Внутреннее пространство дома

Основное функциональное предназначение внутреннего пространства жилища — создание, обеспечение условий повседневной жизни человека, ежедневного удовлетворения его основных потребностей, существенную часть которых составляют первичные, витальные потребности в пище, питье, сне, отправлении естественных надобностей, продолжении рода (сексуальные потребности). Удовлетворение перечисленных потребностей осуществляется, как правило, в определенном месте жилища, приобретающем значение функциональной зоны его внутреннего пространства. Такие зоны обычно определенным образом маркируются: временно или постоянно выгораживаются, отделяются друг от друга перегородками или стенами, обозначаются каким-то предметом, вещью или комплексами вещей, а также словом: именуются, номинируются (кухня, столовая, туалет, спальня и т. п.)

Разумеется, внутри жилища удовлетворяются и другие жизненно важные потребности, в том числе потребности духовные, которые также могут иметь специально выделенные для этого зоны: гостиная, библиотека, бильярдная и т. п. Но в настоящей работе основное внимание будет уделено первой из названных группе потребностей и соответствующим зонам внутреннего пространства жилища.

Разделение этого пространства на зоны, его структурирование отражает не только "логику" удовлетворения телесных и духовных потребностей обитателей дома, но и их социально-ролевую дифференциацию: половую, возрастную, социально-групповую (классовую). Структура внутреннего пространства дома исторически развивается, и это развитие также имеет свою логику и определенные закономерности.

Пространственные зоны жилища формируются не только полом, потолком, перегородками, стенами, проемами, но и вещами, заполняющими внутреннее пространство дома и обеспечивающими его функционирование. Пространство жилища в нормальном течении повседневной жизни не бывает пустым, без вещей. Оно принципиально невозможно как пустое, пустое и в обычном, житейском смысле, и в философском: это "пространство Лейбница", а не "пространство Ньютона". Поскольку бытовые вещи как самостоятельные, отдельные от пространства жилища комплексы не будут рассматриваться в настоящей работе, имеет смысл сделать небольшое отступление, посвященное природе бытовых вещей и их системе.

Обращение к толковым словарям русского языка показывает, что в первых, т. е. самых распространенных значениях слов “вещь”, “предмет” подчеркивается отдельность, формальная определенность того, что обозначается этими словами, его материальность, принадлежность домашнему пространству, быту[493]. Иначе говоря, преимущественное значение этих слов — бытовая вещь, предмет повседневного домашнего обихода. Принадлежность основной массы бытовых вещей пространству жилища подтверждают и научные исследования: этнографические, историографические, семиотические[494].

Обыденный разговорный язык осуществляет также классификацию вещей домашнего обихода по принципу их функциональной общности и наделяет каждый из ансамблей вещей именем. В результате такой классификации и номинации вещно-предметный мир повседневности предстает как мебель, оборудование подсобных помещений (кухни, ванной комнаты, туалета), посуда, белье, предметы сервировки стола, одежда и обувь, личные вещи и украшения (хранящиеся в сундуках или шкафах, ларцах, шкатулках, или — как часть костюма), приборы и инструменты, машины и механизмы, оружие, книги и проч.

Естественно-лингвистическая классификация, осуществляемая разговорным языком, структурирует мир вещей, в результате чего этот мир предстает как система вещно-предметных комплексов, групп вещей. Разговорный язык и в целом фиксирует систему вещей в определениях: "движимое имущество", "предметы домашнего обихода", "домашняя утварь", оставляя заботу о полноте номенклатуры бытовых вещей судебной практике (описи имущества). Научные описания и систематизации вещей также не дают исчерпывающих перечней вещей. Исследователи обращаются либо к какому-то комплексу, группе вещей (мебели, посуде), либо к совокупности комплексов (мебель, посуда, одежда), завершая перечисления вещей какого-то класса (типа) сакраментальным " и т. д. " Так же как повседневная жизнь не нуждается для своего нормального течения в исчерпывающей номенклатуре вещей, неполнота научных систематизаций, типологий вещей[495] не мешает обнаруживать интересующие ученых закономерности функционирования и тенденции исторического развития вещно-предметного мира, исследовать природу вещи как таковой, как культурного феномена.

