Августа 2010 года

Создатели и звёзды отечественного телевидения о себе и своей работе

/Сноска в конце стр.: / Все интервью были взяты в феврале-мае 2009 года.

Поднявшись до «Седьмого неба». Виктор Балашов

 

Виктор Иванович Балашов (р.1924) окончил Молодежную театральную студию при МХАТе. С 1944 года - диктор Всесоюзного радио. С 1947 по 1996 год - диктор Центрального телевидения СССР. Один из первых ведущих программы «Время» и новогодних «Голубых огоньков». Именно он в апреле 1961-го объявил миру о полете Гагарина. И он же, вместо заболевшего генсека Брежнева, напутствовал космонавтов советско-американской станции «Союз-Аполлон». Вел телепередачу «Победители» («Клуб фронтовых друзей»).

Ветеран Великой Отечественной войны. Служил в военной разведке, награжден двумя орденами Красной Звезды, орденами «Знак Почета», Отечественной войны и Петра Великого.

Народный артист СССР. Лауреат Государственной премии СССР.

В настоящее время работает на радиостанции «Говорит Москва».

 

- Виктор Иванович, когда и каким образом вы впервые попали на телевидение?

- Сначала я попал на радио. Я думал стать актером. В то же время хотел быть и спортивным тренером, потому что лет с десяти увлекался спортом. Занимался и коньками, и велоспортом, а еще борьбой самбо и в этом виде спорта до войны получил даже звание чемпиона Москвы. Но вернулся с фронта в 1944 году на костылях: ранения в ногу, контузия. Куда деваться? В спорт – дороги нет, на сцену тоже. А молодой, сильный, как говорится, красивый парень… И кто-то из знакомых артистов говорит, что объявлен конкурс дикторов на Всесоюзном радио. И я решил попытать счастья. Но - опоздал на конкурс. Я позвонил на радио, подошел человек, который как раз руководил набором. Выслушав меня, он сказал: «Конкурс закончился, но знаете, дорогой юноша, голос ваш в телефонной трубке звучит неплохо, и говорите вы по-московски правильно (а я москвич в восьмом поколении). Приходите, попробуем!»

Я пришел. В военной форме, в гимнастерке, в отцовских штанах - из довоенного вырос, да тогда и нечего было особо носить. Прошел два тура. А на третий в приемной конкурса сидела комиссия, очень известные люди - артисты МХАТа, Малого театра. Это было серьезно в ту пору, не то что сегодня. Я читал басни Крылова, стихи Лермонтова, Маяковского… И вдруг входит Юрий Борисович Левитан: «Ну, голубчик, прочитай нам «От Советского информбюро». Художественное произведение - это одно, а сухой, официальный материал - совсем другое. Стал думать, как бы выкрутиться. Вспомнил, как читал Левитан, и, набравшись смелости, произнес: «Внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное сообщение ТАСС. От Советского информбюро». И начал читать, как Юрий Борисович читает, а сам думаю: что я делаю? Сижу мокрый, весь в поту. Левитан подходит, берет меня сзади за плечи: «Ну и здорово ты, голубчик, под меня исполнил. Ну, ничего, ничего, мы тебя научим, как самому читать». И я понял, что прошел. Вот так оказался в этой небольшой группе, всего шесть-семь человек, которые были отобраны. Из них работали: Лида Черных, Боря Рябикин, Иван Матвеев…

Очень запоминающимся стал для меня тот момент, когда я впервые подошел к микрофону. В студии Наталья Толстова посадила меня рядом с собой и разрешила мне открыть эфир. Нажимаю рычажок дрожащей рукой, ведь Всесоюзное радио работало на полную мощь, на весь Советский Союз, на весь мир. Это был основной рупор нашей страны… И Толстова произносит вот эти уже привычные, очень нужные, хорошие слова: «Говорит Москва»…

А через некоторое время был объявлен конкурс и на телевидении, и я тоже решил попробовать…

- Какое образование вы к тому времени имели? Где приобретали навыки телевизионной профессии?

- До войны я окончил всего лишь 10 классов и Молодежную театральную студию, организованную при великом русском театре - МХАТе, курс знаменитой Аллы Тарасовой. Преподавали там замечательные артисты. Успел я тогда зацепить кое-что. Совсем молодой парень, но какая-то основа творчества уже была. Я хотел больше знать, больше уметь в области театрального искусства, художественного чтения. Я очень любил наших советских мастеров. Владимир Яхонтов - ставлю его на первое место: удивительный голос, красоты необыкновенной! Большие мастера Дмитрий Журавлев, Всеволод Аксенов, Антон Шварц, Сергей Балашов, мой однофамилец. То были великолепные артисты. Как они передавали звучание великого русского слова! Чехова, Толстого или Маяковского, Блока…Люди ходили на их творческие вечера. Сегодня такого уже нет, к сожалению.

