СКРЫТОЕ ОТ ВЗОРОВ БУДУЩЕЕ 5 страница

Цены стали падать под давлением избыточного предложения, и их падение, скорее всего, не прекратится до тех пор. пока спрос не приблизится к предложению. (Тем временем число обращений взыскания на заложенную недвижимость продолжает быстро возрастать.) Уравновешивающие факторы — нынешнее сокращение строительства новых домов в сочетании с предполагаемым приростом численности американскихдомохозяйств на уровне 1 млн в год и постоянным спросом на второе жилье и замену существующего жилья — должны привести в лучшем случае к умеренному сокращению количества выставленных на продажу свободных домов летом и осенью 2008 года. Уменьшение избытка предлагаемого жилья должно стать заметным в конце 2008 года и в 2009 году в связи с падением ввода в строй нового жилья. Если застройщики сократят темпы строительства еще больше, чем весной 2008 года, то избыток будет ликвидирован быстрее и его давление на стоимость жилья (и обращения взыскания на заложенную недвижимость) прекратится.

Обнадеживает еще и то. что для прекращения падения цен не обязательно распродавать все избыточное жилье. Цены на жилье, скорее всего, стабилизируются, как только темп ликвидации достигнет своего максимума (по аналогии со снарядом, который достигает высшей точки траектории полета). Достижения этой точки, впрочем, не стоит ждать в ближайшие месяцы.

Последствия этого кризиса для нашей финансовой системы очень серьезны. От уровня цен зависит стоимость жилья, которая в конечном итоге и является обеспечением для всех ипотечных ценных бумаг. С падением цен стоимость жилья снижается, ослабляя балансы институтов, которые держат подобные бумаги.

В мае 2008 года из-за обвала цен на жилье стоимость примерно 9 млн из более чем 50 млн непогашенных жилищных ипотечных кредитов в США превышала рыночную стоимость финансируемой недвижимости. Это вызвало волну обращений взыскания на заложенную недвижимость, что плохо для всех участников. Потеря жилья — тяжелый удар для семьи домовладельца. В то же время обращение взыскания — это кошмар для ипотечных инвесторов. Стоимость этой процедуры (затраты на администрирование плюс ремонт поврежденных и обветшавших домов) обычно доходит до трети стоимости жилья. Как ни странно, взыскание обращается всего лишь на один из семи домов с отрицательной реальной стоимостью. Кроме того, чаще всего взыскание обращается не на дома, занимаемые домовладельцем, а на дома, принадлежащие инвесторам. Такая пропорция сохранялась на протяжении большей части прошедших двух лет, когда наблюдался всплеск обращений взыскания'. Конечно, подавляющее большинство владельцев домов с отрицательной реальной стоимостью предпочитают сохранять жилье за собой и продолжают обслуживать долг, несмотря на то что с чисто финансовой точки зрения их дома больше не стоят тех денег, которые за них платят.

Неудивительно, что ценные бумаги, обеспеченные низкокачественными ипотечными кредитами, стоят сейчас намного меньше первоначальной стоимости[159]. Другие ипотечные ценные бумаги, в том числе и те, которые связаны с так называемыми альтернативными и крупными кредитами, также сильно упали. По мнению многих аналитиков, ипотечные бумаги, обеспеченные низкокачественными, альтернативными и крупными кредитами. объемом более S2 трлн оцениваются правильно при нынешних низких ценах, которые полностью учитывают возможность дальнейшего значительного обесценивания жилья в США. Однако неопределенность сохранится долго, поскольку мы не сможем узнать реальную стоимость жилья еще не один месяц, а может быть, даже целый год.

Неопределенность в конце концов исчезнет на пике продаж жилья в США, когда сдадутся самые стойкие домовладельцы, ожидающие повышения цен. Затем наступит стабилизация цен на жилье и стоимости домов. Другими словами, рынок установит свою стоимость. С этого момента списания перестанут угрожать финансовым институтам, их балансы станут реальными. Одни банки и институты сольются, другие — будут ликвидированы. но в большинстве своем они рекапитализируются. И мир пойдет вперед.