Сказанное позволяет выбрать для рассмотрения те вещи повседневного домашнего обихода, которые привязаны к выделенным функциональным зонам пространства жилища и, в соответствии с целями и задачами настоящего исследования, ограничиться структурно-функциональным и семиотическим анализом пространственных зон и представляющих их вещей.

Среди основных зон повседневного пространства жилища, которые есть во всех относительно развитых его типах, — от крестьянской избы до дворца — важное место занимает, в прямом и переносном смысле, зона питания, состоящая из места, где пища готовится, места, где хранятся продукты питания и готовая еда, и места трапезы.

Приготовление пищи на огне издавна осознано как то, что отличает человека от прочих живых существ. Место приготовления пищи — очаг — в древних и традиционных культурах сакральное.

У древних греков в архаическую эпоху, у римлян — до начала эпохи поздней республики очаг располагался в центре главного зала и служил как для жертвоприношений, так и для приготовления пищи. Копоть от очага окрашивала стены и потолок зала, называвшегося у римлян "атрий", "атриум" (ater, atra, atrum — темный, черный, цвета сажи)[496]. Очаг представлял собой каменный или кирпичный четырехугольник, слегка возвышавшийся над полом. В богатых домах он был более метра высотой, также четырехугольный или полукруглый. "Наверху была сделана впадина для разведения огня, а сбоку или внизу отверстие, через которое вытекали возлияния, а также кровь и сок приносимых жертв"[497].

В дальнейшем, в эпоху поздней классики у греков, поздней республики у римлян, функции очага разделяются. Сакральный характер сохраняется за очагом-алтарем, который теперь может располагаться как в центре зала, так и у стены. Жертвы (вино и фимиам) приносятся Гестии-Весте[498], у римлян также другим домашним богам: ларам и пенатам[499]. Очаг-алтарь — символ единства и благополучия семьи. Он концентрирует в себе самую суть дома, олицетворяет его, является средоточием самого дорогого для человека. У очага как сакрального центра дома собираются в праздничные дни все жильцы: и господа, и рабы. Очаг участвует в важнейших обрядах: вступлении во владение домом, введении в дом новых рабов, женитьбе[500]. Так, в римском свадебном обряде есть эпизод, когда жених вручает невесте, внесенной на руках через порог его дома (чтобы не коснулась его или не споткнулась, что является плохой приметой), зажженный от огня очага факел. Этим, а также обрызгиванием воды из домашнего колодца, она приобщается к новой семье и ее святыням. Наутро после первой брачной ночи молодая жена на очаге своего нового дома приносит жертву Ларам[501].

Очаг-печь переносят либо в специально построенную для этих целей кухню, либо во внутренний двор. Кухня могла примыкать к мужской части дома у греков[502] и служить в обычных ситуациях одновременно и столовой. Печь на кухне уже имела отводящую дым трубу[503]. В римских домах кухня с печью в углу была вынесена в конец дома. Она также, предположительно, имела отвод дыма. Отчасти сакральность сохранилась и здесь. Рядом с очагом стоял алтарь ларов, их изображения могли быть на одной из стен[504].

Разделение функций и разведение в разные участки домашнего пространства места приготовления пищи и места жертвоприношений,возникновение кухни и возможность ее использования как повседневной столовой являются этапными культурными событиями в эволюции внутреннего пространства жилища. Так была задана топологическая модель, сохранившая свое значение на века.

Эти факты можно интерпретировать как снижение культурного статуса приготовления пищи, о чем свидетельствует местоположение кухни на периферии домашнего пространства, либо на границе мужской части дома. О понижении статуса говорит также то, что стряпня отдается на откуп рабам, слугам или наемным поварам и попадает в ведение хозяйки дома, под ее общее руководство[505]. При всем том, что положение женщины в античном мире не всегда было столь ущемленным, как в эпоху греческой классики, в целом главную роль в семье и обществе на протяжении всего периода античности играл мужчина.

Здесь мы имеем также дело с частичной десакрализацией процесса приготовления пищи, места приготовления пищи (кухни) и места повседневной еды. В пространстве дома появляется помещение, которое можно использовать как место повседневной трапезы, противостоящее топологически и по ценностному значению праздничной гостиной-столовой.

Аналогичные процессы имеют место и в традиционной крестьянской культуре. Рассмотрим их на материале славянской и русской культуры.

