Лес Рук и Зубов 3 страница

Слезы уже жгут мне глаза и горло: я так скучала по своей подруге, так хотела обнять ее, вдохнуть солнечный свет, но при этом я чувствую себя предательницей. Ведь я влюбилась в ее жениха. Впервые я рада обету молчания – иначе что бы я сказала Кэсс, как объяснила бы свою руку в волосах Трэвиса?

– О, Мэри, как он?

Она занимает мое место рядом с Трэвисом и берет его за руки – точь-в-точь как я. Даже во сне он прислоняется к ней головой.

Видно, он тоже почуял солнечный свет и хочет его вдохнуть.

– Трэвис, – тихо окликает она его, – Трэвис!

Одной рукой Кэсс нежно гладит его по лицу, а он в ответ тихо стонет и льнет к ней.

Видеть его бессознательную нежность невыносимо больно. То же самое я чувствовала, когда вернулась домой из собора, а брат отправил меня обратно к Сестрам, потому что никто не сделал мне предложения. Та же пустота пронизывает насквозь мое сердце.

В какой-то миг мне хочется схватить Кэсс и оттащить от койки, от Трэвиса. Хочется наорать на него и сказать, что она не заслуживает его нежности. Ведь это я была с ним с самого начала, а не Кэсс!

Конечно, ничего такого я не делаю. Наверняка есть веская причина, почему моя подруга не приходила навещать Трэвиса. Кэсс очень хрупка, и даже вид бьющегося в ознобе Трэвиса для нее – почти невыносимый удар. Пусть он ее жених, пусть мы четверо знали друг друга и дружили всю жизнь.

Из нас двоих Кэсс всегда была самой слабой и нежной, я постоянно чувствовала необходимость ее защищать. То, что она пришла к Трэвису хотя бы сегодня, уже говорит о ее глубокой преданности и любви. Сознавая это, я еще сильнее ощущаю пустоту в сердце. Как я вообще могла позволить себе мысли о Трэвисе?

Она приложила руку к щеке и тихо плачет: слезы бесшумно струятся из глаз.

– Долго он пробудет таким? Когда он поправится? Когда очнется?

Я перевожу взгляд на сестру Табиту – мне-то говорить не позволено. Она встает между нами с Кэсс и начинает отвечать на вопросы. Какое облегчение, что я ничего не должна объяснять! Я отхожу в сторонку, чтобы они могли поговорить наедине.

– Здравствуй, Мэри, – говорит Гарри. Все это время он молча стоял у двери, и я совсем про него забыла. Молча киваю. Волосы у него заметно отросли и заправлены за уши, отчего скулы кажутся еще острее, а лицо – суровей. Мы стоим плечом к плечу, и в груди у меня бушуют стыд и обида на того, кто меня отверг. – Сестра Табита предупреждала, что тебе нельзя разговаривать, ты приняла какой-то обет… У Кэсс, наверно, вылетело из головы.

Я снова киваю. Не знаю, что бы я ему сказала, если б могла говорить. Может, спросила бы, почему он так со мной поступил – позвал на Праздник урожая утром, а вечером исчез и не показывался до сегодняшнего дня. Почему так и не попросил разрешения у Джеда. Почему вынудил меня вступить в Союз сестер.

А может, я бы спросила, что случилось с Трэвисом – откуда у него такой страшный перелом, – и почему Гарри до сих пор его не навещал.

– Трэвиса нашел твой брат, – говорит Гарри, словно прочтя мои мысли. Мы оба смотрим, как Кэсс склонилась над Трэвисом, а сестра Табита стоит у изножья кровати и тихо все ей объясняет. Удивительно, какой заботливой и ласковой она становится, когда речь заходит о ранах Трэвиса. – Он и принес его сюда. Бет страшно расстроилась, что не может прийти навестить своего брата. Но Сестры боятся, что любое движение вызовет выкидыш.

Я сглатываю слюну, пытаясь смягчить жжение в горле. Выходит, Джед сюда приходил… Всего несколько дней назад. Он был рядом, но не зашел меня проведать. Не удосужился даже сообщить, что его жена снова беременна.