Почувствовав, что текущие цены ипотечных ценных бумаг почти полностью учитывают будущее снижение цен на жилье, другие рынки начнут стабилизироваться. К июню 2008 года множество промежуточных кредитов, зависших на балансах банков, были проданы на рынке по остаточной стоимости. Весной 2008 года начал нарастать выпуск облигаций инвестиционного качества, а цены акций начали демонстрировать признаки стабилизации. Еще одним позитивным сигналом стало то. что многие коммерческие и инвестиционные банки получили возможность привлекать крупный капитал. Сочетание агрессивных списаний с успешным привлечением капитала делает нынешний кризис непохожим на то, что произошло в свое время в Японии. Все же нам не стоит расслабляться. Периоды ложного самоуспокоения уже неоднократно заканчивались возвратом проблем. Угроза потери платежеспособности в сочетании с проблемами ликвидности не исчезаете 2007 года, когда начались потрясения.

Никто не знает, насколько стабильным будет эффект подъема в экономике США и мира. В худшем варианте последующее ослабление экономики может привести к новому раунду дефолтов и опасному раскручиванию спирали падения цен активов. Более оптимистичный сценарий предполагает. что гибкость и устойчивость, продемонстрированная США и другими странами после рыночного краха в октябре 1987 года и теракта 11 сентября, вновь проявят себя и приведут к быстрому устранению последствий кризиса. Именно гибкостью и устойчивостью можно объяснить, почему, несмотря на продолжающийся девять месяцев кредитный кризис, уровни мировой экономической активности и занятости остаются такими же высокими, как и в момент передачи этой книги в печать.

Даже в условиях неопределенностей середины 2008 года ряд моментов совершенно ясен.

Во-первых, то, что происходит в развитых странах после августа 2007 года, иначе, чем перетягивание каната между здоровыми нефинансовыми секторами и больными финансовыми системами, не назовешь. Нефинансовые сектора в США и многих других странах находятся сейчас даже в лучшей форме, благодаря процентным ставкам, которые держатся на низком уровне уже не один год. Бизнес имеет возможность финансировать свои краткосрочные обязательства с помощью дешевого долгосрочного заимствования. Несмотря на то что банки и другие финансовые институты сократили все формы кредитования, для большинства компаний в ближайшей перспективе это не имеет значения из-за отсутствия потребностей в заемных средствах.

Повышение уровня глобальной экономической активности в последние годы привело к значительному росту корпоративных денежных потоков, особенно в США. Из-за сложностей с получением приемлемой процентной ставки при финансировании расширения бизнеса многие компании на протяжении 2007 года все шире направляли собственные денежные потоки на выкуп акций и таким образом возвращали капитал акционерам. Вряд ли их сильно беспокоило то, что банки, парализованные кризисом, могут прекратить кредитование.

В настоящее время реальной заботой нефинансовых компаний (особенно тех. долг которых имеет инвестиционное качество) является не заимствование, а доходы. Медленно, но верно кредитный кризис тащит вниз спрос со стороны розничных и корпоративных потребителей. Американская экономика стоит на краю рецессии, как, впрочем, и экономика других стран. Вместе с тем гибкость нашей экономики, до нынешнего дня по крайней мере, позволяла довольно успешно противостоять ветрам рецессии.

Самая большая проблема глобальной экономики связана с тем. что, несмотря на значительный рост в последнее время, важнейшие части финансовой системы остаются замороженными. До 9 августа 2007 года инвесторы покупали в уверенности, что бум будет продолжаться бесконечно. В результате взлета стоимости ликвидной недвижимости, используемой в качестве обеспечения, чрезвычайно большой объем ликвидности был приобретен финансовыми посредниками и выброшен на глобальные рынки {и не только в виде ценных бумаг с рейтингом ААА, но и бумаг с рейтингом ВВ и даже ССС). Спрос на финансовые активы казался неограниченным. Однако, как это случается всегда, рынки в одночасье развернулись — вышли из эйфории и впали в панику. Эти состояния настолько непохожи, что риск-менеджерам и специалистам по эконометрике приходится моделировать их раздельно.

