САНТА-ХРЯКУС 5 страница

Дерни не испытывал ненависти к Ронни. Он слишком его боялся. Поэтому очень хотел стать его другом. О, как он об этом мечтал. Ведь в таком случае, возможно — всего-навсего «возможно»! — он будет реже получать по шее и нормально съедать свой завтрак, а не выбрасывать его в отхожее место. Причем день считался удачным, если в отхожем месте оказывался завтрак, а не сам Дерни.

Ну а потом, несмотря на все усилия Ронни, Дерни повзрослел и поступил в Университет. Периодически мать посвящала его в подробности карьеры Ронни (как и многие матери, она полагала, что мальчики были добрыми друзьями, раз вместе учились в школе). Ронни Дженкс женился на девушке по имени Энджи[12]и теперь заведовал фруктовой лавкой. По мнению Дерни, наказание явно не соответствовало преступлению.

Банджо даже дышал похоже (дыхание ведь очень сложный процесс, интеллектуальный и требующий значительных умственных ресурсов). У Ронни всегда была заложена одна ноздря и постоянно открыт рот. Он выглядел так, словно питался невидимым планктоном.

Дерни попробовал сосредоточиться на выполнении работы и не замечать прерывистого бульканья за спиной. Изменение тональности заставило его поднять голову.

— Поразительно, — изумленно промолвил Чайчай. — Как легко у тебя все получается.

Нервно улыбнувшись, Дерни откинулся на спинку стула.

— Гм… думаю, теперь все в порядке, — сказал он. — Просто кое-что нарушилось, когда мы складывали… — Он никак не мог заставить себя произнести это слово, старался даже не смотреть в сторону кучи. А звуки, какие были звуки! — Ну, их…

— И нам больше не придется повторять заклинание? — спросил Чайчай.

— Нет, теперь оно будет действовать вечно. Чем проще заклинание, тем лучше. Это даже не заклинание, а некое изменение, которое происходит при помощи… При помощи…

Он проглотил застрявший в горле комок.

— Гм, я тут подумал… — снова начал он. — Раз я тут больше не нужен… Гм…

— У господина Брауна возникли сложности с замками на верхнем этаже, — перебил его Чайчай. — Помнишь, нам не удалось открыть дверь? Ты ведь наверняка захочешь помочь ему.

Дерни побледнел.

— Но я же не взломщик…

— Похоже, замки волшебные.

«Я не слишком-то хорошо управляюсь с волшебными замками», — хотел было возразить Дерни, но прикусил язык. Он уже понял: если Чайчай хочет, чтобы ты что-то сделал, а ты этого не умеешь — наилучшим (и единственным) выходом будет как можно скорее обрести недостающие умения. Дерни не был дураком. Он видел, как окружающие реагируют на указания Чайчая, а эти окружающие занимались таким вещами, которые Дерни только снились[13].

Увидев спускающегося по лестнице Среднего Дэйва, Дерни даже обрадовался. Это многое говорит о воздействии взгляда Чайчая, если человек чувствует облегчение при виде такого громилы, как Средний Дэйв.

— Мы обнаружили еще одного стражника, сэр. На шестом этаже. Он там прятался.

Чайчай быстро встал.

— Ну надо же. Надеюсь, он не пытался геройствовать?

— О нет, он перепуган до чертиков. Отпустим его?

— Отпустим? — переспросил Чайчай. — В этом что-то есть. Можно, к примеру, попросить Банджо отпустить его, высунув из окна повыше. Я сейчас поднимусь. Идем, господин Волшебник.

Дерни неохотно последовал за Чайчаем вверх по лестнице.

Башня («Если вообще можно назвать данное строение башней», — думал Дерни, привыкший к странной архитектуре Незримого Университета, которая сейчас казалась очень даже нормальной) представляла собой полую трубу. Не менее четырех спиральных лестниц вели наверх, перекрещиваясь на площадках и иногда проходя одна сквозь другую в нарушение всех признанных законов физики. Любой выпускник Незримого Университета лишь пожал бы плечами, но Дерни до выпуска было еще очень далеко. Также взгляд привлекало полное отсутствие теней. На тени, как правило, не обращаешь внимания — на то, как они очерчивают предметы, придают текстуру миру, — пока они вдруг не пропадают. Белый мрамор (да, предположим, что это мрамор), казалось, светился изнутри. Даже если лучи странного солнца и пробивались сквозь окна, то вместо настоящих, честных теней появлялись лишь едва различимые серые пятна. Казалось, башня всеми путями избегала темноты.