Очаг, печь принадлежит к обязательным и самым древним элементам внутреннего пространства дома. Без печи жилой дом был невозможен. С огнем и дымом (= печью, очагом) связаны варианты старых и местных названий хозяина дома (огнищанин в "Русской правде"), селений: дымница (костромск.: селение), огнище (сербск.: селение, аналогично у чехов, болгар)[506].

Крестьянский жилой дом имеет одну печь. Это прежде всего и главным образом духовая печь ("русская печь", распространенная также у украинцев, белорусов, поляков, чехов, словаков), которая занимала 1/4 или 1/5 часть площади дома. В трех- и четырехкамерном доме могло быть две печи.

Печь полифункциональна. Это и источник тепла, и место приготовления пищи, и место для сна. В некоторых районах (преимущественно в центре России) печь использовали и для мытья, и как лечебное средство. "Кроме того, печь занимала исключительное место в системе народных обрядов, верований и представлений"[507]. Главная среди функций печи — приготовление пищи, что запечатлено в украинском названии печи: "вариста піч".

В традиционном крестьянском жилище до начала ХХ в. место печи, как и других элементов интерьера (лавок, кроватей, "красного угла"), строго определено. Печь стоит в правом от входа ближнем или дальнем углу[508].

Важным конструктивным и семиотическим, культурно-символическим моментом внутренней планировки крестьянской избы считается оппозиция печи и "красного угла", так называемая "диагональ печь — красный угол ". (Для славянской народной культуры вообще характерна семантическая, ритуально-сакральная отмеченность углов дома, а также связанных с ним топологически углов двора и приусадебного участка как пограничных)[509]. Установление пространственной оппозиции "печь — красный угол" исследователи связывают с внедрением в крестьянское жилище с начала Х в. косящатых, "красных" окон, намного улучшивших освещение внутреннего пространства. Если раньше печь противостояла двери, бывшей единственным полноценным источником света и по необходимости располагавшейся с южной стороны дома, теперь она противопоставлена окну (окнам) южной стороны, освещенной части внутреннего пространства и венчающему его "красному углу". Диагональ " печь — красный угол " — лишь естественное завершение эволюции противопоставления " печь — источник света ". Эта топология в системе народного миросозерцания была осмыслена как антитеза сакрального и мирского. Характерное для крестьянской среды двоеверие закрепило за печью значение языческого центра избы, за красным углом — христианского центра жилища[510].

Кроме того, семантика этих мест, как и все остальное пространство жилища, содержала также оппозицию мужское / женское, что связано с делением пространства крестьянского жилища на мужскую и женскую части. При этом мужская сторона избы, например, у карелов считается торжественной, праздничной, чистой, венчается углом с иконами, который именуется божьим, большим, лучшим или мужским. В другой половине избы с печью и подпольем, соответствующей кухонной утварью и посудой хозяйничает женщина. Невидимые территориальные границы охраняются обычаем. Мужчина не должен заходить на женскую половину[511].

Деление внутреннего пространства жилища на мужскую и женскую части, ценностная иерархия этих частей были закономерным следствием распределения семейных и других социальных ролей между мужчиной и женщиной. Ведение домашнего хозяйства на протяжении веков и до сих пор, при всех изменениях в социальном положении европейской женщины и частичном перераспределении семейных ролей, — исконно женская обязанность, имеющая традиционно более низкий статус, чем занятия мужчины. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы фундаментального исследования "История женщин в Западной Европе"[512]. Можно вспомнить в этой связи и грустно-иронические констатации Р. Барта по поводу положения женщины в современной культуре. По мнению ученого, мир женщины, каким он предстает со страниц массовых изданий, скажем, журнала "Эль", по-прежнему не что иное, как мир гинекея, в котором женщина обслуживает мужчину. Предназначение женщины остается традиционным: рождение детей и ведение домашнего хозяйства[513]". Процесс массового вовлечения женщин в профессиональную деятельность, имевший место во второй половине ХХ в., в сложившемся веками распределении семейных половых ролей мало что изменил.

Вернемся, однако, к очагу, печи. Уже шла речь о том, что в античном доме времен архаики, в крестьянской избе очаг (печь) многофункционален. Среди жизненно важных функций — отопление. По мере усложнения структуры внутреннего пространства жилища, появления отдельных комнат, залов, поддержание в них необходимой температуры обеспечивается переносными жаровнями, каминами, на смену которым в ХХ в. приходят системы водяного и парового отопления и электрообогреватели, поддерживающие стабильную температуру внутри помещения.

