МОТИВАЦИЯ И ЛИЧНОСТЬ 31 страница

 

В двух сериях исследований, на которых основан материал этой главы (изучение синдрома самоуважения и синдрома защищенности, то есть уверенности в безопасности своего положения) использовался холистическо-аналитический метод. Фактически, эти результаты могут быть выражены не как исследование самоуважения и защищенности сами по себе, а как исследование их роли в общей характеристике личности. Если трактовать вышесказанное с методологической точки зрения, то это означает, что, прежде чем приступать к попыткам выяснения вопроса о самоуважении личности, автор посчитал необходимым понять каждый субъект исследования как цельную, действующую и адаптирующуюся личность. Таким образом, прежде чем субъекту начали задавать конкретные вопросы о его чувстве собственного достоинства, были проведены исследования взаимоотношений в его семье, характерных особенностей субкультуры, в которой он жил, стиля его адаптации к основным жизненным проблемам, его надежд на будущее, его идеалов, его разочарований и его конфликтов с окружающими. Это изучение длилось до тех пор, пока автор не почувствовал, что понял субъекта настолько хорошо, насколько это только возможно при использовании данной методики. И лишь тогда у него появлялась уверенность, что он сможет понять, какую роль играет самоуважение в тех или иных поступках исследуемого субъекта.

 

То, что такая подготовка действительно необходима для лучшего объяснения поведения человека, можно продемонстрировать на следующих примерах. Известно, что люди с низким чувством самоуважения обычно более религиозны, чем люди с высоким чувством самоуважения, но, вместе с тем очевидно, что существует и множество других факторов, определяющих религиозность. Чтобы выяснить, не объясняются ли религиозные чувства человека его потребностью отыскать дополнительные источники силы, необходимо получить сведения о его религиозном воспитании, о влиянии на него различных внешних воздействий, направленных против религии или в ее поддержку, узнать, поверхностны ли его религиозные чувства или глубоки, искренние они или наносные. Короче говоря, надо понять, что значит для человека религия. Человек, который регулярно ходит в церковь, на самом деле может быть менее религиозным, чем тот, кто не ходит в нее вовсе. Причины посещения им церкви при этом могут быть следующими: 1) он ходит в церковь, чтобы избежать общественной изоляции; 2) он делает это, чтобы не расстраивать свою мать; 3) религиозность у него служит не выражением покорности и смирения, а средством осуществления господства над другими людьми; 4) посещение церкви подчеркивает его принадлежность к более высокому слою общества: 5) он говорит себе: "Это нравится невежественным массам, и я должен им подыгрывать" и т.д.

 

Человек может вовсе не быть сознательным верующим, и все же вести себя так, как будто он таков. Очевидно, нам нужно узнать, что значит для него религия как для личности, прежде чем мы сможем оценить ее роль в его жизни. Сам по себе факт посещения церкви может означать все что угодно, поэтому для нас он не означает практически ничего.

 

Другой, возможно, более впечатляющий пример, показывающий, как сходное поведение может означать в психологическом плане сугубо противоположные вещи, относится к политико-экономическому радикализму. Если он будет взят per se, сам по себе – то есть с точки зрения бихевиоризма, отвлеченно, вне связи с общей ситуацией – то, задавшись целью изучить связь поведения с ощущением собственной безопасности, мы получим крайне запутанные результаты. Некоторые радикалы чувствуют себя в полной безопасности, другие же пребывают в состоянии крайней неуверенности в собственном положении. Но если проанализировать этот радикализм в общем контексте ситуации, то можно с легкостью выяснить, что некоторые люди становятся радикалами потому, что у них жизнь тяжела, потому, что они расстроены и разочарованы, и не имеют того, что имеют другие. При более тщательном изучении жизни таких людей нередко обнаруживается, что, как правило, они враждебно настроены к своим ближним, причем иногда это чувство бывает сознательным, а иногда – бессознательным. О таких людях справедливо говорят, что они Принимают свои личные проблемы за общемировой кризис.

