Посвящается Джорди Белл Джакоби и Стивену Джакоби. 12 страница

8) Ситусы как политические единицы. Предметом социоло­гических исследований, как правило, были классы и страты, то есть горизонтальные единицы общества, вступающие друг с дру­гом в отношения превосходства-подчинения. Однако для постин­дустриальных секторов более важными узлами политических свя­зей могут оказаться ситусы (от латинского situ — положение, позиция), иаи вертикально расположенные социальные едини­цы. На стр. 374—375* я предлагаю краткое описание ситусов по­стиндустриального общества. Существуют четыре функциональ­ных ситуса — научный, технический (т. е. прикладные профес­сии: инженерное дело, экономика, медицина), административ­ный и культурный, и пять институциональных ситусов — экономические предприятия, государственные учреждения, универ­ситеты и научно-исследовательские центры, социальные комплек­сы (например, больницы, центры социальных услуг) и армия. Я считаю, что главные конфликты интересов будут иметь место между ситусными группами и что приверженность им может быть столь сильной, что помешает слиянию новых профессиональных групп в единый общественный класс⁷.

* В данном случае нумерация страниц приведена автором по тексту 1976 года. В настоящем издании см.: стр. 500—501. — Прим. ред.

⁷ Удивительно, но что касается коммунистического мира, то вполне очевид­но, что ситусы играют здесь главную роль в политической сфере. Расклад сил может быть проанализирован не в классовых терминах, но как соперничества между партией, военными, планирующими министерствами, промышленными предприятиями, колхозами, учреждениями культуры, т.е. ситусами.

 

9) Меритократия. В постиндустриальном обществе, которое по своему характеру есть прежде всего общество технологиче­ское, человек может занять престижное положение не столько по праву наследования иди собственности (хотя оно может давать богатство иди культурное преимущество), сколько вследствие образования и квалификации. Неизбежно, что вопрос о меритократии становится решающим нормативным вопросом. Q этой книге я пытаюсь определить ее характер и отстаиваю идею “спра­ведливой меритократии”, или высокого статуса, который дается на основе личных достижений человека, пользующегося уваже­нием равных.

10) Конец ограниченности благ? Большинство социалисти­ческих и утопических теорий девятнадцатого века приписывали почти все болезни общества дефициту товаров и конкуренции людей за эти недостающие блага. Одно из наиболее общих опре­делений экономики характеризует ее как искусство распределе­ния редких товаров между конкурирующими объектами. К.Маркс и другие социалисты доказывали, что изобилие есть предпосылка социализма, и утверждали, что при социализме не будет необхо­димости нормативно регулировать распределение в целях спра­ведливости, поскольку будет достаточно средств для удовлетво­рения нужд каждого. В этом смысле коммунизм определялся как устранение экономики, или как “материальное воплощение” фи­лософии. Однако вполне очевидно, что мы всегда будем жить в условиях дефицита. Я имею в виду не только дефицит ресурсов (поскольку это до сих пор спорный вопрос), а то, что постинду­стриальное общество, в силу самой своей природы, порождает новые дефициты, о которых авторы девятнадцатого и начала двад­цатого века не имели представления. Социалисты и либералы говорили о недостатке товаров; в постиндустриальном обществе, как я показываю, будет иметь место недостаток информации и времени. У человека, превратившегося в Homo economicus, про­блема распределения трансформируется даже в более жесткую ее форму — в то, что касается распоряжения своим свободным вре­менем.

11) Экономическая теория информации. Как я указывал ра­нее, информация по самой своей природе есть коллективный, а не частный продукт (т.е. собственность). При производстве ин­дивидуальных товаров предпочтение должно отдаваться конку­

рентной системе, в противном случае предприятия теряют ак­тивность иди становятся монополистами. Однако оптимальные социальные инвестиции в знание, позволяющие более широко распространять и использовать его, требуют разработки страте­гии сотрудничества. Эта новая проблема, касающаяся роди информации в постиндустриальном обществе, ставит перед эконо­мистами и политиками трудные теоретические и практические задачи.

