До и после новой эпохи ТВ. Владимир Молчанов

 

Владимир Кириллович Молчанов (р. 1950) окончил филологический факуль-

тет МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал в редакции Западной Европы

Агентства печати «Новости». Занимался журналистскими расследова-

ниями нацистских преступлений, написал об этом книгу «Возмездие долж-

но свершиться» (Премия им. М. Горького «За лучшую первую книгу

молодого автора»).

Автор и ведущий телепрограммы «До и после полуночи» в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Лауреат премии «ТЭФИ», серебряного приза Чикагского международного телевизионного конкурса, номинант международных конкурсов документальных фильмов в Ницце и Берлине.

В настоящее время ведет публицистическое ток-шоу «До и после…» на телеканале «Ностальгия» («НТВ Плюс»).

 

—Владимир Кириллович, каким образом вы впервые попали на телевидение?

— Окончив университет, я после практики получил больше десятка предложений о работе, поскольку знал очень редкий нидерландский язык. Стажировался и написал много статей в Агентстве печати «Новости», куда и пошел работать. На один год мне удалось поехать в Нидерланды, это был самый счастливый год в моей жизни. Там я участвовал во разных дискуссиях, выступал по телевидению. Мне вообще всегда нравилась работа на телеви-дении. Я смотрел телевизионные передачи и думал, что могу сделать это гораздо лучше, чем многие другие политические обозреватели. Но на те-

левидение меня не брали, поскольку там работала моя сестра, Анна Дмит-

риева, тогда она была всего лишь спортивным комментатором. При Сер-

гее Лапине (председателе Гостелерадио СССР) существовало положение,

что родственникам нельзя работать вместе.

Когда я вернулся из Нидерландов, начал работать в АПН. Сидел в од-

ном кабинете, в одной редакции с Виталием Третьяковым. В 1986 году мы

отправились в Америку с делегацией — группой журналистов, которые

отвечали за информацию в нашей стране. Среди них были: мой учитель и первый главный редактор Владимир Ломейко, заведующий отделом печати

МИДа; Александр Бовин, человек, по статьям и очеркам которого я учил-

ся; Леонид Кравченко, первый заместитель председателя Гостелерадио

СССР. Был создан дискуссионный клуб журналистов Востока и Запада. Нас

встречали журналисты, их было так много, что мы подумали: «Боже, как

нами интересуются!» Но когда мы вышли, первое, о чем они нас спроси-

ли: «Что вы знаете о Чернобыле?» А мы ничего не знали… Оказалось, что

накануне рванул Чернобыль...

Мы неделю пробыли в Америке, а когда возвращались, то в самолете Леонид Кравченко подозвал меня к себе и сказал: «Приходи ко мне работать на телевидение, надо что-то менять». Я сказал, что надо бы съездить за границу, на что Леонид Петрович ответил: «Ну, подумай». За границу я не съездил, в конце декабря перезвонил, пришел, меня оформили в течение 15 минут. И 3 января 1987 года я пришел на телевидение, в редакцию программы «Время» —комментатором международного отдела. Так как я до этого работал на Западе, то отличался от других журналистов…

- Так началась ваша телевизионная карьера…

- Да. Скоро мне разрешили готовить маленькие комментарии к новостям, а потом предложили сделать какую-нибудь утреннюю программу для новой страны, нового телевидения. Мы репетировали с Майей Сидоровой утреннюю программу, потом приехали люди из ЦК партии, посмотрели наш тракт, нашу репетицию и сказали, что стране такая программа не нужна.

Многие, кто работал на телевидении, подглядывали за тем, как мы репетировали нашу программу, и сама идея очень всем нравилась. И нам сказали: «Попробуйте сделать ночную программу, у нас в стране никогда не было ночной программы». Я дружил с заместителем главного редактора программы «Время» Ольваром Какучаи, долго работал с его женой. И буквально через полторы-две недели с помощью Какучаи я вместе с молодыми людьми, работающими в программе «Время», сделал то, что потом и стало называться «До и после полуночи». Хотя в эфир в ночь

с 7 на 8 марта 1987 года мы вышли под названием «Вы где-то с ними уже

встречались». Меня и Майю Сидорову не знал никто. Корреспондентов,

которые работали со мной — это Алеша Денисов, Саша Ливанская, Ира Зайцева, Володя Андреевский, —тоже никто не знал. Два режиссера — создатели программы: Игорь Соловьев, опытный, много меня старше, и Андрей Плахов, ассистент моложе меня. Вот так мы и вышли с той программой…Рейтинга, который был у нас, не было ни у кого, ни у одного президента нашей страны! Президенту и не снились такие рейтинги, даже на Новый год.