 

Но существуют и другие радикалы, представляющие собой совершенно иной тип личности – хотя внешне они ведут себя так же, как и те люди, которые были нами только что описаны. Для них радикализм может иметь совершенно иную, иногда даже абсолютно противоположную мотивацию и внутренний смысл. Такие люди обеспечены, счастливы, довольны собой, но, однако, из-за глубокой любви к ближнему они испытывают непреодолимое желание улучшить положение тех, кому меньше повезло в жизни, они борются с несправедливостью, даже если она не затрагивает их лично. Такие люди могут осуществлять свои устремления разными путями: они могут заниматься филантропической или религиозной деятельностью, произносить проповеди о терпении и покорности, а могут все свои силы отдавать радикальной политической активности. Их политические убеждения имеют тенденцию быть независимыми от колебаний уровня их доходов, их личных трагедий и прочих подобных обстоятельств.

 

Другими словами, радикализм представляет собой форму выражения, которая может иметь под собой абсолютно разную мотивацию и проявляться у людей с непохожими типами характера. У одних он может возникнуть из-за ненависти к ближним, а у других – из любви к ним. Если изучать радикализм просто таким, какой он есть, вряд ли можно прийти к подобному выводу.83

 

То, что еще осталось сказать о холистическом анализе, будет изложено гораздо подробнее ниже, после обсуждения ряда других вопросов.

Холистическо-динамическая точка зрения

 

Общая точка зрения, предлагаемая здесь для обсуждения, является скорее холистической, чем атомистической, скорее функциональной, чем таксономической, скорее динамической, чем статической, скорее динамической, чем каузальной и скорее целенаправленной, чем просто механистической. Вопреки тому, что столь противоположные факторы обычно считаются набором дихотомий, автор книги подходит к их рассмотрению иначе. По его мнению, на все это нужно смотреть как на тенденцию к единству и борьбе противоположностей. Этот взгляд разделяют и некоторые другие авторы – те, кто думают динамично и считают более простым и естественным мыслить скорее холистически, чем атомистически, скорее целенаправленно, чем механистически и т. д. Тут вполне уместно также определение "организменный" – в трактовке Гольдштейна.

 

Такой интерпретации противостоит организованная, единая точка зрения, которая одновременно является атомистической, таксономической, статической, каузальной и просто механистической. Люди, мыслящие в рамках атомизма, в свою очередь считают более естественным думать статически, чем динамически, механистически, чем целенаправленно и т. д. Эту общую точку зрения я буду называть общеатомистической. Лично у меня нет никаких сомнений в том, что можно продемонстрировать не только то, что эти взгляды имеют тенденцию к совместному развитию, но и то, что по логике вещей они должны развиваться совместно.

 

Здесь необходимо сделать несколько специальных замечаний о концепции причинности. На мой взгляд, она не просто есть одним из аспектов общей атомистической теории, но имеет первостепенное значение; большинство авторов, писавших о психологи, относились к ней с незаслуженным пренебрежением. Эта концепция лежит в самом сердце атомизма и выступает естественным, даже непременным его следствием. Если кто-то видит мир как скопление внутренне независимых реально существующих объектов, то ему все равно не избежать объяснения очевидного феномена их взаимодействия друг с другом. Первая попытка разрешить эту проблему привела к появлению идеи: объяснить все с помощью простой модели бильярдных шаров, в которой один изолированный предмет воздействует на другой изолированный предмет, но при этом каждый из них продолжает оставаться самим собой. Правильность такого взгляда легко отстаивать, и он казался абсолютно верным до тех пор, пока картина мира основывалась на старых представлениях физики. Но прогресс физики и химии поставил вопрос о необходимости модификации подобных взглядов. Так. в наши дни наиболее софистические доказательства обычно представляются в терминах множественной причинности. Общепризнанно, что внутренние связи нашего мира слишком сложны и запутаны, чтобы описывать их так же, как описывается движение шаров по бильярдному столу. Однако часто бывает так, что в качестве ответа на новые требования предлагается просто усложнить исходную идею, не подвергая ее фундаментальной реорганизации. В итоге вместо одной причины мы получаем несколько, но при этом подразумевается то же, что и прежде: что они действуют изолированно и независимо друг от друга. Теперь в бильярдный шар ударяется не один, а десять шаров одновременно, и мы должны просто выполнить более сложные вычисления, чтобы понять происходящее. Суть методики сводится к тому же элементарному суммированию независимых предметов для получения "and-sum" (итогового), как называл это Вертхаймер. По-прежнему не ощущается потребности в фундаментальном рассмотрении случившегося в комплексе. Каким бы сложным ни было явление, все равно в его описании все остается по-старому. Но для того, чтобы более соответствовать растущим потребностям, такое понятие как "причина" все сильнее и сильнее растягивается – и это длится до тех пор, пока однажды не оказывается, что претерпевшая столь существенные изменения концепция уже не имеет ничего общего со старой – за исключением исторических связей. Хотя, по правде сказать, даже столь разные на вид концепциивсе равно остаются по сути схожими, так как продолжают отражать прежний взгляд на мир.

