Численность студентов [в США] и их доля в населении соответствующей возрастной группы 8 страница

⁹ Наиболее исчерпывающая попытка разрешения этой проблемы подучила отражение в работе: Black D. The Theory of Committees and Elections. Cambridge, 1958. Кроме того, этот вопрос рассматривается также в книге Дж.Быокенена и Г.Талдока (Buchanan ]., Tullock G. The Calculus of Consent. Ann Arbor (Mi.), 1962 [см.: русский перевод: Бъюкенен Дж., Таллок Т. Расчет согласия. Логичес­кие основания конституционной демократии // Нобелевские лауреаты по эко- \ нолике. Т. 1. М., 1997. С. 31 —206]). Несколько ранее данная проблема обсуж­далась в книгах: Dahl R.A., Lindblom Ch.E. Politics, Economics and Welfare. N.Y., 1953, и Downs A. An Economic Theory of Democracy. N.Y., 1957. Материалы симпозиума, посвященного “теореме невозможности” Эрроу, представлены в сборнике: Hook S. (Ed.) Human Values and Economic Policy. N.Y., 1967.

 

тературе, удовлетворительного решения этого вопроса не пред­видится¹⁰.

Проблема выработки единого социального установления из разных вариантов общественного выбора, соответствующего ин­дивидуальным стремлениям, — проблема чисто научная, в самом лучшем смысле слова. В “реальном” мире проблемы социальных приоритетов, максимального увеличения общественных полезно-стей, развития коммунальных предприятий и выведения их на политическую арену регулируются “политическими критериями”, иными словами, их решение зависит от веса и давления различ­ных заинтересованных групп, балансирующих между нацио­нальными потребностями и общественными интересами. Но имен­но в этом вопросе могут появиться теоретические сложности. Одной из проблем большого общества, которое стремится осоз­нать свои цели, является взаимодействие, если не столкновение, между “рациональностью” и “политикой”. Многие современные теоретические исследования посвящены поиску рациональных моделей человека, где оптимизм, максимализм и минимализм оп­ределяли бы нормы его поведения. Однако создать “групповую теорию” экономического выбора мы, по-видимому, не в состоя­нии. На этом этапе перехода к коммунальному обществу теоре­тический тупик в осмыслении проблемы социального благососто­яния представляет собой определенную опасность.

Я выдвинул проблему — отсутствие механизма, управляюще­го социальным выбором, — и немедленно возвел ее на уровень абстракции, бессмысленной для людей практических 11. Для тео-

¹⁰ См.: Arrow К. Social Choice and Individual Values. N.Y., 1951. В приложе­нии к новому изданию своей книги (New Haven, 1963) К.Эрроу попытался исправить некоторые ошибки, обнаруженные им в прежних доказательствах, изменив формулировки условий, и показать, что несогласованность сохраняет­ся даже в этом случае и потому не существует логических обоснований завер­шенной функции социального благосостояния.

¹¹ Но иногда теория ставит в тупик людей практического склада, У.Райкер проиллюстрировал релевантность скрытых парадоксов голосования на примере анализа правил принятия поправок к законопроектам в комиссиях Палаты пред­ставителей. Он обнаружил ранее неизвестный факт, что в полном соответствии с рядом правил могут быть приняты и те поправки, которые не были одобрены большинством. Так, например, когда параграф, содержащий поправку, и по­правка к поправке ставятся на рассмотрение комиссии, то сначала голосуются поправки. Если принимается поправка к параграфу, она заменяет первоначаль-

ретиков это очень важно, ибо такие логические головоломки вра­зумляют тех, кто полагает, что общая воля возникнет по необхо­димости из самого хода демократических обсуждений, а также рационалистов (какими мы все можем оказаться), считающих, будто общественный интерес проявляется в простой сумме инди-видуальнык предпочтений. Практичные люди могут воспрянуть духом, поскольку теоретически подкрепляется интуитивная идея, согласно которой расхождения между людьми, как и многие дру­гие разногласия, лучше всего улаживаются при помощи перего­воров. Как отмечал Р.Даль, “многие граждане часто тревожатся по поводу их парадоксов; но при этом лишь немногие американ­цы, внимательно наблюдающие за политическим процессом, спо­собны время от времени подавлять в себе разочарование и раз­дражение по поводу системы, которая внешне кажется беспоря­дочной и хаотичной. Да, эта система явно децентрализована.

