Глава 16. Мы ждали, когда полицейские к нам вернутся, проводив наружу свою очарованную коллегу

 

Мы ждали, когда полицейские к нам вернутся, проводив наружу свою очарованную коллегу. Это не должно было занять много времени, но коридор словно удлинился, и откуда‑то появился поворот, скрывший дверь из виду. Вход в ситхен никогда на моей памяти не менялся...

– Похоже, ситхен решил обеспечить нам уединение, – заметил Холод.

Чаша под моим плащом заметно потеплела. Я выдохнула и молча кивнула. Мне не нравилось это внезапное появление чаши. Она усиливала магию, и со мной и стражами в ее присутствии происходили всякие странные и волшебные события. Чаша словно не желала дать мне спокойно заняться расследованием убийств... Вдруг она так резко дернулась, что у меня сбилось дыхание.

Готорн потянулся поддержать меня, но Холод перехватил его руку и коротко качнул головой. Не стоило делать этого открыто, когда вот‑вот должны были показаться люди. Есть вещи, которые нам не хотелось бы объяснять полиции. И есть вещи, которые мы никому не могли бы объяснить.

Если бы все присутствующие чашу уже видели, говорить было бы проще, но часть стражей была не в курсе, так что нам приходилось изъясняться обиняками. Первым высказался Иви:

– Я целиком и полностью за расследование убийств. Но подозреваю, возвести принцессу на трон для нас важнее, чем играть в сыщиков.

Мне в бок выстрелил импульс силы. Волосы встали дыбом, и я повалилась на колени. Холод и Готорн не дали никому ко мне притронуться.

– Что случилось с принцессой? – взволнованно спросила Догмэла.

– И почему вы не позволяете ей помочь? – Это был Айслинг, все еще закутанный в плащ и шарф, так что из‑под них виднелись только глаза. Он принадлежал королеве, а не мне, – и раньше, и сейчас. Цвета в его глазах располагались не обычными для сидхе тремя концентрическими кольцами, а по спирали вокруг зрачка. В детстве я как‑то спросила его, как он может видеть такими глазами, он тогда улыбнулся и ответил, что сам не знает.

Мы с Холодом и Готорном переглянулись. Все остальные стражи смотрели на меня. Ждали моего решения.

Воздух наполнился ароматом яблоневого цвета, и меня до краев залило то ощущение мира, которое приходит только с молитвой. Я не была уверена, что поступаю правильно, но я поднялась и распахнула плащ, показав всем чашу в моих ладонях.

– Но это же... – начала фразу Догмэла.

– Не может быть, – выдохнул Айслинг.

– Но это она. – Иви смотрел на меня без малейшей иронии. Он покачал головой. – Она у тебя с того момента, как ты сюда вернулась?

Я кивнула.

– Как? – спросила Догмэла. – Как?..

– Она явилась мне во сне, а когда я проснулась, я ее увидела наяву.

Несколько стражей встряхнули головами, словно пытаясь очнуться.

Иви вдруг ухмыльнулся:

– Ты упала на колени, когда я предположил, что нам нужно стараться сделать тебя королевой, а не играть в сыщиков.

Чаша в моих ладонях вздрогнула, и мое тело тут же среагировало. В одно мгновение кожа засияла белым светом, волосы образовали вокруг головы алый нимб, а глаза вспыхнули золотым и зеленым, так что на миг я поймала их отблеск боковым зрением. Сила исчезла так же мгновенно, как и пришла, и оставила меня с бешено колотящимся сердцем.

– М‑м‑м, – протянул Иви, – это было забавно.

– Ты просто хочешь ее трахнуть, – сказала Догмэла таким тоном, словно это было чем‑то грязным. Необычное отношение к сексу среди фейри.

– Да, – охотно признал Иви, – но от этого мое предположение не становится менее верным.

– Полицейские вот‑вот вернутся, – сказала я немного сбившимся после вспышки силы голосом.

– А когда они вернутся, ты полностью уйдешь в расследование, – проворчал Холод. – Что бы мы ни решили, это нужно делать сейчас.

Я посмотрела в его старательно холодные глаза.

– Ты хочешь сказать, что мне нужно взять тайм‑аут от расследования двойного убийства, чтобы заняться сексом?!