 

Несостоятельность теории причинности со всей очевидностью проявилась при рассмотрении личностных данных. Легко можно доказать, что в каждом личностном синдроме присутствуют не только причинные связи. А это говорит о том, что, если мы будем использовать причинную терминологию, то нам придется признать, что каждая часть синдрома выступает одновременно и причиной, и следствием влияния любой другой его части или любой группы его частей; далее, нам придется признать, что каждая часть выступает причиной или следствием того целого, часть которого он составляет. Такой абсурдный вывод будет единственно возможным, если мы будем пользоваться исключительно причинной концепцией. Даже если в своих попытках соответствовать требованиям ситуации мы внедрим более современную концепцию циркулярной или реверсивной причинности, то все равно мы не сможем досконально описать ни взаимоотношения внутри синдрома, ни взаимосвязи части с целым.

 

Но это не единственный недостаток причинной терминологии, с которой нам приходится иметь дело. Возникают также сложные проблемы с описанием взаимодействий или взаимовлияний между синдромом в целом и всеми теми силами, что действуют на него "снаружи". Синдром самоуважения, к примеру, имеет тенденцию изменяться в целом. Если мы попытаемся вылечить Джонни от заикания и сосредоточим свои усилия только на этом дефекте речи, то имеется большая вероятность того, что мы либо не изменим ничего, либо изменим не только его заикание как таковое, но и его общую самооценку или даже его как личность в целом. Внешние воздействия обычно стремятся изменить личность в целом, а не только отдельные ее стороны.

 

Есть и другие особенности подобных ситуаций, которые не поддаются описанию с помощью обычной причинной терминологии. В частности, существует одно явление, описать которое очень трудно. Наиболее точно я могу отразить его, сказав, что организм (или синдром) "проглатывает причину, переваривает ее и выделяет результат". Когда человек подвергается воздействию действенного стимула – например, травмы, – возникают определенные последствия подобного опыта. Но эти последствия практически никогда не несут на себе точный отпечаток причинного опыта. На самом деле опыт, если он был по-настоящему действенным, меняет личность в целом. Теперь эта личность уже отлична от той, которая существовала ранее, и проявляет себя по-иному. Предположим, например, что в результате какого-то внешнего воздействия у человека несколько усилились лицевые судороги. Было ли это десятипроцентное усиление нервного тика вызвано травматической ситуацией? Если мы скажем "да", то если хотим быть последовательными, должны также сказать, что и каждый единичный эффективный стимул, который когда-либо воздействовал на организм, также служит причиной этого десятипроцентного усиления лицевого тика. Каждый опыт, полученный организмом, подобно переваренной и усвоенной пище, также становится его неотъемлемой составляющей. Не в сэндвиче ли, который я съел час тому назад, кроется причина того, что я пишу сейчас именно эти слова? А, может быть, все дело в выпитом кофе или вчерашнем обеде, или в прошлогодних уроках правописания, или в прочитанной на прошлой неделе книге?

