Господствующая теория человеческого прогресса; ее неудовлетворительность

Если заключения, которых мы достигли, правильны, то они будут совпадать и с более широким обобщением.

Обратимся же к нашему исследованию с новой точки зрения, посмотрим [-327-] с более высокого пункта, откуда открывается более обширный горизонт. Спросим:

В чем состоит закон человеческого прогресса?

На этот вопрос, который явно или скрытно обнимает собой некоторые из наиболее возвышенных задач, доступных человеческому разумению, я отнюдь не решился бы отвечать, в особенности в виду малого места, которое я могу ему отвести, не будь это необходимо в виду всего предыдущего. Тем не менее это вопрос, который возникает сам собою. Совместимы или несовместимы с великим законом, по которому совершается человеческое развитие, те заключения, к которым мы пришли?

Что же это за закон? Мы должны сами заняться его изысканием; ибо господствующая философия, хотя открыто и признает существование такого закона, тем не менее дает о нем не более отчетливое представление, чем политическая экономия - о причинах бедности, упорно развивающейся среди растущего богатства.

Будем же, насколько возможно, держаться твердой фактической почвы. Нам нет необходимости знать, развился ли постепенно человек из животного или нет. Как ни близка связь между вопросами о человеке в его теперешнем виде, и вопросами о его происхождении, тем не менее только лишь вопросы первого рода могут проливать свет на вопросы второго. В мышлении нельзя идти от неизвестного к известному. И только лишь по фактам доступным наблюдению мы можем судить о том, что ускользает от наблюдения.

Все равно каким бы образом ни произошел человек, но все, что мы знаем о нем, относится лишь к теперешнему состоянию человека. Преданий или памятников, которые указывали бы на состояние человека низшее, чем то, в котором находятся теперь дикари, не существует. Не сохранилось даже и следов того моста, по которому человек мог перейти когда-то страшную бездну, которая в настоящее время определяет его от животного. А теперь между самым низшим из известных нам дикарей и самым высшим животных существует непримиримое различие,- различие не просто в степени, но различие в роде. Многие из душевных особенностей человека, из его действий и чувств обнаруживаются также и низшими животными; но ни одно животное не выказывает и малейших признаков одного свойства, без которого никто никогда не видал человека, на какой бы то НЕ было низкой ступени развития, того легко узнаваемого, но почта неопределимого свойства, которое делает человека способным к улучшениям,- делает его прогрессивным животным.

Бобр строит плотину, птица вьет гнездо, а пчела выкладывает ячейки; но и плотины бобров, и гнезда птиц и ячейки пчел строятся всегда на один и тот же лад, тогда как жилище человека изменяется от грубой хижины из листьев и ветвей -до великолепного дворца, обставленного со всеми современными удобствами. Собака также может [-328-] до известного предела связывать причину со следствием, и ее можно обучить разным штукам; но такого рода способности ее ни мало не развились за все века ее совместной жизни с человеком, все это время совершенствовавшимся, и собаки цивилизованных народов, по своему уму и образованию стоят не выше собак бродячих дикарей. Мы не знаем ни одного животного, которое носило бы одежду, варило бы пищу, приготовляло бы для себя орудие и оружие, выращивало бы для своего прокормления других животных, или которое владело бы членораздельной речью, Но людей, которым было бы недоступно все это, и не видано и не слыхано,- кроме как в сказках. Другими словами, всюду, где только мы знаем человека, всюду он пользуется способностью дополнять то, что дает ему природа, тем, что он делает для себя сам; да в сущности, человек так слаб от природы, что без этой способности он едва ли бы мог в какой-либо части земного шара, если только исключить некоторые мелкие острова Тихого океана, поддерживать свое существование.

Во все времена и всюду обладал человек этой способностью и, насколько мы знаем, во все времена и всюду так или иначе применял ее к делу. Но он применял и применяет ее в весьма различной степени, что можно видеть хотя бы из огромной разницы между грубым челноком и пароходом, между бумерангом и магазинным ружьем, между грубо вырезанным из дерева идолом и дышащим мрамором греческого художника, между познаниями диких и современной наукой, между индейцем и белым переселенцем; между готтентотской женщиной и изящной светской дамой.

