ГЛАВА 1. ПОНЯТИЕ О ГРАММАТИКЕ

Анализ грамматических конструкций начального уровня в японском языке

 

Выполнила: студентка 403 группы

Шутова Анастасия Игоревна

Руководитель:

Полякова А. В.

 

Москва

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1

§ 1.1

ГЛАВА 2

§ 2.2

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

ПРИЛОЖЕНИЯ
ВВЕДЕНИЕ

 

ГЛАВА 1. ПОНЯТИЕ О ГРАММАТИКЕ

Мы выражаем свои мысли и чувства при помощи языка. Язык подчиняется определенным правилам. Эти правила мы и называем. Поскольку народы, входящие в состав одного и того же государства, именуют язык своей страны родным языком, а для японцев родным языком является японский язык, то и грамматику японского языка называют «отечественной грамматикой» или кокуго. Выше было упомянуто о том, что язык подчинен определенным правилам. Почему это так? Поскольку язык, будучи всецело создан человеком в соответствии с договорными установлениями, признается обществом, постольку его существование состоит в широком распространении, во всеобщем употреблении. Поскольку существование языка обусловлено тем, что он представляет собой явление социальное, постольку, естественно, в нем существуют определенные правила; ведь если социальные обычаи не базируются на определенных правилах, они не могут удовлетворять потребностям, которые вызвали их к жизни. Не следует считать, что правила письма существовали раньше, чем появился язык. Другими словами, грамматика представляет собой не принципы создания языка, а принципы его употребления, а грамматиста надо определить как человека, который на основе определенных правил систематизирует употребление языка. Например, в предложениях Ататакаки хару куру «Наступает теплая весна»; Уцукусий хана-га саку «Цветут красивые цветы» слова ататакаки ‘теплая’ и уцукусий ‘красивые’ выражают свойство или состояние предмета; слова хару ‘весна’ и хана ‘цветы’ являются названиями предметов, а слова куру ‘наступает’, саку ‘цветут’ выражают явление, связанное с предметом, или его действием. Такой анализ слов в предложении позволяет установить их грамматическое значение. Если же мы говорим, что «теплая»—это значит не жаркая и не холодная, а как раз приятная для нас температура, а «красивые»—это значит прекрасные, замечательные, то здесь мы имеем в виду значение отдельных слов, даваемых словарем, так называемое словарное, а не грамматическое, значение слова. Словарное значение отражает индивидуальные особенности отдельных слов, которые обычно и различаются этим значением. Напротив, грамматическое значение выражает то общее, что присуще отдельным словам, и является значением целой группы слов. Если систематизировать отдельные слова языка в соответствии с грамматическим значением, то все слова можно разделить на несколько групп и, базируясь на этом разделении, вывести несколько определенных правил. При всем этом необходимо правильно представлять себе взаимоотношения между грамматикой и словарным значением слов. Грамматика не может иметь дело с такими словами, которые не имеют словарного значения или по меньшей мере связи со словарным значением. Если мы расчленим слово хару на ха и ру или же на х, а, р, у, то все эти слоги или же отдельные звуки никакого словарного значения не имеют. Несомненно, что когда эти слоги или отдельные звуки, сливаясь, образуют одно слово, то вступают в действие какие-то правила, согласно которым одни слоги произносятся высоким тоном, другие — низким, одни слоги звучат более сильно, другие —более слабо, но такие правила действуют еще до того, как сложилось словарное значение слова.. Грамматика исследует законы сочетаемости уже готовых, имеющих словарное значение слов. При выражении наших мыслей и чувств мы используем в качестве материала такие слова, поэтому естественно, что грамматика занимается исследованием законов сочетаемости, языковых единиц, имеющих такое значение. Я готов согласиться с Юдэава Кокитиро, который отмечает, что «грамматика (бумпо: 文法), естественно, следует за языком и потому она является общей для всего общества, где распространен данный язык.