 

Кажется очевидным, что любое значительное действие – к примеру, составление важного документа, в котором кто-то глубоко заинтересован, – не вызывается чем-то одним, а служит выражением или творческим проявлением личности в целом, что, в свою очередь, является результатом почти всего того, что происходило с ней раньше. Также для психолога кажется естественным думать о стимулах или причинах, осмысливая их в свете последующей адаптации личности, как о вещах, столкновение с которыми не проходит для организма бесследно. Полученным результатом здесь будут не причина и воздействие, остающиеся раздельными, а просто новая личность (однако, как правило, изменившаяся совсем незначительно).

 

Существует еще один способ продемонстрировать, что общепринятые причинно-следственные представления не соответствуют требованиям психологии. Он состоит в том, чтобы показать, что организм представляет собой отнюдь не пассивный агент, на который воздействуют причины или стимулы, а выступает как активный агент, вступая в сложные взаимоотношения с причиной и также оказывая на нее влияние. Для людей, читающих литературу по психоанализу, это вполне очевидно, поэтому нам следует только напомнить читателям о том, что мы можем не замечать стимулов, можем изменять их, можем восстанавливать или преобразовывать их, если они искажены. Мы можем стремиться к ним или избегать их. Мы можем, рассмотрев варианты, сделать свой выбор. Наконец, если понадобится, мы можем создавать их.

 

Концепция причинности опирается на предположение атомистичности мира, все части которого остаются изолированными даже тогда, когда взаимодействуют между собой. Однако личность не изолирована от своих проявлений, поступков и даже воздействующих на нее стимулов (причин), и поэтому, по крайней мере, при рассмотрении психологических характеристик, эту концепцию необходимо заменить другой.84 Такая холистическо-динамическая концепция подразумевает фундаментальную реорганизацию мировоззрения, поэтому она не может быть просто продекларирована, а должна излагаться поэтапно, шаг за шагом.

Определение понятия синдрома

 

Итак, какие же шаги следует предпринять для дальнейшего изучения целостного организма – с учетом того, что возможен более обоснованный способ анализа? Ясно, что ответ на этот вопрос должен зависеть от характера организации данных, которые будут анализироваться. Поэтому, в первую очередь, нужно задаться следующим вопросом: "Как устроена личность?" В качестве предпосылки к полному ответу на этот вопрос необходимо обратиться к анализу синдромной концепции.

 

Пытаясь описать внутренние связи характеристик самоуважения, я позаимствовал из медицины термин "синдром". В медицине он используется для обозначения совокупности симптомов, которые обычно проявляются одновременно и поэтому их можно объединить под одним названием. Использование этого термина имеет как свои достоинства, так и недостатки. Как правило, он употребляется скорее для обозначения болезни или расстройства, чем здорового нормального состояния. Мы не будем применять его в таком специальном смысле, а скорее станем рассматривать в качестве общего понятия, которое относится только к типу организации, безотносительно к "ценности" этой организации.

 

Далее, в медицине этим термином часто называется просто перечень симптомов, а не организованная, взаимосвязанная, структурированная группа. Но мы, разумеется, будем использовать понятие синдрома именно в этом смысле. Наконец, в медицине этот термин применяется в контексте причины. Предполагается, что любой синдром симптомов имеет только одну причину. Как только исследователи обнаруживают что-либо на нее похожее – например, туберкулезную палочку, – они довольствуются найденным и считают свою работу законченной. Поступая таким образом, они пренебрегают многими проблемами, которые нам следует рассматривать в качестве основных. К ним, к примеру, относятся: 1) отсутствие тенденции к росту заболеваний туберкулезом, несмотря на повсеместное распространение туберкулезных бацилл; 2) часто встречающееся отсутствие проявлений многих симптомов синдрома; 3) чередование симптомов; 4) необъяснимая и непредсказуемая мягкость или, напротив, острота протекания болезни у разных людей и т. д. Другими словами, нам следует потребовать изучения всех факторов, касающихся развития туберкулеза, а не только тех, которые сразу же бросаются в глаза.