Различия в степени применения этой способности не могут быть относимы на счет различий природного дарования,- народы, в настоящее время наиболее развитые, еще в историческое время были дикарями, и народы одного и того же племени в самой широкой мере различаются между собой. Различия эти не могут быть целиком относимы и на счет различий в физической обстановке: таким, где была колыбель наших знаний и искусств, в настоящее время обитают полудикие племена и в тех местах, где охотились дикари, в короткое время вырастают обширные города. Все эти различия очевидно связаны с развитием общества. Выйти за пределы, пожалуй, самых зачаточных улучшений или усовершенствований человек может, лишь живя вместе с другими людьми. И потому все улучшения или усовершенствования в добывании средств жизни и в условиях существования человека мы определяем словом цивилизация. Люди совершенствуются, цивилизуясь, т. е. научаясь совместной деятельности в обществе.

В чем состоит закон этого совершенствования? Помощью какого руководящего начала можем мы объяснить различие ступеней цивилизации; которых достигли различные общества? В чем заключается самая суть этого поступательного движения цивилизации и где тот принцип, опираясь на который мы могли бы сказать, что такое-то изменение [-329-] в общественных обычаях будет содействовать этому движению, а такое-то нет, и объясняет, почему в одном случае такое-то учреждение или условие ускоряет прогресс, а в другом тормозит?

По этому предмету господствует мнение, что прогресс цивилизации есть развитие или эволюция; способности человека увеличиваются и качества его улучшаются благодаря действию факторов подобных тем, на которые ссылаются при объяснении происхождения видов, т. е. путем переживания способнейшего и путем наследственной передачи приобретения качеств.

Что цивилизация есть развитие, что она есть, говоря языком Герберта Спенсера, движение от неопределенной и бессвязной однородности к определенной и связной разнородности,- в этом не может быть и тени сомнения; тем не менее сказать это отнюдь еще не значит отметить или выставить на вид причины, которые ускоряют или замедляют прогресс. В какой мере обширные обобщения Спенсера, стремящиеся объяснить все явления в терминах материи и силы, могут, надлежащим образом понятия, дать отчет обо всех этих причинах, я не берусь сказать; но философия раз>ития в своем научном изложении или не решила вполне определенно поставленного вопроса или являлась только исходным, вернее - опорным пунктом для мнения, которое расходится с фактами.

Обычное объяснение прогресса, на мой взгляд, очень похоже на то объяснение причин неравномерного распределения богатства, которого обыкновенно придерживаются деловые люди. Согласно их теории, если только таковая существует, обыкновенно выходит, что всякий энергичный и способный человек может заработать вдоволь денег, а различие между бедным и богатым создают или невежество, или лень или мотовство. Так и согласно обычному объяснению выходит, что различия в цивилизации зависят от различий в даровании. Цивилизованные нации это высшие расы и их успехи в цивилизации суть следствия их превосходства, совсем так, как бывало победы англичан, в глазах англичан, являлись следствием их природного превосходства над лягушатниками-французами; или как народное правление, дух изобретения и более высокий уровень благосостояния американцев признаются или до последнего времени признавались в среде американцев следствием большей энергии и предприимчивости, вообще свойственной янки.

И вот, также как политико-экономические учения, которые мы разбирали и опровергали в начале нашего исследования, оказывались в гармонии с обычным представлением людей, будто рабочую плату уплачивают капиталисты, а конкуренция лишь уменьшает ее; как теория Мальтуса оказывалась в гармонии с существующими предрассудками людей и богатых и бедных насчет излишка в народонаселении земли;- так и теория прогресса, как постепенного улучшения расы, оказалась в гармонии с общераспространенным мнением, согласно [-330-] которому различие в цивилизация определяются различием в самих расах. Теория эта лишь придала связность и научное выражение и без того уже господствовавшим мнениям. И ее удивительное распространение с того времени, как Дарвин впервые поразил мир своим "Происхождением видов", было не столько завоеванием, сколько ассимиляцией.

Среди людей мысли теперь установился такой взгляд. Борьба за существование, усиливаясь все более и более, побуждает людей все к новым и новым трудам и изобретениям. Человек совершенствуется. Его совершенствование и способность к такому сохраняется путем наследственной передачи и захватывает все больший и больший круг, благодаря тому обстоятельству, что наиболее приспособленные и наиболее совершенные индивидуумы переживают и вытесняют других индивидуумов, а наиболее приспособленные и совершенные племена и народы в борьбе общественных групп переживают другие племена и народы. Все различия между человеком и животными и различия в относительном прогрессе людей объясняются теперь этой теорией также уверенно и почти также просто, как незадолго перед тем объяснялись они теорией специального творения и божественного вмешательства.

