

Избу поправить заново,

Чтоб жили в ней, плодилися

И правили тягло [95]!»

А той вдове – под семьдесят,

А жениху – шесть лет!

Ну, хохот, разумеется!..

Другой приказ: «Коровушки

Вчера гнались до солнышка

Близ барского двора

И так мычали, глупые,

Что разбудили барина, –

Так пастухам приказано

Впредь унимать коров!»

Опять смеется вотчина.

«А что смеетесь? Всякие

Бывают приказания:

Сидел на губернаторстве

В Якутске генерал.

Так на̒ кол тот коровушек

Сажал! Долгонько слушались,

Весь город разукрасили,

Как Питер монументами,

Казненными коровами,

Пока не догадалися,

Что спятил он с ума!»

Еще приказ: «У сторожа,

У ундера Софронова,

Собака непочтительна:

Залаяла на барина,

Так ундера прогнать,

А сторожем к помещичьей

Усадьбе назначается

Еремка!..» Покатилися

Опять крестьяне со смеху:

Еремка тот с рождения

Глухонемой дурак!

 

Доволен Клим. Нашел-таки

По нраву должность! Бегает,

Чудит, во все мешается,

Пить даже меньше стал!

Бабенка есть тут бойкая,

Орефьевна, кума ему,

Так с ней Климаха барина

Дурачит заодно.

Лафа бабенкам! бегают

На барский двор с полотнами,

С грибами, с земляникою:

Все покупают барыни,

И кормят, и поят!

 

Шутили мы, дурачились,

Да вдруг и дошутилися

До сущей до беды:

Был грубый, непокладистый

У нас мужик Агап Петров,

Он много нас корил:

«Ай, мужики! Царь сжалился,

Так вы в хомут охотою…

Бог с ними, с сенокосами!

Знать не хочу господ!..»

Тем только успокоили,

Что штоф вина поставили

(Винцо-то он любил).

Да черт его со временем

Нанес-таки на барина:

Везет Агап бревно

(Вишь, мало ночи глупому,

Так воровать отправился

Лес – среди бела дня!),

Навстречу та колясочка

И барин в ней: «Откудова

Бревно такое славное

Везешь ты, мужичок?..»

А сам смекнул откудова.

Агап молчит: бревешко-то

Из лесу из господского,

Так что тут говорить!

Да больно уж окрысился

Старик: пилил, пилил его,

Права свои дворянские

Высчитывал ему!

 

Крестьянское терпение

Выносливо, а временем

Есть и ему конец.

Агап раненько выехал,

Без завтрака: крестьянина

Тошнило уж и так,

А тут еще речь барская,

Как муха неотвязная,

Жужжит под ухо самое…

 

Захохотал Агап!

«Ах шут ты, шут гороховый!

Никшни!» – да и пошел!

Досталось тут Последышу

За дедов и за прадедов,

Не только за себя.

Известно, гневу нашему

Дай волю! Брань господская

Что жало комариное,

Мужицкая – обух!

Опешил барин! Легче бы

Стоять ему под пулями,

Под каменным дождем!

Опешили и сродники,

Бабенки было бросились

К Агапу с уговорами,

Так он вскричал: «Убью!..

Что брага, раскуражились

Подонки из поганого

Корыта… Цыц! Никшни!

Крестьянских душ владение

Покончено. Последыш ты!

Последыш ты! По милости

Мужицкой нашей глупости

Сегодня ты начальствуешь,

А завтра мы Последышу

Пинка – и кончен бал!

Иди домой, похаживай,

Поджавши хвост, по горницам,

А нас оставь! Никшни!..»

 

«Ты – бунтовщик!» – с хрипотою

Сказал старик; затрясся весь

И полумертвый пал!

«Теперь конец!» – подумали

Гвардейцы черноусые

И барыни красивые;

Ан вышло – не конец!

 

Приказ: пред всею вотчиной,

В присутствии помещика,

За дерзость беспримерную

Агапа наказать.