Замена открытого, видимого глазом огня теплом, ощущаемым осязательно, причем не только в отопительных устройствах и приборах, но и в печах, предназначенных для приготовления пищи (электро- и микроволновые печи), не только снижает риск возникновения пожара, но и радикально меняет "идеологию" и эстетику жилища. Вместе с исчезнувшим или почти исчезнувшим (если кухня оборудована газовой плитой) "живым" огнем из дома окончательно уходит язычество, присущая огню и подсознательно ощущающаяся магия. Ведь пиромания, гипнотическая тяга к созерцанию огня, в той или иной мере присуща каждому человеку и является живущим в нем архаическим, языческим прошлым. (Возможно поэтому в загородных домах-дачах, коттеджах сохраняются камины). Вытеснение из жилища живого огня — одно из знаковых подтверждений окончательного утверждения повседневности современного типа, повседневности, освободившейся от мифологически-религиозного программирования, организованной на рационально-научной основе, использующей науко- и высокотехологически емкое оборудование, технику, машины.

К важнейшим функциональным зонам любого жилища принадлежит место для еды: специально выделенная для этого часть пространства однокомнатного дома (квартиры) или специальная комната — столовая (гостиная-столовая, кухня-столовая) в многокомнатном доме, квартире, дворце. Атрибутом этого места, его обязательным элементом, символизирующем трапезу, является стол. Отсюда одно из наименований еды, трапезы — "застолье".

Имеющийся этнографический материал о культуре восточных славян показывает, что место для еды, стола в пространстве крестьянской избы было регламентированным, фиксированным. Оно определялось жизненной важностью питания, сакральным смыслом трапезы, общим раскладом утилитирно-функциональных и ритуально-магических, ценностных зон жилого помещения. В повседневной жизни стол, как правило, не передвигался и мыслился неотделимым от жилища настолько, что при продаже дома передавался новому владельцу. Стол сдвигался со своего места лишь в обрядовом действе свадьбы или похорон, а обычно располагался в "красном" углу. Размещение стола в "красном" углу исследователи связывают со складывающейся с X–XI вв. диагональной структурой жилища, в которой божий угол противостоит — по диагонали — печи как языческому центру избы. Закрепленное в этой оппозиции характерное для крестьянской среды двоеверие проявляется и в том, что трапеза и стол христианизируются, а печь и приготовление пищи сохраняет языческий мифологический и ритуальный контекст. Христианская сакральность стола, его осмысление как престола ("стол — престол божий", "стол — божья ладонь"), отношение к нему как к святой вещи определяло и некоторые элементы традиционного крестьянского застольного этикета и всякого рода запреты: не становиться на стол, не класть на него шапку, не садиться за стол в шапке, и др.

Еще один вариант размещения стола в пространстве избы дает крестьянская культура русского Севера и карел. Здесь стол обычно стоит торцом к среднему окну фасадной стены дома длинной стороной вдоль половиц. Лицевая стена имела сакральное значение, а среднее окно совпадало с границей мужской и женской частей избы. Тем самым стол объединял и разделял мужское и женское пространство[514].

Высокий стол, за которым сидят на высоком сиденье, внедряется в обиход Древней Руси постепенно, с приходом христианства, сначала в высших слоях общества, затем в остальных. Еда за высоким столом противопоставляется языческому обычаю сидения на земле во время еды[515]. Тем не менее, у восточных и южных славян языческий обычай трапезы на земле, на полу сохраняется до ХХ в., правда, лишь в ритуальных ситуациях, в частности, связанных с погребальным обрядом и культом предков.

Еда на расстеленной на полу скатерти могла быть и уделом низших по социальному статусу или несовершеннолетних. Эта практика широко распространена в разных ареалах европейской культуры и общественных слоях. Так, в Западной Европе, в конце XII — первой половине XIII в. за трапезой в замке феодала "оруженосцы и женщины сидели на охапках соломы, порой накрытых вышитой тканью, или же просто на полу, как слуги и лакеи"[516]. В Голландии в первой половине XVII в. в бюргерской среде дети ели отдельно, сидя на стульчиках или прямо на полу[517]. Аналогичный обычай существует у карельских крестьян, которые, по-видимому, еще в первой половине XIX в. "детей за стол вообще не сажали, а стелили им на полу специальную скатерть, не нее раскладывали деревянные миски с едой"[518].