Моделирование таких состояний настолько волнует меня, что здесь я сделаю отступление и рассмотрю этот вопрос более детально. Те, кого не интересуют экскурсы в эконометрику, могут пропустить это отступление и вернуться к нашей основной теме на с ДЭЗ.

Пузыри лопаются, когда критическая масса участников рынка осознает, что ожидаемая будущая прибыль, толкающая вверх цены активов, скажем, высокодоходных облигаций и деривативов на их основе, недостижима. В этот момент реальность берет реванш. Во всех случаях, о которых мне известно, коллапс развивается намного быстрее, чем эйфория (страх — самая могущественная рыночная сила).

Принципиальная проблема наших моделей — как моделей риска, так и эконометрических моделей — заключается в том, что, несмотря на всю их сложность, они слишком просты и не могут учесть весь комплекс критически важных переменных, которые определяют характер глобальной экономической реальности. Модель — это абстрагирование от реального мира с его разнообразием. Во время бума, помимо выискивания возможностей реализации освященной временем идеи о том. что диверсификация снижает риск, компьютеры перемалывают горы исторических данных в поисках отрицательной корреляции цен торгуемых активов, т.е. корреляции, позволяющей изолировать инвестиционный портфель от широких эконо' мических колебаний. Когда такие цены, вместо того чтобы компенсировать другие ценовые движения, вдруг начинают двигаться в унисон (как 9 августа 2007 года и в дальнейшем), громадные убытки практически по всем классам рискованных активов вам гарантированы.

Наиболее правдоподобное объяснение причин, по которым риск-менеджмент. опирающийся на самые современные статистические модели, дает настолько плохие результаты, выглядит так: базовые данные, используемые для оценки структуры модели, обычно соответствуют как периодам эйфории, так и периодам панического страха, т.е. режимам с совершенно различной динамикой. Фаза сжатия кредитных и деловых циклов под влиянием страха исторически намного короче и неожиданнее, чем фаза расширения, характеризующаяся медленным нарастанием эйфории. Национальное бюро экономических исследований уверено в том, что на протяжении последних 50 лет Америка испытывала сжатие в одном случае из семи. Именно к этому случаю и должен готовиться риск-менеджмент. Отрицательная корреляция классов активов, существующая во время расширения. может исчезнуть при одновременном падении цен всех активов и разрушить стратегию улучшения соотношения риск/доходность путем диверсификации.

Если бы мы могли адекватно смоделировать каждую фазу этого цикла в отдельности и идентифицировать сигналы, указывающие на приближение смены режимов, то возможности управления рисками значительно расширились бы. Проблема в том. что неразумное поведение на финансовых рынках на фазе расширения — результат вовсе не отсутствия знаний о сильной недооценке рисков. Оно связано с опасениями по поводу того, что неучастие в общей эйфории приведет к безвозвратной потере рыночной доли, Риск-менеджмент нацелен на максимизацию доходности капитала с учетом риска. Нередко недостаточно эффективное использование капитала считается «потерями». К сожалению, дни. когда банки гордились рейтингами ААА и намекали нз скрытые резервы на балансах (что часто было правдой}, создавая ауру неуязвимости, канули в Лету. Накануне 9 августа 2007 года поддержание активов и капитала на уровне, соответствующем рейтингу ААА, считалось слишком дорогим удовольствием, снижающим конкурентоспособность*

Я не утверждаю, что существующие системы риск-менеджмента или экономического прогнозирования совершенно оторваны от реального мира. Поиск выгод от диверсификации в моделях риск-менеджмента, без сомнения, здравая идея, а использование сложных макроэкономических моделей действительно дисциплинирует прогнозирование*

Однако эти модели неадекватно учитывают присущие людям реакции, которые приводят к переходам от эйфории к страху и обратно и которые не меняются со сменой поколений. Ценовые пузыри раздуваются и лопаются в наши дни точно также, как и вначале XVIII века, когда современные конкурентные рынки только зарождались. Мы говорим о подобных реакциях, т.е. о том, что Джон Мейнард Кейнс называл «животными инстинктами». как об иррациональных. Предсказателей вместе с тем должна заботить не рациональность или иррациональность реакции людей, а только то, что эта реакция является заметной и систематической. На мой взгляд, именно этой важной «объясняющей переменной» не хватает в моделях риск-менедж-мента и макроэкономических моделях, В соответствии с нынешней практикой подобные поведенческие реакции учитываются через «поправочные коэффициенты». Иными словами, разработчики моделей подстраивают свои формулы. Введение поправочных коэффициентов — это неявное признание того, что модели в том виде, в котором мы используем их в настоящее время, структурно несовершенны. Вместе с тем нынешняя практика не позволяет решить проблему учета фактора «животных инстинктов».