ный вариант параграфа без дальнейшего голосования. В связи с тем, что Пала­та голосует только дважды по трем вопросам, непереходность остается незаме­ченной, и избранный вариант может стать законом, будучи одобрен лишь мень­шинством. У.Райкер в заключение пишет, что подобные ситуации на практике могут возникать чаще чем в 10 процентов случаев, что должно поставить неко­торых деловых людей в затруднительное положение.

Это не значит, что “голосование большинством” невозможно. Если обра­титься к первоначальному примеру циклического большинства, то очевидно, что отсутствие транзитивности предпочтений выявляется только при третьем голосовании. Таким образом, чтобы обнаружить ее, следует провести круговое голосование, сравнивания каждое предложение с любым другим, но, как отме­чает У.Райкер, ни в одном законодательном собрании подобная процедура не применяется к списку из более чем трех поправок. Если же отсутствие транзи­тивности выявляется, тогда, как показал Д.Блэк, может быть применено “ис­черпывающее голосование”, когда голосуются каждый кандидат против каждо­го или любое решение против любого иного, чтобы в каждом случае можно было добиться решения большинства. Сравнивая предпочтения графически, как показали К.Эрроу и Д.Блэк, можно получить одномерные изображения каждо­го из голосующих; и когда все они объединяются в графическую модель, вы­полненную в определенной системе координат, может быть четко указан выбор большинства — если при этом число голосующих оказывается нечетным, реша^ ющим становится голос председательствующего. Но практическим людям понятно, что в случае возникновения подобной неопределенности сил и предпочтений начинается процесс взаимных уступок и торга, и тогда, как отмечали Дж.Быокенен и Г.Таллок, такая процедура как раз и может быть отнесена к разряду избирательных парадоксов. Все это оставляет открытым, следует отметить еще раз, теоретический вопрос о рациональном определении функции социального благосостояния. Голосование большинством предпочтительнее потому, что оно удовлетворяет трем, а возможно, и четырем из пяти условий, выдвинутых К.Эрроу в качестве необходимых для легализации решения, и, таким образом, оказывается самым разумным из “компромиссов”. Однако в некоторых случаях в опасении “тирании большинства” может воз­никнуть желание применить более сложные пути, такие, например, как предло­женные Д.Бдэком и К.Эрроу. И наконец, может возникнуть ситуация, когда любое решение — по крайней мере из предложенных — не может полностью удовлетворить логическим условиям достижения истинного общественного вы­бора.

Более подробно этот вопрос рассмотрен в: Rifler W.H. The Theory of Political Coalitions. New Haven (Ct.), 1962.

 

Решения принимаются путем нескончаемых переговоров; пожа­луй, ни в одной другой стране мира переговоры не занимают такого важного места в политическом процессе... [И все же], несмотря на все ее недостатки, она обеспечивает высокую веро­ятность того, что на определенной стадии процесса принятия решений любая политически активная и законно организованная группа может заставить себя выслушать. А это в политике нема­ловажно”¹².

Вероятно, так и должно быть. Но если мы будем строить наши решения на легитимности групповых интересов — а именно та­ков был первоначальный тезис А.Ф.Бентли, — некоторые, пусть и менее утонченные, теоретические вопросы все же возникнут¹³.

¹² Dahl Е.Д. A Preface to Democratic Theory. Chicago, 1956. P. 150.