Большинство примеров в этой книге относится к Соединен­ным Штатам. Возникает вопрос: станут ли постиндустриальны­ми другие промышленно развитые государства Западной Евро­пы, Япония и Советский Союз? Как известно, К.Маркс иллюст­рировал свои теоретические идеи на примере Англии и утверж­дал, в отличие от рядового немецкого читателя, который мог со­мневаться в достижениях этой страны, что капитализм будет распространяться повсеместно, поскольку развитие происходит по “естественным законам”, которые “с железной необходимо­стью приводят к неизбежным результатам”. Я не верю, что вся­кая социальная система движется по такой каузальной траекто­рии. Между тем особенности постиндустриального общества та­ковы, что как тенденция его черты проявляются во всех индуст­риальных системах, и степень, в какой это происходит, зависит от множества хозяйственных и политических факторов, включая баланс мировых сил, способность стран “третьего мира” органи­зовать борьбу за политическое и экономическое перераспределе­ние богатства, а также трения между великими державами, кото­рые могут перерасти иди не перерасти в войну. Однако в каче­стве теоретической гипотезы можно предположить, что продол­жающийся во всех этих странах экономический рост неизбежно приведет к возникновению в обществе постиндустриальных эле­ментов.

В данной книге рассматриваются два основных признака пост­индустриального общества — центральная роль теоретического знания и расширение сектора услуг по отношению к производя­щему хозяйству. Первый из них означает растущую зависимость от науки как средства модернизации производства и внедрения технологических новшеств. Большинство индустриальных об­ществ, осознавая растущее значение информации как стратегического ресурса, испытывают острую потребность в получении доступа к знаниям и в организации научных исследований. В этой связи изменение социальной значимости секторов эконо­мики и возрастание роди наукоемких отраслей промышленности приобретают еще большее значение⁸.

Второй признак — увеличение доли сферы услуг в национальной экономике — наиболее ярко проявился в Соединенных Шта­тах, но наблюдается также и в Западной Европе. В 1960 году в общей сложности 39,5 процента работающих в странах Общего рынка было занято в сфере услуг (к ней относятся, в широком смысле, транспорт, торговля, страхование, банковское дело, го­сударственное управление, бытовые услуги). Через тринадцать лет, в 1973 году, эта доля увеличились до 47,6 процента. Измене­ние такого рода обычно происходит в два этапа. На первом эта­пе — по наблюдению К.Кларка, который первым описал данное явление 30 лет назад, — число занятых в сфере услуг расширяет­ся за счет сельских жителей, но при этом продолжается рост ин­дустриальной занятости. Однако в Дании, Швеции, Бельгии и Великобритании секторы, ориентированные на производство услуг, в настоящее время растут уже за счет доли занятости в про­мышленности (поскольку доля сельского хозяйства снизилась до минимума), и эта тенденция начинает прослеживаться во всей Европе⁹.

⁸ Как я показываю в данной книге (стр. 117 [в настоящем издании см.:стр. 158. — Прим. ред.]), экономическая мощь индустриальных стран когда-то оценивалась по объему производства стали. Пару дет назад СССР обогнал США по этому показателю — и этот факт был лишь бегло упомянут на экономичес­ких страницах “Нью-Йорк Тайме”. Между тем в производстве компьютеров, как по уровню их сложности, так и по количеству, Советский Союз сильно отстает от Соединенных Штатов — это стадо особенно очевидным после сты­ковки космических кораблей “Союз” и “Аполлон”, когда появилась возмож­ность сравнить качество их оборудования.

⁹ Удивительно, но в Италии, Германии и Франции индустриальная заня­тость выросла; наибольший прирост имел место в Италии, отстающей в темпах индустриализации от всех стран Европы. Однако в других странах доля заня­тых в промышленности относительно доли занятых в сфере услуг начала сокра­щаться. Более подробную статистику изменений в профессиональной ориента­ции см.: The Economist. 1975. November 29. P. 17.

Аналогичным путем шла Япония. Здесь расширение сферы услуг также осу­ществлялось за счет промышленности. Более подробно эта тема изложена в

 