Мы никогда не сможем предвидеть все скачки, происходящие на финансовых рынках. Скачки неожиданны по определению, тогда как эффект предвидимых событий удается в значительной мере компенсировать. Я сильно подозреваю, что остановить эйфорию в процессе ее нарастания очень трудно, а раз так. то вряд ли стоит надеяться на прекращение периода эйфории до тех пор. пока спекулятивная лихорадка не кончится сама по себе. Риск менеджмент в той мере, в какой ему удается идентифицировать подобные эпизоды, способен продлевать периоды эйфории. Однако риск-менеджмент никогда не будет совершенным. Он неизменно терпит провал, когда неупорядоченная реальность проявляет себя, приводя к неожиданному и резкому возмущению, называемому кризисом,

В начале эпилога я уже отмечал, что если бы секьюритизированные американские низкокачественные кредиты не оказались слабым звеном глобальной финансовой системы, то роль слабого звена сыграл бы какой-нибудь другой финансовый продукт или рынок. Недооценка риска раньше или позже должна была прийти в противоречие с присущим людям неприятием риска: кризис стал психологически неизбежным. Ценовой пузырь развивался по тому же сценарию, что и тюльпэномзния, а также все прочие пузыри в истории экономики — длительный период эйфории завершился неожиданной и сокрушительной вспышкой страха. Даже самые искушенные риск-менеджеры частного сектора не смогли нейтрализовать последствия резкой смены настроений. Неопровержимое свидетельство недооценки риска не заставило их натянуть вожжи. Как я уже говорил, большинство знающих рынок менеджеров. хотя и сознавали, что принимают чрезвычайно высокие риски, побоялись безвозвратно потерять рыночную долю, если они* как выразился бывший генеральный директор Citigroup Чак Принс, «не продолжат танец». Более того, они понадеялись на то, что успеют выйти из игры до обвала. Большинство сильно просчиталось.

Я асе больше убеждаюсь, что правительства и центральные банки не могли серьезно повлиять на развитие бума. Для этого потребовалось бы значительно ограничить экономический рост. У меня, однако, нет фактов, говорящих о том, что электорат в современных демократических государствах согласится на такие серьезные макроэкономические меры борьбы с потенциальными проблемами, которые могут и не реализоваться. Периодические всплески эйфории и страха — это проявления свойств человеческой натуры, которые не подвластны ни правительствам, ни центральным банкам,

Я всегда говорил, что в отсутствие возможностей эффективно гасить спекулятивные волны наилучшая стратегия заключается в обеспечении гибкости рынков, не обремененных протекционизмом и жестким регулированием, и повышении их устойчивости к кризисам. Это не означает, что попытки регулировать финансовый риск обязательно бесполезны. Существуют такие области, где официальное вмешательство следует не ослаблять, а усиливать. например наказание за мошенничество. Мошенничество подрывает основу конкурентных рынков — добровольный рыночный обмен. Усиление преследования мошенничества могло бы, на мой взгляд, искоренить наиболее вопиющие случаи недобросовестной практики. Поскольку мошенничество, особенно явное введение в заблуждение, и без того противозаконно, новых законов принимать не надо. Все, что нам нужно, — это более строгое соблюдение существующего законодательства. По моему опыту, банковские регуляторы, прекрасно разбирающиеся в бухгалтерском учете, банковском законодательстве и риск-менеджменте, не годятся для этой работы. Для нее нужны профессионалы в сфере обеспечения правопорядка.