Вообще говоря, язык непрерывно изменяется во в р е м е ни и пространстве, непрерывно движется и развивается. Однако изменение и сдвиги происходят не резко, а постепенно, и мы осознаем их только тогда, когда они достигают определенной ступени. Это в равной степени относятся как к области фонетики, так и к области лексики и грамматики, которые и составляют три фактора языка. Стремясь вывести определенный закон для явлений находящегося в движении языка, мы неизбежно столкнемся с двумя обстоятельствами. В о-п е р в ы х, законы языка, как правило, вынуждены не­сколько отставать от живых фактов языка. Объясняется это тем, что законы статичны, язык же динамичен и, более того, в процессе своего развития язык включает и такие явления, которые суще­ствуют в нем крайне непродолжительное время. Но объектом грам­матики служат факты живых явлений языка, поэтому она не может игнорировать даже самые незначительные изменения. Задача грамматики заключается в том, чтобы непрерывно сообразоваться с явлениями языка. Однако, стремясь к выведению определенных законов из текучих фактов языка, грамматика при необходимости изменить закон в соответствии с явлениями непрерывного изме­нения языка не должна немедленно класть эти факты в основу выведения нового закона. Во-вторых, законы языка лишены стабильности. Закон по самому своему существу не легко изменим, но если мы учтем, что языковые явления фактически текучи, то мы придем к необходимости извлекать из них гибкие, подвижные законы. Суммируя все сказанное, мы можем заключить, что грамматика есть наука, которая, опираясь на определенные критерии, индуктивно выводит из явлений какого-либо языка его общие законы и таким путем практически разъясняет его особенности. Она не исходит из норм сознания, считающих, что язык должен быть таким-то, а стремится показать в виде закона, что язык является таким-то. Широко распространено представление, что цель грамматического исследования — показать, как правильно строить предложения, правильно понимать их, дать критерий для конструирования предложений в языке, дать авторитетное руко­водство для исправления ошибок, обеспечить возможность нор­мального пользования языком, по все это задачи прикладной грам­матики. Подлинная же цель научного грамматического исследо­вания заключается в осознании закономерных фактов языка, в глу­боком освоении и понимании данного языка, в достижении пра­вильного осознания действующих в нем законов. То, что это мо­жет помочь также в правильном понимании древнего языка, является лишь естественным следствием основной цели.

ИСТОРИЯ ЯПОНСКОЙ ГРАММАТИКИ

 

Японская грамматическая наука заслуживает вни­мания потому, что в настоящее время она достигла значитель­ного развития, она обладает самостоятельностью, которая характеризует ее с момента ее зарождения и почти до кон­ца XIX в., и, несмотря на сильное влияние европейских; граммати­ческих концепций, в значительной мере определяет лицо этой науки и поныне. Собственно грамматические исследования появились в Японии относительно поздно — в XVIII в., однако направление, которое они приняли, в немалой мере определилось гораздо более ранним периодом японской филологии.

История японской филологии характеризуется огромным влиянием китайской письменности, китайского языка, китайской классической литературы и вместе с тем преодолением этого влияния, выявлением в связи с ним и в противопоставление ему своей самобытности.

Как известно, первой письменностью в Японии была письменность китайская: японцы заимствовали китайские иероглифы, до этого письменности у и их не было. Однако это заимствование было, так сказать, материальный, а не принципиальным: в Китае иероглифическая письменность была идеографической, японцы же применили ее для записи своего языка фонетически. Так записаны японские песни н первых письменных памятниках Японии — исторических хрониках «Кодзики» и «Нихонги» (VIIIв.), авторский текст которых написан по-китайски. В поэтической антологии VIII п. «Манъесю» применена настолько сложная и своеобразная система фонетического использования китайских идеографических знаков, что она получила даже особое наименование манъёгана. В IX в., на основе фонетического употребления китайской письменности, японцы путем графического упрощения китайских иероглифов создали фонетические слоговые знаки «кана». В этот и в последующие два века в Японии велось изучение санскрита, особенно его фонетики, что сказалось па порядке расположения букв в японском алфавите «годзюон»: этот порядок представляет собой, в сущности, классификацию звуков языка. В X — XI вв. японцы нередко пользовались только фонетической азбукой. Так, например, чистой каной был написан знаменитый роман «Гэндзи-моногатари», появившийся на рубеже X—XI вв. Впоследствии кану стали комбинировать с идеографически применяемыми иероглифами. История создания национальной японской системы письма представляет собой борьбу принципов фонетического и идеографического письма, которая привела в конце концов к сочетанию обоих принципов. В результате японская письменность характеризуется своеобразием и сложностью, резко отличающими ее от системы письма я Китае.

Благодаря сильнейшему воздействию в то время китайской культуры широкое распространение в Японии получил и китайский язык. Японцы усваивали китайские слова и вводили их в свой язык, но при этом приспосабливали их к фонетическим и грамматическим нормам своего языка. Многие из китайских слов усвоены японским языком как продуктивные словообразовательные морфемы.