Я могу только кивнуть и приложить все силы, чтобы бушующие внутри меня чувства не вылились краской на щеки. Нечеловеческим усилием воли я заставляю себя безмятежно сцепить руки на животе.

Гарри поворачивается ко мне лицом, но я смотрю прямо перед собой. Как и Трэвис, он выше меня ростом и глядит на меня сверху вниз.

– Никто не знает, что случилось, Мэри, куда он ходил и зачем. – Гарри на секунду умолкает. – Джед сказал, что нашел Трэвиса в поле… он полз к деревне и уже бредил. Мы так и не смогли выяснить, что произошло.

Он всматривается в мое лицо, словно я должна что-то знать, словно я храню ответы на незаданные вопросы. Я молча поднимаю глаза. Наконец он слегка наклоняется ко мне и тихо шепчет, чтобы остальные не услышали:

– Мэри… Извини… Я просто… – Он упирается взглядом в пол, потом переводит его на брата и Кэсс.

Только он открывает рот и хочет продолжить, как тело Трэвиса на койке слегка вздрагивает: Кэсс отпускает его руки и встает. Она шмыгает носом, глаза у нее красные, лицо осунулось – страдания Трэвиса словно бы выпили из нее все силы.

Кэсс уйдет отсюда совсем другим человеком.

– Можно мне его навещать? – спрашивает она.

Мы стоим так, что сестре Табите почти не нужно шевелиться, чтобы посмотреть на меня, поймать мой взгляд и тут же ответить:

– Конечно, можно! Мэри ежедневно молится о его выздоровлении. Вы можете делать это вместе. Если вы обе обратитесь к Господу с просьбой, возможно, он смилостивится.

Я чувствую, что Гарри не сводит с меня взгляда, умоляет посмотреть на него. Но сейчас мне не нужны извинения. И я не хочу объяснять, почему столько времени провожу с его братом.

Кэсс ласково прикладывает руку к моей щеке.

– О, моя Мэри… Ты так добра!

Я могу думать лишь о том, что ее руки пахнут Трэвисом – и это почти невыносимо.

 

* * *

 

После ухода Кэсс и Гарри сестра Табита провожает меня до комнаты.

– Ты прочитала Писание пять раз, – говорит она.

Это не вопрос, лгать ей в лицо я не могу и потому киваю.

– Тогда твой обет молчания окончен.

– Хорошо, – отвечаю я. После стольких недель молчания мой голос звучит непривычно грубо и громко – ведь я привыкла едва слышно шептать на ухо Трэвису.

– Скоро ты перейдешь на следующую ступень обучения. А пока твоя задача – помочь Кэсс справиться с тяжелым испытанием и продолжать молиться за Трэвиса.

Киваю. Хоть мне и разрешили говорить, это не значит, что я хочу разговаривать. Ведь тогда мне придется объясниться с Кэсс.

 

***

 

Я не решаюсь признаться подруге, что с меня сняли обет молчания. Когда она приходит молиться, встает на колени у койки и бесшумно шевелит губами, я сижу у окна. Лихорадка не уходит, Трэвис почти все время лежит без сознания, но иногда стонет и мечется в кровати. После нескольких таких посещений я замечаю, что Кэсс совершенно вымоталась и не знает, как ей быть. Тогда я встаю рядом на колени и обнимаю ее за плечи. Она вся обмякает в моих руках и заливается слезами.

На седьмой день Кэсс не приходит, и меня охватывает тревога: как бы с ней не случилось неладное. Но потом вместо нее в собор является Гарри и говорит, что ей невыносимо видеть страдания Трэвиса.

Он не задерживается. Не спрашивает, как дела у меня или у Трэвиса. На секунду Гарри замирает на пороге палаты: я сижу в кресле у окна и смотрю на его мирно спящего брата.

– Ты его любишь, – говорит он. Без всякого упрека в голосе.

– А ты так и не сделал мне предложения.

Его глаза на миг вспыхивают, но потом он отводит взгляд и смотрит в окно. Я хочу, чтобы он объяснился. Вместо этого Гарри только роняет: «Прости», разворачивается и уходит, напоследок окинув меня растерянным взглядом.