Дикторскому мастерству я учился на радио. Нужно отдать должное педагогу по технике и культуре речи Елизавете Юзвицкой. Она была ученицей Станиславского. Актрисы из нее не получилось, она болела тяжело, работать на сцене не могла, но педагог была, какого найти невозможно! Она даже своему учителю помогала в речи. У него были дефекты, как ни странно, я от нее это узнал, и она ему их исправляла. И вся плеяда дикторов той поры, довоенной и послевоенной - Евгения Гольдина, Николай Дубравин, Юрий Левитан, Елизавета Отъясова, Эммануил Тобиаш, Наталья Толстова - все они учились у нее мастерству.

- Как сложилась ваша телевизионная судьба, каковы ее основные этапы?

- В 1947 году меня приняли на телевидение по конкурсу - нужно же кого-то было принять! Наше телевидение зародилось в 1945 году - это первое послевоенное телевидение в Европе. Но оно было экспериментальным, от настоящего телевидения мы еще были далеки. Было, я бы так назвал, опытное телевидение. Это где-то 1947 - 1948 годы. Поначалу работы было очень мало. Ну что такое - выйти в эфир и сказать, например: «Посмотрите кинофильм «Веселые ребята». Потом выйти в конце и сказать: «Вы смотрели кинофильм «Веселые ребята». Это как-то несерьезно. Никакой информации, никаких передач тогда еще не готовили. Крутили фильмы. А мне надо было работать. Отец погиб на фронте, у мамы еще двое детей, мои брат и сестра, которых надо как-то воспитывать, кормить… Время тяжелое, хотя очень душевное, не такое, как сейчас. Ах, какое было время, какие люди! Какие девушки были!..

- И что вы предприняли?

- Мне предложили во Владивостоке работу на радио, телевидения там еще не было. Давали сразу вторую категорию, в то время как у меня четвертая была (тогда на радио и телевидении были категории: практикант, потом диктор четвертой категории, третьей второй, первой, высшей. И звания - заслуженный и народный. Такую школу нужно было пройти, работой доказать, что ты имеешь право на это!). Кроме второй категории, давали еще северный двойной оклад (за особые условия работы) и плюс 15 гонорарных передач. Представляете, какие условия! В Москве никогда в жизни не получил бы этого, да еще нужно было выдерживать огромную конкуренцию, что-то доказывать. А что доказывать, если ты пока еще малоопытный человек?.. К тому же, романтика манила: море, бухта Золотой Рог! И вообще Дальний Восток - он своеобразный. Не зря Ленин говорил: «Владивосток - город далекий, но нашенский!»

Вещание там было почти как в Москве. Из-за разницы во времени получалось так, что радио работало круглосуточно, как в столице, и материалы шли московские. Для меня был открыт эфир - и я делал репортажи, писал, читал, естественно, и даже пленку монтировал сам. Овладел многими специальностями, был корреспондентом, брал интервью. Работы было много. И я работал, точнее, не работал, а учился! И научился.

А в Москве оставался мой друг, он старше меня лет на 30, - Александр Степанов, диктор Всесоюзного радио. Он ушел с радио и стал главным режиссером телевидения. Он говорил: «Витя, уезжай, тут нечего делать сейчас. А когда настоящее телевидение начнется, я тебя вызову». И действительно вызвал меня телеграммой, и в 1950 году я вернулся в Москву. Хотя настолько привык к этим местам и полюбил Дальний Восток, что уезжать было жалко. Потом, когда уже появился на экране, дальневосточники говорили: «Это наш, он же здесь родился!» - как говорится, свой парень.

- То есть так начался первый этап вашей телевизионной карьеры?

- Да, я вернулся и осторожно, неназойливо, потихонечку начал осваивать наше телевидение. Сначала на внештатной основе - рисковал, но уже сознательно шел на это. Александр Степанов помогал мне, поддерживал... Потом мне предложили работу в штате. Были, конечно, пробные передачи. Ко мне приглядывались, тогда вообще было очень строго.

И пошли письма мешками - такое общественное признание, что ли... Не знаю, пишут ли сейчас письма… Да если и пишут, то их, по-моему, выбрасывают.

Ко мне очень хорошо относились директоры нашей Шаболовской студии: Георгий Иванов - я много с ним работал, Константин Кузаков, прекрасный человек высокой культуры.

Помимо всего, стал еще озвучивать фильмы - документальные, художественные, очень много озвучил французских кинокартин.

- Вы никогда не жалели о том, что уезжали из Москвы?

- Я правильно тогда поступил, что уехал. Я прошел огромную школу, мог смело смотреть в будущее, окреп, можно сказать, стал мастером.