Это было страшно. Хотя присутствовал еще целый ряд неприятных моментов — например, когда ты, миновав сложную площадку, шел вверх, на самом деле шагая вниз по обратной стороне лестницы, а далекий пол, вдруг оказавшись у тебя над головой, становился потолком. Когда происходило нечто подобное, все закрывали глаза. Все, кроме Чайчая. Чайчай, напротив, прыгал через ступени и смеялся, как ребенок, заполучивший новую игрушку.

Наконец они поднялись на верхнюю площадку и вошли в коридор. «Предприниматели» толпились у закрытой двери.

— Он там забаррикадировался, — сообщил Сетка.

Чайчай постучал в дверь.

— Эй, там! — крикнул он. — Выходи. Даю слово, что тебе ничего не будет.

— Не выйду!

Чайчай сделал пару шагов назад.

— Банджо, вышибай дверь.

Банджо неуклюже вышел вперед. Пару сильных пинков дверь выдержала, но потом с треском распахнулась.

Стражник прятался за перевернутым шкафом. Увидев Чайчая, он сжался от страха.

— Что вы здесь делаете? — крикнул он. — Кто вы такие?

— А, спасибо, что поинтересовался. Я — твой самый страшный кошмар! — радостно произнес Чайчай.

Стражник задрожал.

— Это… тот, что с гигантским кочаном капусты и размахивающий такой ножастой штуковиной?

— Что-что? — не понял Чайчай.

— Или тот, в котором я падаю, но внизу оказывается не земля, а…

— Нет, на самом деле я… — Стражник вдруг побледнел.

— Неужели тот, в котором кругом, ну, одна грязь, а потом внезапно все становится синим и…

— Нет, я…

— Вот дерьмо, значит, тот, в котором есть дверь, а за дверью нет пола, а когти…

— Нет, — перебил Чайчай. — И не этот. — Он выхватил из рукава кинжал. — Я тот, в котором вдруг из ниоткуда появляется человек и убивает тебя.

Стражник с облегчением улыбнулся.

— Ах, этот… Ну, это ерун…

Рука Чайчая резко выстрелила вперед, и стражник обмяк. А потом, как и все остальные, растворился в воздухе.

— Думаю, я совершил акт милосердия, — сказал Чайчай. — Ведь уже почти страшдество.

 

Смерть, поправляя под балахоном подушку, стоял на ковре детской комнаты…

Это был старый ковер. Вещи попадали в детскую, совершив полный тур по другим комнатам дома. Очень давно кто-то нашил на основание из мешковины яркие тряпочки, придав ковру вид растафарианского дикобраза, из которого выпустили воздух. Среди тряпочек нашли себе убежище старые сухарики, обломки игрушек и пыль, которую можно было бы вывозить мешками. За свою долгую жизнь ковер-дикобраз повидал немало. И эта самая жизнь его изрядно потоптала.

Сейчас на ковер упал комок грязного, начинавшего таять снега.

Сьюзен побагровела от гнева.

— Я не понимаю почему! — воскликнула она, обходя фигуру. — Это же страшдество! Праздник! Он должен быть веселым, с омелой, остролистом и всем прочим! Это время, когда люди хотят чувствовать себя хорошо и наедаться до отвала! Время, когда люди встречаются со своими родными и…

Она вдруг замолчала, не закончив фразу.

— Ну, то есть в это время люди действительно становятся людьми! — выпалила она. — И на этом празднике они не хотят видеть… какой-то скелет! С фальшивой бородой и подушкой под балахоном! Почему?

Смерть явно нервничал.

— ГМ, АЛЬБЕРТ СКАЗАЛ, ВСЕ ЭТО ПОМОЖЕТ МНЕ ПРОНИКНУТЬСЯ ДУХОМ СТРАШДЕСТВА. Э… ПРИВЕТ, СЬЮЗЕН…

Что-то глухо чавкнуло.

Сьюзен резко развернулась. Честно говоря, она была очень даже признательна за то, что звук отвлек ее внимание.

— Не думай, что я не слышу! Это — виноград, понял? А рядом — мандарины! А ну, вылазь из вазы с фруктами!