—Какова была реакция тех, кто пытался запретить вашу программу?

—Мы вышли в прямой эфир, и они ничего не могли сделать. А вот

потом, естественно, начались скандалы. Мы вышли в эфир в субботу, а утром в понедельник я пришел на общую телевизионную летучку, где было сказано, что это проамериканская передача. Кто-то пытался сказать, что это антисоветская передача.

—От кого исходила сама идея передачи?

—Идея эта исходила целиком от меня. Это был, как я себе представлял, своего рода телевизионный журнал. Люди, не получающие никакой информации, листают журнал, где есть музыка, где есть милый, интересный человек. Но, естественно, это было то, чего не разрешали, и люди были, которых не разрешали. Не то что не разрешали, но даже в голову не могло прийти показывать сюжеты о западной жизни —как люди живут, веселятся. Конечно, музыка играла очень большую роль, а я все-таки человек музыкальный —не потому только, что я из семьи известного композитора [Кирилла Молчанова], а еще и потому, что хорошо знаю музыку, причем любую: классическую, рок и т.д.

В общем, одни были в восхищении от программы, а другие просто ее

ненавидели, и тут возникло: «А кто разрешил?» Но время такое было, уже

1987 год, руководство телевидения должно было показывать власти, что

они что-то меняют. Телевидение обретало человеческое лицо. Вот тут я

со своей программой и своей бригадой оказался очень кстати.

—Бригада была большая?

—Очень маленькая. Те, кого я вам назвал, плюс еще Ирина Терешкина, она была редактором программы.

— А как к вам относилось начальство?

—Говорили, что нас защищают и поддерживают Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе и терпеть нас не могут Владимир Крючков, председатель КГБ СССР, и Егор Лигачев, член Политбюро ЦК КПСС. Кто-то кричал: «Закрыть!», кто-то кричал: «Не закрывать!». На этом мы играли… Вплоть до того, что в 1987 году показали Рождественскую церковную службу, когда никто представить себе этого не мог. Конечно, мы показали ее не целиком, а где-то на полчаса, сделали приложением к «До и после полуночи». Так мы открыли новую эпоху телевидения. Я.считаю, что новая эпоха телевидения началась в ночь с 7 на 8 марта 1987 года. Можно, конечно, с этим поспорить и сказать, что телемосты начались раньше, но...

— То есть это был какой-то новый этап в развитии нашего телевидения?

—Да, тогда и началось настоящее телевидение —с острыми, запрещенными вещами. Все знали, что страна пережила репрессии, что существовала эмиграция колоссальная, что были диссиденты… Но мы заговорили об этом с экрана. Скажу, что с 1987 по 1993 год —это действительно был расцвет нашего телевидения.

Через полгода после нас вышел в эфир «Взгляд». Тогда же появилась программа «Пятое колесо» в Ленинграде. Мы в «Останкино» получали картинку из Ленинграда. Я увидел «600 секунд» и понял, что лучшего репортера, чем Саша Невзоров, в стране нет и быть не может. Это было фантастически! Я предложил ему выйти в программе «До и после полуночи», он согласился. И вот в третьей или четвертой программе я выпустил его «600 секунд» в союзный эфир. К утру Александра Невзорова знала вся страна!

Надо сказать, что тогда, с 1987 по 1991 год, еще был ЦК партии, был КГБ, безумно сильные. Были обкомы жуткие, которые могли уничтожить тебя, как муху. Но мы работали, не обращая на них внимания, мы их не боялись, мы чувствовали, что это наше время наконец-то! Или, может, потому, что мы стали опытными журналистами, знали, что можно, а чего ни в коем случае нельзя… Я работал на трех программах. Любимая, естественно, самая популярная в стране — это «До и после полуночи». Через пару месяцев вернули мою утреннюю программу. По шесть дней в неделю мы вели утреннюю программу, в четыре утра выезжали на работу. Я начал вести программу «Время», постепенно вытесняя дикторов, то есть я выходил в паре с дикторшей.