И в Москве я работал над собой по четыре часа в день! Чтобы нормально двигаться даже с ранением, приходил на стадион. Занимался борьбой в партере - не в стойке, а на ковре, для того чтобы тянуть себя, чтобы мышцы и кости работали.

Тренировался читать в любом положении: могу лежа на полу читать или на потолке сидеть! Два часа занимался чтением и два часа уделял голосу по упражнениям, которые мне преподавала еще Елизавета Юзвицкая. Садился на поезд, ехал в Кунцево, в лес, и занимался голосом. Никого нет, акустика прекрасная, воздух чистый - дышать хорошо!

Еще я занимался дыханием по йоге. Это мудрость! Школа великих учителей. Кстати, Елизавета Александровна с моей подачи стала понемногу применять в своем преподавании приемы йоги по дыханию, постановке голоса, чего никто не делал.

Не знаю, как сейчас работают над собой, но я советую: если хотите стать мастерами, надо много работать. Только труд может привести к успеху.

- Работа в какой программе или в каком подразделении решающим образом повлияла на вашу профессиональную судьбу?

- Программ было очень много: «Эстафета новостей», «Время», «Новости», «Московские новости», которые я, кстати, первый начал. Мы на стене репетировали - места не хватало, а проектор был направлен на белую стену. Ну, «Огоньки», конечно, космические передачи... Вел репортажи с заводов, фабрик, из институтов, академий, больниц. Строилась башня телевизионная, я вел оттуда пять или шесть репортажей: башня растет, и я расту, башня выше - и я поднимаюсь, веду репортаж.

Основная передача, которую я любил и отдал ей все, - это «Победители». Когда мы с Германией стали дружить, ей дали другое название - «Клуб фронтовых друзей».

Много было интересной, хорошей работы!

Передачу «Седьмое небо» я вел прямо с телебашни. (Никто никогда уже, наверное, не поднимется туда!) Ее я предложил делать, когда оставались еще старые кадры, которые понимали, чего я хочу. Моим ближайшим помощником стал режиссер Владимир Николаев, мы решили с ним: давай попробуем у начальства телевизионной башни получить разрешение на съемки. Это же совсем отдельная структура. И нам два раза в месяц дали возможность снимать там. Проходили прекрасные телевечера с красивыми людьми - космонавтами, артистами, спортсменами…

В 1996 году передача «Седьмое небо» прекратила свое существование, тогда же закончилась и моя работа на телевидении.

- Каким образом тогда складывались творческие команды, как распределялись роли?

- Работу у микрофона мы начинали с серьезного конкурса. Надо заметить, первые дикторы пришли на телевидение с радио. Та же Ольга Высоцкая… Ольга Дмитриева - и внешне симпатичная, и по-русски очень грамотно говорила… Был четкий отбор, очень строгий, ответственный. На радио нас допускали к микрофону постепенно - в небольших передачках, в объявлениях. Работали с прицелом на будущее, в надежде на то, что позже будем мастерами. Так и сложилось.

Директором в то время - все это происходило на Шаболовке - была Валентина Шароева. И они тоже объявили конкурс, чтобы не только с радио брать мастеров, но и своих воспитывать, формировать свой штат.

Вообще в работе у нас, дикторов, было четкое расписание и были заявки, которые тоже формировались в редакции. На такую-то программу, на определенное задание, нужна, скажем, Анна Шилова, ее характер, ее мастерство.

Балашов нужен, скажем, когда съезд партии идет. Я провел два съезда рабочих и коммунистических партий мира. Сумасшедшая работа: делегаты выступали на своих языках, и я должен был передавать, что они говорят. Помню, приехал функционер Компартии Израиля. Москвич, пожилой хорошенький полустаричок - и тоже говорил на своем языке. Я ему: «Товарищ, вы же по-русски прекрасно говорите, вы москвич, мой земляк, родились здесь!» А он: «Нет, нет, надо говорить на еврейском».

Председатель Комитета радио и телевидения мог дать команду и отправить на какое-то задание. Меня, например, Лапин [Сергей Георгиевич Лапин, председатель Гостелерадио СССР. 1970-1985] вызвал, когда была стыковка нашего «Союза» с американским «Аполлоном». Тогда у нас в центре должен был выступать генсек Брежнев, а в Америке - президент Никсон. Но Брежнев заболел, и вместо него поздравление пришлось читать мне, когда в космосе происходила стыковка. Показывают на экране меня, а потом президента Никсона. Представляете!

С Никсоном я познакомился раньше в Москве, когда он приезжал, выступал у нас на телевидении. Помню, мы на Шаболовке вышли на ступеньки: Георгий Иванов, я, охрана, Никсон стоит… И вдруг он ко мне обращается: «Какая хорошая погода у вас!» Я говорю: «Вы знаете, у нас даже песня хорошая есть». Ему переводят тут же, конечно, - «Подмосковные вечера», - а это как раз вечер был.