Забегали наследники

И жены их – к Агапушке,

И к Климу, и ко мне!

«Спасите нас, голубчики!

Спасите!» Ходят бледные:

«Коли обман откроется,

Пропали мы совсем!»

Пошел бурмистр орудовать!

С Агапом пил до вечера,

Обнявшись, до полуночи

Деревней с ним гулял,

Потом опять с полуночи

Поил его – и пьяного

Привел на барский двор.

Все обошлось любехонько:

Не мог с крылечка сдвинуться

Последыш – так расстроился…

Ну, Климке и лафа!

 

В конюшню плут преступника

Привел, перед крестьянином

Поставил штоф вина:

«Пей да кричи: помилуйте!

Ой, батюшки! ой, матушки!»

Послушался Агап,

Чу, во́пит! Словно музыку,

Последыш стоны слушает;

Чуть мы не рассмеялися,

Как стал он приговаривать:

«Ка-тай его, раз-бой-ника,

Бун-тов-щи-ка… Ка-тай!»

Ни дать ни взять под розгами

Кричал Агап, дурачился,

Пока не допил штоф.

Как из конюшни вынесли

Его мертвецки пьяного

Четыре мужика,

Так барин даже сжалился:

«Сам виноват, Агапушка!» –

Он ласково сказал…

 

«Вишь, тоже добрый! сжалился», –

Заметил Пров, а Влас ему:

– Не зол… да есть пословица:

Хвали траву в стогу,

А барина – в гробу!

Все лучше, кабы Бог его

Прибрал… Уж нет Агапушки…

 

«Как! умер?»

– Да, почтенные:

Почти что в тот же день!

Он к вечеру разохался,

К полуночи попа просил,

К белу свету преставился.

Зарыли и поставили

Животворящий крест…

С чего? Один Бог ведает!

Конечно, мы не тронули

Его не только розгами –

И пальцем. Ну а все ж

Нет-нет – да и подумаешь:

Не будь такой оказии,

Не умер бы Агап!

Мужик сырой, особенный,

Головка непоклончива,

А тут: иди, ложись!

Положим, ладно кончилось,

А все Агап надумался:

Упрешься – мир осердится,

А мир дурак – доймет!

Все разом так подстроилось:

Чуть молодые барыни

Не целовали старого,

Полсотни, чай, подсунули,

А пуще Клим бессовестный,

Сгубил его, анафема,

Винищем!..

Вон от барина

Посол идет: откушали!

Зовет, должно быть, старосту,

Пойду взгляну камедь!

 

 

III

 

Пошли за Власом странники;

Бабенок тоже несколько

И парней с ними тронулось;

Был полдень, время отдыха,

Так набралось порядочно

Народу – поглазеть.

Все стали в ряд почтительно

Поодаль от господ…

 

За длинным белым столиком,

Уставленным бутылками

И кушаньями разными,

Сидели господа:

На первом месте – старый князь,

Седой, одетый в белое,

Лицо перекошенное

И – разные глаза.

В петлице крестик беленький

(Влас говорит: Георгия

Победоносца крест).

За стулом в белом галстуке

Ипат, дворовый преданный,

Обмахивает мух.

По сторонам помещика

Две молодые барыни:

Одна черноволосая,

Как свекла губы красные,

По яблоку – глаза!

Другая белокурая,

С распущенной косой,

Ай, косонька! как золото

На солнышке горит!

На трех высоких стульчиках

Три мальчика нарядные,

Салфеточки подвязаны

Под горло у детей.

При них старуха нянюшка,

А дальше – челядь разная:

Учительницы, бедные

Дворянки. Против барина –

Гвардейцы черноусые,

Последыша сыны.

 

За каждым стулом девочка,

А то и баба с веткою –

Обмахивает мух.

А под столом мохнатые

Собачки белошерстые.

Барчонки дразнят их…

 

Без шапки перед барином

Стоял бурмистр.