Это были три совершенно разных образа. Программа «Время» —голая информация, хотя я переписывал все тексты сам, поскольку я пишущий журналист. «До и после полуночи» — полная свобода. И такая же свобода в утренней программе, но с учетом того, что люди смотрят тебя утром минут 10… Не помню, сколько выпусков «До и после полуночи» мы сделали, она не так часто выходила в эфир, где-то раза два в месяц. «Взгляд»-то каждую неделю шел. Но у них и бригады были безразмерные, и студии огромные.

—Между вашей программой и программой «Взгляд» была большая конкуренция?

—Мы подглядывали, как кто работает, но не было вот такой омерзительной конкуренции, как сейчас на телевидении. Была здоровая конкуренция. Например, мы никогда не брали афганскую тему —это была тема про-граммы «Взгляд». Они никогда не лезли в сталинские репрессии, в дис-сидентов, в эмиграцию... По музыке мы конкурировали, потому что они

классную музыку давали, и мы тоже. Но мы предпочитали более академи-ческую, даже если это рок, то более академический рок.

—Как сложилась ваша телевизионная судьба, каковы основные этапы?

—Буквально где-то через два с половиной года меня сделали политическим обозревателем Гостелерадио СССР.

У нас очень много было противников, нас не любили за то, что мы разрушали во многом телевидение, —и нас, и программу «Взгляд». Это понятно. С нас началось исчезновение дикторов из эфира, программы стали вести журналисты. У дикторов хороший язык, они грамотнее, а в эфир начали приходить люди неподготовленные (не такой ужас все же, как сейчас, тогда более или менее прилично говорили по-русски). Кто-то был с севера, кто-то с юга, и, естественно, у всех разные говоры. Тем не менее, это был нормальный русский язык. Но новости, которые мы делали, во многом стали личностными, и это, конечно же, были не просто новости. Время было такое — мы хотели показать, как к этому относимся, и мы показывали, даже в «Новостях», что, в принципе,недопустимо абсолютно…

— Где вы приобретали навыки телевизионной профессии?

—Навыки я приобрел прямо на телевидении, так как пришел уже в очень зрелом возрасте, мне было 36 лет. Но все, что во мне есть, это все от природы. Никакого имиджа, одевался я сам, это сейчас тебе привозят четыре-пять костюмов, а тогда что было, то и надевали. Просто представлял, что я работаю на людей, в чем-то похожих на меня. Я.понимал, что их меньшинство — тех, кто вырос в приличной семье, читал приличные книги…Тех, никогда не бедствовал, любил музыку и даже иногда ездил за границу. Вот на таких примерно людей я и работал. Аудитория была действительно феноменальная, вся страна состояла из инженеров, все где-то

учились, все хотели что-то услышать, практически каждая вторая-третья

семья пережила репрессии. Рейтинги никто не замерял… Потом говори-

ли, что в окно смотрели, а там 10 окон горят —одно темное. Значит, в 10

комнатах смотрят телевизор, а в одной спят… Мы поздно выходили в эфир,

ближе к полуночи.

—У вас была обратная связь с аудиторией?

—Феноменальная обратная связь была, когда мы каждую

неделю получали мешки писем, причем в этих мешках были и темы хоро-

шие, потому что в основном писали люди с проблемами, с настоящими

проблемами. И писали враги, те, кто ненавидел нас, правда, писали они по

адресу КГБ, ЦК партии. Самое большое количество писем я получил, когда

в одной из программ, третьей или четвертой, произнес слово «презерва-

тив». У.меня в студии был Вадим Валентинович Покровский, который за-

нимался проблемами СПИДа… Тогда мы получили просто железнодорожный состав писем, негодующих по поводу развращения молодого поколения. Как ни странно, писали в основном учительницы школ.

—Каким образом в ваше время складывались творческие команды? Как распределялись роли?

— Было так: пришли сами, четыре или пять человек, и спросили: «Можно?» Я говорю: «Давайте...» А они уже сами распределились. Алеша Денисов —это Белая гвардия, Гражданская война. Саша Ливанская —русская-русская такая тетка, любимица офицерских жен, это была находка для моей интеллигентской программы. Ира Зайцева делала всякие светские вещи. Не было такого серьезного подхода, как сейчас — помощник, заместитель помощника… Я сам снимал, сам разговаривал, участвовал в монтажах, придумывал сценарный план программы. Я вообще люблю один работать.