Готорн рассудительно произнес:

– Я печалюсь о гибели Беатриче и репортера, но в чем‑то Иви прав. Ни моя жизнь, ни жизнь моих соратников‑стражей не изменится, если эти убийства останутся неразгаданными. А вот восхождение на престол принца Кела изменит множество жизней. – Он снял шлем, открыв заплетенные в косу волнистые волосы и зелено‑розово‑красные глаза. Он был красив, но все сидхе красивы. Никогда раньше я не думала, как он смотрится в сравнении с остальными стражами. Я как будто не видела его до сих пор по‑настоящему, не замечала ни ясного лица, ни широких даже для сидхе плеч...

Я заметила краем глаза движение Холода.

– Мередит, что с тобой? – Его рука парила над моим плечом, как будто он хотел до меня дотронуться, но не решался.

Я оторвала взгляд от Готорна и почувствовала внезапное головокружение.

– Это чаша так действует?

– Готорн, – укоризненно произнес Холод, и единственного слова оказалось достаточно.

– Я не пытался ее околдовать! Только подумал, как бы хотел я получить то, что досталось Мистралю в том коридоре. Все, а не только глоток.

– Не могу тебя осуждать, – вздохнул Холод. – Но если твое желание так легко преобразилось в магию, то в том коридоре тебе перепал не один лишь глоток наслаждения.

– Я тоже мечтаю положить конец моему воздержанию, – вмешался Айслинг, – но перед нами – чаша! Как вы можете говорить о чем‑то другом?!

– Наверное, я мечтаю сильнее, – буркнул Готорн. Аматеон пробормотал в глубоком раздумье:

– Чаша вернулась в руки Мередит. Как это могло случиться?

В его глазах, будто сделанных из цветочных лепестков, отражалась мучительная борьба.

– Хочешь сказать, сна не должна была выбрать для возвращения грязную полукровку вроде меня.

Он сглотнул так болезненно, словно давился годами предубеждений и предрассудков.

– Да, – выговорил он, скорее прошептал. Он упал на колени, словно ноги у него подкосились или его сбила с ног какая‑то неведомая сила.

Он смотрел на меня, и многоцветье его глаз блистало на свету – не магией, а слезами.

– Прости меня, – сказал он тем же сдавленным полушепотом, словно извинение вырывали у него из глотки. – Прости меня!

Не думаю, что он меня умолял о прощении.

Я держала чашу в руках, но когда она поплыла к Аматеону, ее двигала не моя воля.

Он спрятал лицо в ладонях.

– Я не могу...

Широкие плечи начали вздрагивать от беззвучных рыданий. Я переложила чашу в одну руку, чтобы другой тронуть его за плечо. Он всхлипнул и обхватил меня за талию, вцепившись в меня так крепко и внезапно, что я чуть не упала на него. Чаша задела краем его макушку, и этого хватило с лихвой.

Я стояла посреди огромной бесплодной равнины. Аматеон по‑прежнему обнимал меня, зарывшись головой мне в живот. Не уверена, что он заметил перемену.

Снова запахло яблонями, и я повернулась туда, откуда повеяло ароматом. Холм, снова и снова являвшийся мне в видениях, возвышался неподалеку. Я различала дерево на его вершине, дерево, под которым в бушующих молниях стояли мы с Мистралем. Эту равнину я тоже видела, но никогда еще не спускалась на нее.

Аматеон поднял голову и взглянул на меня. Край чаши проехался по его волосам. Почувствовав прикосновение металла, он прижался к чаше тем же движением, каким склоняются в ласковую ладонь. И только тут заметил окружающий пейзаж.

Он потянулся рукой к земле, постаравшись, правда, не разорвать контакт с моим телом и с чашей. В руке у него оказалась горсть серой пыли, настолько сухой, что она просыпалась меж его пальцев, как песок.

Он снова взглянул на меня, глаза блестели от слез, которые он то ли не отваживался, то ли не мог пролить.

– Когда‑то долина была другой. – Он снова прижался к чаше, словно ждал от нее утешения. – Здесь уже ничего не прорастет. – Он разжал руку и подставил ее ветру, тут же подхватившему пыль. – Здесь больше нет жизни.

Он протянул мне покрытую сухой мертвой пылью ладонь, как ребенок подставляет ушибленное место, чтобы на него подули – и все пройдет.

Я открыла рот, чтобы пробормотать что‑то утешительное, но голос прозвучал не мой, а слова были далеки от утешительных.

– Аматеон, ты сохранил свое имя, хотя забыл, кто ты и что ты, – сказал голос ниже, чем мой, глубже, с более раскатистыми гласными.

– Земля умерла, – проговорил он, и слезы наконец полились из его глаз.

– Разве я похожа на мертвую?