Я сползаю с кресла и на четвереньках подбираюсь к койке Трэвиса. Давно я не стояла на коленях рядом с ним. Последнюю неделю мое место занимала Кэсс, и Трэвис пошел на поправку, даже покраснение вокруг его раны спало. Но окончательно в сознание он не пришел и часто проваливается в беспокойный сон, а его рассудок затуманен болью.

Я вцепляюсь в него и рыдаю. Я плачу по своим умершим родителям, по лучшей подруге, которую предала, по Гарри, который предал меня, и по своей любви к Трэвису. Я оплакиваю разбитые надежды и мечты. Я оплакиваю судьбу людей, Нечестивых, Лес Рук и Зубов, Сестер и Стражей. Себя и Трэвиса, который может умереть, а если и не умрет, может навсегда остаться прикованным к кровати… Я плачу по завтрашнему дню, когда начнется новый этап моего обучения, и мне могут запретить свидания с Трэвисом…

Я плачу, потому что это – не жизнь. Жизнь не должна быть такой, но я понятия не имею, как все исправить.

Слезы впитываются в подушку. Щека и шея Трэвиса уже тоже мокрые, однако я не могу остановиться и рыдаю, рыдаю до тех пор, пока не спирает грудь, а все тело не содрогается от попытки набрать воздуха в легкие.

Тут кто-то кладет руку мне на голову. Я поднимаю глаза: это Трэвис. Удивился ли он, когда увидел меня вместо Кэсс? Ведь последнее время у его кровати дежурила только она, и только на ее присутствие он хоть как-то реагировал.

Но потом он шепчет: «Все будет хорошо, Мэри». И прижимает мою голову к груди, и обвивает меня руками, а я думаю только о том, почему время не может остановиться на этом мгновении, почему мы с Трэвисом не можем остаться в нем навсегда.

Тут возле двери раздается какой-то шорох, я поднимаю голову и вижу сестру Табиту. Она принесла Трэвису ужин и смотрит на меня, удивленно приподняв брови. Я встаю, вся красная и растрепанная, отхожу от койки и вытираю лицо рукавом.

Трэвис снова уснул, его тело обмякло, руки лежат по бокам. Может, мне все это примерещилось?

Сестра Табита молча провожает меня взглядом: я выхожу из комнаты и бегу по лабиринту собора в святилище собственного одиночества. Но уже через несколько часов она приходит ко мне в комнату и объявляет, что новые занятия отнимут все мое время, поэтому я больше не могу навещать Трэвиса и молиться за его здоровье.

Всю ночь я сижу за столом у открытого окна, ледяной воздух обдувает мое онемевшее тело. Я смотрю на Лес, на забор и гадаю, где сейчас мои родители. Стала ли их жизнь проще? Знают ли Нечестивые, что такое страх? Что такое боль утраты, любовь и влечение? Разве не проще нам жилось бы без этих мук?

 

 

VII

 

Сестра Табита оказалась права: новая работа не оставляет мне времени на визиты к Трэвису. Нужды собора для меня теперь превыше всего. По утрам я чищу дорожки от снега, протираю пыль со скамеек и раскладываю книги для служб. Делаю ритуальные свечи для алтаря: каждый слой воска требует особых молитв. Готовлю еду и мою посуду. Но за ворота собора меня не выпускают: я не могу пойти ни к колодцу, ни на поля, ни к ручью.

Поэтому людей я вижу, только когда они сами приходят в собор.

Кэсс и Гарри навещают Трэвиса почти каждый день. Иногда они приходят вместе, иногда по одиночке. Это ужасно с моей стороны, но, завидев Кэсс, я всегда прячусь. Не могу смотреть в лицо подруге, зная, что Трэвис предпочел ее. Меня сводит с ума одна только мысль, что в тот вечер, когда я рыдала на его груди, он мог иметь в виду Кэсс, хотя и назвал мое имя.