Как ни странно, но я совершенно не ожидал, что финансовая система не сможет эффективно защитить себя от раздувания пузыря эйфории. Мы в ФРС всегда рассчитывали на способность банков избегать наиболее неприятных рисков. Сложные процедуры контроля заемщиков, применяемые кредитными менеджерами банков, давно служат первой линией защиты финансовой системы от кризисов. Однако в случае нынешнего кризиса эта линия защиты, похоже, не сработала.

Меня провал кредитных менеджеров огорчает вдвойне, поскольку никто в мире никогда не мог выполнить эту работу лучше них. Финансовые регуляторы, по моему опыту, знают намного меньше, чем риск-менеджеры частного сектора. Секрет регулирования в мире свободных рынков прост — регуляторы следуют примеру практиков из частного сектора. ФРС и другие контролирующие органы постоянно консультируются с лучшими профессионалами в области управления рисками. Базель II, международное соглашение по банковскому регулированию, впервые принятое в 2004 году, опирается на модели оценки риска, применяемые в частном секторе. Стоит ли удивляться тому, что Базель II существенно пересматривается после того, как банковская индустрия изменяет свои стандарты. Новые требования к достаточности банковского капитала в США, если их примут, будут отражать уже существующую практику частного сектора.

Несмотря на недавний провал профессионалов в области управления рисками, нам не стоит думать, что менее квалифицированные специалисты могут работать лучше. Если врач ставит неправильный диагноз, то мы не обращаемся к другому пациенту за советом. Мы настаиваем на том. чтобы врач более внимательно подошел к диагностированию. Конечно, система риск-менеджмента в частном секторе нуждается в совершенствовании, однако более приемлемой альтернативы у нас нет.

На рынках уже идет процесс самообновления. Финансовые институты сокращают долю заемных средств в капитале, резко увеличиваются резервы. необходимые банкам и инвестиционным организациям для нормального ведения дел. Подобные изменения происходят не из-за ужесточения регулирования, а главным образом потому, что финансовые партнеры требуют этого друг от друга. Изменения станут еще заметнее, когда компании в полной мере начнут учитывать сдвиг в предпочтениях инвесторов в отношении рисков. Не так давно многим банкам приходилось платить чрезвычайно высокие ставки за привлечение денег. Не за горами то время, когда все осознают, что единственным способом снижения стоимости заимствований является наращивание капитала и. следовательно, повышения кредитного рейтинга[160]. Таким образом, это инвесторы, а не регуляторы, меняют динамику финансовых рынков.

На рынках наблюдается еще одно явление — стремительное падение спроса на экзотические ценные бумаги, обеспеченные активами. Отсутствие возможности правильно оценивать подобные инструменты заставило многих отказаться от инвестирования в них. У этого явления далеко идущие последствия — значительная часть экзотических инструментов в отсутствие интереса к ним просто исчезнет, а спрос на многие другие продукты никогда не вернется к историческим максимумам. Инновационный процесс в сфере финансов, как и в любой другой области, рождает своих победителей и проигравших. Проигравшие вылетают на обочину (иногда с очень болезненными последствиями), а победители в совокупности повышают финансовую эффективность на протяжении долгого времени.

Рынки и дальше продолжат массированную перестройку. Тем не менее, с учетом причудливых проявлений человеческой натуры, вряд ли ее результатом будет финансовая система, устойчивая к кризисам. Нужно ли правительствам делать что-либо еще? Вопрос в определенной мере неоднозначный, поскольку современная политическая система обязывает выборные власти отвечать практически на каждое отклонение экономики от нормы принятием правительственной программы. Учитывая число избирателей, которых произошедшее коснулось непосредственно, можно не сомневаться в том, что давление на законодателей в условиях нынешнего кризиса будет очень сильным. Если мы способны извлекать уроки из истории, то новое регулирование будет направлено прежде всего на устранение причин текущего кризиса: нестрогой и недобросовестной практики ипотечного кредитования, беспорядочной секьюритизации кредитных продуктов и чрезмерного использования рискованного краткосрочного финансирования долгосрочных активов.