- Кто принимал решение о запуске и закрытии телепрограмм? Кто влиял на форму и содержание передач?

- Все решалось достаточно просто. Если появлялась идея, я шел с предложением в редакцию программ к Виктору Осколкову - с передачей, которую, конечно, заранее заявлял. И он ее ставил в сетку, потому что доверял мне. Например, передача «Седьмое небо» - это моя авторская идея.

Конечно, все руководство было в курсе, какие готовились программы, и, если это было стоящим, никто никогда не возражал. Так что влияния на форму и содержание программы не было. В своей программе я все делал сам: был и автором, и ведущим, и артистов приглашал, находил спонсоров - это было сложно. Ту же программу «Седьмое небо» записывали на башне в ресторане, значит, надо было столы накрыть - абсолютно весь процесс организовывал самостоятельно.

- Закрытие какой программы вы восприняли особенно тяжело?

- За 65 лет я провел огромное количество уникальных передач. И среди них самая для меня дорогая - «Победители», потом - «Клуб фронтовых друзей», На эту передачу ко мне в студию приходили ветераны войны - от солдата до маршала. Это была история Великой Отечественной войны в судьбах конкретных людей, которые ковали нашу победу. Такую передачу телевидение должно было беречь так, как никакую другую. Было записано около 100 двух- и трехчасовых передач. Приходили военачальники, командиры частей и соединений, Герои Советского Союза, те, кто сражался на Курской дуге, принимал участие в обороне Сталинграда, освобождал Берлин… Но наступило время, когда на телевидение пришло «новое поколение», и передачу закрыли …

- Какой этап в процессе создания передачи наиболее приятный, интересный?

- Самыми интересными в работе, конечно, были люди. Например, гостей в «Седьмое небо» я всегда подбирал сам. Иду как-то через переход на Охотный ряд и слышу - отличная музыка звучит, народная, и люди стоят. Подхожу - ребята бородатые, в тельняшках, играют на народных музыкальных инструментах. И как играют! Они закончили играть, я подхожу и говорю: «Ребята, спасибо вам!» А они: «О! Виктор Иванович!» Оказалось, это ансамбль «Карусель», они объехали весь мир со своим оркестром. Говорю им: «Я вас приглашу на передачу. Только побрейтесь, ради Бога, и примите нормальный вид!» Они приехали на машинах, с этими огромными инструментами, в великолепных костюмах, шитых золотом.

Это были замечательные творческие встречи на «Седьмом небе».

Главное, всегда быть готовым, когда выходишь в эфир. Делал я передачу к 90-летию Ленина с Николаем Ивановым, который задержал Каплан [Фанни Каплан в 1918 году стреляла в Ленина]. И вот Иванов уснул у меня под прожекторами во время передачи. Сначала я за кадром читал свой текст. Читаю и слышу храп. Под столом коленом его толкнул - не просыпается, ущипнул - не просыпается. Ну, ему 90 лет уже исполнилось, хотя голова хорошая была. Читаю, а сам операторам сигналю, чтобы меня показывали. Хорошо, что я сам материал готовил и знал весь рассказ Иванова: как он прыгнул со второго этажа, как задержал Каплан. Он так и проспал, а я рассказал все за него. Нормально все прошло, я даже благодарность потом получил!

-А самый сложный, опасный момент?

- Проходит съезд партии. Ровно в девять часов я выхожу в эфир и читаю новый состав Секретариата Центрального комитета партии. Первым идет Хрущев - секретарь ЦК партии, дальше все остальные по алфавиту (человек восемь-девять). А незадолго до съезда были разоблачены так называемые отщепенцы - и среди них Дмитрий Шепилов [на июньском Пленуме ЦК КПСС 1957 года была осуждена «антипартийная группа Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова»]. Список кончается Александром Шелепиным. А я вместо Шелепина называю Шепилова...

Оператор выходит из-за камеры, замер, будто мертвый, инженеры встают. Я понимаю: что-то произошло. Но что именно - не знаю. Никакого уха тогда не было, никто мне сообщить во время эфира об этом не мог. И я повторяю все слово в слово, но последнюю фамилию произношу правильно.

Закончился эфир. Иду по коридору, вся редакция вышла, стоит по стойке смирно, и все молчат. Захожу в редакторскую, выпускающий редактор Аркадий Ефремсон с ногами забрался в большое кожаное кресло, его трясет, потому что он подписывал это все. Я говорю: «Аркадий Павлович, да не волнуйтесь вы, - виноват-то я»… Хотя толком и не знаю – в чем. И в это время спускается Кузаков. Он мне и сказал, где я ошибся. Спрашиваю: «Мне выходить на работу завтра?» А я должен это же читать утром, повторно! Он: «Конечно, выходите. А завтра я в два часа буду в Кремле, все узнаю и скажу вам».

