политики и технократы в постиндустриальном обществе 7 страница

Факт состоит в том, что технические вопросы не могут с лег­костью быть отделены от политических, и ученые, выходящие на политическую арену, неизбежно становятся защитниками [опре­деленной трактовки] в той же степени, в какой и техническими консультантами. Но одна функция не может служить прикрыти­ем для другой, а в вопросах, затрагивающих интересы нацио­нальной безопасности, здоровья народа, экономики или образа жизни нации — будь то оборонительная система иди сверхзвуко­вой самолет, — любая техническая политика должна осуществ­ляться только лишь после открытых и всесторонних политиче­ских дебатов. Вывод этот банален, но то, с чем зачастую согла­шаются в ходе полемики, затем редко реализуется на практике.

³⁸ См.: Doty P. Can Investigations Improve Scientific Advice? The Case of the ABM // Minerva. Vol. X. No. 2. April, 1972.

 

Трюизм социологии состоит в том, что первоначальные при­знаки любой нарождающейся социальной системы, подобно пер­вым тропинкам в девственном лесу, формируют ее будущую струк­туру и функции. Начинают устанавливаться традиции, ежеднев­ные деда превращаются в рутину, развивается система устояв­шихся интересов, все нововведения либо отвергаются, либо при­спосабливаются к сформировавшимся с самого начала структу­рам, и аура законности окружает уже существующие пути и со временем становится расхожей мудростью институции. Короче говоря, “структура” есть не только реакция на потребности про­шлого, но и инструмент формирования будущего.

Первые организационные формы науки, развившиеся в пос­левоенный период, представляли собой специфическую реакцию на неожиданные и неотложные потребности, вызванные напря-женностями “холодной войны” и нового осознания ведущего положения науки, а также необходимостью поддержать фунда­ментальные исследования: превращение университетов в иссле­довательские центры, создание крупных научных лабораторий при университетах при поддержке государства (лаборатория ре­активного движения Калифорнийского технологического инсти­тута, Аргоннская ядерная лаборатория при Чикагском универси­тете, корпорация МИТРЕ и Линкодьнская лаборатория при МТИ, Риверсайдская лаборатория электроники в Колумбийском уни­верситете и т.п.), рост “консорциумов”, таких, как Брукхейвен-ская лаборатория на острове Лонг-Айленд, управляемая полудю­жиной университетов. Затем пришел черед больших государствен­ных научно-исследовательских медицинских центров, таких, как Национальные институты здравоохранения; ведущих лаборато­рий, финансируемых за счет Национального научного фонда; огромного количества некоммерческих “мозговых трестов”, та­ких, как РЭНД, Институт военных исследований, Аэрокосми­ческая корпорация и т.д.

Тем не менее не было выработано единой научной политики, и, учитывая наличие гигантских разрозненных и сложных струк­тур, научных организаций, которые оказались беспорядочно раз­бросанными по всей стране, маловероятно, чтобы в обозримом и даже отдаленном будущем произошла какая-либо ее рационали­зация. С одной стороны, такая разбросанность является преиму­ществом. Само разнообразие структур означает, что трудно, если вообще возможно, установить деспотическую систему иди навя­зать систему центрального руководства, такую, которая в значи­тельной мере существует в Советском Союзе, где Академия наук выступает в роди руководящего научного ведомства. Но, с дру­гой стороны, сама финансовая зависимость науки от государ­ства приводит к произвольной поддержке различных отраслей — временами в зависимости от конъюнктурной прихоти, силы орга­низованного лобби или от изменяющихся установок относитель­но того, что представляют собой “национальные нужды”. Такая нестабильность играет злую шутку с университетами; вызвав их колоссальное развитие в 60-е годы, она угрожала их свертывани­ем в 70-е. В конце правления администрации Л.Джонсона и на протяжении всего периода пребывания у власти администрации Р.Никсона старую научную элиту держали на расстоянии вытя­нутой руки от процесса формирования высшей государственной политики. Р.Никсон даже ликвидировал Управление по науке и технике, и в период его администрации “научная политика” фак­тически стала фикцией. (В 1975 году президент Дж.Форд вновь предложил учредить структуру научных советников.) Таким об­разом, спустя четверть века после начала новой эры, когда, каза­лось бы, взаимозависимость науки и государства могла считать­ся установленной прочно, все еще отсутствует реальная структу­ра или последовательная политика, регулирующая их отношения. Тем не менее, принимая во внимание стратегическую роль науки в создании военной мощи, а технологии — в обеспечении эконо­мического прогресса, в какой-то момент государство будет вы­нуждено вплотную заняться проблемой того, что составляет со­держание научной политики.