— Даже птицы питают надежды… — обиженно произнес ворон, спрыгивая на стол.

— А ты оставь в покое орехи! Они предназначены на завтра!

— ПИШК, — ответил Смерть Крыс, торопливо проглатывая орех.

Сьюзен снова повернулась к Смерти. Искусственный живот Санта-Хрякуса упорно норовил сползти к коленям.

— Это хороший дом, — сказала она. — У меня хорошая работа. Она реальна и связана с нормальными людьми. И я хочу жить реальной жизнью, в которой происходят нормальные события! И вдруг в город приехал старый цирк. Только посмотрите на себя. Весь вечер на арене! Понятия не имею,что происходит, но вы все можете убираться. Это моя жизнь. А не ваша. И я не хочу…

Послышалось приглушенное проклятие, и из каминной трубы вывалилась тощая старческая фигура.

— Та-да! — возвестила она.

— Какое счастье! — зло выпалила Сьюзен. — А вот и эльф Альберт! Так-так-так! Заходи, заходи, где ж ты задержался? Еще немножко, и места для настоящего Санта-Хрякуса совсем не останется.

— ОН НЕ ПРИДЕТ, — сказал Смерть. Подушка упала на ковер.

— О, и почему же? И Твила, и Гавейн написали ему по письму, — сказал Сьюзен. — В конце концов, есть правила…

— ДА. ПРАВИЛА ЕСТЬ. И ТВОИ ВОСПИТАННИКИ ВКЛЮЧЕНЫ В СПИСОК. Я ПРОВЕРЯЛ.

Альберт сдернул с головы шапку и тыльной стороной ладони вытер черные от сажи губы.

— Я свидетель, проверял. Дважды, — подтвердил он. — Промочить горло ничего не найдется?

— Ну а вы-то все что здесь делаете? — гневно вопросила Сьюзен. — И эти ваши костюмчики… Должна вас расстроить: не смешно.

— ДЕЛО В ТОМ, ЧТО САНТА-ХРЯКУС… СЕЙЧАС ОТСУТСТВУЕТ.

— Отсутствует? В самое страшдество?

— ДА.

— Но почему?

— ОН… КАК БЫ ТЕБЕ СКАЗАТЬ… ПОЖАЛУЙ, В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ НЕТ ПОДХОДЯЩЕГО ПОНЯТИЯ… БЛИЖЕ ВСЕГО БУДЕТ… УМЕР. ДА. САНТА-ХРЯКУС МЕРТВ.

 

Сьюзен никогда не вешала чулки на камин. Никогда не искала яичек, что якобы несет мясленичная утка. Никогда не клала зуб под подушку, ожидая, что ночью к ней явится фея-дантист.

Она поступала так вовсе не потому, что ее родители не верили в подобные вещи. Им не нужно было в это верить. Они знали: все эти создания существуют на самом деле. И считали, что лучше б их не было.

Однако подарки Сьюзен получала всегда — и на каждом из них была этикетка с именем дарителя. На мясленицу ей дарили мясленое сладкое яичко. За каждый выпавший молочный зуб отец расплачивался с ней долларом[14]. Все было честно, без обмана.

Сейчас-то она понимала: таким образом родители пытались ее защитить. Но тогда Сьюзен даже не подозревала, что отец ее был учеником Смерти, а мать — приемной дочерью. Сьюзен смутно припоминала, как пару раз они ездили в гости к какому-то очень заботливому и странно худому господину. А потом визиты резко прекратились. А много позже она опять встретилась со своим так называемым дедушкой. Как выяснилось, он не такой уж плохой, у него были и хорошие стороны тоже, но почему же родители проявили подобную бесчувственность и…

Лишь теперь она осознала подлинную причину их поступков. Генетика — это ведь не только червячки-спиральки.

Она, если действительно хотела этого, могла ходить сквозь стены. Ее слова могли становиться действием, ее голос способен был проникать в души людей и дергать там за нужные рычажки. А ее волосы…

Раньше ее волосы были просто растрепанными, вели себя как хотели, но в возрасте семнадцати лет Сьюзен вдруг обнаружила, что они могут по собственному желанию укладываться в ту или иную прическу.

Это стоило ей потери нескольких молодых людей. Волосы, вдруг решившие уложиться по-новому, пряди, сворачивающиеся клубочком, как котята, — такое способно охладить даже самый жаркий пыл.