Практическим следствием этой теории является тот исполненный надежды фатализм, каким пропитана текущая литература^*54. Выходит, что прогресс есть результат сил, которые медленно, неуклонно и безучастно работают на возвышение человека. Война, рабство, тирания, суеверие, голод, мор, нужда и нищета, эти ужасные спутники современной цивилизации,- оказываются обстоятельствами, которые двигают вперед человечество, выбрасывая более слабые типы, и давая ход более сильным; а наследственная передача - тем фактором, который сохраняет достигнутые успехи и делает их опорой при достижении новых. Индивидуум оказывается результатом перемен, таким образом отпечатывавшихся и закрепляющихся на длинном ряде прежде живших индивидуумом, а от индивидуумов получает свою форму и общественная организация, которая из них бывает составлена. Так что теория [-331-] эта, как говорит Герберт Спенсер^*55, представляется радикальной в большей мере, чем может даже вообразить обычны радикализм, так как она указывает на изменения в самой природе человека4 но в то же время представляется и "консервативной в большей мере, чем может вообразить обычный консерватизм", так как она придает значение лишь этим медленным изменениям в человеческой природе. Философы могут учить, что такого рода взгляд не умаляет обязанности стремиться к искоренению злоупотреблений, все равно как и богословы, проповедуя веру в предопределение, учили, что каждый обязан бороться ради спасения души; но, при обычном понимании, в результате все же получается фатализм - "мы будем делать, что возможно, а мельницы богов будут молоть, не заботясь о нашем содействии, ни о помехе". О такого рода взглядах я упоминаю только потому, что ими, как мне кажется, уясняется несколько та теория, которая теперь быстро распространяется и становится общим достоянием, а отнюдь не потому, чтобы с ними надо было считаться при исследовании истины. Все же я признаю господствующим взглядом на цивилизацию тот взгляд, что она есть результат сил, действующих указанным путем, которые медленно изменяют характер и улучшают и возвышают силы человека; что разница между цивилизованным человеком и дикарем создалась вследствие долгого воспитания расы, которое клало неизгладимы отпечаток на душевную организацию человека, и что усовершенствование людей, возрастая, будет вести все к высшим и высшим формам цивилизации. Мы достигли такой точки, что прогресс представляется как бы присущим нам и мы уверенно видим впереди еще большие успехи грядущих поколений,- некоторые из нас даже уверены, что прогресс науки даст в конце концов людям бессмертие и возможность лично посетить не только планеты, но и неподвижные звезды, а напоследок и самим выделывать солнца и планетные системы^*56.

Но оставим звезды в стороне; эта теория прогресса, кажущаяся нам среди прогрессивной цивилизации столь естественной, уже и на нашей планете наталкивается на серьезные противоречия,- я говорю о неподвижных, окаменевших цивилизациях. Большая часть современного человечества и понятия не имеет о прогрессе; большая часть современного человечества видит только в прошлом время человеческого совершенствования (как в прошлом видели его несколько поколений тому назад и наши предки). Разницу между диким и цивилизованным человеком можно, пожалуй, объяснить тем, что дикарь до сих пор еще слишком несовершенно развился, и прогресс его едва заметен; но каким образом на основании теории, что человеческий прогресс,есть результат повсеместных и постоянных сил, можем мы объяснить факт существования цивилизаций, которые так далеко заходили [-332-] вперед и затем останавливались? Ведь нельзя же сказать о китайце или индусе, как говорят о дикаре, что наше превосходство перед ним есть результат продолжительного воспитания расы, мы, мол, взрослые люди в природе, а они - дети. Индус и китаец были цивилизованным людьми в то время, когда мы еще были дикарями. У них были большие города, высоко организованные и могущественные правительства, литература, философские системы, утонченные нравы, значительное деление труда, обширная торговля и выработанные ремесла в то время, когда наши предки пребывали бродячими варварами, жили в землянках и кожаных палатках и по своему развитию были не выше американских индейцев, и все то время как мы прогрессировали от этого дикого состояния до цивилизации девятнадцатого столетия, они оставались на месте. Если прогресс есть результат неизменных законов, неизбежных и вечных, двигающих вперед человечество, то как же объяснить себе это факт?

