политики и технократы в постиндустриальном обществе 5 страница

С другой точки зрения, это изменение в социальной структу­ре выдвигает ряд исключительно важных вопросов относительно принципов и этоса науки. Научное сообщество является одним из удивительных примеров институционализации оживленной харизмы. Харизма, как мы знаем, представляет собой одну из главных форм узаконивания изменений, особенно революцион­ных. Харизматическая власть, как правило, хотя и не обязатель­но, сосредоточенная в руках заметных личностей, становится моральным оправданием разрушения устоявшихся традиционных систем. Однако в религии и политике можно найти исторические подтверждения того, что период господства харизмы обычно сменяется рутинизацией, в которой первоначальный харизматический импульс (христианство, коммунизм) укореняется и сам начинает отвергать изменения. В науке этого не происходит. Общепринятой нормой научного сообщества является перманен­тная революция, осуществляемая посредством узаконенных пра­вил. Научное знание обречено подвергаться испытаниям, и хотя отдельные личности по вполне понятным причинам могут сопро­тивляться ниспровержению определенной теории или парадиг­мы, сообщество в целом должно принять ход революции¹⁶. Это “харизматическое сообщество” присутствовало на протяжении всей истории науки, сохраняя в неприкосновенности революци онные принципы и действуя в качестве инструмента придания законности новым парадигмам, признания и вознаграждения тех иди иных ученых¹⁷.

Но с развитием Большой науки, особенно после второй миро­вой войны, отличительной чертой “профессионального общества” стад тот факт, что немногие люди “делают” науку, хотя многие проводят исследования. “Профессиональное общество” неизбежно порождает структуру представительства, которая функциониру­ет либо политически, служа связующим звеном с государством,

¹⁶ Как писал М.Вебер в работе “Наука как призвание”: “В науке, и каждый из нас знает это, созданное человеком устареет через десять, двадцать, пятьдесят дет. Это судьба, которая определяет развитие науки, это сама сущность научной работы... Каждое "научное достижение" ставит новые "вопросы", оно требует, чтобы его превзошли и сделали пройденным этапом. Кто бы ни желал служить науке, он должен подчиниться этому факту. Научные работы могут жить вечно как "произведения искусства" ввиду присущего им высочайшего уровня испод-нения иди сохранять свое значение в качестве средства обучения. Однако, надо еще раз подчеркнуть, они будут превзойдены научно, так как это наша общая судьба и более того — наша общая цель. Мы не можем работать без надежды, что другие продвинутся еще дальше, чем мы. В принципе этот процесс продолжается до бесконечности...” (Weber M. Science as a Vocation [n.c., n.d.]. P. 138).

¹⁷ Я обязан этой мысли и фразе И.Бен-Дэвиду, хотя подозреваю, что он может не согласиться с моей манерой изложения. См. его статью: Ben-David J. The Profession of Science and Its Powers // Minerva. London. July, 1972.

Характер научного сообщества как механизма признания и поощрения был про­демонстрирован в ряде исследований Р.К.Мертона и его коллег (см.: Zuckerman Н., Merton R.K. Partners of Evolution in Science: Institutionalization, Structure and Functions of the Referee System // Minerva. London. January, 1971; Cole St., Cole J.R. Scientific Output and Recognition: A Study in the Operation of the Reward System in Science // American Sociological Review. Vol. 32. No. 3. June, 1967;

Zuckerman Н. Stratification in American Science. // Lauman E.O. (Ed.) Social Stratification: Research and Theory for the 1970s. Indianapolis, 1970; Storer N. (Ed.) The Sociology of Science — Theoretical and Empirical Investigations. Chicago, 1973.

 

либо в качестве лоббистской группы (подобной торговой ассо­циации), стоя на страже профессиональных интересов науки. Основной проблемой науки в постиндустриальном обществе ста­новится характер связи между “харизматическим сообществом” (“невидимым колледжем”), обеспечивающим признание и ста­тус, и бюрократическими институциями (научно-техническими обществами, научно-исследовательскими институтами, техниче­скими ассоциациями и им подобными) профессионального об­щества, которое вторгается в него не только посредством земных благ, таких, как карьера, продвижение по службе или деньги, но и через неизбежное планирование науки, проистекающее из того, что отношения свободного сотрудничества между наукой и госу­дарством уже исчезли, и вопрос о том, чем должна заниматься наука (если она требует от общества поддержки и финансов), становится предметом переговоров¹⁸.

Любая социальная система в конечном счете характеризуется ее этосом — ценностями, которые стали символами веры, спра­ведливостью вознаграждений, нормами поведения, воплощенны­ми в самой ее структуре. Протестантская этика составляла этос капитализма, а идея социализма — этос советского общества. Таким же образом этос науки есть этос нарождающегося постин­дустриального общества. Однако в первых случаях этос разошел­ся с реальностью. В буржуазном обществе люди стали руковод­ствоваться скорее мирскими стяжательскими принципами и жаж­дой гедонистских наслаждений, нежели готовностью к самоот­верженному труду; коммунистическое общество в настоящее время поддерживает огромные различия в привилегиях, которые стано­вятся наследственными, несмотря на официально провозглашае­мый эгалитаризм. В конечном счете и протестантская этика, и

¹⁸ Как заметил Ж.-Ж.Соломон: “В наши дни... если и возникает конфликт между наукой и государством, то он развивается не под старым знаменем поис­ка истины, но под лозунгом эффективности. Требование получения быстрей­шей отдачи, вероятно, составляет современную индустриальную версию угроз, которые власть догматов могла осуществлять в прошлом. Рассматриваемая в качестве подобного инструментария, наука есть только одно из средств, кото­рое общество использует для достижения конкретных целей, и процесс приня­тия решений здесь не может быть изолирован от аналогичных процессов в дру­гих областях, таких, как экономика или оборона” (Solomon J.-J. Science Policy In Perspective // Studium Generale. No. 24. 1971. P. 1028.

 

идея социализма стали скорее идеологиями, набором формаль­ных постулатов, маскирующих социальную действительность, нежели моральными нормами поведения. То же самое может слу­читься и с этосом науки. Сформулированные на стадии невинно­сти, они рискуют превратиться в идеологию постиндустриально­го общества: символ веры, провозглашающий в качестве нормы беспристрастное знание, но расходящийся с бюрократическими и технологическими реалиями, тесно увязанными с централизо­ванной политической системой, стремящейся поставить под кон­троль сложное и фрагментированное общество. Произойдет ли это — и при каких условиях это может произойти — является предметом следующего раздела.

ПОЛИТИКА НАУКИ

В своем романе “Облик грядущего”, написанном более пятидеся­ти лет назад, Г.Дж.Уэллс описал опустошенный войною мир, в котором одетые в рубища неандертальцы сражаются дубинами и копьями на безмолвных руинах погибшей технологической циви­лизации. Наконец человечество возрождается усилиями роскош­но одетой группы ученых, которые ушли несколько десятилетий назад в некие отдаленные евроазиатские пустыни, чтобы создать рациональную цивилизацию, а теперь прибыли обратно и с по­мощью изобретенного ими сверхоружия устанавливают всеобщий мир среди враждующих наций¹⁹.

Технократический путь к счастью всегда питал фантазии уче­ных, которые накладывали свою концепцию порядка на хаотич­ную общественную жизнь. Это мессианство частично проистека­ет из харизматического характера науки и исходного представ­ления о Weltanschauung, через призму которых наука рассматри­валась как форма просвещения, боровшегося против магии и ре­лигий. Эта схема впервые появилась в “Новой Атлантиде”, где создан образ научных откровений, преобразующих невежество и

¹⁹ Финальная сцена книги и фильма, в котором Раймонд Масси играет роль главного ученого, показывает, как старшее поколение ученых, сейчас уже не­мощное, благоговейно и гордо наблюдает, как следующее поколение делает еще один великий шаг в науке — устремляется к Луне!

 

предрассудки человечества. Отец Соломонова дома говорит гостям: “На наших совещаниях мы решаем, какие из наших изоб­ретений и открытий должны быть обнародованы, а какие — нет. И все мы даем клятвенное обязательство хранить в тайне те, кото­рые решено не обнародовать; хотя из этих последних мы некото­рые сообщаем государству, а некоторые — нет”²⁰. Эта мысль полу­чила свое наиболее полное современное выражение в фантасти­ческой повести “Голос дельфинов”, опубликованной в 1961 году вездесущим Л.Сцилардом, человеком, который инициировал цепь событий, положивших начало проекту создания атомной бомбы. Написанная с позиции научных знаний 2000 года, книга расска­зывает о том, как всемирное разоружение было достигнуто пу­тем вмешательства scientists ex machina. В этой сказке группа.“мериканских и русских ученых открыла способ контакта с дель­финами, значительные возможности мозга которых предполага­ют наличие высшего разума. Они получают через них решения различных биологических проблем, отмеченные присуждением многочисленных Нобелевских премий и созданием коммерчески выгодных видов товаров. Таких форм связи, конечно, не суще­ствовало. Идея использования дельфинов была необходима, что­бы замаскировать объединение научных усилий США и СССР, когда ученые, жертвуя личной славой, аккумулировали большие суммы денег и использовали их для подкупа коррумпированных политиков. Это политическое движение с центром в институте “Амрусс” в конечном счете добилось того, что мировые державы разоружились к 1988 году.

В фантастике Л.Сциларда поражают не столько идеи техно­логических новинок, сколько два мессианских образа. Первый из них — это идея власти избранных. Она основывалась на мысли, которую после войны высказал В.Гейзенберг: “Летом 1939 года двенадцать людей, придя к согласию, могли бы предотвратить создание атомной бомбы”. Второй — презрение к политикам и вера, что только ученые, а не политические деятели могут найти рациональные решения мировых проблем. В фантастических ра­ботах Л.Сциларда рассказчик, оглядываясь назад, отмечает: “По-

 

²⁰ Bacon F. New Atlantis // Andrews Ch.A. (Ed.) Famous Utopias. N.Y., n.d. P. 171 [перевод этой цитаты приводится по: Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. М., 1972. Т. 2. С. 523].

 

литические вопросы зачастую бывали сложны, но они редко были так глубоки, как научные проблемы, решенные в первой полови­не двадцатого столетия. Это происходило потому, что ученый обсуждает проблему с коллегой, стремясь понять, является ли нечто истинным, в то время как политик подозрительно выясня­ет, почему человек говорит то или это”²¹.

Однако мессианская роль науки (хотя ей в творческих изысканиях и уделено огромное внимание) редко соблазняла многих ученых. Большинство из них, по понятным причинам, предпочи­тали “делать науку” и держаться подальше от политики. Истори­чески свободы университетов и автономия науки гарантирова­лись государством по негласному уговору, что было философски осмыслено М.Вебером в его различии между фактом и ценнос­тями и низведении ценности (и политики) в разряд “предель­ных” вопросов, по которым наука не в состоянии сказать свое слово. На другом конце спектра существовала небольшая группа ученых, которые, побуждаемые чувством ответственности перед обществом иди патриотизмом (к которым неизбежно примеши-

²¹ Немногие современные ученые обладали столь же сильным мессианским видением своей роди, как Л.Сцилард, который, наряду с Дж. фон Нейманом, был одним из последних ученых того типа, который восходит еще к эпохе Воз­рождения. Физик, биолог, основатель теории информации, он внес свой вклад почти в каждую сферу, которой коснулось его неустанное внимание.

В своих поразительных мемуарах Л.Сцилард рассказывает, что в 1932 году в Берлине он прочитал книгу Г.Дж.Уэллса “Освобожденный мир”, написанную в 1913 году, где было предсказано открытие искусственной радиоактивности (которое автор относил к 1933 году, т.е. на год раньше ее действительного обнаружения), получение атомной энергии, разработка атомных бомб и миро­вая война, которую Англия, Франция и Америка ведут против Германии в 1956 году, разрушая при этом все крупные города мира атомными бомбами.

Год спустя Л.Сцидард становится беженцем в Англии, и речь Э.Резерфорда, с пренебрежением отвергнувшего возможность получения атомной энергии на промышленной основе, заставила его задуматься над предсказаниями Уэлл­са. Идея самоподдерживающейся цепной ядерной реакции настолько завладела его умом, что в 1934 году он вывел теоретические уравнения для управления ею. Начитавшись Уэддса и опасаясь, что эти знания станут известны широкому кругу людей, Л.Сцилард передал соответствующую документацию Британско­му адмиралтейству, чтобы сохранить их в секрете.

Когда Л.Майтнер сообщила об опыте Гана—Штрассмана по расщеплению ядер урана, Л.Сцилард одним из первых осознал его возможные последствия. Он участвовал в первых исследованиях цепных реакций в Колумбийском универси-

 

вается и стремление к личной власти), служили своим правитель­ствам в качестве советников иди выступали в роли связующих звеньев между правительством и научным сообществом.

До второй мировой войны это было делом личного выбора, не влиявшим на положение самой науки. Но в результате войны ситуация полностью изменилась. Наука превратилась в неустра­нимый придаток власти в силу характеристик нового оружия. Наука стала важнейшим фактором экономического прогресса. Мощь государства ныне определяется не его способностью про­изводить сталь, а качествами науки и ее воплощением через при­кладные исследования и разработки в оригинальные технологии. Но этим очевидным причинам новые отношения науки и госу­дарства (иди более образно — истины и власти) в полной мере затрагивают структуру науки и как “харизматического сообще­ства”, и как “профессионального общества”. Таким образом, цен­тральным оказался вопрос: кто говорит от имени науки и с каки­ми целями?

тете в 1939 году и стад инициатором письма президенту Ф.Д.Рузвельту (вру­ченного А.Эйнштейном и А.Саксом), которое привело к организации Манхэт-тенского проекта и разработке технологии атомной бомбы. Когда бомба была успешно испытана, Л.Сцилард совместно с Нобелевским лауреатом Дж.Фран-ком предпринял безуспешную попытку убедить правительство не применять ее против Японии.

После войны Л.Сцидард активно участвовал в движении ученых по недопу­щению военных к контролю над ядерной энергией, создав политическую орга­низацию “Совет за жизнеспособный мир”, чтобы оказывать воздействие на об­щественное мнение и Конгресс США. Он скончался в 1964 году.

Воспоминания Л.Сцидарда, собранные его женой из различных интервью, записанных на магнитофонную ленту, изданы в виде книги: Fleming D., BailynD. (Eds.) The Intellectual Migration. Cambridge (Ma.), 1969. Прекрасные воспоми­нания о Л.Сциларде Э.Шилза появились в: Encounter. December 1964. Р. 35-41.

Официальный отчет о разработке атомной бомбы, известный как “Доклад Смита”, показывает первоначальную наивность американской науки. В нем го­ворится: “В январе 1939 года было сообщено о гипотезе разделения ядра урана и ее экспериментальном подтверждении. В то время для американских физиков идея использования науки в военных целях была настолько непривычна, что они с трудом понимали, что следует делать. Соответственно, первые шаги как по ограничению публикаций, так и получению поддержки правительства предпри­нимались в основном группой физиков-иммигрантов, объединившихся вокруг Л.Сциларда и включавшей Ю.Вигнера, Э.Тедлера, В.Вайскопфа и Э.Ферми” (Smyth H.D. Atomic Energy for Military Purposes. Princeton, 1946. P. 45).

 

“Идея американской научной политики, политики, с которой все более идентифицируются и сами ученые, требует, чтобы они имели лидеров, способных действовать от их имени в перегово­рах с государственными деятелями и другими группами, имею­щими отношение к процессу политических решений”, — писал У.Сэйр. Но он сомневался, существуют ли такие уполномочен­ные представители и скептически относился к идее самого науч­ного сообщества, воспринимая ее как не более чем риторическое выражение²².

Кого можно считать ученым? — задается вопросом У.Сэйр. Следует ли различать “твердых” ученых, чья принадлежность к научному миру воспринимается как сама собой разумеющаяся, и “мягких”, которые принимаются на определенных условиях? Являются ли физики и химики членами научного сообщества “по определению”, в то время как другие представители естествен­ных наук должны представить дополнительные доказательства своих притязаний? Можно ли включить сюда инженеров иди толь­ко отдельные их группы? Относятся ли к этой категории практи­кующие врачи или только те, кто занимается медицинскими ис­следованиями? Составляют ли численно люди науки небольшую элитную группу из приблизительно 96 тыс. человек, перечислен­ных в справочнике “Американские ученые”, или же исчисляются несколькими миллионами (если отнести сюда инженеров, врачей и ученых-обществоведов)?

“Трудности, проистекающие из этих вопросов, — заключает У.Сэйр, — наводят на мысль о том, что выражение "научное сооб­щество" зачастую используется как стратегическая фраза с целью указать на массу экспертов там, где на самом деле их число неве­лико, иди предположить единство взглядов там, где господствуют разногласия. Эта фраза, таким образом, относится к тому виду инноваций, столь часто использующихся в политическом процес­се, который формирует коалиции и добивается признания опреде­ленной точки зрения, апеллируя к тому, что “американский на­род”, “общественность” иди “все информированные обозревате­ли” иди “эксперты” требуют одного и отвергают другое”.

Сложности, проистекающие из такого рода номинализма, со­стоят в том, что подобные ухищрения почти исключают проведе-

²² Sayre W. Scientists and American Science Policy // Science. March 24, 1962.

ние любых видов политического анализа. К тому же, кто говорит от лица “бизнеса”, или “афроамериканцев”, иди “бедноты”? В американской политической системе лишь отдельные группы яв­ляются “корпоративными” в том смысле, что выбранный ими представитель действует в интересах всех — за исключением, быть может, рабочего класса, где единый орган, Исполнительный совет АФТ-КПП, формулирует всю политику, а Дж.Мини выра­жает его мнение. Однако общим правилом является расплывча­тость границ коалиций и существование представляющих их лиц лишь как персон влияния. Говорят ли Р.Герстенберг (“Дженерал моторс”), Р.Джонс (“Дженерал электрик”), Ф.Кэри (“Ай-би-эм”) иди Дж.Д.Дебаттс (“AT и Т”) от лица бизнеса? Вероятнее все­го, нет: никто не выбирал их для этой миссии. Но когда они говорят как бизнесмены, их мнения учитываются правительством в силу занимаемых ими влиятельных позиций. Кто говорит от лица афроамериканцев? Не один конкретный человек и не одна организация. Но М.Л.Кинг и У.Янг имели вес, а Р.Уилкинз и Дж.Джексон имеют влияние в силу позиций, которые они зани­мают, иди благодаря возможности мобилизовать своих привер­женцев.

В этом отношении наука сама стала политической системой с определенными центрами мнений и своими представителями. Чтобы определить это сообщество и его лидеров, можно счесть его члена­ми всех, кто публично называет себя учеными, или тех, чьи инте­ресы представлены научными организациями. Эта система состо­ит из трех групп. Первую, используя жаргонное выражение, обра­зует научный истеблишмент. В него входят в различных конфигу­рациях выдающиеся представители ведущих университетов, руко­водители и крупнейшие ученые основных государственных науч­ных лабораторий (Брукхейвенской, Оукриджской, Аргонской, Ливерморской), руководители исследовательских подразделений таких промышленных компаний, как “Белл телефон” иди “Ай-би-эм”, редакторы ведущих научных журналов и главы таких круп-нейших ассоциаций, как Национальная академия наук и Амери­канская ассоциация содействия развитию науки. Это политиче­ская элита, которая не обязательно является сплоченной, и зачас­тую играет посредническую роль между государством и наукой. Имеется и вторая группа, “профессиональное общество”, состоя­щее из более чем 1800 отраслевых ассоциаций, таких, как Американское физическое общество, Американское химическое обще­ство, Американский институт биологических наук, Объединенный инженерный совет, Институт радиоинженеров и т.д. Сосредото­ченные на решении таких проблем, как публикация и распростра­нение исследований, а также на стандартизации, образовании и подготовке кадров, они действуют все больше и больше как “проф­союзы” соответствующих групп ученых, особенно в отношении правительственных фондов и государственной политики.

И наконец, существует небольшая группа, моральный автори­тет членов которой обусловлен их местом в “харизматическом сообществе” и чей высокий статус основан на их интеллектуаль­ном вкладе, — А.Эйнштейн, Н.Бор, Э.Ферми, Дж. фон Нейман и в широком смысле все те, кто отмечен Нобелевскими премиями иди другими знаками интеллектуального отличия. Когда люди этой категории философствуют о науке и обществе или высказывают­ся по моральным или политическим вопросам, они символически воспринимаются как говорящие от имени всей науки.

При этом, однако, смешиваются два совершенно различных круга социологических проблем. Первый затрагивает роль науки в суждениях по поводу нравственных и политических проблем, встающих перед обществом. Следует ли выступать во имя науки? Должна ди наука пытаться стать независимой от государства или развиваться под его эгидой? Если ее интересы совпадают с госу­дарственными, то какую роль она должна играть и что выражать? Как язвительно заметил Л.Сцидард, должны ли ученые верхово­дить всеми иди же должны прислуживать всем? Второй крур воп­росов связан с проблемой государственной политики б отноше­нии науки: степенью контроля иди направлением научных иссле­дований, уровнем финансирования и распределением средств между областями знаний и т.п. На протяжении первого послево­енного десятилетия, с 1945 по 1955 год, доминировал первый круг вопросов, в следующее десятилетие — второй.

Сразу же после второй мировой войны новая научная элита оказалась вовлеченной в решение вопросов, связанных с нацио­нальной мощью, причем таким непосредственным образом, кото­рый не имел прецедента в истории науки. Были люди, верившие, что ученые станут новыми жрецами власти; были и склонные к утопическим взглядам, рассматривавшие ученых в качестве про­роков, указывающих путь к новому мировому сообществу. В ко­нечном счете эти представления развеялись, а роль ученых как членов властвующей элиты снизилась. И тем не менее именно этот опыт был решающим для определения политической судьбы науки и решения вопроса о том, какую роль она способна играть в постиндустриальном обществе.

В период второй мировой войны наука оказалась связанной с властью совершенно новым образом. В Соединенных Штатах (как и почти в каждой стране) каждый крупный ученый (в первую очередь физики и химики) был вовлечен в процесс создания ору­жия²³. Это особенно относилось к старейшинам “научного сооб­щества”. Хотя ученые были вовлечены в сотни исследовательс­ких программ, основным усилием, как фактически, так и символичеки, стало создание атомной бомбы.

²³ Организация науки для военных целей была возложена на Управление на­учных исследований и разработок, возглавлявшееся В.Бушем, бывшим профессо­ром электротехники, известным своими работами по прикладной математике, особенно в области дифференциальных исчислений, которая стала одной из ос­нов создания компьютера. В.Буш ранее являлся вице-президентом Массачусетс­ского технологического института, а к моменту начала войны был президентом престижного научно-исследовательского Института Карнеги в Вашингтоне.

В.Буш возглавлял Национальный комитет военных исследований, в кото­рый входили К.Комптон, президент Массачусетсского технологического инсти­тута, Дж.Б.Конант, президент Гарвардского университета, Р.С.Толман, декан аспирантуры Калифорнийского технологического института, Ф.Б.Джуэтт, пре­зидент Национальной академии наук, С.П.Коу, верховный уполномоченный США по патентам, и некоторые другие. Каждый из этих ученых возглавил одно из пяти подразделений, занимавшихся определенной группой проблем; Дж.Б.Ко­нант занял пост председателя “Управления Б”, разрабатывавшего бомбы, топ­ливо, отравляющие газы и занимавшегося решением химических проблем, и в этом своем качестве стал эффективным связующим звеном между лаборатори­ями, занятыми созданием атомной бомбы, и Вашингтоном.

В первых экспериментальных работах по созданию расщепляющихся мате­риалов физики были разделены на три группы, возглавлявшиеся Нобелевскими дауретами А.Комптоном, Э.Лоуренсом и Г.Юри. Работа над управляемой цеп­ной реакцией велась в Чикагском университете под руководством Э.Ферми. Окончательная сборка бомбы осуществлялась в Лос-Аламосе под руководством Р.Оппенгеймера группой, в которую входили такие ученые, как Г.Бете, Дж.Кистяковски, Р.Бахер и Э.Теддер, при консультации и помощи таких светил, как Н.Бор, Ю.Вигнер, И.А.Раби и др.

Краткая официальная история Управления научных исследований и разра­боток приводится в: Baxter J.P., 3^rd. Scientists Against Time. Boston, 1946.