Впрочем, определенный прогресс был налицо. Сейчас целых несколько дней подряд она могла чувствовать себя настоящим, нормальным человеком.

Но жизнь — коварная штука: вечно подбрасывает нам всякие сюрпризы. Ты выходишь в мир, упорно работаешь над собой, добиваешься успеха, а потом появляется какой-нибудь нежелательный старый родственник.

 

Гномик, сопя и потея, вылез из очередной канализационной трубы, потуже натянул котелок на уши, швырнул мешок в сугроб и сам прыгнул туда же.

— Отличненько, — буркнул он. — Почти уже на месте. Ну, он у меня попрыгает…

Гномик достал из кармана скомканный лист бумаги и внимательно его изучил. Потом посмотрел на старика, над чем-то тихо трудящегося возле дома по соседству.

Старик стоял у окна и что-то сосредоточенно рисовал на стекле.

Гномик, заинтересовавшись, подошел поближе и окинул работу критическим взглядом.

— Но почему именно папоротник? — спросил он некоторое время спустя. — Красиво, спору нет, однако лично я не дал бы и пенса за какой-то там папоротник.

Фигура с кистью в руке обернулась.

— А мне папоротник нравится, — холодно ответил Дед Мороз.

— Ну а людям, знаешь ли, нравится нечто другое. Печальные большеглазые младенцы, выглядывающие из сапога котята, симпатичненькие щенята…

— Я специализируюсь на папоротниках.

— …Подсолнухи в вазе, красивые морские пейзажи…

— И папоротники.

— А вот тебе ситуация. Какому-нибудь священнослужителю понадобилось расписать купол собора всякими богами и ангелами — что ты будешь делать?

— Он сможет получить сколько угодно богов и ангелов при условии…

— …Что они будут похожи на папоротники?

— Меня крайне возмущает обвинение в том, что я зациклился на папоротниках, — сказал Дед Мороз. — А песчаные узоры? У меня они получаются ничуть не хуже.

— Но на что вот это похоже?

— Да, признаю: непосвященному зрителю данное полотно может показаться чересчур папоротниковидным. — Дед Мороз вдруг подозрительно сощурился: — Кстати, а ты кто такой?

Гномик быстро сделал шаг назад.

— На зубную фею ты не похож… Я частенько встречаю их в это время. Очень милые девушки.

— Нет, нет, только не зубы, — пробормотал гномик, прижимая к себе мешок.

— Тогда кто ты такой? — Гномик сказал.

— Правда? — удивился Дед Мороз. — А я думал, это, ну, само собой случается…

— Если уж на то пошло, — огрызнулся гномик, — я тоже думал, что узоры на стекле сами собой случаются. Что-то, вижу, ты не перетруждаешься. Наверное, любишь допоздна поваляться в постели?

— Я вообще не сплю, — отрезал Дед Мороз ледяным голосом и отвернулся. — А теперь прошу меня извинить. Мне предстоит расписать еще много окон. Папоротники рисовать очень трудно. Нужна твердая рука.

 

— Что значит — мертв? — изумилась Сьюзен. — Как может умереть Санта-Хрякус? Разве он не вроде тебя? Он же…

— АНТРОПОМОРФИЧЕСКАЯ СУЩНОСТЬ. ДА. ОН СТАЛ ТАКИМ. ВОПЛОЩЕННЫЙ ДУХ СТРАШДЕСТВА.

— Но… как? Как можно убить Санта-Хрякуса? Отравить бокал с хересом? Установить в каминной трубе острые пики?

— СУЩЕСТВУЮТ… БОЛЕЕ ХИТРОУМНЫЕ СПОСОБЫ.

— Кхе-кхе-кхе, — громко покашлял Альберт, напоминая о своем существовании. — Проклятая сажа. В горле от нее совсем пересохло.

— И ты занял его место? — спросила Сьюзен, не обращая внимания на Альберта. — Совсем с ума сошел на старости лет?

Смерть ухитрился принять обиженный вид.

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — объявил Альберт, направляясь к выходу из детской.

Сьюзен быстренько загородила ему дорогу.

— Между прочим, а ты что здесь делаешь? — осведомилась она, обрадовавшись возможности переменить тему. — Я думала, ты умрешь, если вернешься в обычный мир!