Один из наилучших популярных истолкователей теории развития, Вальтер Бэджгот ["Естествознание и политика"], признает силу этого возражения и таким образом пытается разъяснить дело: чтобы цивилизовать человека, сначала необходимо приручить его; необходимо побудить его жить в обществе себе подобных в повиновении закону; отсюда возникновение строя или слоя законов и обычаев, который все укрепляется и увеличивается в силу естественного отбора, вследствие перевеса над другими племенами народа, объединенного таким образом. Этот слой обычаев и законов в конце концов становится настолько плотным и твердым, что уже не допускает дальнейшего прогресса, который становится возможным лишь тогда, когда обстоятельства несколько размягчают этот "слой" и таким образом дают свободу и подвижность необходимую для улучшений.

Это объяснение, которое Бэджгот предлагает, как он выражается, с некоторыми опасениями, по моему мнению, вносить разлад в самую теорию. Но мы не имеем надобности распространяться об этом, так как объяснение это очевидно, не вяжется фактами.

Наклонность к затвердению, о которой говорит Бэджгот, проявилась бы уже в самом раннем периоде развития, и примеры ее, приводимые им, почти все взяты из дикой или полудикой жизни. Тогда как эти застывшие цивилизации прошли долгий путь, прежде чем остановиться. Было время, когда они находились уже далеко от дикого состояния, и все еще оставались пластичными, свободными и прогрессирующими. Эти застывшие цивилизации остановились в то время, когда они были едва ли чем ниже, а во многих отношениях были выше европейской цивилизации, ну так, шестнадцатого, и во всяком случае, пятнадцатого века. А до той поры застоя не было там заметно, люди спорили, любили новизну, увлекались умственной деятельностью разного рода. Там были архитектора, которые конечно посредством целого ряда нововведений и улучшений довели строительное искусство до [-333-] весьма высокого состояния; кораблестроители, которые, без сомнения тоже после целого ряда нововведений, стали строить примерно такие же суда, как военные корабли Генриха VIII; изобретатели, которые немного не добрались до наших самых важных усовершенствований и от которых могли бы поучиться кой чему и мы; там были инженеры, которые строили обширные оросительные и судоходные каналы; так боролись философские школы и сталкивались религиозные убеждения. Вот в Индии хотя бы возникает великая религия, во многих отношениях похожая на христианскую, вытесняет прежнюю религию, переходить в Китай, распространяется по этой стране, и в свою очередь вытесняется с своей родины, подобно тому как и христианство было вытеснено с своей. Там была длительная жизнь, там были и нововведения, создававшие прогресс - уже много спустя после того, как люди научились жить вместе. Да, кроме того, и в Индию и Китай вливалась новая жизнь вместе с народами, покорявшими эти страны, народами, имевшими иные обычаи и иной склад мысли.

Из всех известных нам цивилизаций самой неподвижной и наиболее окоченевшей была цивилизация Египта: там даже искусство приняло условную и неизменную форму. Но мы знаем, что некогда и там была пора жизни и силы, что некогда и там, как теперь у нас, цивилизация росла и крепла, иначе искусства и науки никогда не достигли бы там столь высокой ступени. А недавние раскопки показали нам еще более ранний Египет, чем тот, о котором мы что-либо знали; найденные при них статуи и барельефы, не похожие на неподвижные и формальные типы последующего времени, блещут жизнью и выражением и указывают на сильное, страстное, естественное и свободное искусство, несомненный признак деятельной и кипучей жизни. Так должно было быть и со всеми теперь непрогрессивными цивилизациями.

Но ни одни только эти остановившиеся цивилизации не находят себе объяснения с точки зрения господствующей теории развития. Мало того, что люди заходили так далеко по пути прогресса и затем останавливались; бывало и так, что люди далеко заходили по пути прогресса и шли потом назад. И это не просто единичный случай, на который натолкнулась бы теория - это универсальное правило. Каждая цивилизация, которую до сих пор видел мир, имела свое время могучего роста, остановки и застоя, склонения и упадка. Из всех возникавших и процветавших цивилизаций к нашему времени остались только те, которые остановились, и наша собственная, которая еще не так стара, как были стары пирамиды, когда на них смотрел Авраам,- ибо позади пирамид было двадцать веков писаной истории.