Влияние китайской культуры в значительной мере шло через классическую китайскую литературу. Не будет преувеличением сказать, что вплоть до нового времени образованность японца состояла прежде всего в знании китайских классических произведений—исторических, философских и литературных; до середины XIX в. (до переворота Мэйдзи 1867 г.), т. е. в течение почти тысячи лет, образованность этим почти исчерпывалась. Но и здесь в отношении языка японцы сохранили свою самобытность: они стали читать китайских классиков в подлинниках, но не по-китайски, а по-японски. Достигалось это тем, что все китайские слова произносились соответственно фонетике японского языка, им придавались грамматические формы японских слов, а в предложение добавлялись служебные слова и менялся сам порядок слов, как того требовал строй японского языка. Для облегчения такого приема чтения-перевода китайские тексты снабжались особыми отметками — частично буквенными, обозначавшими японские окончания и служебные слова, частично условными, показывавшими необходимые перестановки и слияния. Сначала эти отметки применялись в школьном обиходе, в рукописных книгах, но впоследствии, в связи с распространением ксилография, известной в Японии еще в VIII в., они перешли в ксилографические, а затем и в печатные издания. Для развития грамматического мышления чтение по-японски китайских текстов имело очень большое значение: оно приводило к тому, что вплотную сопоставлялись китайский и японский языки, и грамматические отличия последнего конкретно, зримо воплощались в тех отметках, которыми снабжался китайский текст. Иначе говоря, приспособление китайских текстов к чтению их по-японски стимулировало осознание японцами грамматических особенностей, своего языка. Именно из буквенных отметок, наиболее часто употребляемых в текстах, было создано слово, ставшее обозначением всех служебных элементов японского языка: тэниоха (или сокращенно тэниха). Этот термин удержался в японской грамматике до начала нашего века, спорадически встречается он и сейчас. К тому же японская грамматическая наука развивалась в русле мощного общественно-научного течения — «японологии» кокугаку или вагаку,— возникшего в середине XVIII в. Японские филологи этого периода (с середины XVIII до середины XIX в.) в области грамматики занимались в основном тремя проблемами: классификацией слов по лексико-грамматическим категориям, описанием системы изменений тех разрядов слов, которые были признаны изменяемыми, и определением функций тех элементов родного языка, которые еще ранее были наименованы тэниоха. Однако, когда японская грамматическая наука в начале XX в. обратилась к изучению современного языка, она сочла его только стилистически отличным от того языка, которым она занималась ранее: первая грамматика современного языка, принадлежащая Мацусита Дайдзабуро, поэтому и именовалась «Грамматика японского просторечия» («Нихон дзокуго бунтэн»). Она вышла в 1901 г., а еще в 1887 г. появился роман «Плывущее облако» Фтабатэн Симэй, в котором современный язык уже вступал в литературу, а в 1905 г. крупнейший японский писатель Симадзаки Тосоя в романе «Нарушенный завет», представляющем собой одно из лучших произведений новой японской реалистической литературы, окончательно закрепил победу современного языка как полноценного средства художественного выражения. К концу первого десятилетия нашего века на этот язык перешла вся новая художественная литература, им пользуется пресса, на нем пишутся научные труды, в том числе и грамматики японского языка.

 

 

· Побуждение:　;

Цель построения предложений данного типа - побудить к действию, которое должно быть совершено автором высказывания или читателем. Побудительные предложения целесообразно классифицировать на две группы — повелительные и пригласительные предложения.

 

Повелительные предложения:

Самым распространенным способом повеления является структура, со­стоящая из глагольной формы на TE+KUDASAI. Это вежливая форма пове­ления, эквивалентная просьбе, которая особенно широкое распространение получила о различного рода учебных пособиях, инструкциях по эксплуатации всевозможных устройств, каталогах и других видах письменной речи.

Нейтральная наиболее приемлемая форма перевода таких структур в со­ответствии с тем, что употребляется в аналогичной литературе на русском языке 一 «запишите», «сделайте» и т. п., хотя, строго говоря, эти слова должны употребляться с предшествующим «пожалуйста». Как вариант перевода в этих случаях допустимо употребление соответствующих глаго­лов с оттенком долженствования — «следует сделать», «следует записать» и т. п., как это тоже имеет место в практике русского языка.

Естественно, такая структура используется и в разговорной речи. Более того, KUDASAI употребляется самостоятельно в своём основном значении. В некоторых случаях, например, в инструкциях по приему лекарствен­ных препаратов, в разделах, где описывается «способ применения»— используется сочетание KUDASAI со второй основой глагола, а также сочетание KUDASAI непосредственно с иероглифической частью смыслового глагола.

Второй способ повеления образуется для первого спряжения с помощью четвертой основы глагола на Е. Иногда к Е -основе глагола добавляется короткое YO. То есть повелительная форма от глагола KAKU (писать) может иметь вид КАКЕ и KAKEYO, хотя YO можно рассматривать как отдельную эмоциональ­ную частицу.

У глаголов второго спряжения повелительная форма образуется посредством прибавления короткого YO или RO ко второй основе:

MIRU (смотреть) —► MIYO = MIRO (смотри!)