Наследием нынешнего кризиса, имеющим долгосрочные последствия, станет решение ФРС о прямом кредитовании дилеров го ценным бумагам с Уолл-стрит. В других странах такая практика обычна для центральных банков. Подобный шаг был неизбежен в условиях стирания различий между коммерческими и инвестиционными банками.

Вместе стем меня беспокоитто, что в резком расширении кредитования со стороны ФРС в ответ на чрезвычайно редкое событие Капитолийский холм может увидеть способ доступа к внешне бесплатным финансовым ресурсам — к волшебной кубышке. В апреле 2008 года, например, семь сенаторов заставили ФРС принять облигации, обеспеченные студенческими кредитами, в качестве обеспечения. Месяцем раньше 32 члена палаты представителей требовали от ФРС предоставить экстренную поддержку небанковским эмитентам ценных бумаг, обеспеченных образовательными кредитами.

Реакция властей США на крах банка Bear Steams беспокоит еще больше. Одно дело, когда центральный банк кредитует платежеспособные институты под «хорошее» обеспечение, а другое — когда приобретает обязательства банкрота или. что равносильно, предоставляет кредиты без права оборота. Случаи подобной правительственной поддержки должны быть чрезвычайно редкими: если участники рынка считают организацию «слишком большой. чтобы допустили ее банкротство», то в расчете на государственную поддержку в случае финансовых трудностей у организации появляется возможность продавать свои обязательства дешевле, чем если бы она рассчитывала только на себя. Подобные деформации в конкурентном использовании финансового капитала снижают эффективность финансовой системы как канала перемещения национальных сбережений, обеспечивающего их наиболее продуктивное использование. История показывает, что за нерациональное использование капитала, когда оно становится распространенным явлением, мы расплачиваемся снижением уровня жизни.

В апреле 2000 года я говорил своим коллегам по Федеральному комитету по операциям на открытом рынке, что системы управления рисками обычно заставляют банки поддерживать достаточный капитал для выполнения обязательств при любых условиях за исключением масштабных катастроф, которые случаются не чаще одного-двух раз в столетие. Бремя последствий подобных событий остается за порогом центральных банков. Единственным спасением для коммерческих банков может быть постоянное поддержание более значительного капитала, необходимость в котором возникает раз в сотню лет. Банкиры всеми силами избегают такого решения, риск банкротства раз в столетие для них. похоже, более предпочтителен.

Гарантии, конечно, никто дать не может, но по всем признакам нынешний кризис как раз из разряда таких редких, случающихся не чаще раза в 50 или 100 лет событий[161]. Наша страна давно отказалась от идеи оставить разрешение кризисов рынку. Для минимизации отрицательного влияния государственной помощи на эффективность рынков критически важно, на мой взгляд, формализовать и в определенной мере пересмотреть процедуры, использованные в случае Bear Steams. Это должно гарантировать, что в будущем правительственная финансовая поддержка кредитных организаций не отразится на балансе ФРС и денежно-кредитной политике[162]. Нам нужны законы, конкретизирующие и ограничивающие условия оказания поддержки, — законы, которые дадут Министерству финансов полномочия использовать деньги налогоплательщиков для предотвращения системных финансовых крахов напрямую и прозрачно, а не обходными путями через центральный банк, как это было с Bear Steams. Нам нужен механизм, подобный Трастовой антикризисной корпорации — государственной компании, созданной в 1989 году с целью преодоления последствий кризиса ссудно-сберегательных организаций. Как я говорил в главе 5, Трастовая антикризисная корпорация успешно ликвидировала активы обанкротившихся ссудно-сберегательных организаций, после чего прекратила существование. Подобный механизм вполне подошел бы для случаев вроде Bear Steams: конгресс может создать постоянную группу представителей федеральных финансовых агентств, которая будет оперативно определять во время кризисов. насколько банкротство финансовых посредников опасно для функционирования финансовой системы США. и требовать при необходимости принятия мер федерального масштаба для смягчения системных последствий.