Что наша цивилизация имеет более широкое основание, что она принадлежит к более совершенному типу, что она движется быстрее и несется, выше, чем любая из предыдущих цивилизаций,- все это без сомнения верно; но в этих отношениях она едва ли настолько опередила греко-римскую цивилизация, насколько та опережала азиатскую; [-334-] да если бы и так, так все же ничто не говорило бы в пользу ее прочности и будущих успехов до тех пор, пока не было бы доказано, что цивилизация наша выше своих предшественников и в тех вещах, которые причинили их конечное падение. А общепринятая теория не может дать такого доказательства.

В сущности, факты всемирной истории отнюдь не объясняются теорией, по которой цивилизация есть результат естественного подбора, улучшающего и возвышающего силы человека. То обстоятельство, что цивилизация возникала в различные времена, в различных местах и подвигалась с различной быстротой,- еще не находится в противоречии с теорией. Его еще можно объяснить различием соотношения между силой движущей вперед и силой сопротивления; но факт, что прогресс, начинаясь повсюду (ибо полагают, что даже и среди самых отсталых племен имел место некоторый прогресс), тем не менее нигде не был непрерывным, а везде приводил к застою или регрессу, это факт уже совершенно несовместим с теорией. Если бы прогресс действовал, накоплял улучшения в человеческой природе и через это производя дальнейший прогресс, то, хоть и можно бы было допустить случайны перерыв, но было бы общим правилом постоянство прогресса: одно улучшение вело бы к другому, и цивилизация подымалась все выше и выше.

Между тем, это не только общим правилом, но мировым правилом оказывается как раз прямая противоположность этому. Земля представляется могилой не только умерших людей, но и умерших царств. Прогресс не подготовлял людей к еще большему прогрессу, и цивилизации, бывшие в свое время столь же сильными и бодрыми, как теперь наша, сами собой приходили к концу. Шаг за шагом падало искусство, утрачивались значения, слабели силы, редело население, и от народа, который строил величественные храмы и обширные города, изменял направление рек и пронизывал горы, превращал пустыни в сады и вводил крайнюю утонченность во все мелочи жизни, оставалась лишь кучка грязных варваров, которые утрачивали даже воспоминание о делах своих предков, и в сохранившихся остатках их величия видели работу гениев или какого-то могущественного допотопного племени. Это так верно, что представляется, когда мы думаем о прошедшем, как бы неумолимым законом, избавиться от которого у нас может быть не более надежды, чем сколько может быть надежды у молодого человека, чувствующего жизнь во всех своих членах,- избегнуть разложения, которое есть общий удел всех... "О Рим, когда-нибудь тоже будет и с тобою!" с грустью произнес Сципион на развалинах Карфагена, а нарисованная Маколеем картина новозеландца, задумавшегося пред развалившейся аркой Лондонского моста, должна подействовать на воображение даже тех, которые видят возникновение городов пустыне и содействуют основанию новых государств. И недаром закладывая какое-нибудь публичное здание, делаем мы углубление [-335-] в самом широком краеугольном камне и заботливо заделываем в него на память о нашем времени разные вещицы, предвидя время, когда наши постройки будут разрушены, а мы будем забыты.

Но, скажут, не есть ли этот попеременный подъем и упадок цивилизации, этот обратный ход, всегда следующий за движением вперед,- ритмическое движение в восходящем направлении? Я не стану решать этого вопроса; но думаю, что утвердительный ответ гораздо труднее обосновать, чем то обыкновенно полагают. И отрицательный и положительный ответы для нас безразличны; в обоих случаях общепринятая теория рушилась бы. Цивилизации бесследно погибали и с трудом достигнутый прогресс терялся для расы навсегда; и если бы даже мы допустили что каждая волна прогресса делала возможной более высокую волну и каждая цивилизация прокладывала путь для другой более высокой цивилизации, то все же и тогда теория, согласно которой цивилизация подвигается вперед, опираясь на перемены, вызванные в самой природе человека, оставалась бы несовместимой с фактами; так как во всяком случае начало новой цивилизации кладет не та раса, которая воспитывалась и из рода в род изменялась старой цивилизацией, а какая-нибудь другая раса, стоявшая на более низкой ступени развития. Варвары - сначала, становятся потом цивилизованными людьми, и в свою очередь уступают место новым варваром. И до сего времени всегда было так, что люди под сложным влиянием цивилизации, хотя сначала и совершенствовались, но затем вырождались. Современный цивилизованный человек на много превосходит нецивилизованного; но в свое время такое же превосходство было и на стороне цивилизованного человека любой из погибших цивилизаций. И тем не менее всегда наступал известный момент и обнаруживались порча, разложение, расслабление цивилизации. И в сущности любая из уничтоженных варварами цивилизаций погибала от внутреннего растления.