Однажды ночью, когда терпеть эту муку больше нет сил, я выбираюсь из кровати, закутываюсь в одеяло и иду по коридору в самое сердце собора. Испокон веку деревня пристраивала к собору новые крылья, и теперь бесконечные коридоры отходят от главного святилища под странными углами, некоторые пересекаются, некоторые нет. Моя келья – часть самого первого каменного здания, поэтому здесь всегда темно и сыро. Остальные Сестры предпочитают жить в новых пристройках, окна которых выходят на деревню, а не на погост и Лес. Возможно, дав мне такую комнату, сестра Табита хотела наказать меня и полностью отрезать от остального мира. Но я не стала возражать: мне даже приятна тишина и уединенность моего безлюдного коридора.

Я подхожу к святилищу. Потолки взмывают в непроглядную тьму, большой зал открывается несколькими рядами скамей. Я прижимаюсь к стене, чтобы не попасться на глаза Сестрам, совершающим ночное бдение. Они стоят на коленях, склонив друг к другу головы, и пламя свечей отбрасывает тени на их лица. Сестры что-то яростно шепчут – я бы подумала, что молятся, – но вдруг одна из них шипит и тихо произносит: «Так было и будет всегда, Союз не допустит иного мнения. Запрещаю тебе даже думать об этом, не то что говорить вслух!»

Я подкрадываюсь ближе, чтобы расслышать весь разговор. Но тут в святилище влетает сестра Табита, и я поспешно скрываюсь в соседнем коридоре. Оттуда я сбегаю по узкой лестнице в другой коридор и через минуту уже прижимаюсь к двери в комнату Трэвиса. Я часто дышу, руки и ноги покалывает от страха, ведь я скрылась от сестры Табиты и самовольно пришла к Трэвису! Медленно поворачиваю ручку.

На столике у кровати горит свеча: ее пламя вздрагивает от сквозняка из коридора. Я сразу притворяю за собой дверь. Трэвис сидит в кровати, откинувшись на подушки, и смотрит прямо на меня, словно ждал моего прихода.

До меня не сразу доходит, что он не спит. Трэвис протягивает навстречу мне слегка дрожащую руку.

– Мэри, подойди, помолись за меня, – говорит он.

Я тут же подбегаю к койке, падаю на колени и прижимаюсь к нему лицом.

Гнилостный запах исчез, лицо у Трэвиса порозовело и больше не покрыто испариной. Он кладет руку мне под подбородок, и я вдруг понимаю, что снова плачу: все лицо уже мокрое от слез.

– Помолись за меня, Мэри.

– Я… не умею. Не знаю ни одной молитвы.

– Давай ту, что про океан, – просит он и смеется.

Потом, снова улыбнувшись, Трэвис осторожно ложится, а я склоняюсь поближе к нему и начинаю шептать. Его рука крепко стискивает мою. Ничего не могу поделать со своим сердцем – оно колотится часто, как никогда.

 

***

 

Последнюю неделю я навещала Трэвиса каждую ночь и рассказывала ему истории моей мамы. Я вымоталась, но безумно счастлива. По ночам мы оказываемся в другой Вселенной, нашей собственной, и принадлежим только друг другу – словно навек забыли обо всех остальных обязательствах.

Сегодня, когда я стою на коленях у его кровати, мое тело пульсирует от напряжения. Наши пальцы сплетены, кажется, мы уже очень давно дышим воздухом друг друга – хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Между нашими губами бесконечность, и они никогда не соприкоснутся. Как в математике: делить пополам можно сколько угодно, ноль все равно не получится.

Наконец мои губы почти дотрагиваются до губ Трэвиса, и я забываю обо всем: о Кэсс, Гарри, Джеде и нашей деревне. Сегодня ночью в этой комнате есть только Трэвис, я и наш первый поцелуй.

В этот самый миг я чувствую неладное. То ли сквозняк подул в другую сторону, то ли где-то скрипнула открывающаяся дверь, но я немного отстраняюсь и заглядываю в глаза Трэвису. Он тоже что-то заметил и насторожился.

– Ш-ш-ш… – Я прикладываю палец к нашим губам, мысленно удивляясь, что между нами поместился целый палец. Прислушиваюсь – и вот оно! Шаги по коридору, шаги сразу нескольких человек. Я в страхе подскакиваю на месте, а Трэвис хватает меня, перекидывает через себя, прижимает к стенке и накрывает одеялом нас обоих.