Он нахмурился, потом качнул головой. Волосы снова потерлись о чашу, но мне показалось, что шелковая мягкость его волос ласкает мою кожу, кожу живота и ног. Я вздрогнула.

– Богиня?..

Я коснулась его щеки.

– Неужели это было так давно, Аматеон, что ты меня уже не узнаешь?

Он кивнул, и с его щеки скатилась первая слезинка. Одинокая капля влаги упала на серую землю, оставив крошечный черный след. Но вся земля под нашими ногами словно вздохнула.

– Ты нужен нам, Аматеон.

И я согласилась с Богиней. Он был нужен земле, нужен мне, нужен нам.

– Я твой, – прошептал он. Он снял меч с пояса и протянул его, как предлагают жертву. А потом запрокинул голову, подставив горло. Глаза он закрыл, будто в ожидании поцелуя, но не поцелуя он ждал. Я вдруг поняла, что если земля так отреагировала на одну его слезинку, то другие телесные жидкости будут восприняты еще лучше.

И еще я поняла, какую он предлагает жертву, и от овладевшей мной Богини я знала, что его кровь вернет жизнь этой земле. Он был Аматеоном, богом земледелия, но не только им: еще он был той искрой, тем толчком, что позволяет семенам прорасти в земле. Он был магическим мостом между спящим семенем, темной землей и самой жизнью. Его "смерть" вернет это все земле.

Я качнула головой:

– Я только что спасла ему жизнь, я не отберу ее тут же. Ее голос снова прозвучал из моих губ:

– Он не умрет так, как умирают люди, но так, как умирают злаки. Чтобы восстать и напитать свой народ.

– Я не спорю, – сказала я, – если такова твоя воля, пусть так и будет, но не от моей руки. Я слишком старалась сохранить своих людей в живых, чтобы начать их убивать.

– Но это не настоящая смерть. Это лишь сон и видение. Аматеон предлагает нереальную, а мистическую плоть и кровь.

Аматеон открыл глаза и опустил голову и меч.

– Богиня права, принцесса. Это не настоящая земля, и мы здесь не наяву. Моя смерть здесь не станет настоящей смертью.

– Ты не видел те же видения, что я, Аматеон. Мне приснилась чаша, а когда я проснулась, я нашла ее в своей кровати, очень даже настоящую. Я не хочу убить тебя здесь и обнаружить там в коридоре твое истекающее кровью тело.

– Ты оставишь эту землю бесплодной? – спросил голос моими губами. Вести одними и теми же устами диалог за обе стороны казалось чуть слишком шизофреничным для душевного комфорта. Да еще и энергия, энергия Богини, стала как будто тяжелей и весомей, ее присутствие уже не приносило мир в мою душу.

– Чем я тебя огорчила?

– Ничем. Я тобой очень довольна, Мередит, более чем кем‑либо за очень долгое время.

– Я слышу твои слова, но я чувствую твое... нетерпение. Я как будто раздражаю тебя чем‑то, и не теперешним сопротивлением.

Она ответила мыслью, но я, смертная женщина, должна была произнести мысль вслух, чтобы понять.

– Ты думаешь, я напрасно трачу твои дары, пытаясь разгадать эти убийства.

– У тебя есть твоя полиция. Уже в этот самый момент Кромм Круах заставляет их применить людскую науку для твоей пользы.

Мне понадобилась пара мгновений, чтобы сообразить, что она говорит о Рисе, называя его настоящим его именем.

– Не настоящим, – поправила она моими устами, – но последним из истинных имен, которыми он обладал.

– У Риса было имя еще старше, чем Кромм Круах?

– Да, хотя помнят его немногие.

Я хотела уже спросить какое, но почувствовала, как она улыбается, и услышала слова:

– Ты отвлекаешься на мелочи, Мередит.

– Прости меня, – сказала я.

– Я не об имени Кромм Круаха, я об этих смертях. Умершие родятся снова, дитя. Зачем так скорбеть о них? Даже истинная смерть еще не конец. Другие найдут для тебя улики и убийц, но есть обязанности, которые ты не можешь перепоручить, Мередит.

– Какие же?

Она показала рукой на Аматеона.

– Оживи мою землю.

Аматеон снова протянул мне свой меч и закрыл глаза. Голову он откинул назад, чтобы ничто не мешало удару.

– С тобой это уже бывало, – догадалась я.

Он приоткрыл глаза, чтобы взглянуть на меня.

– В видениях и наяву.

– Разве это не больно?