Высокий стол постепенно входит в быт, в восточнославянский крестьянский обиход — лишь в XIX в. Для повседневной трапезы используется низкая лавка или маленький столик вроде табуретки, невысокий глинобитный стол. Еще в первой половине XIX в. украинские крестьяне обедали, сидя на полу, за такого рода столиком. За высокий стол садились лишь по большим праздникам. Широко распространенными были также столы-скрыни[519].

Использование сундуков в качестве столов и сидений известно и в западноевропейском Средневековье. Так, в дворянской среде XII–XIII вв. "сундук, основной вид мебели, служил одновременно шкафом, столом и сиденьем. Для выполнения последней функции он мог обладать спинкой и даже ручками. Однако сундук — это только дополнительное сиденье. В основном сидели на общих скамьях..."[520]. Как дополнительный стол и сиденье сундук мог использоваться и позже, до середины XVI в.[521]

Каким бы ни был стол, большим или малым, столом-табуреткой или столом-сундуком, неразборным или со съемной столешницей, главное, что его место в пространстве дома во время трапезы было постоянным. Это место менялось лишь в небудничных, ритуально отмеченных ситуациях, обрядовых (рождение, смерть, свадьба и т. п.) или праздничных (прием гостей).

Выделение пространства для еды в отдельную комнату и частичная или полная десакрализация трапезы переводит вопрос о местоположении стола в плоскость практически-функциональную и эстетическую. Стол в столовой ставят там, где удобно разместить и обслужить участников трапезы.

Не менее универсальной культурно значимой характеристикой пространства для еды было место за столом участников трапезы. В традиционной крестьянской культуре место стола было фиксированным не только во время праздничной, но и за повседневной трапезой. Распределение мест за столом обычно сообразуется с общими ценностными бинарными оппозициями (сакральное / мирское, женское / мужское, правое / левое, центральное / периферийное, высокое / низкое и т. п.), структурированным в соответствии с ними пространством дома и пространством стола, а также субординацией участников трапезы. Ритуальное и праздничное застолье особенно жестко фиксирует места за столом[522]. Так, определенные правила расположения пирующих за столом существовали в Древней Греции и Древнем Риме. Существовали разные варианты рассадки в зависимости от формы стола и лежанок вокруг него, но важно, что порядок мест был иерархически организован. Примечательно, что к наиболее почетным принадлежало место справа от хозяина. "По правую руку хозяина дома находилось самое почетное место, а самое отдаленное от него было и наименее почетным. Часто из-за места между приглашенными возникали споры. Плутарх поэтому советует хозяину размещать самому своих гостей"[523]. У римлян "самым почетным местом на каждом ложе было левое, за исключением среднего ложа, где первым местом считалось правое, которое находилось рядом с местом хозяина"[524]. Во времена Людовика XIV "места за столом поблизости к королю распределялись по рангам, затем по чинам…", но на уровне герцогов и маршалов " все садились друг около друга, без учета чинов"[525].

Если сотрапезники сидят на различных сиденьях, то эти предметы мебели также могут иерархически выстраиваться. Привилегированное положение среди сидений издавна занимает кресло со спинкой и подлокотниками. В античной культуре оно не используется во время трапезы, но служит официальным сиденьем хозяина дома или почетного гостя[526]. Во Франции XVII в. Людовик XIV — единственный из участников трапезы сидит в кресле, остальные сидят на складных стульях. Если к "малому прибору", когда король обедает один, приглашена дама, она сидит на табурете. Подобная иерархия соблюдается и в других ситуациях. В семейном кругу, после ужина, Людовик сидит в кресле, мужчины (дети, внуки) стоят, принцессы — сидят на табуретах[527].

Субординация мест застолья — устойчивый, "архетипический" топос застолья, встречающийся во многих культурах и сохранившийся до настоящего времени. В ареале восточнославянской традиционной культуры самым почетным было место в "верху" стола, ближе к красному углу. Следующими по значимости была правая от хозяина сторона и ближайшие от него места справа и слева. Справа и слева от хозяина рассаживались по старшинству и родственной иерархии мужчины, на "нижнем" конце стола — женщины. Те из них, кому не хватало места, ели на лавке или около печи.