Я затаиваю дыхание и жду.

В коридоре раздаются отчетливые шаги, затем шепот. Дверь в нашу комнату отворяется, чуть скрипнув, и меня тут же прошибает пот. Наши с Трэвисом сердца бьются беспорядочно, не в такт – этот грохот просто нельзя не услышать. В такой позе я не вижу, что делает Трэвис, но чувствую его ровное глубокое дыхание: он притворяется спящим. Я крепко зажмуриваюсь и проклинаю себя за то, что пошла на такой риск.

Заходят в комнату.

– Трэвис?

Я прикусываю губу – это голос сестры Табиты: она проверяет, спит он или нет. Трэвис молчит и не шевелится.

Наконец дверь закрывают – и запирают на щеколду. Мы выжидаем несколько секунд. Трэвис откидывает одеяло: в мои легкие врывается прохладный свежий воздух, но я боюсь пошевелиться.

Стены в этой пристройке тонкие, и нам слышно, что происходит за соседней дверью. Там передвигают мебель, а потом кто-то шипит, призывая остальных не шуметь.

Мы с Трэвисом молча смотрим друг другу в глаза. Слов за стенкой не разобрать, лишь поднимаются и затихают голоса: говорящие тараторят и перебивают друг друга.

– Может, принесли нового пациента? – спрашиваю я шепотом.

Трэвис качает головой.

– Мы бы услышали крики.

Я пожимаю плечами. В конце концов, больной мог потерять сознание.

– Меня бы не стали запирать в комнате из-за нового больного, – едва слышно выдыхает Трэвис.

Я поворачиваю голову и прижимаюсь ухом к стенке. Внезапно одна из Сестер резко и злобно осаживает другую:

– Нет, мы ничего им не скажем! Еще не время. Держи рот на замке, ясно?..

Потом она отходит в дальний угол, и я снова ничего не могу разобрать.

Гадая, что происходит в соседней келье, я вдруг сознаю, что лежу в одной кровати с Трэвисом, зажатая между ним и стенкой, в коконе тепла наших тел. Трэвис тоже начинает дышать чуть иначе, его вдохи и выдохи насквозь пронизаны желанием…

Моя кожа словно бы просыпается: каждым волоском, точно антенной, я пытаюсь уловить движения Трэвиса. Он лежит на спине, а я на боку, лицом к нему и спиной к стене.

Моя рука все это время покоилась у него на груди, но тут что-то заставляет меня сперва прижать пальцы, а затем прильнуть к Трэвису всем телом. Дыхание дрожит. Это почти невыносимо.

– Я лучше пойду, а то вдруг они снова зайдут тебя проверить, – выдавливаю я.

Трэвис сглатывает слюну и кивает. Слышно, как воздух входит и выходит из его легких, словно ему тяжело дышать.

Я начинаю медленно переползать через Трэвиса. До этой секунды из-за страха и адреналина я не обращала на это внимания, но теперь каждая частичка моего тела чувствует и понимает, что происходит. Помня о ране, я осторожно перекидываю через Трэвиса одну ногу и оказываюсь на коленях – прямо над ним.

Он закрывает глаза и вжимает голову в подушку, чуть приоткрыв губы – словно от боли. Я испуганно наклоняюсь к нему и спрашиваю:

– Больно?

Не открывая глаз, он качает головой, поднимает руки и кладет их мне на бедра, чтобы я не шевелилась. Мы почти сливаемся в одно целое – от бедер до подбородка. Голова идет кругом от осознания, что на Трэвиса тоже действует моя близость, что я не одна ощущаю этот жар.

За стенкой раздается глухой стук, и я тотчас соскальзываю с Трэвиса на пол, готовясь залезть под кровать, если понадобится.

Навострив уши и прислушиваясь к звукам в соседней комнате, я подкрадываюсь к двери и нажимаю на ручку. Заперто. Открыть точно не получится.

Трэвис приподнялся на локтях и тоже слушает. В лунном свете я вижу, какое красное у него лицо.

