Перейти Рубикон.

Беда никогда не приходит одна.

Воспаленная радость, что-то алчное, вкус свободы чувствуется во всем нутре. И смех, и грех. Больно невероятно, остатки чувств висят на шее тяжелым камнем, но он знает – пройдет. Переболит, заживет, и он снова сможет в одиночестве выть на луну. Считать когтистыми лапами сухие розги, перебирать провода, задевая их взглядом диких, болотных глаз. Все это наступит, наступит когда-то, но когда...

Сломлена жизнь, погибли все вечнозеленые ростки, с таким энтузиазмом вырывавшиеся к солнцу. Оно их погубило, стремительно завяли яркие листочки, покрылась узорами засухи земля, сгнили все корни. Ему до мандража плохо.

Он знает – это все вынуждено. Он просто не может так дальше жить, пора что-то менять.
Когда рушатся стены государства, скрепленные белым благородным камнем, тогда и умирает последнее упование на что-то светлое. Все снова хватается крючками, всаживается омертвленной рыбе в глаз. Он не чувствует себя.

Столько эмоций... Подобные ощущения заполняли его с головой лишь со смертью отца.
Он был одним из лучших людей, которых он когда-либо знал. Заслуженный военный, статный и великодушный мужчина. Рыцарь его жизни, единственный, кого он не забудет никогда. Единственный, с кого он всегда брал и будет брать пример.

Огромное облако дыма изо рта. Снова пара суток на улице – выветрить все мысли, утихомирить себя, напиться настойкой самообмана вдоволь. Все снова возвращается на круги своя, и так ему легче.

Он смотрит на себя в витрину. Высокий, даже несколько худощавый подросток. Очень странная внешность. Лицо в ссадинах, впалые щеки, пальцы привычно сжимают сигарету. Болотные глаза, пепельные, грязные волосы. Изуродованные руки, сбитые костяшки, линии на коже... Шрамы. Уродливые царапины. Кое-где засохшая кровь, и душа переполняется скорбью. Ведь он заслуживает лучшего, он знает, но жизнь упорно показывает ему, что дело обстоит ровно наоборот.

Увесистые пощечины судьбы. Его стойкости, его выдержке позавидует любой зрелый человек. Он допускает ошибки, он боится сам себя, но... Всему этому можно найти объяснение. Ему 16.

Все познается практикой. И глотка полна уже слюнями бешенства, он задыхается от этого города. Он еле переводит дух от своего существования. Больно жить, больно, но уже так прочно вошло в привычку...

Любовь нанесла тотальный урон его нервной системе. Он уже перешагнул границу ортогональности, ступив на площадь никчемности. Расплывается знание в зрачках его глаз – пора что-то менять. Пора избавляться от этой шкуры, пора изменять устои. Рискнуть, отдаться случайности полностью, с головой.

***

Щелкнул замок в квартиру. Тихо, словно на кладбище. Еще никогда здесь не было так безмолвно.

Он нутром чувствует, что что-то здесь не так.

Все вещи мамаши – на привычных местах. Бутылки скопищем стоят около двери, он в который раз спотыкается о них. Грохот, но ни со стороны ее комнаты, ни со стороны кухни никакой реакции.

Себастьян аккуратно подошел к двери спальни матери и приложил ухо к двери. Ни храпа, ни звука дыхания, ни кашля. Ничего.
Сжимают пальцы дверную ручку, скрипнули давно заржавевшие петли. Пустующая кровать, как и обычно – кумар дешевого табака и запах перегара, бьющий струей в ноздри. Моран раскашлялся, но снова никакого оживления.

Пугает это царящее затишье, и становится не по себе. Обычно мать всегда выходит, или встречается в коридоре, или слышны звуки какой-то ее бурной деятельности. А здесь...

Пусто.

Он закрыл дверь и пошел на кухню. Вот она. Уперлась лицом в стол, а рядом пустая чекушка. Руки какие-то чересчур белые, волосы, как и обычно, смотаны в колтун.
Себастьян нахмурился. «Спит, что ли?»

Около ее лица – какая-то странная меловая слюна. Моран подошел впритык. Ни бормочет привычно во сне, ни кряхтит, ни храпит. Себастьян приподнял ее за плечо, и то, что он увидел, болезненным трепетом прошлось по спине.

Белая пена застыла комками около рта и на подбородке. Закатились глаза, демонстрируя жуткие стеклянные глазницы. Посинели губы, холодное лицо и тело.
Себастьян положил два пальца к шее.

Нет пульса. Вот уже сутки.

Молния стукнула резким ударом в висок. Он застыл, с ужасом смотря на нее.
Стучит с бешеной скоростью сердце, а ведь он так давно ждал этого... Так желал, чтобы она, наконец, сдохла, и мир услышал его мольбу...

Но почему сжимается что-то с силой в груди? Почему такой горький ком в горле? Почему так хочется услышать ее "мудила", ее "сукин ты сын", ее "тварь поганая"? Почему?

Не страшно, просто облил кто-то резко ведром ледяной воды. Поднимает голову выше, смотря на нее, словно с парапета. Вельветовые перья разрезают кожу, и, кажется, красивое насилие вовсе не считается насилием.