– Больно. – И он закрыл глаза и поднял меч повыше, словно это могло убедить меня поскорее его взять.

– Он жертвует с охотой, Мередит. Ты не совершишь зла.

Я покачала головой.

– Отчего это ты, в чьем распоряжении – вечность, так нетерпелива, а я, у которой есть лишь несколько жалких десятилетий, хочу выбрать долгий путь?

Я ощутила ее вздох и одновременно – ее радость. Это было неким испытанием – не из тех, где выбор между добром и злом, но выбор пути, каким пойдет возрождение. Она предложила мне быстрый, насильственный путь возвращения мощи волшебной стране. Теперь я знала так же точно, как то, что день сменяется ночью, что Аматеон умер бы. Умер бы по‑настоящему. То, что он восстал бы из могилы и вернулся к своей "жизни", дела не меняло. Ведь это моя рука должна была перерезать его горло. Моя рука должна была пролить горячую кровь на землю, на собственное тело. Я смотрела на него, коленопреклоненного: глаза закрыты, в лице покой.

Я взяла меч из его ладоней. Его руки тут же расслабленно упали по бокам, и только легкое напряжение в пальцах выдало, что он сопротивляется невольному стремлению защититься от удара.

От ненависти и презрения к моей нечистой крови он пришел к тому, что предлагал мне в жертву свою чистейшую плоть и позволял устроить этой земле душ из столь же чистой крови.

Я наклонилась и прижалась губами к его губам. Его глаза изумленно распахнулись. Подозреваю, поцелуй поразил его больше, чем поразил бы любой удар. Я улыбнулась:

– Есть другой способ заставить траву расти, Аматеон.

Пару секунд он непонимающе на меня глядел. Потом тень улыбки скользнула по его губам.

– Ты отвергнешь зов Богини?

– Никогда, – качнула я головой. – Но Богиня приходит в разных обличьях. Зачем выбирать боль и смерть, если можно обрести жизнь и удовольствие?

Улыбка стала чуть шире. Он распрямил шею из неловкой, наверное, причинявшей боль жертвенной позиции и перевел взгляд с меча в одной руке на чашу во второй.

– Чего ты желаешь от меня, принцесса, Богиня?

– О нет, – сказала она, и на этот раз не моими устами.

Невдалеке от нас появилась укутанная с головой фигура, ноги ее не касались земли, да и сама она была туманной – как я ни старалась, я не могла ее толком рассмотреть. Рука, которой она придерживала накидку, не была ни молодой, ни старой, ни среднего возраста. Она была всеми женщинами и ни одной женщиной. Она была Богиней.

– О нет, Аматеон, это она сделала выбор. Я оставлю решение за ней. Она не нуждается во мне, чтобы закончить дело. – Она издала тихий смешок, в котором смешались старушечья сухость, богатая мелодичность зрелой женщины и легкость девичьего смеха. – Я не во всем согласна с Андаис, но на этот раз соглашусь. Чертовы божества плодородия!

И она снова засмеялась.

– Не знала, что Андаис еще говорит с тобой, Богиня.

– Я не перестаю говорить с моим народом, это вы перестаете слушать меня, а спустя какое‑то время уже не можете меня услышать. Но я говорю с вами по‑прежнему. В грезах и снах, в моменты между сном и пробуждением звучит мой голос. В песне, в касании рук – я с вами. Я – Богиня, и я повсюду и везде. Я не могу уйти, а вы не можете меня утратить. Но вы можете меня покинуть и отвернуться от меня.

– Мы не хотели покидать тебя, Мать! – воскликнул Аматеон.

– Я не осталась в одиночестве, дитя. Я не могу остаться совсем одна. Но мне может быть одиноко.

– Что же мне сделать, Мать, во искупление?

– Искупление – для нас концепция чуждая, Аматеон. Но если ты захочешь сделать что‑то для меня...

– Да, Богиня, да, всем сердцем!

– Оживи эту землю, Аматеон. Ороси неплодную почву своим семенем и оживи ее. – Она начала таять, как туман на солнце.

– Богиня! – позвал он.

– Да, дитя?

– Увижу ли я тебя снова?

От нее остался лишь голос – юный и древний одновременно:

– В лице каждой женщины, которую встретишь.

И она исчезла.

Он неотрывно смотрел на то место, где она была, и только звон выпавшего из моей руки меча заставил его повернуться ко мне.

– Чем я могу служить тебе, принцесса? Я весь принадлежу тебе, чего бы ты ни потребовала. Жизнью моей, кровью или мощью десницы – я готов служить тебе всем.