¹³ В заключение этого раздела мне все же хотелось бы вернуться к уточнению теоретической проблемы, ибо даже такой прагматик, как я, вынужден признать необходимость некоей рациональной системы (пусть даже только в качестве кри­терия) того, каким мог бы быть социальный выбор. Пожалуй, сегодня с помо­щью математических моделей и высокоскоростных компьютеров можно создать гдиный для страны экономический план, который при помощи матриц “ввода-выхода” показал бы оптимальное распределение ресурсов с учетом реальных эко­номических издержек производства каждого из товаров. Однако административ­ные трудности претворения в жизнь такого плана на деле могут оказаться столь велики, что для приведения экономики в действие придется прибегнуть к помо­ги рынка или какой-то квазидоговорной системы. И все же ценность такого теоретического построения заключается в том, что оно может быть принято за некий критерий, с помощью которого можно было бы создать “неявные оценки” или “неявные цены” внутри системы и дать нам возможность вмешиваться на тех направлениях, где становятся заметными отклонения. Аналогичным образом, для создания оптимальной функции общественного благосостояния может потребоваться и теоретическая модель социального выбора.

 

ПОЛИТИКА ГРУПП И ЛИДЕРСТВО ЛИЧНОСТИ

Если идеи рациональности и индивидуального выбора, воплощен­ные в рыночном механизме, представляли собой основной вклад экономистов XVIII века, то в XIX столетии они были дополнены идеями представительства и интересов; в результате сформиро­валась социальная теория свободного общества. Наиболее исчер­пывающую формулировку ее политической идеи предложил, по­жалуй, Дж.Ст.Милль в своем эссе “Представительное правление”. Он писал: “Представительное правление означает, что весь на­род, иди значительная его часть, осуществляет через периодичес­ки избираемых им депутатов высшую контролирующую власть, предусмотренную любыми конституциями...

Собрание, где может проявиться, пусть даже в страстной форме, любой интерес или оттенок мнения, где перед лицом пра­вительства и всех остальных интересов и мнений он может за­ставить себя выслушать, принимая обращенные к нему доводы иди добиваясь ясных ответов, почему с ним не соглашаются, — такое собрание само по себе является одним из наиболее важных существующих ныне. политических установлений, одним из наи­более ценных приобретений свободного правительства”.

Теория представительного правления отражала картину об­щества как равновесия сил. Она предполагала, что законодатель­ный орган должен состоять из выходцев из различных социальных слоев и представлять все классовые интересы в стране, ибо, как отмечал Дж.Ст.Милль, защищая право рабочего класса быть пред­ставленным в парламенте, “при отсутствии естественных защит­ников интересы исключенных классов всегда подвергаются рис­ку остаться в пренебрежении”. Дж.Ст. Милль был столь горячим сторонником идеи представительства меньшинств, что с готов­ностью поддержал предложение Т.Хэйр о пропорциональном пред­ставительстве, “схеме, которая не имеет себе равных по достоин­ству, ибо доводит великий принцип управления почти до идеаль­ного совершенства...”¹⁴.

14.Mill D.St. Utilitarianism, Liberty and Representative Government. N.Y., 1936. P. 209, 228, 240, 261. Следует отметить, что теория представительства и интере­сов является нормативной. Одной из задач теории Дж.Ст.Милля, в частности, являлось определение “наилучшей формы правления”. Реальность же мо жет оказаться совершенно иной. Дж.Ст.Милль писал: “Говоря политическим языком, значительная часть любой власти заключена в воле... Мнение само по себе есть одна из наиболее влиятельных общественных сил. Один человек, обла­дающий убеждением, представляет собой социальную силу, равную силе девя­носта девяти других людей, руководствующихся только интересами” (Mill J.St. Utilitarianism, Liberty and Representative Government. P. 183).

 

С целью ее приспособления к описанию эмпирической полити­ческой реальности данная нормативная теория была усовершен­ствована тем направлением, которое можно назвать “реалисти­ческим” течением в политической мысли, идущей от А.Ф.Бентkи (следует отметить, что формулировки, первоначально предложен­ные им в 1908 году, в течение многих лет игнорировались и только спустя три десятилетия были восстановлены в работах В.Кея, Д.Трумэна и Э.Лейтема). Если “теория групп” и отсутствовала в экономической теории, то она в полной мере проявила себя в аме­риканской политической мысли XX века. В.Кей отметил это наи­более ярко. “Групповые интересы, — писал он, — являются си­лой, вдыхающей жизнь в политический процесс... Какими бы ни были основы групповых интересов, изучение политики должно ба­зироваться на анализе целей и состава заинтересованных групп внутри общества... Основными средствами выражения подобных интересов являются политические партии и группы давления. Че­рез эти официальные механизмы люди с общими интересами дают о себе знать в общем балансе политических сил”¹⁵.

Политик же играет роль посредника: “Задача политического или государственного деятеля в демократическом обществе сво­дится к поддержанию равновесия между требованиями конкури­рующих интересов и ценностей... В определенных пределах... в демократическом обществе носители любых интересов могут сво­бодно выражать свои требования и свое несогласие... Политичес­кий деятель в демократическом обществе... чтобы удержать власть, должен быть способен манипулировать существенной частью этих интересов: в одном случае он должен уступить, в другом — про­явить твердость, где-то проявить медлительность, а где-то дей­ствовать энергично... Политик... должен играть роль арбитра и посредника, подвергаясь критике со всех сторон. Ради избежа­ния иди смягчения конфликта он идет на компромисс”¹⁶.

¹⁵ Key V.O. Politics, Parties and Pressure Groups. N.Y., 1942. P. 23-24.

¹⁶ Ibid. P. 10-11.

 

Несмотря на совершенство этой модели для описания дей­ствительности XIX столетия¹⁷, она удивительно устарела приме­нительно к политике второй половины XX века, ибо в ней не учитываются три важнейшие особенности, три основополагаю­щих элемента современной государственной политики: влияние внешней политики, ориентация общества на будущее и возраста­ние роди “технического” принятия решений.

Внешняя политика не формируется как непосредственная ре­акция на требования и стремления влиятельных кругов внутри страны (хотя, если решения приняты, некоторые изменения на основании таких требований могут быть внесены; например, стро­ить военные самолеты на юго-западе страны иди на северо-запа­де). Внешняя политика проводится в соответствии с идеологи­ческими и экономическими интересами великой державы и выс­тупает реакцией на возможную угрозу со стороны других вели­ких держав иди идеологических сил. Но ее следствием в условиях “холодной войны” является мобилизация всего общества, укреп­ление чувства национального единства, централизация принятия решений и сосредоточение огромных ресурсов в руках прави­тельства.

Приверженность экономическому росту и новые масштабы социальных перемен — их стремительно проявляющиеся шоко­вые эффекты, постоянная необходимость предвидеть социальные изменения и в определенной степени направлять их — обостря­ют внимание к планированию, к более точному определению на­циональных приоритетов и к оценке альтернативных вариантов развития, которые могут открыться перед уверенно развиваю­щейся страной (следует заметить, что ежегодный трехпроцент­ный рост означает удвоение валового национального продукта за двадцать четыре года). “Процесс нововведений, — пишут Р.А.Дадь и Ч.Э.Линдблом, — является и научным, и политиче­ским. Недостаточно открыть новые социальные технологии, надо применить их. Изобретение и открытие суть только начало про-

¹⁷ Следует отметить, что “групповая политическая теория” оспаривалась с теоретической точки зрения М.Одеоном, который, применяя к природе общего выбора “экономический анализ”, утверждает, что интерес группы не является наиболее адекватным отражением интересов ее членов. См.: Olson М., Jr. The Logic of Collective Action: Public Goods and the Theory of Groups. Cambridge (Ma.), 1965.

 

цесса, следующим шагом которого и становится нововведение — задача политики. Тот факт, что весь этот процесс в целом прохо­дит сегодня необычайно быстро, представляет собой, пожалуй, величайшую политическую революцию нашего времени”¹⁸.

Сочетание этих двух элементов повышает роль технического аспекта принятия решений. Разработка разумного курса, будь то во внешней политике, обороне или экономике, выдвигает на пер­вый план людей, обладающих знаниями, необходимыми для пред­видения стоящих на пути сложностей, и способных детально раз­работать политическую линию, характер ее воплощения в жизнь и просчитать последствия того или иного альтернативного выбора. Революции в военной технологии (открытие ядерной энергии, замена управляемых человеком самолетов реактивными снаряда­ми) были инициированы учеными. Развитие системного анализа, метода соизмерения затрат и результатов, революционировавших как стратегический процесс, так и управленческую структуру Пен­тагона, было предложено математиками и экономистами¹⁹. Руко­водство национальной экономикой, с его пристальным вниманием к правительственным расходам, требует людей, искушенных в этой области, а решение таких важных политических проблем, как со­кращение или рост налогов, направления их использования, поиск оптимального соотношения заработной платы и цен, во все боль­шей степени требует соответствующих технологий²⁰.

Однако самым важным политическим следствием всего этого следует считать (почти во всех политических системах) переход реальной власти от законодательных и совещательных органов к исполнительным и возрождение того, что Бертран де Жувенель

¹⁸ Olson М., }r. The Logic of Collective Action: Public Goods and the Theory of Groups. P. 8.

^l9 См.: Hitch Ch.J., McKean R.N. The Economics of Defense in the Nuclear Age. Cambridge (Ma.), 1960; Quade E.S. (Ed.) Analysis for Military Decisions:

The Rand Lectures on Systems Analysis. Chicago, 1964.

²⁰ Как искренне утверждал один бывший бюрократ, “развитие на протяже­нии длительного периода социальной политики и ее методов менее влияет на конфликты между политическими партиями и социальными или экономически­ми лоббистами, нежели способствуют объективным процессам исследований и дискуссий в рамках групп профессионалов” (Price D.K. Government and Science. N.Y., 1962). Это написано спустя немногим более десяти дет после работы В.Кея и, пожалуй, отражает отличие подходов социальных аналитиков довоенного и послевоенного периодов.

 

элегантно назвал “принципатом”. Да и как может быть иначе, если в силу самого характера современной жизни внешняя политика перестала быть “дипломатией” и превратилась в нескончаемый круговорот стратегических маневров, где жизненно важные реше­ния должны приниматься незамедлительно, и если новые модели социальных изменений делают необходимость планирования по­литики даже более насущной, чем принятие законов, что требует инициативы именно со стороны исполнительных органов?

В Соединенных Штатах в течение последних 25 дет мы стали свидетелями трансформации института президентства в испол­нительную администрацию президента с возникновением новых институтов, таких, как Управление бюджета, Комитет экономи­ческих советников, Совет национальной безопасности, и некото­рых других, непосредственно входящих в президентскую адми­нистрацию. В конечном счете это означает не столько укрепле­ние яичной власти и престижа президента (что тоже важно), сколько закрепление важнейших контрольных и руководящих фун­кций за исполнительной ветвью власти, осуществляемых, напри­мер, Управлением бюджета и Комитетом экономических совет­ников, что усиливает, сдвиг в структуре власти.

Хотя эти значительные изменения — новая роль руководителя (иди харизматического лидера), противоречия между технокра­тической рациональностью вкупе с политическим торгом и ориен­тацией на будущее — уже неоднократно описывались, политичес­кая теория еще не инкорпорировала их в свою концептуальную структуру. Несмотря на то, что модель заинтересованной группы имеет все меньшее значение для осмысления превращения Амери­ки в мобилизованное государство, даже последние, усложненные варианты этой модели — выполненные с применением теории си­стем иди концепции затрат и результатов — повторяют прежние ошибки, ориентируясь на [статическое] равновесие в большей мере, чем на [динамический) баланс сил²¹. Вместо того чтобы изобра­жать правительство как своего рода посредника, регулирующего программы конфликтующих групп и помогающего им принять

²¹ См., напр.: Easton D. An Approach to the Analysis of Political Systems // World Politics. April 1957. P. 383-400; Easton D. A Systems Analysis of Political Life. N.Y., 1965. Более механистическая модель представлена в работе: Mitchell W. The American Polity. N.Y., 1962.

 

определенные решения, было бы правильнее рассматривать прези­дентскую власть как систему, способную действовать с большей степенью свободы и даже решать, каким заинтересованным кру­гам отдать предпочтение, а самой исполнительной власти оста­вить политический торг — основываясь на технократических ре­шениях — с различными общественными группами²².

За вопросом об адекватной эмпирической модели стоит и бо­лее сложная проблема создания нормативной теории, которая — учитывая неизбежные элементы централизованного принятия ре­шений, расширение возможностей общественного выбора и не­обходимость разумного планирования (не “приказывающего” об­ществу, а облегчающего проведение желаемых изменений) — может предложить разумные критерии, созвучные ценностям сво­бодного общества. При создании такой теории придется учиты­вать и другие элементы переосмысления реальности. Такие пере­оценки, по-новому группирующие уже известные факты, позво­лят обнаружить новые проблемы, которые могут возникнуть в коммунальном обществе.

ЧИСЛЕННОСТЬ, ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ, ПЛОТНОСТЬ

Массовое общество характеризуется не просто масштабами, не большими числами, а концентрацией и плотностью населения. Страны, обладающие обширной территорией, могли иметь значи­тельное население, однако, будучи рассеянным по огромным про­странствам, оно составляло общество скорее как некую сегменти­рованную, нежели интегральную, социальную организацию. И толь­ко когда такая разобщенность нарушается, а контакты и взаимо­действие между людьми активизируются — в прошлом благодаря крупным городским агломерациям, а ныне и с помощью средств, коммуникации, — возникают признаки массового общест-

²² Ярчайшим примером была, пожалуй, деголлевская Франция, где доволь­но-таки быстро почти вся политическая система (сконцентрированная в адми­нистративной структуре) стада “независимой” от общества, проводя измене­ния (порождающие спрос и инвестиции) и принимая решения, базирующиеся на технократических критериях.

 

ва²³. Таковыми (в социальной структуре) являются отделение се­мьи от профессиональной системы, нарастание специализации, диф­ференциация функций, умножение сообществ и иерархий, форма­лизация правил, распространение универсализма и (в культуре) секуляризация верований, перенесение акцента на индивидуаль­ный опыт, поиск новшеств и откровений, синкретизм идей и форм²⁴.

Короче говоря, массовое общество отражает то, что я однаж­ды в другом контексте назвал “сокращением расстояний”. В то время как предшествовавшие изменения порождались новыми формами транспорта и коммуникаций, которые установили раз­ные виды непосредственных контактов между людьми, “сокра­щение расстояний” — это не только сокращение времени и про­странства в перелетах через континенты иди прямом общении с любой частью земного шара с помощью радио и телевидения, но это и сокращение социальных, эстетических и психологических дистанций в отношении ощущаемого человеком времени²⁵.

Соединенные Штаты, при всех исторических особенностях, различными путями обрели эти черты массового общества. Регионализм, как форма культурной разобщенности, в основном лик­видирован, хотя кое-какие политические влияния сохраняются. Семейные предприятия (фермы, мелкие торговые фирмы, небодь- ^ шие ремесленные мастерские) не играют существенной роли в экономике. Мобильность людей, как социальная, так и пространственная, исторически беспрецедентна²⁶.

Последствия роста численности населения, его плотности и взаимосвязей огромны. Принимая методы коммуникации в каче­стве единственной переменной величины, я попытаюсь проиллю­стрировать это на примере двух проблем.

²³ Классическим исследованием этой проблемы можно считать работу: Durkheim E. On the Division of Labor in Society. N.Y., 1933. Book II. Chap. 2.

²⁴ Эти темы разрабатывались в ряде работ Т.Парсонса. См.: Parsons Г. Structure and Process in Modern Societies. Glencoe (III.), 1960.

²⁵ Хотя изменения в культуре и социальной структуре имеют общий источ­ник, контрастирующие требования иди импульсы в каждой сфере, естественно, создают болезненную напряженность, последствия которой, важные для опреде­ления критических точек общества, выходят за пределы данного исследования. В какой-то мере я рассматривал эту проблему в работе: Bell D. The Disjunction of Culture and Social Structure // Holton G. (Ed.) Science and Culture. Boston, 1965.