Ночь я почти не спал. После обеда Кузаков приезжает, идет по коридору, я ему навстречу, он улыбается, руку мне протягивает: «Виктор Иванович, все в порядке. Ко мне подошел Шелепин и говорит: мол, меня Балашов в отщепенцы вчера записал, но ничего, скажите ему, все в порядке, меня здесь в ЦК без конца с Шепиловым путают». Так мне повезло, а могло бы и по-другому сложиться, могла быть и тюрьма. Это самый страшный случай в моей жизни.

- Чем приходилось жертвовать, работая на телевидении?

- То, что произошло с Валентиной Леонтьевой, к сожалению, это тщеславие… Я ради работы ничем не жертвовал. Я говорил нашим дикторам: «Ребята, вы можете появляться на экране каждый день и по нескольку раз в день, но вас никто не будет знать, а можно появиться один раз в неделю, и тебя будут всю жизнь помнить». Личность должна быть на экране. Я даже следил за тем, какие манжеты будут видны у меня из пиджака, в какой руке держу карандаш, как платочек торчит из карманчика, какого цвета галстук. Важно уметь слушать партнера.

- В чем были преимущества, особые блага работы на телевидении?

- Мне нравилось работать на телевидении по расписанию. Удобно, когда знаешь, что занят в определенные часы: или заявку на тебя подают на какие-то задания, или работаешь как диктор в отделе информации. Это была очень четкая работа. Давали отпуска, отгулы, все было расписано. Если переработал, потом это время суммировалось, и можно в свободные от телевизионной работы дни на гастроли уехать. С той же Леонтьевой мы концерты проводили.

А еще нравилось сообщать людям новости.

- Какова была популярность и влиятельность телевидения по сравнению с прессой, с радио?

- Телевидение - это был свет в окошке. Я сам с мамой стоял в очереди, чтобы купить телевизор. Номер писали на руке чернильным карандашом, мы отмечались. Как сейчас помню, у меня был номер 3600 с чем-то…

Телевизор смотреть собирались целой квартирой, если квартира коммунальная, целым домом собирались… Впрочем, тогда и люди другие были, другое время - чай пили вместе целым домом, в гости друг к другу ходили.

- Кто пользовался общепризнанным авторитетом в вашей среде?

- Трудно сказать. Понимаете, у каждого были свои болельщики. Я не стремился быть авторитетом, просто работал - и все. Кому-то это нравилось, а кому-то, может, и нет. Только знаю, что Лапин как-то сказал, что если Балашов скажет слово, то народ пойдет за ним.

А Николай Месяцев, председатель Гостелерадио СССР [1964-1970], на моем юбилее мне рассказывал, что ему позвонил Александр Свешников, ректор консерватории, Герой Соцтруда, у него был знаменитый хор - хор Свешникова - и сказал: «Слушай, председатель, у тебя там есть Балашов, ты к нему относись очень внимательно, его голос - это звучание всего моего хора. Береги его, не давай ему передачи какие попало».

- Каким образом осуществлялась обратная связь с телеаудиторией? Учитывались ее интересы?

- Устраивались специальные встречи с аудиторией на заводах, в клубах, во дворцах культуры. Письма приходили, в большинстве своем такие: «Ой-ой-ой! Спасибо!» Присылали поздравления с праздниками, с Новым годом. Но были письма и другого содержания, особенно когда я вел передачу «Победители». У меня была маленькая редакция, человека два-три, которые занимались почтой и отвечали на эти письма. Кто-то узнавал своих родственников, находили отцов, братьев. Мне самому пришло письмо о моем отце. Группа школьников написала, где он похоронен. Прислали фотографию, они стоят у памятника, на котором значится: «Балашов Иван Иванович».

Ну а если в письмах была какая-то критика, это учитывалось руководством. Но моя жизнь была шире, чем эти письма, я вообще ко всяким склокам относился презрительно. Были и доносчики всегда, которые сами писали письма на кого-то…

- Насколько лично вам мешала цензура?

- На меня цензура нисколько не влияла, меня это не интересовало вообще. Мне давали материал, я с ним работал, делал репортажи… Правда, я любил импровизацию в эфире - сидишь в рабочей форме, настрой хороший... И я добавлял: говорил не то, что написано в тексте, а что-то от себя. Мне товарищ Лапин запретил эти импровизации, и тогда я придумал одну фразу, которую знала вся страна. Фраза эта как-то пришла неожиданно. Читаю информацию строго, делаю маленькую паузу, смотрю в глазочек камеры и с легкой полуулыбкой: «И о погоде». Все телезрители Советского Союза ждали этого момента. И Лапин ничего не мог со мной сделать. До сего дня многие мне вспоминают: «Виктор Иванович - и о погоде?!»