 

Наше предварительное определение личностного синдрома устанавливает, что он представляет собой упорядоченную, структурированную совокупность составляющих (типа поведения, мыслей, побуждений к действию, ощущений и т.д.) которые, однако, при более тщательном исследовании обнаруживают имеющееся у них единство, которое может быть определено по-разному: как похожий динамический смысл, проявление, "аромат", функция или цель.

 

Так как эти составляющие имеют одинаковый источник, или функцию, или одинаковую направленность, значит, они равнозначны и фактически могут рассматриваться как психологические синонимы (все они "говорят об одних и тех же вещах"). Например, вспыльчивость у одного ребенка и энурез у другого могут проявляться в одной и той же ситуации – в случае резкого неприятия чего-либо – и могут служить попыткой достичь одной и той же цели: внимания и ласки матери. Таким образом, будучи совершенно различны в поведенческом плане, они могут быть функционально схожими.85

 

В синдроме мы имеем совокупность чувств и типов поведения, которые с точки зрения своего проявления кажутся различными или, по крайней мере, имеют разные наименования. Однако при этом они частично совпадают, переплетаются, зависят друг от друга и могут быть названы динамическими синонимами. Таким образом, мы можем исследовать их либо во всем разнообразии как отдельные составляющие, либо изучать их в единстве и целостности. Здесь мы сталкиваемся с трудной задачей выбора терминологии. Каким образом дать словесное определение этому единству противоположностей? Здесь у нас имеется две возможности.

 

Мы можем ввести понятие "психологического аромата", используя в качестве аналога блюдо, приготовленное из различных ингредиентов – например, суп или тушеное мясо с овощами – имеющее свой собственный характерный признак.86 Суп готовится из многих ингредиентов, но, тем не менее, он имеет свой собственный аромат, который присутствует в каждой его ложке. Поэтому о его аромате можно говорить вне зависимости от вкуса и запаха исходных продуктов. В качестве другого примера мы можем рассмотреть лицо мужчины и охотно признать, что обладатель деформированного носа, слишком маленьких глаз и слишком больших ушей все же может быть красивым. (Современный остряк сказал бы: "У него уродливое лицо, но на нем оно выглядит неплохо".) В этом случае мы снова можем рассмотреть либо отдельные элементы, взятые порознь, либо единое целое, которое, хотя и составлено из тех же частей, имеет, однако, свой собственный "аромат", отличный от всего того, что привнесено отдельными составляющими. Определение синдрома, которое мы можем здесь дать, заключается в том, что он состоит из различных составляющих, которые имеют общий "психологический аромат".

 

Второй подход к проблеме определения синдрома может быть осуществлен в терминах психологического значения, концепции, во многом заимствованной из современной психопатологической динамики. Когда говорится, что симптомы болезни имеют одинаковую направленность (ночное потение, потеря веса, характерные звуки, сопровождающие дыхание и прочие симптомы, сопутствующие заболеванию туберкулезом), то подразумевается, что все они служат различными проявлениями одной предполагаемой причины, о которой говорилось выше. Нередко в психологических дискуссиях симптомы чувства изоляции и ощущения неприязни по отношению к окружающим означают отсутствие защищенности, поэтому они рассматриваются включенными в одно более широкое понятие. Таким образом, два симптома будут означать одно и то же, если оба они будут частями одного и того же целого. Синдром может быть определен как нечто, не выходящее за пределы логического круга, как организованный набор противоположностей, каждое из которых имеет одну и ту же психологическую направленность. Эти концепции равнозначности, одного того же "аромата" и направленности полезны, хотя их применение (например, при описании стандартов культуры) может вызвать определенные теоретические и практические трудности, побуждающие к дальнейшим поискам удовлетворительной формулировки. Некоторые из этих проблем можно решить, введя в рассмотрение функциональные концепции мотивации, цели, замысла или направленности. (Однако существуют и такие проблемы, которые для своего решения требуют концепции не только присутствия, но и отсутствия мотивации при принятии решения.)