Десяток минут в загробном молчании. И теперь – в самом прямом смысле.
В макушку бьет лишь одна мысль. «Сирота». Самоопределение, констатация факта.

Он один. Совершенно один в этом мире.

Теперь и... навсегда.

***

Он нашел суконный мешок, и положил туда, к мертвому телу матери, все ее вещи. Нашел сумку, упаковал все свое нищенское имущество. Кручина уже полностью поразила все внутренности. Нет сил ни на слезы, ни на муки совести, ни на проклятую ругань фатума. Злой рок, видимо, так ему предначертано. Нести на себе этот непосильный крест, сгибаясь к самой земле, обливаясь потом и кровью на палящем солнцепеке. И он смиренно принимает это, но лишь хочет поменять статуты исполнения. Это в его силах.

Гремит гром, и в ад попала еще одна душа. Козни, которые строят ему черти, он готов вынести, но всему есть предел. Он не железный, и, как оказалось, у него даже есть чувства. Он такой же человек, но слишком похожий на дикого тигра.

Мрачная и пугающая темнота переулка, стучит по крышам домов привычный дождь. Трое человек – двое взрослых мужчин и рослый парень. Какие-то переговоры, дым сигареты. За некоторую сумму он продал по "левым связям" квартиру. Местным барыгам, которых он прекрасно знает в лицо, как раз необходимо место для своего нового вертепа. Шлюхи, наркоманы, бандиты. Пусть устраивают там содомию, предаются низким утехам, это место давно потеряло всю свою возвышенность и святость, и превратилось из крепости в сарай с навозом.

***

Около суток чтобы найти безлюдное, пустынное место. Хворост, прутья, доски, валежник, все в кучу. Тело сверху.

Так погребали людей, которым не хватало места в земле. Защита богами, древний обряд кремации усопшего... Ему ничего не остается. У него нет денег на похороны с честью и достоинством. Да и доблести у нее ни на пуд не наберется...

Играет языками полымя, жар и плывущий едкий дым заставляет слезиться глаза против его воли. Он никогда не думал, что все закончится именно так, но жизнь рисует новый финт, коверкая привычный эпицикл.

Скребут кошки на душе. Горит тело матери, он стоит неподалеку и смотрит на пламя. Вечная стихия и знакомство с ней было неповадным и слишком болезненным.

Рука скользит в карман. Он достал записки Мориарти, которые все еще хранились у него. Комкается с силой бумага, кидается с ненавистью в огонь. Предаются пеплу все эти дни, эта ненормальная любовь, эти сумасшедшие чувства. Испепеляются дотла мысли о его сладких губах, о его черных, чудотворных глазах, о его прикосновениях к оголенному телу...
Себастьян давно не чувствует привкуса хотя бы какой-то отрады, осточертело все существование. Трагичная музыка, где-то на задворках сознания. Он достает пачку сигарет Джима, которую до сих пор, точно так же, не удосужился выкинуть.

Красивая этикетка, открыта, но не начата. И он достает оттуда сигарету, бросая в огонь всю пачку.
Горький и чертовски приятный дым прошелся по легким. Он никогда не курил такие. Дорогостоящие, элитарные, просто крутые. Последняя сигарета, старт новой ветхи хроники. Как ознаменование начала путешествия в настоящую взрослую жизнь, где не будет уже места бесчинству и бездолью. Он не позволит надругаться над собой снова.

Кидается бычок его сигареты в тлеющие угли. Остался лишь прах, который любезно разнесет ветер.

Дыра в фюзеляже души. Сгустки крови закупоривают сосуды, и очень трудно дышать, но дышать надо. Больно, невыносимо, но надо. Усмехается как-то нервно, обращаясь мыслями к миру. «Не поминайте лихом!»

Сумки на плечи, прочь из этого гиблого и жуткого места. Зоны поражения сердца давно истреблены варварским нашествием. Всего один человек перевернул весь его привычный мир с ног на голову. Заставил лить кровавые слезы, медленно, но верно превращаясь в ничтожество. Он никогда не забудет все то, что произошло, как бы не хотел забыть. Он никогда не забудет его и то, что он сделал с его душой. Не вывести эти воспоминания из головы ни уксусом, ни хлором. Остается лишь молча сжимать зубы, вглядываясь в нескончаемую дымку бытия.

Шоссе, пригород Лондона. Горят фонари вдоль дороги, а на обочине стоит он. Поднята рука, и он готов кинуть вызов самому мирозданию. Готов, не смотря на всю душевную боль, не смотря на то, что обломки нервов жалят ланцетной хворью. Готов рискнуть, стремясь в сам Тартар доехать автостопом. И не страшно, ибо самый невыносимый ужас уже позади.

Опасно нависло гусиное перо с набранными чернилами над чистым листом бумаги, рискуя поставить точку. Но лишь в его силах изменить его наклон, заставить точку превратиться в запятую. Заставить историю пойти вспять, исправить оплошности прошлого в неизведанном и таинственном будущем.

Сожжены все последние мосты.

Жизнь лишь еще одна жалкая бутафория, и, копаясь на дне разума среди диковинных идиом, он пришел к фатальному и беспристрастному умозаключению.

В эпиграфе своей новой жизни, он кривой скорописью вычертит аксиому, истину, которую усвоил для себя раз и навсегда.