Сюветский Союз также представляет собой индустриальное государство, и вполне вероятно, что постиндустриальные черты появятся и в этой стране. Удивительно то, что эта книга подверглась резкой критике в советской прессе, начиная от серьезных обсуждений в академических журналах, таких, как “Вопросы философии?”, или интеллектуальных еженедельниках типа “Лите­ратурной газеты”, до идеологической полемики в официальном партийном журнале “Коммунист” и грубых, искажающих смысл моей заботы, нападок в “Правде”. Судя по всему, идеологичес­кий отдел ЦК КПСС, посчитав, что книга представляет идеоло­гическую угрозу партийной доктрине, принял решение органи­зовать против нее кампанию травли. Причины вполне очевидны. С советской точки зрения, существует “исторический” конфликт между капитализмом и коммунизмом, в котором “объективные законы истории” предрекают конечную победу коммунизма. И этот тезис по-прежнему остается главным догматом коммунис­тической веры — по крайней мере для экспортных целей. На теоретическом уровне ход моих рассуждений приводит к отри­цанию возможности использовать для объяснения сложной струк­туры современных обществ такие общие понятия, как капита­лизм иди социализм. Поставим вопрос прямо: поскольку взгляд на историческое развитие как ведущее к неизбежной победе про­летариата есть основа партийного учения (и оправдывает реп­рессивное правление партии от имени “диктатуры пролетариа­та”), то как можно придерживаться этой догмы, если пролетари­ат не является основным классом постиндустриального общества?

Именно эта проблема обсуждалась в замечательной книге “Цивилизация на перекрестке: социальные и гуманитарные по­следствия научно-технической революции”, написанной несколь­кими членами Чехословацкой Академии наук и изданной во вре-

статье: Rosousky H. Japan's Economic Future // Challenge. July-August 1973. В ней рассматривается понятие “экономической зрелости”, представляющее ин­терес в свете секторных изменений, происшедших в промышленно развитых странах за последние пятьдесят дет. Автор пишет: “Термин "экономическая зрелость" труден для определения, но здесь он используется в узком значении. Мы будем именовать им состояние, при котором побудительные причины пере­распределения рабочей силы по секторам сведены к минимуму или когда такое перераспределение становится невозможным”.

 

мя “Пражской весны” в 1967 году по инициативе директора (Цен­тра общественных наук Р.Рихты. В этой книге чехословацкие социологи исследовали возможность возникновения в социали­стическом обществе “конфликтов интересов” — даже “классо­вых конфликтов” — между новым слоем научных работников и специалистов и рабочим классом. Очевидно, что такая дио уссия подрывала устои марксистского учения, а ее тема представляла угрозу для идеологического оправдания роди партии. Позже Р.Рихта, оставшийся в Чехословакии после советской оккупа­ции, унизительным и недостойным образом отрекся от своей ра­боты.

Термин “постиндустриализм” относится, прежде всего, к из­менениям в социальной структуре (технико-экономическом строе) общества и лишь косвенно — к изменениям в государ­ственном устройстве и культуре, которые также представляют собой важные составные части общества. Следствием становит­ся все большее расхождение между этими элементами, каждый из которых теперь функционирует в соответствии со своими принципами, нередко находящимися в противоречии с принци­пами других.

Когда капитализм сформировался как социально-экономиче­ская система, он обладал всем набором элементов: моральным духом (индивидуализм), политической философией (либерализм), культурой (буржуазная концепция полезности и реализма), пси­хологическими установками (респектабельность, откладывание удовольствий на будущее и т.п.). Многие из этих элементов ис­чезли или сохранились как отголоски прежней идеологии. Остал­ся лишь механизм, в основе которого лежит идея функциональ­ной рациональности и эффективности и который обеспечивает повышение благосостояния и поощряет гедонистический образ жизни. В результате постиндустриальных трансформаций про­исходит изменение социальной структуры общества, внедряется более современная технология и научные исследования самым непосредственным образом увязываются с прикладными целями. Однако представляется маловероятным, что наука, как “респуб­лика добродетели”, способна поднять моральный дух общества; скорее рухнут этические устои самой науки. Это означает, что общество остается без высшей идеи, дающей людям ощущение цели, без точек опоры, придающих обществу стабильность и на­полняющих смыслом человеческое существование.

Bl сущности, смысл постиндустриальной трансформации за­ключается в усилении инструментальной власти, власти над природой и в какой-то степени власти над человеком. Утопические и социалистические мыслители девятнадцатого века верили, что любое усиление власти человека непременно будет прогрессив­ным, поскольку будет означать уменьшение влияния религии и суеверий и служить доказательством того, что Человек стад бо­лее могущественным и лучше познал самого себя. Однако это оказалось заблуждением. Инструменты могут быть использова­ны для разных целей. Они зависят от системы социальных цен­ностей, от характера привилегированного класса, от открытости общества, от степени его порядочности иди —- как мы постигли на ужасающем опыте двадцатого века — его дикости.