Если вспомнить то, о чем уже шла речь, — низкое в буквальном и социально-иерархическом смысле положение женщины во время трапезы — можно сказать, что "отодвинутость", маргинальность женщины в этой ситуации реализована последовательно, в обоих, горизонтальном и вертикальном, измерениях пространства. Здесь актуализуются обе пространственные оппозиции: близкое / далекое, высокое / низкое. Причины этой долго сохранявшейся нормы застольного этикета, вероятно, в представлениях о "нечистоте" женской природы, связанных с регулами и кровотечениями во время родов (напомню, что после родов в течение 40 дней женщина в крестьянской среде вообще не допускалась за общий стол), а также в древнейших представлениях о соответствии еды и полового акта и связанным с этим табу совместной трапезы жены и мужа[528].

В русских городах еще в XVI–XVII вв. женщины ели отдельно от мужчин на женской половине. В высших слоях общества эти порядки начинают меняться с эпохи реформ Петра I, да и то преимущественно в столичных городах. В провинции же старые обычаи существовали еще в XVIII и в первой половине XIX в., а в деревенской жизни они живы до сих пор[529]. Тем не менее, обмирщение дворянской культуры, ослабление действия мифологического программирования повседневной жизни приводят к тому, что в русской дворянской среде к этому времени утверждается более демократичный вариант рассадки во время застолья: мужчины и женщины садятся за противоположные стороны стола. Так рассаживаются гости на именинах Татьяны в пушкинском "Евгении Онегине".

Если обратиться к тому, что отражено в памятниках искусства, то можно увидеть, что в живописных изображениях застолья женщине находится место за общим столом, более того, — место рядом с мужчиной. Формирующийся в эпоху зрелого и позднего Средневековья куртуазный стиль жизни с его служением Прекрасной Даме, новое отношение к женщине как к равному мужчине партнеру в гуманистической культуре Возрождения рождает и новую форму застольного общения мужчин и женщин, рассадку за столом парами: мужчина рядом с женщиной. Эта ситуация, отражена, например, в картине одного из учеников Кранаха, мастера Ханса, — "Четвертая заповедь" (1529), где изображено застолье супружеской пары. (Муж и жена сидят рядом на лавках или сундуках за небольшим квадратным столом). Можно вспомнить и более известную картину, воплощающую одну из мифологем Ренессанса, — мечту о телесном бессмертии, возвращении молодости — работу Лукаса Кранаха Старшего "Фонтан юности" (1546), где среди прочего изображены и омоложенные купанием в фонтане мужчины и женщины, сидящие парами за столом.

Современная культура, освободившая принятие пищи от мифологического и религиозного контекста, сохраняет элементы ритуального застолья и расположения сотрапезников за столом в застольном этикете (этикет — "умерший" ритуал), праздничного, званого застолья. Так, например, в одном из современных руководств по этикету предложен следующий вариант размещения гостей за столом. Хозяин и хозяйка сидят в центре длинных сторон стола друг против друга. Места по правую и левую руки хозяина и хозяйки — почетные. Мужчина-гость сидит по правую руку от хозяина и по левую — от хозяйки. Мужчины и женщины сидят вперемежку. Супружеские пары разъединяют, за исключением новобрачных и празднующих годовщины супружеской жизни[530]. Повседневное же принятие пищи не регламентируется, в том числе и топологически, в отношении распределения мест за столом. Единственное указание, отражающее сложившуюся норму, — каждый член семьи имеет постоянное место за столом.

В трапезе участвует не только стол, но и комплекс предметов, таких как посуда, столовые приборы, скатерть и др. Наличие или отсутствие тех или иных элементов предметной оснастки застолья, а также материал, из которого сделаны посуда, приборы и проч., их эстетическое оформление имеют важный социокультурный смысл, состоящий, в частности, в следующем.