- Были ли случаи, когда вас упрекали за политическую невыдержанность?

- Я не понимаю этого вопроса. У нас существовала определенная политическая линия. Была идеология, так что другого поворота не было.

- За что обычно ругали и хвалили коллеги и начальство?

- Во «Времени» я всегда делал репортажи, очень любил их. Однажды до смешного дошло. Готовил репортаж из Кремля, где шла реставрация старины. И вдруг увидел: стоит трон, оказывается - Иоанна Грозного. Я, конечно, сделал репортаж о реставрации такого экспоната. На следующий день меня вызывают к начальству: «Что было у вас в репортаже из Кремля?» Я говорю: «Реставрация трона Иоанна Грозного. А в чем дело?» Руководитель поясняет: «Звонок был из Центрального Комитета партии, говорят, Балашов дошел до того, что стал троны показывать».

Или вот такая история…В Киеве есть великолепный открытый музей Великой Отечественной войны, я вел оттуда две передачи. Сначала о форсировании Днепра, а потом - об освобождении Киева. Вот на передаче, посвященной освобождению Киева, был у меня инцидент. Я веду передачу, и вдруг приводят какую-то женщину славянского типа, уже в возрасте, но красивую, с палочкой, вся грудь в орденах - для меня это было неожиданно. И она села за стол. Надо ее представить, а я не знаю, кто она. Во время паузы, пока выступал кто-то из гостей, я подозвал ассистента. Через некоторое время он приносит мне записку, что эта женщина - танкист, и она без обеих ног. Я подхожу, приветствую, говорю: «Вы были ранены тяжело, в танке…» Она говорит: «Да, мне оторвало ноги». Я делаю удивленное лицо: «Как это - оторвало ноги?» Она рассказывает: «В танк попал снаряд, выбралась из машины, кругом пулеметные очереди…» - «И как, - спрашиваю, - сложилась дальнейшая ваша судьба?» А речь у нее великолепная, рассказывает интересно, и сама красивая такая украинка. Отвечает: «Да неплохо сложилась, я вышла замуж». Я поздравляю ее, чтобы немножко разрядить обстановку, а она дальше рассказывает: «Да вы знаете, муж у меня был без одной руки… Я не хотела выходить замуж, говорила: зачем я тебе без ног. А он говорит, ничего - у нас с тобой две ноги, три руки, проживем как-нибудь. У нас родилось двое сыновей». Вы знаете, пожилые, седые воины плакали... И я в конце беру со стола охапку цветов, преподношу ей и целую руки.

Приезжаю в Москву, телефонный звонок: «Вы что-то там театрализацию развели, - говорит мне Лапин, - руки женщине целовали». Я спрашиваю: «Вы видели, какие руки я целовал?» Он говорит: «Я не видел, но мне доложили». Постарался кто-то, короче говоря. Тут я уже вступил с ним в полемику: «Сергей Георгиевич, этой женщине не то что руки целовать - у нее ног нет, можно было бы и ноги целовать!» - «Ну, больше не надо этого делать». Так что были и такие замечания - в строгой форме, в официальной, я бы сказал…

Когда стыковка была «Союза» с «Аполлоном», мне дали поздравительный текст с подписью: «Секретарь Центрального Комитета партии Л.Брежнев». Никогда в жизни не было такой подписи. Решили спросить у Дмитрия Федоровича Устинова. А Устинов, вы меня извините, министр обороны [1976-1984]. Подходим, мой товарищ обращается: «Вот Виктор Иванович хочет узнать, как произносить ему - Леонид Брежнев или Леонид Ильич Брежнев?» Устинов меня спрашивает: «А как вы считаете?» Я говорю: «Вы скажите, как вы считаете?» Зачем же я буду брать на себя такую ответственность. Он: «Ну, все-таки как, исходя из вашего опыта?» Я говорю: «Первый раз вижу, потому и обратился». Он у генералов спрашивает, в итоге решили - читать как написано. И я прочитал после приветствия в конце «Леонид Брежнев». Опять звонок Сергея Георгиевича Лапина. Оказывается, прослушка шла ему в кабинет, и он слышал весь этот разговор, все мои сомнения и удивления. И он говорит: «Вы бы ко мне обратились, а не к Устинову».

- Какая редакция (передача) считалась тогда наиболее престижной?

- Когда шла программа «Победители», люди вообще не отрывались от экрана. Это было всем близко и, к тому же, в познавательном плане полезно, в воспитательном плане хорошо. Ну а вообще политические обозреватели считались очень нужными. Их действительно слушали, ждали от них хорошей информации. Может, эта информация шла не совсем, так скажем, чистой, но ее ждали. Тот же Валентин Зорин делал передачи. И это было интересно, мы хотели знать, что творится в мире.