 

С точки зрения функциональной психологии унифицированный организм всегда сталкивается с определенного рода проблемами и пытается решить их различными способами, допускаемыми его природой, а также культурой и внешней средой. Ключевой принцип или центр всей личностной организации видится функциональным психологам в терминах реакции организма в мире проблем. Согласно другой формулировке, организация личности должна пониматься в терминах проблем, с которыми она сталкивается, и действий, направленных на их решение. Тогда наиболее организованные типы поведения должны, вероятно, приводить к чему-то конкретному.87 При рассмотрении личностных синдромов следует считать два разных типа поведения принадлежащими одному и тому же синдрому, если они, по отношению к определенной проблеме, имеют одну и ту же направленность – или, другими словами, если в одной и той же ситуации для достижения одной и той же цели они проявляют себя одинаково. Тогда, к примеру, о синдроме самоуважения мы можем сказать, что он выступает реакцией организма на проблемы приобретения, потери, сохранения или защиты собственного самоуважения, и, подобным же образом, синдром защищенности служит реакцией на проблемы завоевания, утраты или сохранения любви других людей.

 

То, что мы так и не получили окончательного, нужного нам ответа, подтверждается тем, что, когда мы начинаем анализировать простое поведение в динамике, то в итоге устанавливаем, что оно имеет не одну, а несколько перекрывающих друг друга направленностей. Помимо этого, и ответ на важные жизненные проблемы организм обычно получает не один, а несколько.

 

Следует добавить, что независимо от полученных данных о характере проявлений, цель не может быть представлена как основная характеристика всех синдромов.

 

Мы не можем говорить о цели организации вне организма. Гештальт-психологи на многочисленных примерах продемонстрировали вездесущность организации в воспринятой, изученной и осмысленной информации. Разумеется, обо всей этой информации нельзя сказать, что она имеет одну и ту же направленность в том смысле, в котором мы использовали это словосочетание.

 

Существуют некоторые очевидные сходства между нашим определением синдрома и различными определениями гештальта, предложенными Вертхаймером, Кёлером, Коффкой и другими психологами. Оба критерия Эренфельса также параллельны нашему определению.

 

В первом эренфельсовском критерии организованного психического явления говорится о разделенных стимулах – в том числе о том, что отдельные ноты мелодии, представленные поодиночке слушателям, будут лишены чего-то такого, что присутствует при восприятии стимулов организованных – то есть всей мелодии. Другими словами, целое представляет собой нечто большее, чем просто сумма его частей. Также и синдром представляет собой нечто большее, чем просто сумма его отдельных составных частей.88 Но при этом есть одно важное различие. В нашем определении синдрома главное качество, которое характеризует целое (направленность, "аромат" или цель), может наблюдаться в любой из его частей, если эти части воспринимаются не редуктивно, а холистически. Разумеется, это утверждение носит чисто теоретический характер, и при его использовании можно столкнуться с определенными трудностями. В большинстве случаев мы можем распознать "аромат" или цель поведения только после осмысления, что же представляет из себя то целое, частью которого они выступают. Однако, исключений из этого правила имеется достаточно, чтобы убедить нас в том, что цель или "аромат" присущи отдельным частям так же, как и целому. Нередко можно сделать вывод о целом по его отдельной части. Например, услышав характерное хихиканье, сразу можно понять, что этот человек чувствует себя крайне неуверенно, а о самооценке женщины мы можем узнать просто по ее манере одеваться. Разумеется, вывод, сделанный на основе изучения целого, будет всегда более достоверным, чем полученный при рассмотрении отдельной его части.