«А скоро ли, –

Спросил помещик, кушая, –

Окончим сенокос?»

 

– Да как теперь прикажете:

У нас по положению

Три дня в неделю барские,

С тягла: работник с лошадью,

Подросток или женщина,

Да полстарухи в день,

Господский срок [96] кончается…

 

«Тсс! тсс! – сказал Утятин князь,

Как человек, заметивший,

Что на тончайшей хитрости

Другого изловил. –

Какой такой господский срок?

Откудова ты взял его?»

И на бурмистра верного

Навел пытливо глаз.

 

Бурмистр потупил голову,

– Как приказать изволите!

Два-три денька хорошие,

И сено вашей милости

Все уберем, Бог даст!

Не правда ли, ребятушки?.. –

(Бурмистр воротит к барщине

Широкое лицо.)

За барщину ответила

Проворная Орефьевна,

Бурмистрова кума:

– Вестимо так, Клим Яковлич.

Покуда вёдро держится,

Убрать бы сено барское,

А наше – подождет!

 

«Бабенка, а умней тебя! –

Помещик вдруг осклабился

И начал хохотать. –

Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха!

Дурак! дурак! дурак!

Придумали: господский срок!

Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха!

Господский срок – вся жизнь раба!

Забыли, что ли, вы:

Я Божиею милостью,

И древней царской грамотой,

И родом и заслугами

Над вами господин!..»

 

Влас наземь опускается.

«Что так?» – спросили странники.

– Да отдохну пока!

Теперь не скоро князюшка

Сойдет с коня любимого!

С тех пор, как слух прошел,

Что воля нам готовится,

У князя речь одна:

Что мужику у барина

До светопреставления

Зажату быть в горсти!..

 

И точно: час без малого

Последыш говорил!

Язык его не слушался:

Старик слюною брызгался,

Шипел! И так расстроился,

Что правый глаз задергало,

А левый вдруг расширился

И – круглый, как у филина, –

Вертелся колесом.

Права свои дворянские,

Веками освященные,

Заслуги, имя древнее

Помещик поминал,

Царевым гневом, Божиим

Грозил крестьянам, ежели

Взбунтуются они,

И накрепко приказывал,

Чтоб пустяков не думала,

Не баловалась вотчина,

А слушалась господ!

 

«Отцы! – сказал Клим Яковлич,

С каким-то визгом в голосе,

Как будто вся утроба в нем,

При мысли о помещиках,

Заликовала вдруг. –

Кого же нам и слушаться?

Кого любить? надеяться

Крестьянству на кого?

Бедами упиваемся,

Слезами умываемся,

Куда нам бунтовать?

Все ваше, все господское –

Домишки наши ветхие,

И животишки хворые,

И сами – ваши мы!

Зерно, что в землю брошено,

И овощь огородная,

И волос на нечесаной

Мужицкой голове –

Все ваше, все господское!

В могилках наши прадеды,

На печках деды старые

И в зыбках дети малые –

Все ваше, все господское!

А мы, как рыба в неводе,

Хозяева в дому!»

 

Бурмистра речь покорная

Понравилась помещику:

Здоровый глаз на старосту

Глядел с благоволением,

А левый успокоился:

Как месяц в небе стал!

Налив рукою собственной

Стакан вина заморского,

«Пей!» – барин говорит.

Вино на солнце искрится,

Густое, маслянистое.

Клим выпил, не поморщился

И вновь сказал: «Отцы!

Живем за вашей милостью,

Как у Христа за пазухой:

Попробуй-ка без барина

Крестьянин так пожить!

(И снова, плут естественный,

Глотнул вина заморского.)

Куда нам без господ?

Бояре – кипарисовы,

Стоят, не гнут головушки!

Над ними – царь один!

А мужики вязовые –

И гнутся-то, и тянутся,

Скрипят! Где мат крестьянину,

Там барину сполагоря:

Под мужиком лед ломится,

Под барином трещит!