Признавая этот мировой факт, мы тем самым отвергаем теорию прогресса через наследственную передачу, просматривая всемирную историю, мы видим, что линия наибольшего прогресса никогда не совпадает на продолжительное время с линией наследования, и каждой отдельной линии наследования, по-видимому, всегда соответствует упадок цивилизации, следующий за ее прогрессом.

Мы могли бы сказать, что существуют различные возрасты национальной или расовой жизни, подобно возрастам индивидуально жизни, что каждый общественный агрегат имеет как бы определенный запас силы, за израсходованием которого наступает разложение. Это старое и широко распространенное представление; оно еще крепко держится, и частенько, хоть и случайно встречается в сочинениях сторонников философии развития. А в сущности, я не вижу почему бы его нельзя было выразить в терминах материи и движения, и через то прямо подвести [-336-] под общее положение теории развития. Приняв индивидуумов хотя бы за атомы, мы могли бы определить рост общества как "интеграцию материи и сопутствующее ей разъяснение движения, при котором материя переходит от состояние непреодоленной, бессвязной однородности к состоянию определенной, связной разнородности, а задержанное движение подвергается параллельному преобразованию"^*57. Таким же образом можно бы было провести аналогию между жизнью общества и жизнью солнечной системы, положив в основу гипотезу туманных масс. Тепло и свет солнца производятся агрегацией атомов, развивающих движение, движение это прекращается наконец, когда атомы с о временем приходят в состояние равновесия или покоя; и тогда наступает состояние неподвижности, могущее снова нарушиться лишь от толчка внешних сил, которые, объединив движение и рассеяв в форме газа материю, направляли бы эволюционный процесс на развитие движения при конденсации материи; так, могли бы мы сказать, и объединение индивидуумов в общество развивает силу, производящую свет и тепло цивилизации; а когда этот процесс объединения прекращается и индивидуальные слагающие приходят в состояние равновесия, заняв постоянные места, тогда наступает окаменение, и для возобновления процесса и нового роста цивилизации являются уже необходимыми разрушение и рассеяние, причиняемые нашествием варваров.

Однако аналогия - один из опаснейших приемов в мышлении. Она может связать подобное и, вместе с тем, извратить или скрыть истину. Да и все такие аналогии поверхностны. Так как члены общества постоянно возобновляются со всею свежей энергией молодости, то и общество не может стереться, как старится человек с упадком его сил. Так как составная сила общества должна быть суммой сил ее индивидуальных слагающих, то и общество не может терять жизненной силы до тех пор, пока не уменьшатся жизненные силы его составляющих.

Тем не менее, и в обычной аналогии, когда жизненная сила общества уподобляется индивидуальной жизненной силе, и в той аналогии, которую строил я, в них обоих кроется признание одной очевидной истины, той истины, что помехи, проводящие наконец прогресс к остановке, вызываются течением прогресса, что причиной, разрушившей все прежние цивилизации, были условия, созданные ростом самой цивилизации.

Вот эту-то истину и игнорирует господствующая философия; тем не менее это весьма важная истина. И всякая сколь-нибудь устойчивая теория человеческого прогресса должна дать в ней отчет. [-337-]

^*54 В полунаучной или популярной форме и в самом откровенном и, потому, наилучшем выражении его можно, пожалуй встретить у Уинвуда Рида, писателя замечательной живости и силы, в его "Мученичестве человека". Книга эта есть в сущности история прогресса или, вернее, исследование причин и хода прогресса и, как бы ни ценили способность автора к философскому обобщению, но его книга все же вполне заслуживает внимание из-за тех ярких картин, на которые то и дело наталкиваешься в ней. Связь между заглавием ее и предметом объясняется в заключении: "Я даю всеобщий истории странное, но верное название - "Мученичество человека". Каждое поколение человеческого рода претерпевало страдания с тем, чтобы ценою этих мук могло совершенствоваться следующее за ним поколение. Наше собственно процветание основано на агонии наших предшественников. А потому, можно ли считать несправедливым, что и мы должны страдать ради блага будущих поколений?"

^*55 "Изучение социологии",- заключение.

^*56 Уинвуд Рид, "Мученичество человека".

^*57 Определение эволюции Гербера Спенсера, "Основные начала", р. 306.