—Кто принимал решение о запуске или закрытии программы?

—Решение о закрытии «До и после полуночи» принял я сам. Потому что я был политическим обозревателем Гостелерадио и был членом партии. Все политические обозреватели Гостелерадио и вообще политические обозреватели в стране состояли в партии. 13 января 1991 года была моя очередь вести программу «Время». Как раз тогда произошел штурм телецентра в Вильнюсе. И, конечно, я собирался начать программу именно с этого. Раздался звонок, и было сказано, что это не только первым материалом не пойдет, но и вообще в программе о штурме литовского телецентра не будет ни слова. Возможно, будут какие-то материалы, связанные с осуждением литовского национализма. На что я сказал: «Ну, тогда приглашайте кого-нибудь другого...» После этого отправился к главному выпускающему, в тот день это был Станислав Мормитко (он потом ушел на НТВ), и сказал: «До свидания...» Он меня остановил: «Куда? Пойдем вместе «до свидания» говорить…»

В тот день мы с ним подали заявления о выходе из партии, и тогда же я

подписал отказ от ведения программы «Время». Для Гостелерадио это был

очень неприятный инцидент —политобозреватель вышел из партии и от-

казался от ведения программы… Это было немыслимо!

На тот момент уже были закрыты «Взгляд», «Пятое колесо»… Всё за-крывали. Меня продолжали держать, им нужно было иностранцам показать, что у нас свобода... Я это понимал.

Свою программу «До и после полуночи» именно с вильнюсского телецентра.

Позвал в студию Егора Яковлева, Иона Друцэ, Элема Климова. Тогда к нам стали приходить на монтажи — смотреть, что мы монтируем, чего раньше не было. Я собрал свою команду и сказал, что закрываю программу и ухожу с телевидения, но хочу сделать на прощание одну вещь. В Луганской области мы сняли фильм о шахтерах — «Забой». Это был первый, честный и страшный фильм. О шахтерах никогда честно не снимали…

Я понимал, что руководство хочет, чтобы я ушел, и сказал, что подаю заявление об уходе, но с условием, что этот фильм покажут. То есть была своего рода торговля. И руководство согласилось. В ночь с 28 на 29 мая 1991 года я вышел перед началом фильма «Забой» в прямом эфире и сказал: «Мы прощаемся с вами. И то, что мы сейчас вам покажем, это некролог по той системе, в которой мы выросли, которая нас воспитала». Фильм закончился где-то в час ночи, в половине второго ночи взорвалась одна из шахт, где мы снимали. Погибли более 70 человек, то есть это стало полным подтверждением того ужаса, который мы показали.И все! Наутро я ушел с телевидения. А в августе был путч, тогда обратно и позвали.

—Закрытие какой программы переживалось особенно тяжело?

— Конечно,закрытие «До и после полуночи», многие даже плакали… Это было как полное расставание с телевидением. Последующие закрытия других программ столь трагично не воспринимались.

Потом сложилось так, что я пришел в первую частную телекомпанию РЕН ТВ с Иреной Лесневской и ее сыном Митей Лесневским вместе с Эльдаром Рязановым. Восемь лет с Иреной Лесневской —это период счастья и любви...

После фильма «Забой» я увлекся документалистикой, хотя это совершенно не приносит денег у нас в стране… Снял около 20 фильмов. Очень

люблю монтаж. Композитор Владимир Давиденко, мой друг, сыграл ог-ромную роль в музыкальном ряде программы «До и после полуночи», а

также участвовал во многих моих документальных фильмах.

—Чем приходилось жертвовать, работая на телевидении?

—Да ничем не приходилось жертвовать! Тогда же было другое телевидение, у меня было три программы, я проводил очень много времени на работе. Не считаю себя трудоголиком, не могу сказать, чтобы приходилось чем-то жертвовать.

— В чем были преимущества работы на телевидении, какие-то особые блага?

—Сразу же после первой программы, когда я зашел в магазин «Диета», встал в эту жуткую очередь, вышла женщина с золотыми зубами, такая вся завитая, и сказала: «Вам здесь стоять не надо». Отвела меня куда-то, где висели окорока, она была то ли заместителем директора, то ли директором. Сразу мяса дали хорошего...

Влиятельность телевидения, прессы и радио в этот период Перестройки, первого, второго путчей была фантастической! Одни СМИ ненавидели люто, другие очень верили в них. Так что стать знаменитым тогда было легко, а теперь невозможно, для этого надо кривляться и т.д.