— НО НАС НЕТ В ЭТОМ МИРЕ, — откликнулся Смерть. — МЫ НАХОДИМСЯ В ОСОБОЙ КОНГРУЭНТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ, СПЕЦИАЛЬНО СОЗДАННОЙ ДЛЯ САНТА-ХРЯКУСА. ОБЫЧНЫЕ ЗАКОНЫ ТУТ НЕ ДЕЙСТВУЮТ. ИНАЧЕ КАК ОБЛЕТИШЬ ВЕСЬ МИР ЗА ОДНУ НОЧЬ?

— Вот именно, — с видом знатока подтвердил Альберт. — А я — один из маленьких помощников Санта-Хрякуса. Официальная должность. У меня даже зеленая остроконечная шапочка имеется.

Тут он наконец заметил оставленные детьми бокал хереса и пару репок и быстренько переместился к столу.

Сьюзен была шокирована. Только два дня назад она водила детей в грот Санта-Хрякуса, обустроенный по случаю страшдества в Гостевых рядах. Конечно, там был не настоящий Санта-Хрякус, но актер очень талантливо исполнял его роль. А еще несколько актеров нарядились эльфами и гномами, маленькими помощниками Деда Кабана. Сразу на выходе из магазина устроил небольшой пикет Комитет «Гномы на высоте»[15].

Ни один из тамошних эльфов не походил на Альберта. А если бы таковые там имелись, люди входили бы в грот только с оружием в руках.

— В этом году ты вела себя хорошо? — осведомился Альберт, сплевывая в камин.

Сьюзен молча уставилась на него. Смерть наклонился к ней, и она посмотрела в синие огоньки, горящие далеко в его глазницах.

— У ТЕБЯ ТОЧНО ВСЕ В ПОРЯДКЕ?

— Да.

— ТЫ УВЕРЕНА В СВОИХ СИЛАХ? ПО-ПРЕЖНЕМУ ХОЧЕШЬ ВСЕГО ДОБИТЬСЯ САМА?

— Да!

— ХОРОШО. АЛЬБЕРТ, НАМ НЕЛЬЗЯ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ. ПОЛОЖИМ ИГРУШКИ В ЧУЛКИ И ОТПРАВИМСЯ ДАЛЬШЕ.

В руке Смерти появилась пара писем.

— КСТАТИ, ДЕВОЧКУ В САМОМ ДЕЛЕ ЗОВУТ ТВИЛОЙ?

— Боюсь, что да, но почему…

— А МАЛЬЧИКА — ГАВЕЙНОМ?

— Да. Но послушай, как…

— ПОЧЕМУ ГАВЕЙНОМ?

— Ну, это… хорошее, сильное имя для настоящего воина…

— ПРИДУМАЮТ ЖЕ. НЕКОТОРЫЕ ЛЮДИ САМИ НАПРАШИВАЮТСЯ НА НЕПРИЯТНОСТИ. ГМ, ПОСМОТРИМ… ДЕВОЧКА НАПИСАЛА ПИСЬМО ЗЕЛЕНЫМ КАРАНДАШОМ НА РОЗОВОЙ БУМАГЕ. И В УГЛУ НАРИСОВАЛА МЫШКУ. В ПЛАТЬЕ.

— Это специально, чтобы Санта-Хрякус подумал, что она очень милая девочка. И все ошибки тоже были сделаны специально. Но послушай, почему ты…

— ОНА ПИШЕТ, ЧТО ЕЙ ПЯТЬ ЛЕТ.

— По возрасту — да, а по циничности — все тридцать пять. Но почему именно ты…

— И ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕРИТ В САНТА-ХРЯКУСА?

— Ради куклы она готова поверить в кого угодно. Послушай, может, ты наконец объяснишь, почему ты вдруг…

Смерть повесил чулки обратно на камин.

— НАМ ПОРА. ДОБОРОГО ТЕБЕ СТРАШДЕСТВА. Э… АХ, ДА! ХО. ХО. ХО.

— Хороший херес, — заметил Альберт, вытирая губы.

Ярость возобладала над любопытством, положила его на обе лопатки и взгромоздилась сверху. У любопытства просто не было шансов.

— Глазам своим не верю! — воскликнула Сьюзен. — Ты на самом деле пьешь то, что на самом деле детишки оставляют для Санта-Хрякуса? В самом деле!

— А почему нет? Ему теперь не до того. Там, где он сейчас находится, где бы это ни было. А чего добру пропадать?