Постиндустриальная трансформация не дает “ответов”. Она лишь создает новые надежды и дает новые силы, ставит новые ограничения и задает новые вопросы — причем делает все это в масштабах, какие раньше невозможно было даже представить.

Даниел БЕЛЛ

 

Предисловие к изданию 1973 года

Со времени возникновения человеческих поселений (или появле­ния упоминаний о них в письменных памятниках) сменилась, согласно А.Тойнби, двадцать одна различная цивилизация, и за­падная модель как культурная единица является лишь одной из них. Но история западного общества сама по себе есть гигант­ское полотно, на котором запечатлено поразительное разнообра­зие переплетающихся элементов, будь то раскол религий, воз­никновение и упадок политических империй или последователь­ная смена социально-экономических систем. Задача социолога или историка состоит в том, чтобы вычленить из этого хаоса объект, доступный для изучения.

Внутри пространственно-временных рамок можно выявить структурные признаки и наиболее долговременные и устойчивые модели изменений, присущие различным обществам. Неизбежно, что все они будут более или менее абстрактными.

При таком аналитическом подходе, тем не менее, велик риск упустить характерные детали и подробности, придающие осо­бый смысл и значимость истории конкретного общества или оп­ределенного поколения (Троцкий заметил однажды, что пятьде­сят лет — это ничтожный срок для общественной системы, но в го же время это почти вся сознательная жизнь отдельного чело­века). Таким образом, в качестве объекта исследования можно взять конкретное общество (территориальную единицу, связан­ную общим прошлым и моральным духом и обладающую полити­ческим суверенитетом) и проследить его богатую и своеобраз­ную судьбу на основе изучения его истории, характера его наро­да, его “национальной воли” и т.п.

Однако очевидно, что при всей индивидуальности истории конкретных обществ каждое из них имеет сходные элементы — религию, культуру, экономику, технологию, — которые прони­зывают социальные организации народов и влияют на них осо­бым образом. Испанский католицизм схож с ирландским като­лицизмом, но все же отличается от него. Для одних целей мы можем сосредоточиться на общих чертах католицизма, для дру­гих — на его национальных характеристиках, создающих разли­чия. Американский капитализм похож и в то же время и не по­хож (причем в таких существенных аспектах, как практика уп­равления и отношение к рабочим) на японский капитализм; та­ким образом, цель исследователя определяет направленность его поисков.

В этой книге в качестве объекта изучения взято индустри­альное общество. Индустриальное общество — это понятие, включающее опыт дюжины различных стран и пронизывающее политические системы таких антагонистических обществ, как Соединенные Штаты и Советский Союз. Осевым принципом его организации являются производство и техника, а целью — выпуск товаров; доиндустриальное общество базируется на не­квалифицированном ручном труде и получении основных ре­сурсов у природы. По ритму жизни и методам организации ра­боты индустриальная система является определяющим призна­ком социальной структуры — то есть экономики, занятости и стратификации — современного западного общества. Соци­альная структура общества, как я ее определяю, аналитически отделяется от двух других его измерений — политического уст­ройства и культуры.

Но если употреблять термин “индустриальное общество”, так же как и “капитализм”, лишь статически, то он может вводить в заблуждение, поскольку отражаемое им понятие не есть застыв­шая социальная форма. Подобно тому, как корпоративный, уп­равленческий капитализм двадцатого века весьма отличается от семейного капитализма восемнадцатого и девятнадцатого столе­тий, так и индустриальное общество двадцатого века с его зави­симостью от технологии и науки совершенно не похоже на про­мышленный строй предшествующих двух столетий. Никакая со­циальная система — или нация — не имеет патента на будущее, и задача социологии заключается в том, чтобы определить характер и, если возможно, траекторию происходящих изменений: их активные и сдерживающие силы, интегрирующие и дезинтегрирующие элементы.

Тезис, выдвигаемый в данной книге, состоит в том, что в следующие тридцать—пятьдесят дет мы увидим возникновение того, что я называю “постиндустриальным обществом”. Как я подчеркиваю, трансформация произойдет главным образом в со­циальной структуре, и ее последствия будут варьировать в об­ществах, имеющих различные политические и культурные кон­фигурации. Однако как социальная форма постиндустриальное общество будет в двадцать первом веке главной чертой соци­альных структур Соединенных Штатов, Японии, Советского Союза и стран Западной Европы. Понятие постиндустриально­го общества является при этом, разумеется, весьма абстракт­ным.