Придется вылезать в окошко. Я с трудом приподнимаю раму – невысоко, только чтобы протиснуться в щель. Холодный воздух сразу задувает под тонкую сорочку, борясь с остатками тепла из кровати Трэвиса, и я потуже закутываюсь в одеяло. К счастью, зима выдалась снежная, и под окошком успело намести приличный сугроб: можно спокойно прыгнуть со второго этажа. Я уже собираюсь это сделать, когда слышу свое имя.

Трэвис тянет ко мне руку. Я знаю, что испытываю судьбу, но все же возвращаюсь к нему.

– Когда мы увидимся? – спрашивает он. Пламя свечи рядом с койкой мечется из стороны в сторону, отбрасывая тени на его лицо.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Наверно, пока не стоит рисковать.

Он понимающе кивает. А потом берет мою ладонь и приникает к ней губами: жаркое пламя тотчас проносится по каждой моей жилке, охватывая все тело. Губы Трэвиса поднимаются к запястью – и я превращаюсь в преисподнюю. Поцелуи ползут вверх, щекоча и дразня жарким дыханием, я уже готова поддаться…

Но в последний миг отдергиваю руку и делаю шаг назад.

– Выздоравливай, – говорю я, не зная, какими словами описать свои чувства. А потом выскальзываю за окошко и падаю в снег, который вмиг тушит пожар на моей коже.

Боясь, как бы меня не увидели из окна соседней комнаты, я кидаюсь по погосту к забору, в тень Леса. На бегу я пытаюсь одновременно заметать следы, чтобы прямо под окном Трэвиса на снегу не осталось отчетливых следов. Очень скоро мои ноги промерзают до костей – тонкие тапочки не могут защитить от снега.

Подойдя к Лесу максимально близко – ближе подойти я ни за что не решусь, – начинаю сворачивать к собору, чтобы войти через главные ворота. Мои мысли невольно возвращаются к Трэвису, к его кровати и горячей коже… Все тело содрогается от воспоминаний, желания и холода. Поэтому сначала я даже не замечаю, что уже иду по чьим-то следам на снегу – следам нескольких человек.

Замираю на месте. Сердце начинает громко колотиться в груди. За мной ведь только Лес… а что если это следы Нечестивых? Что если забор проломили, а тревогу забить было некому? Меня пронзает ужас, но все же я бросаюсь назад по следам.

Они начинаются от забора. У самого входа на запретную тропу через Лес Рук и Зубов. Я встаю на колени и смотрю сквозь ворота: в лунном свете на снегу отчетливо поблескивают следы единственного человека, пробиравшегося сквозь заросли ежевики. Причем этот человек не волочил ноги, как все Нечестивые, а шел уверенно и решительно.

Но по тропе запрещено ходить всем без исключения: деревенским жителям, Сестрам, Стражам. Я никогда не видела, чтобы их открывали, никогда не видела, чтобы кто-то на нее выходил.

В нашу деревню пришли снаружи.

А значит, это «снаружи» существует – за Лесом есть что-то еще!

Волнение, страх, любопытство, паника – все эти чувства разом встают в горле и кружат голову, но я проглатываю ком и заставляю себя вернуться к реальности. Нагнувшись, я разглядываю отпечатки на снегу – шаг широкий, но сами следы миниатюрные, как мои. Они принадлежат либо мальчику, либо женщине.

Никто не включил сирену; никто не забил в колокола. Пусть сейчас глубокая ночь, уж по такому случаю можно было разбудить народ. Однако Сестры предпочли оставить все в тайне. Они затащили чужака в собор, спрятали в соседней с Трэвисом комнате и никому не собираются об этом рассказывать – я слышала это собственными ушами.

Внезапно до меня доходит, что вообще-то мне не полагалось знать о чужаке. Интересно, на что Сестры пойдут, чтобы сохранить тайну? Мне невольно вспоминается туннель под собором и полянка в Лесу. Какие еще секреты хранит Союз сестер?..

Я прячусь в тени у собора и иду, держась руками за зловещие каменные стены, огибая кусты и сугробы, пока не добираюсь до своего окна. Поднимаю раму и забираюсь внутрь: мокрая, дрожащая, с онемевшими ногами и пальцами.