— И сколько же таких бокалов ты выпил, позволь спросить?

— Не знаю, не считал, — весело откликнулся Альберт.

— ОДИН МИЛЛИОН ВОСЕМЬСОТ ТЫСЯЧ СЕМЬСОТ ШЕСТЬ, — сказал Смерть. — И СЪЕЛ восемьдесят шесть тысяч триста деВЯТНАДЦАТЬ ПИРОГОВ СО СВИНИНОЙ. И ОДНУ РЕПКУ.

— Случайно перепутал с пирогом, — начал оправдываться Альберт. — Честно говоря, спустя определенное количество вкуса уже не чувству, ешь.

— И как только ты не лопнул?

— Я всегда отличался хорошим пищеварением.

— ДЛЯ САНТА-ХРЯКУСА ВСЕ ПИРОГИ СО СВИНИНОЙ — ОДИН ПИРОГ СО СВИНИНОЙ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ТОГО, ЧТО ПОХОЖ НА РЕПКУ. ПОШЛИ, АЛЬБЕРТ. МЫ ОТНИМАЕМ У СЬЮЗЕН ВРЕМЯ.

— Но почему ты этим занимаешься?! — закричала Сьюзен.

— ИЗВИНИ, НЕ МОГУ СКАЗАТЬ. И ВООБЩЕ, ЗАБУДЬ, ЧТО ВИДЕЛА МЕНЯ. ЭТО ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ.

— Не касается? Ничего себе!..

— АЛЬБЕРТ, ПОЙДЕМ…

— Спокойной ночи, — попрощался Альберт. Раздался бой часов, по-прежнему показывающих полшестого.

И они ушли.

 

Сани мчались по небу.

— Знаешь ли, она ведь не отступится, — сказал Альберт. — Обязательно постарается выяснить, что происходит.

— НЕУЖЕЛИ?

— Особенно после того, как ей велели обо всем забыть.

— ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК ДУМАЕШЬ?

— Да, — ответил Альберт.

— ПРОКЛЯТЬЕ. СКОЛЬКО МНЕ ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ УЗНАТЬ О ЛЮДЯХ, ПРАВДА?

— О… не знаю, — протянул Альберт.

— ПРОИСХОДЯЩЕЕ КАСАЕТСЯ ТОЛЬКО НАС, И НИКОГО ДРУГОГО. ИМЕННО ПОЭТОМУ, НАСКОЛЬКО ТЫ ПОМНИШЬ, Я СТРОГО-НАСТРОГО ЗАПРЕТИЛ ЕЙ ВМЕШИВАТЬСЯ.

— Э-э… ага.

— И ВООБЩЕ, СУЩЕСТВУЮТ ПРАВИЛА.

— Но эти серые паскудники, как ты сам выразился, первыми их нарушили.

— ДА, ОДНАКО Я НЕ МОГУ ПРОСТО ВЗМАХНУТЬ ВОЛШЕБНОЙ ПАЛОЧКОЙ И ВСЕ ИСПРАВИТЬ. ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК, ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ. — Некоторое время Смерть молча смотрел вперед, а потом пожал плечами: — У НАС ДЕЛ НЕВПРОВОРОТ. ОБЕЩАНИЯ НУЖНО ВЫПОЛНЯТЬ.

— Ну, ночь еще молода, — сказал Альберт, откидываясь на мешки.

— НОЧЬ СТАРА. НОЧЬ ВСЕГДА СТАРА. — Свиньи неслись галопом.

— Нет, не всегда.

— НЕ ПОНЯЛ?

— Ночь не старее дня, хозяин. Это ведь очевидно — должен быть день, чтобы все поняли, что такое ночь.

— НО ТАК ЭФФЕКТНЕЕ ЗВУЧИТ.

— Согласен.

 

Сьюзен стояла у камина.

Не то чтобы она недолюбливала Смерть. Смерть в качестве личности, а не последнего занавеса жизни ей даже нравился. Некоторым странным образом.

И все равно…

Мысль о том, что Мрачный Жнец заполняет в страшдество чулки, не укладывалась в голове, как ни старайся. С таким же успехом можно было бы представить себе старикашку Лихо, замещающего зубную фею. О да… Лихо… Кариесов не оберешься…

Однако, если честно, каким же все-таки извращенным сознанием надо обладать, чтобы по ночам лазать по детским спаленкам?

Конечно, к Санта-Хрякусу это не относилось, но…

Со стороны страшдественского дерева послышался звон.

Ворон осторожно пятился от осколков стеклянного шарика.

— Извини, — промямлил он. — Видовая реакция. Понимаешь… круглое, блестящее… нельзя не клюнуть.

— Эти шоколадные монетки были повешены для детишек!

— ПИСК? — уточнил Смерть Крыс, отступая от блестящих кругляшков.

— Почему он это делает?

— ПИСК.

— Ты тоже не знаешь?

— ПИСК.

— Случилась какая-нибудь беда? Он что-то сделал с настоящим Санта-Хрякусом?

— ПИСК.

— Почему он не хочет говорить?

— ПИСК.

— Спасибо. Ты очень мне помог.

Что-то затрещало. Она резко повернулась и увидела, как ворон сдирает с одного из пакетов красную обертку.

— Немедленно прекрати! — Ворон виновато покосился на нее.

— Я только чуточку, кусочек… — сказал он. — Никто и не заметит.

— На что она тебе сдалась?

— Нас привлекают яркие цвета. Автоматическая реакция.

— Яркие цвета привлекают галок!

— Вот проклятье. Правда?

— ПИСК, — подтвердил Смерть Крыс.

— О, да ты, я вижу, еще и орнитолог! — огрызнулся ворон.

Сьюзен села и вытянула руку.

Смерть Крыс вспрыгнул ей на ладонь. Она почувствовала, как его коготки, похожие на крошечные булавки, вонзаются в кожу.

Все это очень походило на какую-нибудь прелюдию к совместному дуэту прелестной героини и Синей птицы.

Почти походило.

По крайней мере некоторыми мотивами. Но на данное представление дети до шестнадцати не допускались.

— У него что-то с головой?

— ПИСК, — пожала плечами крыса.

— Но такое ведь могло случиться. Он очень старый, видел немало всяких неприятных вещей…

— ПИСК.

— Все беды мира, — перевел ворон.

— Я поняла, — сказала Сьюзен.

Такой способностью она тоже обладала. Она не понимала, что именно говорит крыса, но общий смысл улавливала.

— Случилось что-то очень плохое и он не хочет мне говорить? — спросила Сьюзен.

Это предположение еще больше разозлило ее.

— И Альберт тоже тут как тут, — добавила она. «Тысячи, миллионы лет заниматься одной и той же работой… — подумала Сьюзен. — Причем не самой приятной. Не всегда в мир иной уходят милые старички и старушки. И не всегда от старости. Тут всякий сломается…»

Однако кто-то же должен это делать. Сьюзен сразу вспомнилась бабушка Твилы и Гавейна. Однажды она вдруг заявила, что на самом деле является императрицей Крулла, и с тех пор наотрез отказывалась носить какую-либо одежду.

Сьюзен была достаточно умна, чтобы понимать: фраза «кто-то должен это делать» ничего не значит. Люди, произносящие ее, как правило, никогда не добавляют: «…И этот кто-то — я». Однако сидеть сложа руки тоже нельзя. И особого выбора нет. Не то что особого — вообще никакого. Есть только Сьюзен.

Бабушка Твилы и Гавейна сейчас обитала в частной щеботанской лечебнице на берегу моря. В данном случае этот вариант даже не рассматривался. Все прочие пациенты разбежались бы.

Сьюзен сосредоточилась — к этому у нее тоже был талант. Она даже удивлялась: и почему все остальные считают это таким сложным? Закрыв глаза, Сьюзен вытянула перед собой руки ладонями вниз, расставила пальцы и начала опускать руки.

Не успела она их совсем опустить, как часы перестали тикать. Последний удар растянулся надолго, в точности как предсмертный хрип.

Время остановилось.

Однако момент продолжал длиться.

В детстве Сьюзен пару раз навещала дедушку, гостила у него по нескольку дней и все равно возвращалась домой в тот же день, когда и уехала, — согласно настенному календарю. Это всегда ставило ее в тупик, она задавала вопросы, но ответов не получала.

Это было тогда. А сейчас Сьюзен знала — хотя ни одно из человеческих существ не смогло бы разделить с ней это знание. Просто… иногда, как-то, где-то, вдруг, часы переставали иметь значение.

Каждый рациональный миг разделяют миллиарды мигов иррациональных. Где-то вне времени едет в своих санях Санта-Хрякус, зубная фея поднимается по лестнице, Дед Мороз рисует свои узоры, а мясленичная утка откладывает шоколадные яички. В бесконечном пространстве между неуклюжими секундами Смерть двигался как ведьма, танцующая меж каплями дождя.

Люди могли бы… Нет, жить здесь люди не могли бы. Как ни разбавляй вино водой, хоть целую ванну налей — получишь лишь больше жидкости, но количество вина останется прежним. И резинка остается прежней, как ее ни растягивай.

Впрочем, люди могли бы здесь существовать.

Тут никогда не было слишком холодно, хотя воздух покалывал словно в ясный зимний день. Чисто по привычке Сьюзен достала из шкафа пальто.

— ПИСК.

— Может, ты вернешься к своим крысам и мышам? Тебя, наверное, заждались.

— Не-а, — ответил за Смерть Крыс ворон, упорно пытающийся сложить когтями красную оберточную бумажку. — Перед страшдеством всегда некоторое затишье. Вот через несколько дней придется побегать. Хомячки всякие, морские свинки… Иногда детишки забывают кормить своих питомцев. Или причиной тому чисто научный интерес: а что у зверьков внутри?

Кстати о детях. Твила и Гавейн — придется их оставить. Но что может с ними случиться? На это просто не будет времени.

Сьюзен поспешно спустилась по лестнице и вышла на улицу.

 

В воздухе парила снежная завесь. И это вовсе не какое-нибудь поэтическое описание. Снежинки в буквальном смысле висели как звезды на небе. Касаясь Сьюзен, они таяли, вспыхивая электрическими искорками.

На улице было много людей, но время закристаллизовало их. Осторожно лавируя между застывшими прохожими, Сьюзен добралась до парка.

Снег совершил то, на что не были способны ни волшебники, ни Городская Стража: очистил Анк-Морпорк. У города не было времени, чтобы снова выпачкаться. Утром он, возможно, будет выглядеть так, словно его засыпали кофейными меренгами, но сейчас улицы, кусты и деревья были белоснежными.

И вокруг царила тишина. Завесь снега закрыла уличные фонари. Чуть углубившись в парк, Сьюзен почувствовала себя так, словно бы оказалась где-то за городом.

Она сунула в рот два пальца и свистнула.

— Знаешь, это можно было бы проделать более торжественно, — сказал ворон, опускаясь на покрытую снегом ветку.

— Закрой клюв.

— Впрочем, ты хорошо свистишь, лучше, чем многие женщины.

— Кажется, я велела кое-кому закрыть клюв. — Они стали ждать.

— Кстати, зачем ты украл кусочек красной обертки с подарка маленькой девочки? — спросила Сьюзен.

— У меня свои планы, — таинственно произнес ворон.

Они снова стали ждать.

«Интересно, — неожиданно для себя подумала Сьюзен, — а что, если у меня ничего не выйдет? Смерть Крыс, наверное, все животики надорвет…» Этот мелкий крысюк умел хихикать язвительнее всех в мире.

Послышался стук копыт, снег расступился, и появилась лошадь.

Обойдя Сьюзен кругом, Бинки остановилась. От ее боков валил густой пар.

Седла не было. С лошади Смерти не упадешь.

«Если я сяду на нее, все начнется сначала. Я окажусь в совсем другом мире. А ведь я так упорно хваталась за этот, настоящий, мир. И вот мне суждено пасть…»

«Но тебе ведь самой этого хочется… не так ли?» — откликнулся внутренний голос.

Не прошло и десяти секунд, как в парке остался только снег.

 

Ворон повернулся к Смерти Крыс.

— Ты, случаем, не знаешь, где можно найти веревочку? Или шнурок какой-нибудь?

— ПИСК.

 

За ней наблюдали.

— Кто она? — спросил один.

— Мы ведь помним, что у Смерти была приемная дочь? Так вот, эта девушка — ее дочь, — сказал один.

— То есть она человек? — спросил один.

— Нечто вроде, — сказал один.

— Ее можно убить? — спросил один.

— О да, — сказал один.

— Ну, тогда все в порядке, — сказал один.

— Э… но мы же не хотим вляпаться из-за этого в неприятности, правда? — спросил один. — Такое не совсем… разрешено. Могут возникнуть вопросы.