Весьма распространенный неправильный глагол SURU также имеет две эквивалентные повелительные формы: SEYO, SHIRO:

 

В различного рода монографиях, учебных пособиях и т.п., в частности, разделах MONDAI (задачи) и RENSHU: (упражнения), достаточно широко используется повелительная форма глагола, которая образуется путем присоединения повелительной формы NASAI от вежливостного глагола NASARU (делать) ко второй основе смыслового глагола.

Повелительная форма IRASSHAI от вежливого глагола IRASSHARU (заходите, приходите) получила распространение как имеющая самостоятельное потребление вежливостная форма.

Отрицательное повеление (запрет) образуется путём присоединения к словарной форме глагола служебной частицы NA.

 

· Приглашение:　;

Вежливая форма приглашения или призыва к собеседнику или читателю совершить какое-либо совместное действие реализуется через вероятност­ное будущее время глагола. Эта глагольная форма образуется путем замены окончания U словарной формы глагола на окончание О: в глаголах перво­го спряжения (это, в основном, глаголы, у которых перед окончанием U стоит одна из согласных К, G, S, Т, N, В, R или одна из гласных А, О, U). В глаголах второго спряжения (это, в основном, глаголы на RU с пред­шествующей гласной I или Е) пригласительная форма образуется заменой окончания U длинной YO:. Например:

Неправильный глагол SURU имеет пригласительную формулу SHO:, которая при самостоятельном употреблении этого глагола читается как SHIYO:, однако, если SURU выступает как глагольный формант, она читается как SHO:.

При переводе на русский язык пригласительная форма, весьма широко используемая в научных статьях, монографиях и т. п., в письменной речи представляется в виде, сочетающем в себе приглашение и будущее время: kangaeyo: = рассмотрим, shimeso: = покажем и т. п. Как вариант перевода вполне допускается использование в русском языке будущего времени в чистом виде: будем рассматривать, описывать и т. п.

Близкими к значению приглашения к совместному действию можно считать структуру с глагольной формой на TE+MIRU, придающую смысло­вому глаголу оттенок «попытаемся сделать...», а также форму на ТО SURU (будем считать, что).

 

· Возможность: 　;

Данная категория модальности охватывает достаточно широкий спектр авторских оценок отношений высказывания и действительности. Здесь и мыслимая и реальная возможность совершения действия, фактическая или умственная способность, умение как субъективные факторы. С другой сто­роны, это позволение, разрешение или запрет, объективная (не зависящая от деятеля) возможность или невозможность совершения действий. И хотя существует достаточно богатый арсенал средств выражения, представляющих точку зрения автора высказывания на степень осуществления действия ли состояния, обозначенного сказуемым, многие из них достаточно трудно однозначно дифференцировать по формальным признакам в такой мере, например, как английские might (мог бы) и can (могу).

Пожалуй, самым распространенным, особенно в письменной речи, способом для выражения общего случая возможности — невозможности совершения действия или состояния является использование устойчивых грамматических конструкций по следующей схеме:

 

 

Логически к этой схеме следует отнести и способ, согласно которому формант возможности-невозможности совершения действия DEKIRU DEKINAI) присоединяют непосредственно к основе глагола, которая, Kакправило, представлена в иероглифической форме, а сам этот формант — в виде знаков хираганы.

Возможность 一 невозможность совершить действие у глаголов первого спряжения может быть реализована с помощью специальной глагольной формы — потенциального залога, образуемого путем присоединения суффикса RU к четвертой основе глагола: toku = решать; tokeru = можно решить. Страдательный залог также может иметь значение возможности совершения действия.

Глагол KAMAU (беспокоиться) в отрицательной форме KAMAWANAI (KAMAIMASEN) вместе с формой на ТЕ (МО) смыслового глагола передает значение «можно; нет никаких проблем и т. п.».

Заключая этот раздел, нельзя не отметить эквивалентности самых различных способов передачи данной категории модальности в переводе на русский язык. При этом теоретически модальность в переводе может передаваться теми же средствами, какими она выражена в подлиннике, или другими средствами, или же вовсе не находить соответствующего формального выражения. Во многих случаях формальные соответствия, строго говоря, можно и не установить, однако в любой ситуации только контекст позволит принять правильное решение.

 

· Долженствование:

Абсолютное большинство классических способов выражения должен­ствования построены по одному принципу, согласно которому строится синтетическая структура из двух частей. Первая составляющая этой струк­туры, присоединяемая к первой основе глагола или второй основе при­лагательного, при всем многообразии форм ее выражения в общем имеет значение если. В случае, когда этот компонент выражает отрицательное если, он имеет вид глаголов в форме, заканчивающейся на: