Путешественник с картиной 28 страница

— В тот вечер он пришел очень поздно… Я уже задремала. Да, это было около часу ночи.

— Скажите, в спальне горела лампа?

— Нет, я всегда гашу ее на ночь. Свет из коридора просачивается сквозь сёдзи, так что не очень темно.

— Муж о чем-нибудь говорил с вами в постели? О домашних делах, о жизни…

— Нет, пожалуй, нет. То, что было, и разговором-то назвать нельзя…

— Проснулся он, когда еще не было четырех. Вы помните это?

— Нет, я спала и не заметила, как он поднялся. А потом что-то случилось с лампой, и муж одевался при свете свечи в туалетной комнате. Я не слышала ничего до последней минуты. Затем приехал рикша, с которым муж условился с вечера, и мы со служанкой вышли в прихожую проводить его.

…Я передаю этот диалог в подробностях отнюдь не для красного словца. Просто так легче поймать нить. Но, чтобы вам не наскучил рассказ, изложу остаток беседы вкратце. Вы, вероятно, пока не догадываетесь, чего я добивался от Кинуё-сан…

Итак, в то утро Манъуэмон ушел из дома не позавтракав. Ночи осенью темные, и в четыре утра не видно ни зги.

…Меня трясло, ладони вспотели, но я продолжал допрашивать Кинуё-сан, испытывая при этом азарт игрока. Подтвердятся или нет мои подозрения?

— Итак, с вечера и до утра вы так и не видели лица вашего мужа и голоса его почти не слышали, верно?

Кинуё-сан оторопело взглянула на меня, пытаясь постигнуть смысл вопроса. Через мгновенье лицо ее исказилось. На нем был написан такой безграничный ужас, словно она увидела привидение.

— Что вы хотите сказать? Что это значит? Ну не томите меня, скажите же наконец!

— Вы уверены, что это действительно был ваш муж? Ведь вы толком его и не рассмотрели. А он молчал. С вечера и до утра. Вдумайтесь хорошенько. Неужели супруг не сказал бы вам за все это время хотя бы словечка? Ведь должен же он был дать какие-нибудь указания перед отъездом!

— В самом деле… Еще ни разу такого с ним не случалось… Что же это такое? Нет, я просто с ума схожу… Говорите же, говорите всю правду!

Думаю, вы можете вообразить себе ужас и изумление Кинуё-сан в ту минуту. Я не решился сказать ей впрямую, и сама она не стала затрагивать эту тему, но ведь если в ту ночь рядом с ней оказался не Танимура, значит, Кинуё-сан совершила грехопадение. Насколько я знал от своей жены, Манъуэмон вел себя в ночь убийства не так, как всегда. Он то смеялся, то плакал, и горячие слезы заливали лицо Кинуё-сан. Прежде я думал, что причина столь необычного поведения — раскаяние и тоска перед вечной разлукой. Но если то был не Манъуэмон Танимура, то безумные ласки, смех и рыдания обретали иное значение…

Возможна ль такая нелепица? — спросите вы. Но выдающиеся злодеи всегда делали то, что вообразить себе почти невозможно.

…Положение Кинуё-сан было плачевным. Ведь она же не виновата, что обозналась. Сама мысль о подобном была за гранью возможного. Удивительно, психика человека столь же подчинена закону инерции, сколь и бездушные вещи. Если преступник неотличим со спины от жертвы, то и Кинуё-сан могла легко принять его за собственного супруга. И пока не возникли особые обстоятельства… Впрочем, обстоятельства эти имели место, но тем не менее Кинуё-сан осознала свою ошибку только теперь. Невозможно в это поверить, но она приняла сидевшего в кабинете убийцу за Танимуру, и все последующие события — сцена в постели, расставание — происходили под знаком этого заблуждения. Злодей действовал осторожно, он предусмотрел все до мелочей — даже поломку лампы. Как рассказала Кинуё-сан, потом приходил монтер и проверил линию, но все оказалось в порядке; тогда он открыл щиток, и обнаружилось, что кто-то просто отключил электричество. Без сомнения, преступник сделал это, когда весь дом погрузился в сон. Он правильно рассчитал: кому придет в голову открывать щиток в суматохе отъезда?

— Но… Но если не муж… то кто же тогда? — со страхом спросила Кинуё-сан, едва сдерживая рыдания.

— Если я прав — а я, безусловно, прав, — с вами был Соити Котоно.

При этих словах красивое личико Кинуё-сан исказилось, как у маленькой девочки, которая вот-вот разревется.

— Нет! Не может быть! Что вы несете?! Такое в кошмарном сне не приснится! Его же убили вечером того дня! — твердила Кинуё-сан, пытаясь отмахнуться от чудовищной правды.

— Увы! Мне больно говорить вам об этом, но убили не Соити — а вашего мужа. И убил его именно Котоно, а потом надел на него свое авасэ.

Я должен был сказать ей всю правду. На Кинуё-сан невозможно было смотреть без слез. Пока муж считался пропавшим без вести, у нее еще оставалась надежда, что Манъуэмон жив и, быть может, они когда-нибудь встретятся. Но Танимура погиб — это его труп с изуродованным лицом нашли в заброшенном доме, — и вместе с радостью от того, что злодеем все-таки был не ее Манъуэмон, сердце Кинуё пронзила острая боль утраты. Хуже всего было то, что она провела ночь с этим оборотнем, с заклятым врагом, которого Манъуэмон ненавидел, как ядовитую гадину… Со злодеем, что убил ее мужа, влив ему в рот серную кислоту! Это невозможно было перенести!

— Нет, я не верю. Чем вы докажете? Ну, говорите!.. Я ко всему готова, — едва слышно прошептала Кинуё-сан бескровными губами.

— Мне очень жаль, но доказательство у меня неопровержимое. Отпечатки, оставленные в дневнике и на крышке серебряной табакерки, бесспорно, принадлежат вашему мужу. Точно такие же отпечатки мы сняли у трупа, обнаруженного в заброшенном доме…

Отпечатки пальцев, снятые у трупа, я исследовал по гамбургскому методу[48] и отчетливо помню каждую линию. Мало того, у убитого на большом пальце оказался маленький шрамик. Невозможно, чтобы у двоих людей был одинаковый кожный узор с одинаковым шрамом. Это доказывает, что убитый не Соити Котоно, а Манъуэмон Танимура. Тщательная экспертиза подтвердила впоследствии полную идентичность отпечатков…

Разумеется, я сразу же доложил начальству о своем открытии, и это направило следствие по новому руслу. Нечего и говорить, какой поднялся шум. Я тогда был очень молод, и, конечно же, успех совершенно вскружил мне голову… Вы вправе посмеяться над моей недогадливостью, как такая простая истина не пришла мне в голову сразу? Как я мог не понять, что не случайно преступник изуродовал жертву до неузнаваемости?

Скажу, что подобные мысли возникали в процессе расследования и у полиции, и у прокуратуры. Однако преступник был очень хитер. Он сыграл с нами скверную шутку. Я имею в виду Кинуё-сан. Обманув несчастную женщину, злодей сумел убедить всех, что в ночь убийства, по крайней мере до самого утра, Манъуэмон Танимура был жив и здоров, а из этого следовало, что пострадавший — Соити Котоно. Убийца не опасался, что Кинуё-сан пойдет на место происшествия и обман раскроется. Что ни говори, злодею не откажешь в смекалке и ловкости. И только в одном он допустил непростительный промах: совершенно забыл об отпечатках пальцев. А ведь именно кожный узор — неповторимая отличительная особенность человека.

…Вот, собственно говоря, и все об убийстве с применением кислоты. Я, верно, утомил вас долгим рассказом? Мне так живо вспомнились подробности… И надо, пожалуй, немедленно записать их в дневник.

— Ну что вы, я нисколько не утомился. Напротив, вы мне доставили огромное удовольствие. Знаете, вы не только выдающийся сыщик, но и прекрасный рассказчик. Я словно сам побывал там! И все же я не понял — вы схватили преступника?

Иномата смотрел на меня с престраннейшим выражением.

— Нет, к сожалению, убийцу найти так и не удалось. Мы, разумеется, разослали по всем полицейским участкам его словесный портрет и фотографии, но, увы… Кто хочет спрятаться, спрячется. С той поры прошло почти десять лет. Видно, убийца скрылся где-нибудь в глухомани. А может, его уж и в живых нет… Об этом деле все и думать забыли. Кто теперь станет искать?

Иномата слушал меня с усмешкой.

— Значит, из этого следует, — подытожил он, — что вы так и не вырвали у убийцы признания? И следствие основывалось только на вашей гениальной догадке?

Я уловил в его тоне издевку. Недоброе предчувствие охватило меня.

Иномата, отвернувшись, рассеянно смотрел в мрачную пропасть.

Уже смеркалось, затянутое тучами небо помрачнело, и тусклый свет, пробивавшийся сквозь облачную пелену, почти физической тяжестью ложился на землю. Прямо перед нами черными громадами возвышались горные отроги, а внизу, в разверстой бездне, клубились белесые испарения. Мир будто вымер — в нем не чувствовалось ни малейшего движения. Зловещий рев водопада словно сливался с глухими ударами сердца.

И вот наконец Иномата оторвал взор от ущелья и внимательно посмотрел на меня. Стекла его очков поблескивали, отражая хмурое небо. Сквозь линзы из-под приспущенных век смотрели большие глаза. С недавних пор я стал замечать, что левый глаз его неподвижен. Значит, он неживой. Видимо, и очки с желтоватыми стеклами нужны именно для того, чтобы скрыть этот дефект. Я разглядывал Иномату без всякой задней мысли.

— Помните детскую игру в дзянкэнпон?[49] — неожиданно спросил он. — Сыграем? Держу пари, вы проиграете.

Я опешил и какое-то время растерянно молчал, не зная, что ответить. Но Иномата с детским азартом поддразнивал меня, и я, с некоторым раздражением пожав плечами, нехотя вытянул вперед правую руку.

— Дзян, кэн, пон! — разнеслось в тишине.

Иномата и впрямь оказался сильным противником. К моей немалой досаде, мне так и не удалось одолеть его. Я признал свое поражение, и Иномата со смехом сказал:

 

— Да, в этой игре — двойное дно. Тут требуется смекалка. Без способности делать логические построения ничего не получится. Я сейчас объясню, что имею в виду. Допустим, вы проиграли, выбрав «бумагу». Простофиля в другой раз непременно выбросит «камень», о который тупятся «ножницы». Это самая примитивная логика. Кто похитрее, сообразит, что противник только того и ждет. Э, нет, подумает он, мой «камень» противник постарается обернуть «бумагой», а потому мне следует выбросить «ножницы». Это — ход посложнее. Но все же и он банален. Настоящий игрок рассуждает иначе: раз я проиграл на «бумаге», противник ждет, что я выброшу «камень», а потому логично было бы предположить, что он изберет «бумагу». Но противник умен и не может не понимать, что я догадываюсь о его ходе, а потому захочет меня провести: думая, что я выберу «ножницы», режущие «бумагу», он, несомненно, снова выбросит «камень». Что сделаю я? Чтобы его победить, мне следует выбрать «бумагу»! Да, надо видеть на ход вперед. Предугадывать мысли противника. Тогда победа — твоя. И не только в детской забаве, но и в реальной жизни… Возьмите преступника — он ведь тоже играет с сыщиком в ту же игру. Хитроумный преступник, изучив психологию полицейского, способен предугадать любой его шаг. А потому он практически неуловим, даже если…

Иномата вдруг оборвал себя на полуслове и загадочно рассмеялся.

— Вы, конечно, читали «Похищенное письмо» Эдгара По? Он описывает похожую игру — в чет-нечет. Так вот, там был один школьник, вызывающий всеобщее восхищение своей смекалкой. На вопрос, в чем причина успеха, он ответил: «Когда я хочу узнать, насколько умен или глуп, добр или зол мой партнер и что он при этом думает, я стараюсь придать своему лицу такое же, как у него, выражение, а потом жду, какие у меня при этом появятся мысли и чувства».[50] Принцип его вполне достоин хитрости Макиавелли и философской мудрости Кампанеллы. Скажите, а вы, расследуя «Дело об убийстве с применением серной кислоты», не пытались «придать своему лицу выражение» предполагаемого преступника? Ай-ай-ай, конечно же, нет. Да и в нашей детской забаве вы не выказали смекалки…

Я почувствовал, как во мне закипает злость. Мне уже порядком надоели разглагольствования Иноматы. На что он, собственно, намекает?

— Я вас не понимаю, — сухо ответил я. — Вы хотите сказать, что мои логические построения были ошибочны? У вас, разумеется, есть иная версия?

Я не скрывал сарказма. Но Иномата опять ухмыльнулся:

— Именно так. Я вижу на два хода вперед, и мне сейчас ничего не стоит разгромить ваши в общем-то вздорные домыслы. Вы выстроили логическую цепочку, основываясь на одном-единственном «доказательстве» — на отпечатке большого пальца. С такой же легкостью я опрокину вашу «теорию» одним-единственным контрдоводом.

Меня передернуло. Наглец! Как он смеет говорить это мне — опытному полицейскому, отдавшему любимой работе столько лет?

— Весьма любопытно, — процедил я. — Что ж, извольте.

— Если вам будет угодно. Впрочем, на это хватит двух минут. Скажите, у вас не возникало подозрений, что в отпечатках — и в дневнике, и на серебряном портсигаре — есть некая нарочитость?

— Нарочитость?..

— Да. Представьте себе на минуту, что отпечатки были оставлены не случайно, но принадлежат они не тому, на кого вы подумали…

Я не ответил. Пока было неясно, куда клонит мой собеседник. Однако я почувствовал некий подвох, и у меня неприятно засосало под ложечкой.

— Все еще не доходит? По моему разумению, этот ваш Танимура придумал очень простую штуку: на всех предметах личного пользования — вы обратили внимание только на портсигар и на дневник, а поищи вы получше, без сомнения, обнаружили бы еще — он оставил не собственные, а чужие, принадлежавшие другому лицу отпечатки. Учитывая, что тот человек был нередким гостем у Танимуры, нетрудно представить себе ход событий.

— Чепуха! Какой еще человек?

— Соити Котоно, разумеется. — В голосе Иноматы зазвучали недобрые нотки. — Он ведь захаживал к Танимуре, так что тому ничего не стоило заполучить его «пальчики». При этом он, разумеется, тщательным образом стер свои собственные следы…

Я растерялся и сморозил глупость, о которой теперь даже неловко вспомнить:

— Вы бредите. Это исключено, потому что убили именно Танимуру. Но если все-таки допустить, что убитый — Соити Котоно, то, значит, отпечатки в доме у Танимуры тоже принадлежат погибшему. Ведь они совпадают с отпечатками пальцев трупа!

— Ну-с, и кто же убийца?

И тут я снова оказался не на высоте.

— Выходит, историю с отпечатками на портсигаре и в дневнике подстроил сам Танимура? — глупо спросил я.

Иномата беспечно кивнул — будто видел это собственными глазами.

— Ваш Танимура нуждался в деньгах. Он был в отчаянных обстоятельствах; фирма его оказалась на грани банкротства, и расплатиться с долгами перезакладыванием недвижимого имущества было решительно невозможно. Ведь долг его исчислялся десятками тысяч. В подобном случае единственная возможность избегнуть позора — бегство. Вот он и сбежал, прихватив с собой чужие денежки. Однако наивно предполагать, что причина бегства лишь в этом. Ведь Танимура разделался с Котоно отнюдь не в состоянии аффекта, а с расчетливым хладнокровием. Он давно обдумал детали и только ждал подходящего случая. Скажите, что может заставить мужчину обобрать собственную жену? Только одно — страсть к другой женщине. Да, Танимура, конечно, питал преступную страсть, да к тому же к чужой жене, — и дело, по видимости, зашло так далеко, что любовники вынуждены были бежать от людской молвы. Вот вам и вторая причина. Ну а третья… Разумеется, ненависть. Ненависть к Соити Котоно, давнему недругу. Извечные мотивы — деньги, любовь, ненависть… Что ж, Танимура одним выстрелом подстрелил сразу трех зайцев. И тут — весьма кстати — подвернулись вы, со своей мечтательной страстью к детективным романам. Сыщик-фантазер. Не окажись рядом вас, может быть, Танимура и не стал бы так уж мудрить. Но он делал ставку именно на вас. Он поставил себя на ваше место, придал своему лицу должное выражение — помните, чет или нечет? — и не ошибся. Вы сыграли свою партию как по нотам. Благодаря вам убийца ускользнул от закона. Да, Танимура был виртуозный преступник. Помните, как он убил свою жертву? Не каждый додумался бы до такого. Если у трупа изуродовано лицо и его нельзя опознать, что в таком случае может подумать проницательный сыщик? Он, конечно же, догадается, что убийца пытается сбить его с толку. И раз на трупе авасэ, принадлежащее Котоно, значит, убийца хотел выдать покойного за Соити Котоно. Тут-то сыщик и попадается в расставленную ловушку: он сделает ложный вывод, что жертва — не Котоно, а кто-то другой… Так оно все и получилось. А настоящий убийца по дороге домой швырнул в реку бутыль из-под кислоты и прокрался как вор в собственный дом…

Последний его спектакль был поистине великолепен! Прикинувшись Котоно, переодетым в его же, Танимуры, одежду, он обнимал собственную жену с нескрываемой страстью — и то хохотал, то плакал у нее на плече, словом, вел себя не как муж, а как любовник.

…Я чувствовал себя совершенно раздавленным. Кто этот человек, называющий себя Иноматой? Что за дикие речи? И откуда такая уверенность? Я не отвечал, а потому Иномата сам нарушил молчание:

— Это было довольно давно… Ко мне тогда частенько захаживал мой приятель, большой любитель детективных историй. Мы вели бесконечные споры о том, как преступнику легче всего ускользнуть от возмездия. И в итоге пришли к единому мнению, что самое остроумное — это прикинуться жертвой. Теоретически — ход блистательный, но, перебрав конкретные способы его воплощения, мой приятель пришел к неожиданному заключению, что все это плоско и заурядно. Я был не согласен с ним. Банальность свойственна лишь дуракам, умный преступник непременно придумает что-нибудь оригинальное. На что мой друг возразил: если уж мы не придумали, то преступник — и подавно…

В общем, вышла у нас серьезная стычка. А ведь история с кислотой подтверждает, что прав-то все-таки оказался я… Убийцу приняли за жертву. А «жертва» оказалась убийцей! Может ли человек провести ночь с чужой женой так, чтобы та ничего не заметила? Увлекательный сюжет для романа, вот такие, как вы, и попались на эту удочку…

Пока я внимал рассуждениям Иноматы, в моем мозгу забрезжило смутное, полузабытое воспоминание. Я словно слышал все это когда-то давным-давно. Но с Иноматой мы никогда раньше не встречались! Нет, определенно я обсуждал эту тему с кем-то другим. С кем?.. Мне вдруг почудилось, что я беседую с оборотнем. Нечто огромное, страшное заслонило весь мир. Но это «нечто» никак не могло обрести конкретную форму, приводя меня в исступление.

И тут Иномата сделал такое, что я остолбенел. Без предисловий он вытащил изо рта обе вставные челюсти. Губы сразу опали, и вся нижняя половина его лица сморщилась, как бумажный фонарик. Я уже говорил, что, невзирая на лысину, Иномата был мужчина весьма импозантный, с умным, тонким лицом, украшенным бакенбардами, но теперь… Я и не подозревал, сколь много значат для внешности зубы. Без них Иномата сделался жалким, убогим, как восьмидесятилетняя старуха, и в то же время чем-то неуловимо напоминал сморщенного новорождённого младенца. Затем Иномата снял очки и, шамкая беззубым ртом, произнес:

— Посмотрите внимательно. Так… Уберите складку на веках. Нарисуйте другие брови. Снимите горбинку с носа… Сбрейте усы и прикройте лысину волосами… Ну? Вам ничего не напомнил этот портрет?

Он наклонился ко мне и даже прикрыл глаза. Я мысленно нарисовал себе несуществующие черты — и вдруг в моей памяти всплыло еще одно лицо. Неужели?.. Теперь понятно, откуда у Иноматы взялась такая уверенность.

Я не смог сдержать изумленного возгласа:

— Да, я узнаю вас. Вы — Манъуэмон Танимура!

— Что-то вы изменили себе — поздновато прозрели. — И Иномата — нет, Танимура расхохотался. — Что вы так смотрите на меня? Сами себе не верите?..

Он уже вставил протез и говорил вполне четко и внятно.

Итак, осуществив фантастический замысел, он сбежал, прихватив огромную сумму денег и чужую жену.

Пока полиция гадала два дня, кто же убитый, Танимура был в безопасности. Ну, а потом, когда на него пало подозрение, он уже мчался в поезде по Корее. Танимура панически боялся морских путешествий, ведь корабль для преступника — западня…

— В Шанхае я снял комнату у китайца, и мы прожили там около года. Чудесное было время… Вообще-то, Кинуё очень красивая женщина, но мне с ней было скучно. Я предпочитаю иной тип — порочной обольстительницы, как Акико, ставшая моей новой подругой жизни. Признаюсь, тогда я просто голову из-за нее потерял. Мне хотелось перебороть себя, но — увы!..

Долгие месяцы размышлял я над тем, как изменить свою внешность. Обычные способы — грим, усы, борода — претили мне своей заурядностью и банальностью. Я, желая стереть с лица земли само существо по имени Манъуэмон Танимура, упорно и методично шел к поставленной цели. Я творил нового человека! В Шанхае прекрасные клиники, принадлежащие иностранцам. Я подыскал необходимых специалистов — стоматолога, офтальмолога и хирурга — и принялся за дело. Перво-наперво я уничтожил свою шевелюру. Волосы трудно вырастить, но уж вывести… Существует множество средств, пригодных для этой цели. Я изменил форму бровей. Потом наступил черед носа. Если вы помните, он у меня был приплюснутый, некрасивый. После пластической операции я стал обладателем великолепной горбинки. Затем я решил изменить саму форму лица. Это тоже оказалось несложно: достаточно вставить зубной протез. От природы у меня оттопыренная нижняя губа и врожденная прогнотия, к тому же плохие зубы. Я без колебаний сделал себе вставные челюсти с толстыми деснами, совершенно изменившие прикус. Как изволите видеть, результат превосходный. Даже вы узнали меня лишь после того, как я вынул протез… Я отрастил усы — и от прежнего Танимуры остались только глаза. С глазами оказалось труднее всего. Сначала мне подрезали веки, сделав тяжелую складку. Но этого мне показалось мало. Я было придумал носить темные очки — как будто страдаю глазами, но и такой вариант не устроил меня. После долгих раздумий я пожертвовал левым глазом. Теперь у меня появился великолепный повод носить очки с цветными стеклами, а это совершенно меняло весь облик. Мое нынешнее лицо — искусственное творение. От прежнего в нем на осталось ни единой черточки. Танимура больше не существует. Хотя, впрочем, внешне я не настолько хорош, чтобы нельзя было глаз оторвать. Акико частенько поддразнивала меня по этому поводу…

Описывая эти невероятные метаморфозы совершенно будничным тоном, Танимура вдруг потер левый глаз — и в руке его оказалась стекляшка, формой напоминавшая перевернутую пиалу. Вертя ее в пальцах, он обратил ко мне свою пустую глазницу:

— После этого мы, ничего более не страшась, вернулись домой. Шанхай — чудный город, но родина есть родина. Мы жили в каком-то своем, особенном мире, кочуя с курорта на курорт. Почти десять лет я был неразлучен с Акико — вдвоем в целом мире… — Танимура с тоской заглянул в черную пропасть. — Воистину, чудеса… Мне и во сне не могло присниться, что доведется беседовать с вами о тех временах. Впрочем, сегодня у меня появилась уверенность…

Я невольно насторожился. Если это даже и случайность, все равно она вызывает дрожь ужаса.

Танимура вдруг засмеялся:

— Значит, вы ничего не заметили? Конечно же, это совсем не случайность. Я нарочно направил наш разговор в нужное русло. По дороге мы с вами говорили о Бентли. Это была маленькая ловушка. Помните, вы обмолвились, что забыли сюжет? Вы его не забыли. Он хранился все это время в неведомых тайниках вашей памяти…

А сюжет таков: убийца, прикинувшись собственной жертвой, приходит к жене убитого… Очень знакомый трюк, помните? «Убийство с применением серной кислоты»! Увидев название книги, вы невольно ассоциировали его с той историей. И вам захотелось поговорить… Ну а книжку вы не забыли? Взгляните-ка вот сюда и сюда. Кто-то сделал пометки красным карандашом. Вам не знаком этот почерк?

Я склонился над книгой — и вдруг у меня словно спала с глаз пелена. Как это я забыл?.. Впрочем, прошло столько лет… Тогда я был начинающим и неопытным сыщиком, получавшим гроши, и не мог позволить себе покупать детективную литературу, а потому нередко брал у Танимуры вышедшие новинки — почитать. Была среди них и эта вот книга. Помню, я действительно сделал в ней кое-какие пометки. Без сомнения, это мой почерк.

Танимура умолк. Я тоже молчал. Но мысли мои крутились вокруг одного и того же: зачем Танимуре эта встреча? Он отдал столько энергии, чтобы ускользнуть от полиции, так чего ради теперь исповедуется передо мной, полицейским? Ведь срок давности преступления еще не истек. Может быть, он просчитался? Или просто дразнит меня?

— Господин Танимура, скажите, а вы не боитесь меня? Или вы просчитались со сроком?

— Что вы, я не настолько сведущ в таких делах. Я и не знаю, когда он должен истечь. А затеял я наш разговор потому… Знаете, во мне, видно, дьявол сидит. Вы вечно мните себя выдающимся сыщиком, это несказанно меня раздражает. Собственно говоря, мне просто захотелось щелкнуть вас по носу.

Вот оно что. Что ж, мне остается признать поражение. Однако…

— Однако… Да, я проиграл. Но я все еще полицейский. Вам не терпелось унизить меня, но яму вы выкопали себе. Вы дали мне козырь, и я арестую злодея, какого еще не видывал свет! — Я схватил его за запястье.

Но Танимура легко расцепил мои пальцы.

— Э, нет! Мы ведь с вами уже не раз мерились силой, и я всегда выходил победителем. Как вы думаете, зачем я привел вас в такое глухое место? Я все предвидел. Одно движенье — и я скину вас в пропасть! Ха-ха-ха! Успокойтесь… Я не собираюсь бежать. Видите ли, я утратил вкус к жизни. У меня не осталось привязанностей в этом мире. Акико, ради которой я жил, скоропостижно скончалась месяц назад от воспаления легких. Когда она лежала на смертном одре, я поклялся пойти вслед за ней хоть в пасть дьявола. Единственное, о чем я тогда сожалел, — что так и не встретился с вами. Но сбылось и это желание. Теперь я могу уйти…

 

— Проща-а-айте! — донеслось до меня. Не успел я и пальцем пошевелить, как Танимура скрылся во мраке бездны.

Пытаясь умерить бешеное биение сердца, я заглянул в пропасть. Белая фигурка, стремительно уменьшаясь в размерах, достигла дна, взметнув фонтан брызг. Через мгновение все улеглось, и среди бурунов на камнях проступило пятно: оно было похоже на ярко-алый, огромный, растрескавшийся от спелости плод граната…

В ущелье воцарилась прежняя тишина. Горы и долы были окутаны вечерней мглой. Ни единый листочек не шевелился, ветерок словно уснул — насколько хватало глаз, все застыло в мертвенной неподвижности. Лишь издалека доносился вечный шум водопада, рокотавшего в такт сердцу.

Я стряхнул с юката песок и поднялся. Взгляд мой скользил по скале, по выбеленному временем камню. Под ногами, на черной обложке книги, лежал искусственный глаз. Он смотрел на затянутое низкими тучами небо и, казалось, хотел вымолвить что-то…

Примечания

В 1854 году США под угрозой «черной эскадры» коммодора Перри вынудили японские власти подписать торговый договор. (Здесь и далее — прим. пер.).

Уодзу — городок на северо-востоке Японии, на побережье Японского моря. Знаменит миражами, наблюдаемыми весной.

Картина, выполненная в особой, требующей большого искусства, манере: фигурки людей, птиц и цветы вырезают из плотной бумаги и обклеивают красивой шелковой тканью. Для придания естественной выпуклости формы внутри прокладывается слой ваты. Готовые фигурки наклеиваются на деревянную основу картины или на гобелен.

Татами — соломенные циновки, используемые для настила полов.

Оби — широкий пояс в традиционном японском костюме.

Землетрясение 1923 года, сильно разрушившее Токио.

Шестнадцатилетняя О-Сити, дочь зеленщика, — реально существовавшее историческое лицо. Не найдя иного способа увидеться с возлюбленным, она подожгла родительский дом, за что была предана казни. Знаменитый писатель XVII в. Ихара Сайкаку посвятил этому событию новеллу «Повесть о зеленщике, сгубившем ростки любви», ставшую впоследствии пьесой театра Кабуки.

Сумо — вид японской борьбы.

По японским обычаям обувь оставляют у входа. В начале века в Японии в традиционном театре Кабуки и даже в варьете были специальные хранилища, где зрители оставляли обувь.

Габриэль Тард (1843–1904) — французский социолог и криминолог, один из основателей психологического направления в западной социологии. Считал, что общественное развитие основано на подражании, существующем в форме обычаев и моды.

Маруноути — деловой квартал Токио.

С конца XVI в. португальские миссионеры насаждали в Японии христианство, первоначально имевшее колоссальный успех. Однако в дальнейшем феодальные власти, обеспокоенные усилением иностранного влияния, объявили христианскую религию вне закона и начали гонения на ее приверженцев.

Сасими — нарезанная ломтиками сырая рыба.

Сяку — мера длины, равная 30,3 см.

Ри — мера длины, равная 3927 м.

Имеется в виду пьеса Оскара Уайльда на известный библейский сюжет. Саломея (дочь Иродиады и Ирода Филиппа) очаровала своим танцем отчима, Ирода Антиппу, и он предложил ей в награду полцарства, однако Саломея, по наущению матери, потребовала голову Иоанна Крестителя.

Хорас Уолпол — английский писатель (1717–1797).

Анна Радклиф — английская писательница (1764–1823).

Пьер Луи — французский писатель (1870–1925).

Хакама — традиционный парадный костюм.

Го — игра типа шашек. Возникла в Древнем Китае, особенно распространена в Японии.

Дзабутон — подушка, на которой сидят на соломенном полу в японском доме.

Юката — летнее кимоно.

Сан — господин, госпожа (яп.). Форма вежливого обращения.

Дайкоку — японский бог счастья.

Тодзаэмон — знаменитый борец сумо, живший в XVIII веке и отличавшийся могучим телосложением.