Отцы! руководители!

Не будь у нас помещиков,

Не наготовим хлебушка,

Не запасем травы!

Хранители! радетели!

И мир давно бы рушился

Без разума господского,

Без нашей простоты!

Вам на роду написано

Блюсти крестьянство глупое,

А нам работать, слушаться,

Молиться за господ!»

 

Дворовый, что у барина

Стоял за стулом с веткою,

Вдруг всхлипнул! Слезы катятся

По старому лицу.

«Помолимся же Господу

За долголетье барина!» –

Сказал холуй чувствительный

И стал креститься дряхлою,

Дрожащею рукой.

Гвардейцы черноусые

Кисленько как-то глянули

На верного слугу;

Однако – делать нечего! –

Фуражки сняли, крестятся.

Перекрестились барыни.

Перекрестилась нянюшка,

Перекрестился Клим…

 

Да и мигнул Орефьевне:

И бабы, что протискались

Поближе к господам,

Креститься тоже начали,

Одна так даже всхлипнула

Вподобие дворового.

(«Урчи! вдова Терентьевна!

Старуха полоумная!» –

Сказал сердито Влас.)

Из тучи солнце красное

Вдруг выглянуло; музыка

Протяжная и тихая

Послышалась с реки…

 

Помещик так растрогался,

Что правый глаз заплаканный

Ему платочком вытерла

Сноха с косой распущенной

И чмокнула старинушку

В здоровый этот глаз.

«Вот! – молвил он торжественно

Сынам своим наследникам

И молодым снохам. –

Желал бы я, чтоб видели

Шуты, врали столичные,

Что обзывают дикими

Крепостниками нас,

Чтоб видели, чтоб слышали…»

 

Тут случай неожиданный

Нарушил речь господскую:

Один мужик не выдержал –

Как захохочет вдруг!

 

Задергало Последыша.

Вскочил, лицом уставился

Вперед! Как рысь, высматривал

Добычу. Левый глаз

Заколесил… «Сы-скать его!

Сы-скать бун-тов-щи-ка!»

 

Бурмистр в толпу отправился;

Не ищет виноватого,

А думает: как быть?

Пришел в ряды последние,

Где были наши странники,

И ласково сказал:

«Вы люди чужестранные,

Что с вами он поделает?

Подите кто-нибудь!»

Замялись наши странники,

Желательно бы выручить

Несчастных вахлаков,

Да барин глуп: судись потом,

Как влепит сотню добрую

При всем честном миру!

«Иди-ка ты, Романушка! –

Сказали братья Губины. –

Иди! ты любишь бар!»

– Нет, сами вы попробуйте! –

И стали наши странники

Друг дружку посылать.

Клим плюнул: «Ну-ка, Власушка,

Придумай, что тут сделаем?

А я устал; мне мочи нет!»

 

– Ну да и врал же ты! –

 

«Эх, Влас Ильич! где враки-то? –

Сказал бурмистр с досадою. –

Не в их руках мы, что ль?..

Придет пора последняя:

Заедем все в ухаб [97],

Не выедем никак,

В кромешный ад провалимся,

Так ждет и там крестьянина

Работа на господ!»

 

– Что ж там-то будет, Климушка?

 

«А будет, что назначено:

Они в котле кипеть,

А мы дрова подкладывать!»

 

(Смеются мужики.)

 

Пришли сыны Последыша:

«Эх! Клим-чудак! до смеху ли?

Старик прислал нас; сердится,

Что долго нет виновного…

Да кто у вас сплошал?»

 

– А кто сплошал, и надо бы

Того тащить к помещику,

Да все испортит он!

Мужик богатый… Питерщик…

Вишь, принесла нелегкая

Домой его на грех!

Порядки наши чудные

Ему пока в диковину,

Так смех и разобрал!

А мы теперь расхлебывай! –

«Ну… вы его не трогайте,

А лучше киньте жеребий.