Расшевелив угли в камине, я раздеваюсь и вешаю одежду на стул – сушиться, – а сама сажусь на коврик у огня, закутавшись в одеяло. Мое тело все еще похоже на ледышку. Снаружи поднимается ветер, я слышу его завывания – вот и хорошо, заметет мои следы. Правда, и следы чужака тоже…

В нашу деревню пришли снаружи. Сидя у камина и глядя на огонь, в глубине души я понимаю, что именно этого я ждала всю жизнь, именно об этом мечтала, хоть и не отдавала себе отчета.

Чужак – мой повод уйти из деревни. Теперь есть доказательство, что мы не одни на белом свете и нас не отрезали от него раз и навсегда. Мы еще можем воссоединиться с окружающим миром.

Теперь нас ничто не остановит. Как только слух о чужаке вырвется на свободу, все захотят узнать, что снаружи. И я поведу людей к океану. Туда, где нет Нечестивых.

 

 

VIII

 

Спустя три дня я прихожу в отчаяние. Сестры молчат, как рыбы. Наконец от безысходности я иду повидать Трэвиса, но в коридоре за его дверью встречаю сестру Табиту. Она говорит, что лихорадка вернулась и посетителей к нему пока не пускают: лишние инфекции больному сейчас ни к чему. Меня тоже не пустят, пока не убедятся, что Трэвис пошел на поправку.

– Еще не хватало, чтобы из-за вас двоих мы все заболели, – говорит она.

Я заглядываю через ее плечо в пустую комнату.

– Где он?

Все-таки я имею право знать, верно?

– В безопасности и под хорошим присмотром. В твоей заботе он не нуждается. – Она смотрит на меня, подозрительно прищурив глаза, и властно произносит: – Мэри. – А потом прикладывает палец к губам, словно раздумывает, какие слова лучше на меня подействуют. – Мэри, ты очень любознательна, а это – опасная черта. Что, по-твоему, привело нас к такой жизни? Что стало причиной Возврата и нашествия Нечестивых?

Я дышу часто и мелко. Даже до того, как меня вытолкали на поляну посреди Леса, я боялась сестры Табиты – главы Союза и старшей из Сестер.

– Я… я думала, истинная причина Возврата никому неизвестна.

И вновь я задаюсь вопросом, что скрывают от нас Сестры. В конце концов, Союз образовался сразу после Возврата и с тех пор существовал всегда – так нам говорят. Они были основателями деревни, именно они создали Стражу, именно благодаря им мы до сих пор живы.

Их воля – это воля Божья, их слово – закон. Они учат детей в школе, они рассказывают нам, что в мире больше никого не осталось, что времена Возврата давно минули и не имеют значения для нашей жизни. Мы привыкли верить им на слово и не задаваться лишними вопросами – о жизни до и сразу после Возврата, о новом мире, построенном для нас Сестрами.

Сестра Табита снисходительно улыбается, словно мать – нелепым догадкам любимого ребенка.

– Однако мы знаем достаточно.

Она берет меня за руки – крепко, но не больно, – и увлекает в бывшую комнату Трэвиса. Там мы подходим к окну, выходящему на забор и Лес.

– Точная причина Возврата остается для нас загадкой, но мы знаем, что люди прошлого пытались обмануть Господа. Обмануть смерть. Они хотели изменить Его волю. – Сестра Табита показывает рукой на Лес. Железную сетку забора, как обычно, раскачивают Нечестивые. – Вот что бывает, когда идешь против воли Господа. Вот его воздаяние. Вот кара за наши грехи.

Она говорит с напором и страстью, а в конце даже бьет кулаком по подоконнику для пущего эффекта.

– Всегда помни, Мэри, что отныне ты посвятила жизнь Господу. Мы все посвятили жизнь Господу. Лишь благодаря милости Божьей мы до сих пор живы. – Она поворачивает ко мне лицо, искаженное глубоким чувством, лицо страшное и почти безумное. – Помни, откуда мы вышли, Мэри, откуда мы все вышли. Не из райского сада, но из пепла Возврата. Мы уцелели чудом. – Сестра Табита хватает меня за плечи и встряхивает. – И мы обязаны жить дальше. Ничто не должно этому помешать – я не позволю.