В ходе исторического развития функции посуды и столовых приборов дифференцируются, что вызывает к жизни новые элементы столовой посуды и новые виды столовых приборов. Так, еще в начале XIII в. за столом в феодальном замке "не было ни вилок, ни ложек, нож зачастую подавался один на двоих. Жидкие и полужидкие кушанья слуги наливали в блюда с ушками, также обычно расчитанные на двоих, и соседи по столу отхлебывали по очереди"[531]. В позднем Средневековье в дворянской среде на смену одной общей миске или миске и ложке на двоих в XVI–XVII вв. приходит отдельная миска, затем тарелка и ложка или вилка для каждого участника застолья. Приведу мнения некоторых исследователей на этот счет.

"Обычай есть вдвоем из одной миски и одной ложкой просуществовал до XVII в., но уже в XIV в. во время роскошных трапез миска с супом иногда ставилась перед каждым пирующим"[532]. "Долгое время у каждого не было своей вилки: лишь стольник, обязанностью которого было резать мясо, пользовался маленькой вилочкой... Единственная ложка находилась в центре стола: ею брали кусок торта или пирога... Лишь при Генрихе II (во второй половине XVI в. — В. Л.) у каждого появилась своя вилка, похожая на ту, которой, как рассказывали путешественники, с начала века пользовались в Венеции"[533]. "В XVI в. в Германии каждый сотрапезник имел уже свою тарелку (деревянную миску или оловянную тарелку). На стол для индивидуального пользования участников застолья начинает выкладываться ложка и нож"[534]. "Принц Бухау, обедавший у Иоанна IV, вспоминал, что он не имел ни тарелки, ни ножа, ни ложки, но пользовался ими наряду с сидящим рядом боярином, поскольку сии приборы были подобраны "на пару"… Суп, к примеру, часто подавался в одной глубокой миске на двоих, и гости, обернувшись лицом к лицу, хлебали из одной посуды. Это позволяло соседям легче знакомится и активнее общаться… Однако такой обычай вызывал активную неприязнь у иностранцев… Поэтому позже наличие заморских гостей учитывалось заранее, им подавались отдельные блюда, и тарелки менялись после каждой перемены блюд"[535].

Правило "один человек — один столовый прибор" утверждалось постепенно в течение длительного времени. В XVII–XVIII вв. это становится нормой в кругу дворян и верхушки бюргеров, распространяясь мало помалу в средних и низших городских слоях и крестьянской среде[536].

К сказанному можно добавить пару уточнений. Считается, что вилка как часть индивидуального столового прибора, а не орудие труда повара, начинает использоваться итальянцами в эпоху Возрождения. В описях имущества европейских монархов она появляется в начале XV в. У Филиппа Доброго в инвентарном перечне 1412 г. указаны: "ложка из серпентина с хрустальным, оправленным в золото черенком и вилка, обе в кожаном футляре". У Карла Смелого, в описи 1416 г. — "ложка, ножик, вилка, шило, уховертка и зубочистка, все из хрусталя, отделаны золотом..."[537]. Вилка постепенно входит в обиход в XVI–XVII вв. В конце XVI в. в дворянской среде появляются футляры для хранения ложек, вилок и ножей со специальными углублениями для каждого из приборов[538]. В этом же столетии ее можно видеть и в изображениях "Тайной вечери" (у Якопо Боссано в "Тайной вечере" (1599). Но нормативным элементом застолья в высших слоях европейского общества вилка становится лишь к середине XVIII в. Еще Анна Австрийская и Людовик XIV обходятся без нее[539]. Поэтому во время еды королю подают салфетки, которыми он вытирает руки[540].

Ножами столы не сервировались, по-видимому, до XVI в. по той причине, что каждый мужчина имел при себе нож, которым мог в случае необходимости воспользоваться и для того, чтобы поддеть кусок пищи, и, в случае надобности, что-то разрезать. Но ножами, которые были остроконечными, пользовались и как зубочисткой, что часто приводило к травмированию полости рта. Эта дурная и опасная привычка постепенно искореняется по мере вытеснения остроконечного ножа сервизным ножом современного типа с закругленным концом. На торжественных обедах русских царей в конце XVI — начале XVII в. столы сервировались ножами и ложками. "Причем ножи вовсе не напоминали современные сервизные. Это были довольно большие и острые кинжалы с заостренным концом, которым удобно было выковыривать мозг из костей"[541].