 

Люди, сотворившие новые виды оружия, быстро заняли клю­чевые позиции во власти, став не только научными консультан­тами правительства, но и проводниками и выразителями полити­ки, особенно в вопросе использования “супероружия”, которое само было властью. Редко когда еще новая правящая элита воз­никала так быстро (вспомним ограниченную роль ученых в пер­вой мировой войне).

Ученые заняли авангардные позиции по двум причинам. Одер­жав победу над силами природы, они пробудили глубинные ми­фологические и атавистические опасения —страхи перед апока­липтическим разрушением мира — и таким образом стали все­лять ужас как люди, пробудившие эту мощь. На более приземлен­ном уровне современное оружие требовало технических знаний, накного превышающих уровень компетентности военных, и они стали в значительной степени зависеть от науки. Но военные и сами приобрели статус новой элиты. Впервые у Соединенных Штатов появился широкомасштабный военный истеблишмент, который, как стало очевидно, будет существовать перманентно. Но военным не нравилась их зависимость от ученых. С 1945 по 1955 год в бюрократических лабиринтах Вашингтона велась скры­тая война между этими двумя элитами, которая закончилась по­литическим поражением науки²⁴.

Для ядерных физиков исторический передом произошел в то утро, когда первая атомная бомба была испытана на полигоне Аламогордской авиабазы, известном как Jomada del Muerte (“До­лина смерти”). Известие об этом было официально сообщено в невероятно помпезном стиле в заявлении военного министерства:

“Успешное вступление человечества в новую, атомную эру со­стоялось 16 июня 1945 года на глазах возбужденной группы

²⁴ Понятно, что это соперничество было не просто отражением вражды между “учеными” и “военными”. Ученые не представляли собой монолитный блок; по мере развития “холодной войны” ряд известных фигур, таких, как Дж. фон Нейман, Ю.Вигнер и Э.Теллер, заняли жесткую политическую линию, которая зачастую делала их союзниками военных. Однако, как свидетельствуют прохо­дившие в то время дискуссии — было ли это обсуждение вопросов о контроле над ядерной энергией, об установлении международного контроля, о водород­ной бомбе, развитии системы гражданской обороны иди стратегического авиа­ционного командования, — происходило символическое размежевание ученых, даже несмотря на то, что среди них не было единства взглядов, с военными, представлявшими традиционную форму политического контроля.

 

прославленных ученых и военных, собравшихся в пустынных рай­онах штата Нью-Мексико, чтобы стать свидетелями первых ре­зультатов своих усилий, обошедшихся в 2 млрд. долларов...”²⁵.

Парадоксально, но некоторые из людей, стоявших у истоков этого “скачка”, в то время уже прилагали отчаянные усилия, что­бы не допустить завершающего шага. “Они были уверены, — пи­сал Ю.Рабинович десять лет спустя, — что человечество безогляд­но вступает в новую эпоху, наполненную непредсказуемой опас­ностью разрушения. Весной 1945 года эта убежденность привела некоторых ученых к попытке — вероятно, первой в истории --вмешаться в качестве ученых в политические и военные решения нации”²⁶.

Эта группа возглавлялась Нобелевским лауреатом Дж.Франком, одним из выдающихся ученых Гёттингенского университе­та в 20-е годы, и включала Л.Сцидарда, Г.Сиборга, Ю.Рабинови­ча и других. Комитет Дж.Франка представил меморандум воен­ному министру Г.Л.Стимсону, в котором утверждалось, что глав­ной причиной создания бомбы был страх перед тем, что Герма­ния сделает свою собственную бомбу, не имея при этом никаких моральных факторов, сдерживающих ее применение. Они пре­дупреждали, что с окончанием войны в Европе любые военные преимущества и сохранение жизни американских солдат в ре­зультате применения бомбы против Японии будут перевешены последующей “потерей доверия и водной ужаса и отвращения”, которые охватят остальной мир²⁷.

²⁵ Это сообщение было перепечатано в приложении № 6 к “Докладу Смита” (Smyth H.D. Atomic Energy for Military Purposes. P. 247) — официальному док­ладу о Манхэттенском проекте.