- Каким был день телевизионного диктора?

- День телевизионного диктора начинался с грима. Без грима никто из нас не работал. Мягкий хороший грим нужен обязательно, потому что есть какие-то дефекты, изъяны - зритель не должен этого видеть. Вообще главным я всегда считал глаза - чтобы они выражали то, что сообщается в тексте. У нас работали прекрасные мастера, которые знали нас.

Сейчас я прихожу на студию, девочка промокнет лоб, махнет пудрой чуть-чуть. Я говорю: «Ну-ка, пожалуйста, морщинки уберите, положите тон, сделайте как следует». Не хотят. Отвыкли уже или не умеют. Сейчас и операторы не выполняют своей работы как следует. Я смотрю - торчит воротник у человека. Раньше оператор подойдет, поправит, стряхнет что-то. А сейчас - аппарат установил, и на этом его работа кончилась. Удивительно! Другая совершенно школа была, другие люди…

После грима я шел в студию. Если было время на подготовку, читал тексты, если они были готовы. Но нередко приходилось и без подготовки читать - экстренные сообщения, которые поступали уже во время эфира. Помню, когда я читал про съезд партии раза два с ходу, то выходил из студии бледный - напряжение было колоссальное. Надо было знать и людей, которые на экране мелькают, и в материале быть, в событиях, которые происходят в стране. Мы были участниками того, что творилось в стране.

У нас обязательно работали консультанты. Если приезжает какой-то посол, скажем, из Африки, то как его правильно назвать - Мухаммед Али или Али Мухаммед, где ударение поставить? В эфир мы выходили с чистой речью, точные, аккуратные, с уважением по отношению к гостю. А были имена очень сложные. Да и гостей тогда много приезжало, сейчас почему-то их мало показывают.

- Кто отвечал за костюмы дикторов, были ли указания, как нужно выглядеть на экране?

- Я как-то надел кожаный пиджак, очень модный тогда, и мне сказали: «Голубчик, ну-ка прекращай эти фокусы». Я надел второй раз через некоторое время, тоже заметили: «Надоело ходить в нормальной одежде? Дождешься!» Ну, конечно, пришлось снять с себя все это.

Я был хорошо знаком с Аркадием Райкиным, и он мне подсказал... Сначала не хотел, но потом все-таки сказал, где шьет костюмы красивые - в Риге. Я у него выцарапал адрес и ездил в Ригу, сшил там два-три костюма. А вообще я в Большом театре шил себе костюмы.

- Были ли тогда звезды в современном понимании слова?

- Тогда вообще этого слова не было - «звезды». Были просто профессионалы, хорошие мастера, люди, которых знала аудитория. Ну, безусловно, кто-то нравился больше, кто-то меньше.

- Была ли у вас возможность смотреть зарубежную телепродукцию?

- Нет, этого не было.

- А общение с зарубежными коллегами? Загранкомандировки?

- Зарубежные коллеги приезжали - японцы, англичане. Их интересовали какие-то события у нас, и они приходили на телевидение, снимали кого-то в студиях, общались с нами. Японцы, я помню, были частыми гостями.

Артисты зарубежные приезжали очень часто. Тогда в «Эстафете новостей» мне посчастливилось общаться с певицей Имой Сумак. И с Марио дель Монако - итальянским великим певцом. Через переводчика разговаривал с ним, брал интервью. С Полем Робсоном встречались, с Джиной Лоллобриджидой. У меня фотографии есть: мы сидим с ней в студии, и итальянцы сидят, приехавшие на кинофестиваль.

И загранкомандировки были, мы с Мишей Литовчиным ездили за рубеж, делали передачу «Победители». Объездили Польшу, Чехословакию, Венгрию - это наш блок такой. А вообще я был и в Англии, и в Америке, и во Франции, и в Италии - во многих странах. Там были легкие задания - какие-то интервью, встречи. Снимал, конечно, но, если честно, больше ездил отдохнуть.

- Какова была - если не считать цензуру - степень свободы руководителей телевидения и рядовых сотрудников?

- Вот недавно умер мой хороший товарищ Юрий Фокин - прекрасный человек, прекрасный мастер. О нем говорили, но он заслуживает большего внимания, ведь он первый, кто сделал «Эстафету новостей». И он меня пригласил работать с ним. Мы вдвоем передачу вели, но, конечно, он был главным ведущим. Это было живьем все, на ходу, иногда какой-то сюжет создавался в процессе программы.