Глядя в ее глаза, я понимаю, что она без промедления отдаст меня в жертву Лесу, если это поможет сохранить деревню – или ее власть над деревней. Она фанатик, она одержима. Впервые я отчетливо понимаю, в каком мире живу. Нет, мне всегда было понятно, что мы существуем на грани, на краю пропасти, в постоянном страхе перед Нечестивыми. Но прежде я не сознавала, какую огромную власть имеет над нами Союз, и что ради спасения деревни они готовы на все.

Лишь теперь я понимаю, как мы на самом деле уязвимы.

Сестра Табита терпеливо ждет, но я медлю с ответом. Она наверняка понимает, чт о мне открылось: я никогда не впишусь в эту картину. Никогда не стану полноценной Сестрой, женой, жительницей деревни.

Да, в распоряжении Сестер – знания и власть, но сестра Табита ясно дала мне понять, что все это мне никогда не достанется. Я не заслуживаю доверия, потому что пришла в Союз не по своей воле, потому что задаю слишком много вопросов и чересчур упорно ищу ответы.

Меня никогда не допустят в кружок избранных, никогда не посвятят в их тайны: зачем нужен туннель, ведущий в Лес, и для чего используются кельи под собором. Я обречена до конца дней ухаживать за больными, мыть полы в святилище, читать Писание и молиться за наши души.

Я никогда не буду принадлежать себе.

Это ужасное открытие. Мне хочется только одного: подбежать к маме и спрятаться в ее объятьях.

Но моя мать стала частью мира, о котором говорит сестра Табита. Мира, с которым мы боремся каждый день.

Словно прочтя мои мысли, она произносит:

– Ты должна найти свое место в этом мире. Ты должна отдать всю себя служению Господу и прекратить поиски недостижимого. – Сестра Табита наклоняется ближе, обдавая меня жарким дыханием, и я невольно отшатываюсь. – Ты думаешь, что однажды найдешь ответы на свои вопросы, но этому не бывать. Ибо Сестры приносят клятву – не позволять людям задаваться такими вопросами. Заруби себе на носу: никаких ответов ты не получишь.

Она проводит по моей щеке длинным пальцем с острым ногтем.

– Если ты будешь стоять на своем, ты накличешь беду на всех нас! Я чувствую это, я знаю!

Искра тревоги разжигает внутри меня пламя. Ее слова вновь и вновь гремят в моей голове: я накличу на всех беду. Внезапно – словно части головоломки встают на свои места, – я понимаю, почему сестра Табита все это время не выпускала меня из виду, почему она не разрешает мне выходить за ворота.

– Чего вы от меня хотите? – шепотом спрашиваю я, вспоминая Кэсс, ее белокурые волосы, пахнущие солнцем, и то, как она рыдала над больным Трэвисом. Я не могу накликать беду на нее, не могу уничтожить такую красоту.

– Перестань искать ответы на вопросы, которые тебе не положено задавать! Смирись со своей жизнью в соборе. Как, по-твоему, деревне удалось выжить вопреки всем опасностям, когда остальной мир пал? Почему мы так давно живем в покое и безопасности? Благодаря чему нам удается отражать атаки Нечестивых? Мы не испытываем Божье терпение. Не навлекаем на себя его гнев. Не рискуем понапрасну, а служим Господу и друг другу. – Ее лицо замерло прямо напротив моего, пылающие глаза широко раскрыты.

– Мы выжили лишь благодаря тому, что Союз сестер прилежно исполняет свой долг. Мы блюдем порядок. – Сестра Табита смотрит в окно на бесконечный Лес. – Представь, если бы порядка не было. – Она опять бьет кулаком по подоконнику. – Представь, что люди нарушали бы клятвы и обещания, крали бы друг у друга. Именно таким был мир до Возврата. И вот к чему это привело. – Она показывает на Лес, а потом снова прожигает меня взглядом. – Ты должна оставить Трэвиса в покое. Я вижу, как ты его жаждешь. Но он не твой.