—Вы стремились стать известным?

—Да, я всегда говорил, что журналист, как и актер, должен быть известным. Ибо если он неизвестен — ему лучше заняться чем-то другим. Можно заняться ремеслом, но лучше быть известным хотя бы в районе, где ты работаешь, иначе ты не журналист. Если тебя не знают, значит, ты ничего и не сделал такого в журналистике, что могло бы людей увлечь.

—Кто пользовался общепризнанным авторитетом в вашей среде?

—У меня и у людей, с которыми я работал, из тех, кто писал, безусловно, номер один был Владимир Аграновский. Я всегда читал и смотрел то,

что делал Александр Бовин, я его очень любил. Из журналистов-междуна-

родников - Владимир Цветов (рано ушедший), Александр Каверзнев…

Не могу сказать, что очень много людей. В общем, сейчас я уже и не скажу,

кто из журналистов производил на меня впечатление, когда я начинал.

—Были случаи, когда вас упрекали за политическую невоздержанность?

—Очень много случаев, очень! Например, когда я сказал, что на свою последнюю охоту выходит стая бешеных волков, имея в виду Крючкова [Владимир Александрович Крючков, последний председатель КГБ СССР] и его Госбезопасность, перед 1991 годом.

—За что обычно ругали или хвалили коллеги, начальство?

—Коллеги, как правило, хвалили, говорили, как это здорово, как интересно. А некоторые, особенно на телевидении, даже те, что хвалят, иногда тебя ненавидят. Когда ругают, это нормально, а вот когда хвалят—как-то подозрительно. Времена уже не те.

—Какая передача, какой канал считались тогда наиболее престижными?

—Фактически один канал всего – первый [1951-1991 - «Первая программа ЦТ СССР»; 1991-1995 - «1-й канал Останкино»; 1995-2002 - «ОРТ»; с 2002 по настоящее время «Первый канал»]. Те, кто работает сегодня на телевидении, и те, кто известен, — ну, те, кому где-то лет 40 и за 40, —все вышли из первого канала. Другое дело, кто и как туда попал —кто с радио, кто из АПН, кто с факультета журналистики. Самые сильные — те, кто окончил исторический, экономический, философский, ну филологический —мало. В общем, языковые факультеты. Они были гораздо сильнее, чем выпускники факультета журналистики. По крайней мере,так было раньше, как сейчас— не знаю.

Главной на телевидении была редакция программы «Время», это было

государство государств. Она так и называлась —Главная редакция инфор-

мации, но все называли ее программой «Время». Интересы программы

«Время» были прежде всего. Когда я монтировал «До и после полуночи», если что-то надо перемонтировать в программе «Время», то моментально наш монтаж останавливался, это нормально.

—Были тогда звезды в современном понимании?

—Ну, таких уж, как сейчас, нет, но, тем не менее, мы были более из-

вестны, чем нынешние звезды. Влад Листьев, Александр Политковский, Александр Невзоров… Молчанов… Сейчас звезд слишком много, но всегда возникает вопрос: на чем сделана популярность? На постельных историях? На истериках? На чем?

В наше время не было актеров-ведущих, которые по сути не ведущие и, как правило, не могут разговаривать, не зная текста. А сейчас актеров-

ведущих значительно больше, чем журналистов.

—Сколько вы зарабатывали? На что хватало этих денег?

—Политический обозреватель получал высший оклад, выше не было. Плюс гонорары —за каждую программу «Время», «До и после полуночи». Всего рублей 700, как министр. Да купить нечего было, абсолютно нечего… Моя жена работала в «Советской культуре», газете ЦК партии, и получила как-то рублей 400, условно говоря. Решила их потратить, прошла по Новослободской и поняла, что купить нечего...

—У вас была возможность смотреть зарубежную телепродукцию?

—В программе «Время» мы много ее смотрели, и музыкальные программы нам присылали. Потом, когда началась «До и после полуночи»,стали что-то нам присылать западные журналисты. Плюс телевизионный обмен, когда западные телекомпании шлют интересные кадры дня. Когда я бывал в Голландии, смотрел их телевидение. И не только их, но и сосед-

них стран.

—У вас были загранкомандировки, общение с зарубежными коллегами?