Как-то ко мне в Москву прилетел с Северного полюса мой брат, летчик. Звонит мне на студию, я говорю: «Володька, приезжай ко мне прямо сюда». Он приехал, я ему пропуск заказал, он прошел. Я говорю, что сейчас буду готовиться к «Эстафете новостей», а когда закончим, поедем на дачу. А он только с полета. Я спрашиваю: «Володь, а у тебя фотографий нет с Северного полюса?» Он говорит: «Есть!» И я обращаюсь к Фокину: «Юрий Валерьянович, давай сделаем репортаж, мой брат-летчик прилетел с Северного полюса. Фотографии у него есть, говорит он неплохо. А будет плохо разговаривать, дадим подзатыльник, и хорошо заговорит!» Он с энтузиазмом воспринял: «Давай! Где он?» Брат растерялся, все-таки открытый эфир: «Как? Что? Я только прилетел, я не готов». - «Так готовься, - говорим ему, - время есть еще!» Набросали план. Особых утверждений для этого не нужно было. Это проходило, конечно, через редакцию, но все сотрудники были с головой, все понимали, и проблем не возникало. Вообще царило такое очень хорошее отношение друг к другу. Я бы сказал - творческое. Ну, случались какие-то трудности, без этого невозможно, конечно, и были люди, которым постоянно что-то не нравится, но их было немного.

- Как происходило неформальное общение с коллегами? Как отмечались праздники?

- Дело в том, что я никогда не входил, как сейчас говорят, в тусовки, я всегда был где-то в стороне. Я никогда не навязывал себя в какие-то компании, кому-то в друзья. Приятели были. Я дружил с многими операторами. Кстати, мой брат покойный занимал должность старшего оператора на телевидении - это я его туда затащил. Он великолепно фотографировал, и когда набирали операторов, я так скромненько предложил своего Бориса. Александр Аронов, великолепный мастер операторского искусства, возглавлял тогда всю эту огромную группу операторов. Он посмотрел его фотографии и говорит: «Здорово! Да, это мастер хороший». Но тогда нельзя было просто взять на работу, как сегодня. Тогда был конкурс - его пригласили, и когда он его прошел, приняли. Он рос, рос и стал потом командовать группой операторов.

Единство в коллективе, безусловно, было. Но я от многих встреч отказывался … Я и фотографироваться не любил. Есть только несколько фотографий с Юрием Гагариным, с которым я был хорошо знаком. А вот присоединиться, сфотографироваться… Я как-то уходил от этого, но сейчас сожалею, потому что у меня были такие знакомые - талантливые, красивые люди.

У меня чаще получалось так - отработал и ушел, конечно, какое-то общение происходило, без этого невозможно, и переодевались вместе в гримерках. Если были какие-то встречи, то я не задерживался никогда. Я только помню, что мое 50-летие отмечали, а вообще массовых празднований таких не организовывалось.

- Что вы считаете главным своими достижением?

- Работал и работал, какое достижение? Работал над собой, что и советую всем. Но не все могут работать, и не все должны работать, потому что все-таки должна быть личность. А это не только внешность, а что-то, что даже трудно передать, - взгляд, улыбка, манера держать руки, звучание голоса, дикция, даже поворот головы. Все это на экране имеет значение, потому что ты заключен в такую рамку фотографическую, и надо, чтобы в ней тебя принял зритель.

Это очень сложно. Это не актерская работа, где можно ходить по сцене, размахивать руками. Многие на экране этого не понимают. Они себя показывают - вот я, возьмите меня, я хороший. А ведь самое главное - не надо об этом думать. Если тебя приняли, так оно и пойдет, только работай, честно исполняй свою работу. Чувствуй себя человеком и пропускай текст через себя, через свою душу.

Помню, мне советовали: ты делай ударение на сказуемое. Я читаю так, как мое сердце подсказывает. Подчеркивать, выделять главное, конечно, тоже надо, но надо не бездумно, а с душой. Потому что по тексту идешь и уже чувствуешь, что вот здесь нужно усилить или опустить чуть-чуть.

- Сколько вы зарабатывали? На что хватало этих денег?

- Ну, например, шесть человек - Левитан, Высоцкая, Леонтьева, Кириллов, Шилова, ну и я, - имели высшую категорию. Денег хватало. Вторая категория уже позволяла как-то прилично жить, по первой категории, как сейчас помню, я получал полторы тысячи - это было очень хорошо. А звания уже не оплачивались. Это, так сказать, бесплатные приложения!

- Насколько жесткой тогда была конкуренция?

- А невозможно было конкурировать, потому что мы зависели от тех, кто нас приглашал. Ну, были некоторые, кто с редакторами заводил какие-то знакомства, чтобы лучше устроиться. Очень сильно давила партийная сторона, были и стукачи, которые старались что-то кому-то испортить.

- В чем главное отличие совре