²⁶ Непрерывное движение людей на рынке труда в течение определенного года и представляет собой индекс такой мобильности. Так, в 1964 году число лиц, составлявших совокупную рабочую силу общества, составило 74 милли­она человек, из них 70 миллионов было занято, а 3,9 миллиона состояли на учете как безработные. Но за этими средними цифрами скрывается следую­щее: 87 миллионов человек участвовало в рабочем процессе в течение опреде­ленного времени на протяжении года; 85 миллионов людей имели постоянную работу; 43 миллиона так или иначе включались в производственный процесс; • 42 миллиона периодически или окончательно выбывали из состава рабочей силы;

14,1 миллиона человек в течение какой-то части года находились без работы. (Статистика приводится согласно данным: Bureau of Labor Statistics for the National Commission on Technology, Automation and Economic Progress.)

Между 1955 и 1960 годами несколько более половины населения (около КО миллионов человек) сменили место жительства, из них около 47 миллионов переехали в другие дома в переделах одного округа, остальные — в другие ок­руга или штаты. Только в 1969 году около 36 миллионов человек сменили место жительства, причем около трети из них переехали в другие округа (см.: Statistical Abstract of the United States 1971. Washington (D.C.), 1971. P. 34).

Новейшее обстоятельное исследование социальной мобильности, основан­ное на интергенерационных сдвигах занятости, показывает, что мобильность, ранее присущая высшим слоям общества, становится уделом служащих, техни­ческих работников и специалистов (см.: Blau P., Duncan O.D. The American Occupational Structure. N.Y., 1967).

 

Утрата изолирующего пространства. Если взглянуть на американскую историю, поражает множество фактов насилия, и особенности связанного с трудовыми конфликтами, в тече­ние 65-летнего периода (начиная с забастовок на железных до­рогах в 1877 году и кончая вступлением в войну в 1941-м). Об­ратившись к любому из показателей — как часто привлекались войска, сколько было восстаний, убитых, фактов саботажа, поте­рянных рабочих дней, какие суммы денег потрачены корпораци­ями в борьбе с профсоюзами, — мы подучим впечатление, что Америка пережила насилия больше, чем любая европейская стра­на. И все же Соединенные Штаты избежали политических по­трясений, которые раздирали европейское общество, и даже дос­тигли существенного урегулирования противоречий (было зак­реплено представительство рабочих в Управлении военной про­мышленности, а затем в законодательство были внесены разра­ботанные Управлением по вопросам труда во время войны ста­тьи, гарантирующие права профсоюзов).

Можно назвать множество факторов, определивших эти от­личия американского общества от европейского, но, несомненно, важную роль, особенно перед первой мировой войной, играл фак­тор “изолирующего пространства”. Одной из отличительных осо ва²³. Таковыми (в социальной структуре) являются отделение се­мьи от профессиональной системы, нарастание специализации, диф­ференциация функций, умножение сообществ и иерархий, форма­лизация правил, распространение универсализма и (в культуре) секуляризация верований, перенесение акцента на индивидуаль­ный опыт, поиск новшеств и откровений, синкретизм идей и форм²⁴.

Короче говоря, массовое общество отражает то, что я однаж­ды в другом контексте назвал “сокращением расстояний”. В то время как предшествовавшие изменения порождались новыми формами транспорта и коммуникаций, которые установили раз­ные виды непосредственных контактов между людьми, “сокра­щение расстояний” — это не только сокращение времени и про­странства в перелетах через континенты иди прямом общении с любой частью земного шара с помощью радио и телевидения, но это и сокращение социальных, эстетических и психологических дистанций в отношении ощущаемого человеком времени²⁵. ^!

Соединенные Штаты, при всех исторических особенностях, различными путями обрели эти черты массового общества. Реги-онализм, как форма культурной разобщенности, в основном лик­видирован, хотя кое-какие политические влияния сохраняются. Семейные предприятия (фермы, мелкие торговые фирмы, небодь- ^ шие ремесленные мастерские) не играют существенной роли в экономике. Мобильность людей, как социальная, так и пространственная, исторически беспрецедентна²⁶.