—Ну, я с зарубежными коллегами я начал общаться с 1973 года, когда

пошел работать в АПН, нацеленное на западную аудиторию. Загранкоман-

дировки у меня были в Голландию. Когда я пришел на телевидение, они у

меня остались, но уже гораздо меньше. Вынуждены были меня отпускать,

когда я ездил с ЦК партии переводчиком.

—Поездки за границу как-то повлияли на вас?

—Безусловно, если бы я не попал в Голландию в 21 год, так бы, наверное, и остался идиотом советским…Голландия меня просто перевернула. С этой страной ничего не может сравниться: по внутренней свободе, по полному неприятию власти, по абсолютной демократии. Даже, может быть, перебор с этой демократией, а может, и наоборот, так и должно быть. Я был главный переводчик, говорил блестяще (думаю, у нас был только один человек, который лучше меня знал язык, — это один из моих педагогов, сейчас ему уже много лет). Голландия очень сильно повлияла на меня и продолжает влиять. Моим главным учителем журналистики стал нидерландский публицист Вильем Олтменс, у него я учился вести себя в кадре. Я видел, как он работает, и многое от него взял.

—Какова была – если не считать цензуру – степень свободы и руководителей и рядовых сотрудников телевидения?

—Гораздо выше, чем сейчас. Потому что мы обманывали. Надо пред-ставить, что такое выход в эфир программы, подобной «До и после по-луночи» или «Взгляду». Первая орбита в «Останкино» выходила где-то в 11.30 утра —это Дальний Восток. В это время все руководители телеви-дения сидели в телецентре и смотрели внимательно, что покажет Молча-

нов или что покажет программа «Взгляд». Поэтому мы показывали песни

народов мира, глупые интервью. Но ничего острого, ничего того, что при-

несло славу передаче, мы не показывали. Потом они делали свои заме-

чания. Как-то Леонид Кравченко после первой программы сказал: что это

там у вас негры какие-то поют? Надо бы Валентину Толкунову поставить.

Толкунову не нашли, быстро нашли Катю Семенову. И из трех разных дублей мой режиссер смонтировал песню. Торопился настолько, что получилось у нее - два раза бант справа, два раза слева, и никто не заметил. Вот на таком уровне и работали. А в половине двенадцатого ночи появлялась принципиально новая передача. Были скандалы, но мы и наши руководители были гораздо более свободны, чем сейчас.

Вы когда-нибудь слышали, допустим, хоть одно критическое высказывание по адресу Путина по «Первому» или по каналу «Россия»? Не слышали и не услышите. Пока. Нынешние руководители телевидения несвободны абсолютно. Они свободны в своих «Двух звездах», в своих 168 сериях «Паши и Маши», «Няни» и т.д. В деньгах свободны…А не в том, что они действительно хотят сказать. Я даже это не обсуждаю.

—А вам сейчас мешает цензура?

—Сейчас цензура мне не мешает, поскольку я не занимаюсь никакими разоблачениями, я поставил крест на этой стране и власти и делаю так, как я хочу. К тому же, я ушел на спутниковые каналы, где менее стыдно работать, чем на федеральном. Возможно, вернусь на федеральный с какой-нибудь глупостью очередной.

—Как происходило неформальное общение с коллегами? Как отмечались праздники?

—Ну, как, пили и пили, в парк ходили у ВДНХ, в пельменные, шаш-

лычные. Праздники? Да никак не отмечались.

— Что вы считаете своим главным достижением?

—Безусловно, славу принесла мне программа «До и после полуночи», люблю некоторые свои документальные фильмы, я их снял 20 с лишним. Люблю цикл «Помню, люблю» — о советских композиторах, очень ценю цикл «Дольше века», где я смог пообщаться с людьми, с которыми мне не удавалось пообщаться когда-то. Своим главным достижением считаю, что я посадил нескольких нацистских преступников в тюрьму...

—А главная неудача?

—Интервью с Булатом Окуджавой в программе «До и после полуночи». Это интервью научило меня многому…. Я не был знаком с Окуджавой, но

мне казалось, что я знаю наизусть все его песни, всю жизнь изучил —фанат какой-то. И вот я позвал его в студию, даже, по-моему, в прямой эфир,

и провалился. Потому что я так и не понял, о чем же с ним разговаривать…

Очень трудно общаться с людьми, которых ты безумно любишь! Беседовала Виктория Куревлева