– Ты словно приносишь мне клятву чести, как рыцарь старых времен.

– Я и есть рыцарь старых времен, Мередит, и если тебе нужна моя честь – она принадлежит тебе.

– Ты сказал Адайру, что лишился чести, что королева отняла ее у тебя вместе с твоими волосами.

– Я касался чаши и видел лик Богини. Такие дары не дают недостойным.

– Ты говоришь, что твоя честь не утрачена, потому что Богиня считает тебя достойным чести?

В многоцветных глазах на миг отразилось замешательство, потом он сказал:

– Да, думаю, так.

– Скажи, о чем ты подумал.

Он улыбнулся – быстрый проблеск искреннего веселья, от которого его лицо стало менее совершенным в своей красоте, но более настоящим, более драгоценным, на мой взгляд.

– Что моя честь и не была утрачена, потому что никто не может отнять у тебя честь, если ты этого не позволишь сам. Я собирался сказать, что ты вернула мне честь, но потом понял.

Я улыбнулась в ответ.

– Никто не в силах отнять у тебя честь, но ты можешь лишиться ее по своей воле.

Его улыбка поблекла.

– Да. Я позволил страху отнять у меня честь.

Я отрицательно качнула головой.

Он улыбнулся снова, почти смущенно.

– Я говорю о том, что страх стал для меня важнее чести.

Я остановила его поцелуем, обвила его спину руками, в правой все еще сжимая чашу. Его руки неуверенно потянулись ко мне, словно он не знал, с чего начать. Я думала, секс будет у нас нежным и медленным, но в моей руке был атрибут Богини, а я была Ее воплощением. Богиня не желала медлить.

Чаша потянула нас вниз, будто в земле был запрятан мощный магнит. Как только чаша коснулась земли, она утонула в почве, и вот моя рука сжимала только пустоту. Спина Аматеона накрыла то место, куда погрузилась чаша, и страж весь выгнулся, глаза непроизвольно зажмурились, пальцы впились в меня, бедра толкнули мне в пах. Сила его рук, твердость тела и бешеное желание в лице – все это бросило меня к нему, соединило наши губы, руки нетерпеливо шарили по его телу. Он вздрогнул всем телом и вскрикнул, когда моя рука скользнула к средоточию его силы. Когда он снова открыл глаза, они были почти слепы от желания.

– Пожалуйста... – Голос был таким хриплым, что я с трудом его узнавала.

– Чего ты хочешь, Аматеон?

– Служить тебе.

Я мотнула головой так близко от его лица, что задела его волосами.

– Скажи, чего ты хочешь.

Он закрыл глаза и сглотнул с таким трудом, что, должно быть, ему стало больно. Когда он опять взглянул на меня он был чуть спокойней, но все же настороженность из его лепестковых глаз не ушла. Он прошептал, словно боялся, что кто‑то подслушает, если он выскажет свое желание громко:

– Я хочу, чтобы ты оседлала меня, вжала в грязь мое нагое тело. Я хочу видеть сияние твоей кожи, твоих глаз, танец твоих волос. Хочу, чтобы ты выкрикивала мое имя тем голосом, какой появляется у женщин только на вершине страсти. Я хочу наполнить семенем твое тело. Вот чего я хочу.

– По‑моему, чудесно, – сказала я.

Он чуть нахмурился.

Я улыбнулась и потрогала складочку между его бровей, где образовалась бы морщинка, если бы у него могли появиться морщины.

– Я хочу сказать: "Да, Аматеон. Давай все это сделаем".

– То есть ты исполнишь мое желание?

– Разве это не обычное наше занятие – исполнять людские желания? – прошептала я, улыбаясь.

– Нет, – удивился он, – никто из нас никогда не исполнял людских желаний.

– Это шутка, – усмехнулась я.

– Ох, я...

Я прижала палец к его губам.

– Давай заставим траву расти.

Он нахмурился.

– Возьми меня, – сказала я и отняла палец от его губ.

Он улыбнулся ярко и открыто и стал будто моложе и... человечней.

– Если это твое желание.

– Кто теперь предлагает исполнить желание?

– Я предложу тебе все, что в моих силах исполнить.

Я села на него, и даже сквозь все слои одежды ощущение было изумительным.

– Дай мне это, – сказала я, и на этот раз мой голос прозвучал хрипло.

– С охотой. Вот только разденемся.

Я смотрела ему в лицо. Кажется, программу действий он только что изложил.