Несколько слов следует сказать и о скатерти. Хотя существует мнение, что скатертью начинают застилать столы в XIII в.[542], в литературных источниках и книжной миниатюре упоминания о ней и ее изображения встречаются в конце XIV–XV вв. Герой шестой новеллы "Пятнадцати радостей брака" (1380–1410 гг.) ищет спрятанные женой скатерть и салфетки, чтобы накрыть стол для приема гостей[543]. В акварельных миниатюрах к рукописи (1484–1485 гг.; речь идет о варианте рукописи, хранящейся в Государственной публичной библиотеке [с 1991 г. — Российской национальной библиотеке]), изображающих трапезу, столы накрыты белой скатертью (миниатюры к "Радости первой" и к "Радости третьей"). Даже в "приличных" борделях еда подавалась на столы, покрытые скатертью[544]. Есть данные, указывающие на более древнее происхождение скатерти.

Историки античной культуры сообщают, что обычай покрывать скатертями обеденные столы берет начало в эпоху ранней империи. В домах богатых римлян столы со столешницами из дорогих пород древесины покрывались в целях сохранности скатертями из мягкой ткани[545]. Этнографический материал свидетельствует, что существовал, в частности, у славян, обычай устраивать трапезу на земле, застеленной скатертью, во время похорон и поминок. В похоронном и поминальном обрядах скатерть выступает как посредник между миром живых и миром мертвых. (Не отсюда ли ее белый цвет?) Скатерть может быть и медиатором между богами и людьми, когда она, будучи расстеленной на земле, несет на себе яства-жертвоприношения божествам природы[546]. Поэтому скатерть может мыслиться и как дорога в обозначенные выше миры, и дорога вообще (отсюда выражение "дорога скатертью"). Этот смысл скатерти отчетливо проступает в некоторых элементах свадебного обряда[547]. Языческий характер указанных обрядов говорит о древности происхождения скатерти, о том, что она, вероятно, не "моложе" стола. Культурно-символический смысл скатерти, заданный обрядово-ритуальным контекстом, сохраняется в трансформированном виде и в обычной жизни, но ее ритуально-обрядовая "родословная" не позволяет ей стать широко распространенным элементом повседневной трапезы. Так, в ареале русской крестьянской культуры скатерть появлялась на столе лишь в ритуально отмеченных случаях (церковные праздники, "обряды перехода": похороны, свадьбы и т. д.)[548] У карел за стол, не покрытый скатертью, не садились ни в праздники, ни в будни[549]. Частично или полностью утратив обрядовую сакральность (в крестьянской среде о полной десакрализации даже повседневной трапезы, вероятно, нельзя говорить и сегодня), белая скатерть остается до сих пор обязательным элементом праздничного застолья, внося в него высокую торжественность и эстетичность, сохраняя при этом и архаический смысл дороги... возможно, общей для пирующих и желанной дороги к счастью (?!)

За охарактеризованными застольными новациями стоит процесс обособления личности в рамках рода, клана, семьи, цеха, корпоративного целого. Отдельный, персональный столовый прибор — одно из воплощений, выражение, знак такого обособления. Новые элементы столового прибора — вилка и нож — создают новую технологию разделки, разделения пищи на куски за столом и новую технику еды. Технику, смысл которой в создании новых искусственных, культурных посредников между пищей и человеком, в сведении к минимуму "животного" хватания пищи руками и разрывания ее на куски зубами. Использовавшиеся еще со времен античности "обеденные перчатки" или напалечники[550] были лишь паллиативным решением проблемы. Пальцы не обжигались и не пачкались, но осязательный контакт между рукой и пищей сохранялся, культурная дистанция между ними к XVI–XVII вв. в привилегированных слоях общества начинала осознаваться как недостаточная.

Эти застольные новации составляют неотъемлемую и важную часть процесса исторического развития культуры, по определению Н. Элиаса, — "процесса цивилизации".

Одна из функций посуды — социально-репрезентативная. Представители властной элиты и просто богатые люди собирают дорогую посуду, в том числе из драгоценных металлов, и выставляют ее не только на стол, но и — как знаки богатства — на всеобщее обозрение в пиршественных залах. Для этих целей в Средние века появляются специальные открытые шкафы, дрессуары, число полок которых (и, соответственно, количество выставленной посуды) зависело от знатности хозяина. Однако повседневная столовая утварь гораздо скромнее. Даже у богатых людей используются оловянные ло