Я иллюстрирую мои рассуждения главным образом на приме­ре Соединенных Штатов не только потому, что знаю их лучше, чем другие страны, но и потому, что изменения здесь наиболее ярко выражены и наглядны. Это также позволяет мне обращать­ся к конкретным деталям и добиться эффекта непосредственно­сти и узнаваемости, при этом сохраняя контекст социологиче­ского обобщения.

В отличие от К.Маркса, который считал, что по пути Англии (взятой им как пример капиталистического индустриального об­щества) пойдут все подобные общества, я не верю в детермини­стскую траекторию исторического развития. Постиндустриаль­ное общество не есть “базис”, вызывающий изменения в “над­стройке”. Это лишь одно, хотя и важное, измерение общества, изменения в котором ставят перед политической системой, игра­ющей роль социального арбитра, новые проблемы управления, точно так же, как перемены в культуре и стиле жизни приводят к разрыву с традицией или к возникновению новых социальных групп, а судьба обездоленных слоев населения поднимает вопрос о власти и распределении привилегий в обществе.

Эта книга — взгляд из двадцать первого века. С методологи­ческой точки зрения это попытка применить новый вид концеп­туального анализа, а именно принцип осевых направлений и осе­вых структур как способ “упорядочения” огромного набора воз­можных вариантов изменений на макроисторическом уровне. С эмпирической точки зрения это попытка определить сущностный характер структурных трансформаций в обществе, происте­кающих из меняющейся природы экономики, и подчеркнуть но­вую и решающую роль теоретического знания в обновлении об­щества и в направлении перемен. Это рывок в будущее.

“В любом опыте мышления, — писал Дж.Дьюи в книге "Ис­кусство как опыт", — предпосылки возникают лишь тогда, ког­да заключения становятся очевидными”. Точно так же обстоя­ло дело и с понятием постиндустриального общества. Составля­ющие эту книгу главы были написаны мною в последние пять лет, а ее замысел созревал у меня в течение пяти лет до этого. Поскольку концепция книги является спекулятивной и затраги­вает возможность альтернативных вариантов будущего обще­ства, здесь не может быть линейного развития аргументации, но лишь исследование отдельных тем. Каждый очерк создавался по отдельности, хотя был задуман как часть целого. В послед­ние два года я переработал очерки, чтобы подчеркнуть их взаи­мосвязь и определить пять измерений понятия постиндустри­ального общества. Все они подробно разъясняются во Введе­нии к книге. Кроме того, я написал довольно обширный Эпи­лог, где исследуются основные проблемы, с которыми должно будет столкнуться постиндустриальное общество в следующие десятилетия. В данном предисловии я хотел бы выразить мою благодарность лицам и организациям, сделавшим эту работу воз­можной.

Первоначальная формулировка понятия постиндустриально­го общества была представлена на конференции по технологи­ческим и общественным изменениям, проходившей в 1962 году в Бостоне, в виде большой неопубликованной статьи. Председате­лем на этой конференции был Р.Хейдбронер, и я хочу выразить ему благодарность за сделанные им тогда замечания и за беседы, которые мы с ним периодически вели в течение последующего десятилетия.

В 1965 году небольшой грант от Фонда Карнеги, предостав­ленный для разработки данной идеи, дал мне возможность поду­чить некоторые исследовательские материалы и в течение года пользоваться помощью доктора В.Хелд, сотрудницы философского факультета Хантеровского колледжа. Д-р Хелд подготовила ряд справочных материалов, одна часть которых была включена в рабочие документы Комиссии по 2000 году, а другая использова­на в Главе 5. Обсуждения с д-ром Хелд имели большое значение для разработки многих начальных формулировок.

Идея постиндустриального общества стала одной из основных тем, разрабатываемых Комиссией по 2000 году Американской академии гуманитарных и точных наук, и нашла отражение в пяти томах рабочих документов, изданных Академией, а также в книге “На пути к 2000 году” (1967) — сборнике материалов Ко­миссии. Я в большом долгу перед Дж.Воссом, исполнительным ди­ректором Американской академии гумманитарных и точных наук, за его щедрую помощь и перед Ст.Гробардом, редактором журна­ла “Daedalus”, который в течение долгого времени был моим ин­теллектуальным компаньоном.