Заплатим мы: вот пять рублей…»

 

– Нет! разбегутся все…

 

«Ну, так скажите барину,

Что виноватый спрятался».

– А завтра как? Забыли вы

Агапа неповинного?

 

«Что ж делать?.. Вот беда!»

 

– Давай сюда бумажку ту!

Постойте! я вас выручу!

Вдруг объявила бойкая

Бурмистрова кума

И побежала к барину,

Бух в ноги: – Красно солнышко!

Прости, не погуби!

Сыночек мой единственный,

Сыночек надурил!

Господь его без разуму

Пустил на свет! Глупешенек:

Идет из бани – чешется!

Лаптишком, вместо ковшика,

Напиться норовит!

Работать не работает,

Знай скалит зубы белые,

Смешлив… так Бог родил!

В дому-то мало радости:

Избенка развалилася,

Случается, есть нечего –

Смеется дурачок!

Подаст ли кто копеечку,

Ударит ли по темени –

Смеется дурачок!

Смешлив… что с ним поделаешь?

Из дурака, родименький,

И горе смехом прет!

 

Такая баба ловкая!

Орет, как на девишнике,

Цалует ноги барину.

«Ну, Бог с тобой! Иди! –

Сказал Последыш ласково. –

Я не сержусь на глупого,

Я сам над ним смеюсь!»

«Какой ты добрый!» – молвила

Сноха черноволосая

И старика погладила

По белой голове.

Гвардейцы черноусые

Словечко тоже вставили:

Где ж дурню деревенскому

Понять слова господские,

Особенно Последыша

Столь умные слова?

А Клим полой суконною

Отер глаза бесстыжие

И пробурчал: «Отцы!

Отцы! сыны атечества!

Умеют наказать,

Умеют и помиловать!»

 

Повеселел старик!

Спросил вина шипучего.

Высоко пробки прянули,

Попадали на баб.

С испугу бабы визгнули,

Шарахнулись. Старинушка

Захохотал! За ним

Захохотали барыни.

За ними – их мужья,

Потом дворецкий преданный,

Потом кормилки, нянюшки,

А там – и весь народ!

Пошло веселье! Барыни,

По приказанью барина,

Крестьянам поднесли,

Подросткам дали пряников,

Девицам сладкой водочки,

А бабы тоже выпили

По рюмке простяку…

Последыш пил да чокался,

Красивых снох пощипывал.

(– Вот так-то! чем бы старому

Лекарство пить, – заметил Влас, –

Он пьет вино стаканами.

Давно уж меру всякую

Как в гневе, так и в радости

Последыш потерял.)

 

Гремит на Волге музыка.

Поют и пляшут девицы –

Ну, словом, пир горой!

К девицам присоседиться

Хотел старик, встал на ноги

И чуть не полетел!

Сын поддержал родителя.

Старик стоял: притопывал,

Присвистывал, прищелкивал,

А глаз свое выделывал –

Вертелся колесом!

 

«А вы что ж не танцуете? –

Сказал Последыш барыням

И молодым сынам. –

Танцуйте!» Делать нечего!

Прошлись они под музыку.

Старик их осмеял!

Качаясь, как на палубе

В погоду непокойную,

Представил он, как тешились

В его-то времена!

«Спой, Люба!» Не хотелося

Петь белокурой барыне,

Да старый так пристал!

 

Чудесно спела барыня!

Ласкала слух та песенка,

Негромкая и нежная,

Как ветер летним вечером,

Легонько пробегающий

По бархатной муравушке,

Как шум дождя весеннего

По листьям молодым!

Под песню ту прекрасную

Уснул Последыш. Бережно

Снесли его в ладью

И уложили сонного.

Над ним с зеленым зонтиком

Стоял дворовый преданный,

Другой рукой отмахивал

Слепней и комаров.

Сидели молча бравые

Гребцы; играла музыка

Чуть слышно… лодка тронулась

И мерно поплыла…

У белокурой барыни

Коса, к