 

Второй критерий Эренфельса касается вопроса транспозиции отдельных элементов внутри целого. Так, мелодия остается распознаваемой даже при исполнении ее в другой тональности, когда все исходные ноты заменяются другими. Это напоминает взаимозаменяемость элементов синдрома. Элементы, имеющие одинаковую направленность, взаимозаменяемы или динамически тождественны друг другу – так, взаимозаменяемыми можно назвать новые ноты, позволяющие воспроизвести ту же мелодию.89

 

Короче говоря, можно сказать, что гештальт-психологи соглашались с исходным определением Вертхаймера о том, что целое становится более осмысленным после наглядной демонстрации взаимосвязей его составных частей. Утверждение об отличиях целого от суммы его частей, хотя оно верно и легко доказуемо, тем не менее, оказывается не столь полезным в качестве рабочей концепции при исследованиях, так как оно нередко бывает не слишком понятным для психологов иных направлений – к тому же, после его доказательства задача определения и описания целого все равно остается нерешенной.

 

По-видимому, проблема точного определения гештальта не может считаться полностью решенной, если не будет соблюдаться необходимое условие, чтобы это определение было эвристическим, реальным, конкретным, а также не теряло своей силы при использовании психологами других направлений (сторонниками атомистического, механистического мировоззрения). При выполнении этого условия возникает множество трудностей, но я хотел бы обсудить только одну из них – а именно, проблему отбора исходных данных. Гештальт-психологи работали, в основном, с организацией мира, имеющим дело с явлениями и "полем материалов", находящимися главным образом вне организма. (Следует заметить, что сами гельштальт-психологи обычно отрицают правомерность такого обвинения.) Однако, как убедительно показал Гольдштейн, не существует ничего более организованного и взаимозависимого, чем сам организм. Организм был бы наилучшим объектом для поиска законов организации и структурирования. Следующее преимущество, вытекающее из такого выбора данных, заключается в том, что основные явления, связанные с мотивацией, целью, намерениями, проявлениями и направленностью, проявляются в организме наиболее отчетливо. Определение синдрома в терминах одной и той же направленности сразу дает возможность объединить такие далекие друг от друга теории, как функционализм, гештальт-психология, пюрповизм (не путать с телеологией), направление психодинамики, поддерживаемое приверженцами психоанализа, взгляды Адлера и т.д., а также организменный холизм Гольдштейна. Правильное определение понятия синдрома может стать теоретической основой для унифицированного мировоззрения, которое мы назвали холистическо-динамическим и которое противопоставляем атомистическому. Эту функцию могла выполнить и концепция гештальта, если ее расширить в указанном нами направлении и сконцентрировать на человеческом организме и его внутренних мотивациях.

ХАРАКТЕРИСТИКИ ЛИЧНОСТНЫХ СИНДРОМОВ (ДИНАМИКА СИНДРОМА)

Взаимозаменяемость

 

Отдельные составляющие синдрома взаимозаменяемы или эквивалентны в функциональном смысле, о чем мы говорили в предыдущих параграфах. Это проявляется в том, что два ведущих себя по-разному, но имеющих одну и ту же направленность симптома могут заменять друг друга, выполнять одну и ту же работу, быть равновероятными.

 

В этом смысле взаимозаменяемость симптомов поведения истеричного человека достаточно очевидна. В известном классическом примере парализованная нога могла быть "вылечена" с помощью гипноза или другой предложенной методики, но затем у больного неизбежно появлялся следующий синдром – к примеру, парализованной руки. В работах Фрейда также встречается множество примеров эквивалентных симптомов. Например, боязнь лошадей может означать или замещать подавленный страх перед отцом. В человеке, чувствующем себя защищенным, все выражения поведения взаимозаменяемы в том смысле, что все они отражают одно и то же – его уверенность в своем положении. В упоминавшемся ранее примере радикализм обеспеченных людей, желающих помочь человечеству, может привести либо к политическому экстремизму, либо к филантропии, либо к любви к ближнему, либо к привычке подавать милостыню нищим. В общем случае, как только становится известно о том, что уверенный в безопасности своего положения человек к тому же и богат, сразу же с большой степенью вероятности можно утверждать, что он проявит определенную доброту или заинтересованность социальными проблемами, но в чем это выразится конкретно, предсказать невозможно. Такие эквивалентные симптомы или проявления могут быть названы взаимозаменяемыми.