Если такая необходимость действительно появляется, то может быть создана организация, подобная Трастовой антикризисной корпорации, которая должна взять управление финансовым посредником на себя, ликвидировать все его акции и при отсутствии неприемлемого рыночного риска снять определенный процент с номинальной стоимости обязательств, прежде чем гарантировать их и распродать активы. Вопрос в том, во что это обойдется налогоплательщикам. — вмешательство государства в работу рынков практически всегда заканчивается национализацией убытков и приватизацией прибылей. В результате повышается моральный риск. т.е. склонность частных игроков, получивших прямые или косвенные гарантии, к принятию более высоких рисков, чем в отсутствие гарантий. Тем не менее, как и в случае Трастовой антикризисной корпорации, затраты государства можно свести к минимуму.

Ужесточение регулирования финансовых рынков, за которое ратует большинство, на мой взгляд не лучший выход. В предыдущем десятилетии оно сводилось главным образом к ограничению торговли новыми производными инструментами и другими инновационными финансовыми продуктами. Самые сомнительные из них уже прекратили существование — инвесторы больше не интересуются ими и вряд ли станут делать это в будущем. Другие. например дефолтные свопы, доказали свою полезность для диверсификации рисков (даже несмотря на то что с ними связаны определенные операционные риски)[163].

Я также скептически отношусь к идеям относительно того, что усиление регулирования финансовых рынков способно повысить их эффективность,— особенно к предложению расширить полномочия ФРС и превратить ее в гаранта рыночной стабильности. Подобная миссия невыполнима. Международное финансовое сообщество в последние годы не раз предпринимало попытки установить такой контроль, однако ему так и не удалось предотвратить или хотя бы смягчить кризис, который начался прошлым летом. Как бы мы ни старались, нашим стратегам не под силу точно предсказать ни грядущие финансовые и экономические потрясения, ни последствия дисбалансов в экономике.

Финансовые кризисы характеризуются периодическими сбоями механизма рыночного ценообразования, время возникновения которых по определению непредсказуемо. Если бы их приближение можно было видеть, то рынки не позволили бы им возникнуть. В последнее время, речь об этом шла в главе 18. некоторые критики называли дефицит текущего баланса США серьезным предвестником валютного кризиса. Однако валютные курсы двигались в направлении, необходимом для сбалансирования предложения и спроса. По крайне мере до настоящего момента каких-либо существенных разрывов не наблюдалось. Другие видели опасность в финансовом крахе ряда крупных хедж-фондов, за которым может последовать лавина банковских дефолтов. С августа 2007 года свое существование прекратило немало хедж-фондов, но это никак не сказалось на финансовой системе в целом, по крайне мере к июню 2008 года.

То же самое происходит во время любого кризиса или процесса приспособления — они никогда не протекают так, как ожидалось. Вот почему нужно не заниматься ограничениями, а требовать от финансовых институтов поддержания достаточного капитала и ликвидности, которые позволят им выдержать любые неожиданности.

Это особенно справедливо в условиях постепенной замены государственного регулирования саморегулированием глобальных рынков. Такой переход практически неизбежен, поскольку мир экономики стал настолько сложным, что ни отдельно взятому человеку, ни какой-либо группе людей не под силу до конца понять, как он работает. Ну а то, что он работает, со всей очевидностью вытекает из высокой стабильности рынков львиную долю времени, а также из непрерывного повышения среднего уровня жизни в глобальном масштабе от поколения к поколению.

Исключениями являются кризисы, возникающие из-за человеческих слабостей. Не сомневаюсь, никакая система регулирования и никакие меры защиты никогда не обратят иррациональный оптимизм или неудержимый страх в стабильный экономический рост. Тот, кто полагает, что решением является экономика, организованная и централизованно управляемая интеллектуальной элитой, а не развитие конкурентных рынков, напрасно тратит время.

Если наша цель — материальное благосостояние, то я не вижу альтернативы глобальному рыночному капитализму. Его ахиллесовой пятой является широко распространенное представление о несправедливости распределения результатов. Этой проблемой, как я уже отмечал в главе 21, нужно серьезно заниматься. Однако отказ от глобальной экономики, к которому все настойчивее призывают некоторые критики, лишит нас парадигмы, позволившей вытащить сотни миллионов людей из ужасающей нищеты и давшей значительной части населения планеты возможность наслаждаться уровнем жизни, доступным некогда только элите развитых стран.