Что касается учреждений, то я весьма обязан Расселовскому научному фонду и его президенту О.Бриму. Грант от этого фон­да в 1967 году сначала освободил меня от одной трети моих учеб­ных занятий в Колумбийском университете, а затем дал возмож­ность вести там экспериментальный аспирантский семинар по моделям прогнозирования. Он также субсидировал мою исследо­вательскую работу в последующие два года. В 1969—1970 годах я использовал свой годичный отпуск для работы в фонде, где эта книга и стада окончательно складываться. Глава 3, в несколько отличающейся форме и под заголовком “Система оценок знания и технологии”, появилась в книге “Показатели социального из­менения”, изданной сотрудниками Расседовского фонда Э.Б.Шелдон и У.Муром. Я хочу особо поблагодарить д-ра Шелдон за ее редакторский комментарий к этой статье.

В течение последнего десятилетия область моих интеллекту­альных интересов была весьма разнообразна: я писал книгу о постиндустриальном обществе, разрабатывал теорию социальных счетов, занимался долгосрочным прогнозированием до 2000 года, провел оценку теорий общественных изменений и выдвинул идею осевых структур как способа организации макросоциодогии. Большое внимание я уделил тому, что назвал “разъединением” культуры и социальной структуры. Расседовский фонд относил­ся ко мне терпимо, и я метался от темы к теме, время от времени публикуя небольшие выдержки из еще сырого материала рукопи­си. В ближайшие годы должны быть опубликованы несколько работ (данная книга — первая из этой серии), где эти идеи об­ретут взаимосвязанность. Я хочу поблагодарить О.Брима за его терпение и надеюсь, что эта книга ему понравится.

В июне 1970 года в Цюрихе Р-Дарендорф и я организовали при финансовом содействии Международной ассоциации за куль­турную свободу небольшой семинар для обсуждения идеи постин­дустриального общества. Основу для дискуссии составила Глава VI данной книги. В последующем ряд критических работ, отра­жавших несогласие с моей позицией, написали д-р Дж.Флуд из Наффильдского колледжа (Оксфорд), профессор Ф.Буррико из Сорбонны, профессор, ректор юридического факультета Флорен­тийского университета Дж.Сартори, профессор П.Вайлс из Лон­донской школы экономики и профессор К.Томинага из Токий­ского университета. Эти работы были опубликованы в лондон­ском журнале “Survey” зимой 1971 года, и интересующийся чи­татель может найти их полезными 1.

Хочу выразить особую благодарность моему другу И.Кристолу, который, хотя и относится подозрительно ко всем обществен­ным наукам, а особенно — к широкомасштабным обобщениям, строго изучал каждую статью и настаивал на эстетической орга­низации их подачи.

Мой секретарь в Расселовском фонде, В.Кауфман, и мой сек­ретарь в Гарварде, миссис Э.Мерриман, наделены всеми добро­детелями, которые только могут пожелать писатели для своих помощников. Мисс М.Тавитьян печатала Эпилог. Н.Розенталь из Бюро по статистике труда оказывал постоянную помощь в предоставлении статистических материалов для Главы 2. Миссис Ю.Бурбанк помогла в обновлении статистических данных. Мис­сис Э.Фридгуд, мой друг и прежний редактор, прочитала руко­пись и сделала полезные замечания по тексту. Р.Шахтер из “Бэй-сик Букс”, которая просматривала рукопись в гранках, была очень терпелива в работе со мною.

1. Остальными участниками были: С.Н.Эйзенштадт из Еврейского универси­тета, Р.Бендикс из Университета Беркди, З.Бжезинский из Колумбийского университета, М.Кроциер из Парижа, З.Баум из Тедь-Авива, Х.Ягуарибе из Бразилии, Дж.Линц из Йедя, О.Шик из Базеля, Э.Шонфидд из Чатемского кол­леджа, Д.Локвуд из Эссекса, Ст.Хоффман из Гарварда и Ст.Гробард из Кемб­риджа, штат Массачусетс.

 

Никакой писатель никогда не является беспристрастным су­дьей своего творчества, и моим наиболее строгим, но любящим критиком была моя жена, Перл Казин Белл, которая полностью отредактировала эту рукопись.

Даниел БЕЛЛ

Март 1973 г. Кембридж, штат Массачусетс