За последние десять лет произошло три структурных сдвига в характере отношения науки к государству:

1. Старые, тесно связанные между собой элитные структуры разрушаются. Прежние научно-политические элиты, порожден­ные тесными личностными отношениями, сложившимися в ходе исследований военного времени, — в радиационной лаборато­рии при МТИ, в Чикаго, Беркли и Лос-Аламосе — и даже по­зднее сформировавшиеся группировки имели свои источники в различиях, восходящих ко временам этих давних ассоциаций и конфликтов [между ними]. Первоначальная политическая элита состояла в большинстве своем из физиков, ввиду их центрального места в военных исследованиях. Сегодня не существует неко­ей центральной элиты, и резкое увеличение количества научных дисциплин, в особенности различных областей биологии (моле­кулярная иди популяционная биология, экология), существенно расширило высшую группу.

2. Сегодня военные имеют свои собственные исследователь­ские лаборатории и в меньшей степени зависят от университет­ской науки, чем четверть века назад. Военно-промышленный ком­плекс, хотя его влияние и преувеличивается, обеспечивает воен­ным такую мощную научно-исследовательскую базу, какой они не имели никогда раньше.

3. Рост фондов, выделяемых для научных исследований и раз­работок, в особенности после 1956 года, умножил количество пре­тендентов на денежные средства для науки. Университеты стали политически активными в своем поиске денег. Ученые и инжене­ры основали сотни коммерческих и некоммерческих компаний для проведения научных исследований и оценок. Количество научно-технических ассоциаций, имеющих свои штаб-квартиры в Вашин­гтоне в целях представления их интересов, резко возросло. Эти процессы послужили широкой базой для бюрократизации науки.

В такой ситуации возникает вопрос: кто выступает от лица науки? Существует три различных типа ее представителей:

1. Отдельные личности — Нобелевские лауреаты иди те, кто сыскал признание среди своих коллег, — авторитет которых обус­ловлен харизматическим научным сообществом. Однако события последних двадцати пяти дет привели к тому, что блеск их славы померк вследствие осознания обществом того факта, что как лич­ности ученые не лучше и не хуже других лидеров общества с точки зрения их суждений или моральных качеств и что дости­жения отдельных ученых не являются гарантией их мудрости во всех областях общественной жизни.

2. Движения, подобные молодым радикалам от науки или груп­пам вокруг экологов-реформаторов, таких, как Р.Карсон иди Б.Коммонер, которые апеллируют к сложившейся харизме науки при вынесении моральных и политических оценок. В их лице мы имеем возвращение к пророческим притязаниям науки — гово­рить правду во вред своим интересам.

3. Институциональные ассоциации, такие, как Национальная академия наук иди Национальная академия технических наук. В последние два десятилетия Национальная академия наук, членство в которой, благодаря механизму внутреннего отбора, ограничива­ется научной элитой, — заявила о себе как о квазиофициальном ведомстве по двум причинам. Во-первых, с тех пор, как из-за не­обходимости координировать государственные учреждения воз­ник вопрос о выборе единого научного органа для ведения перего­воров и налаживания сотрудничества между ними, Академия все больше и больше становилась официальным каналом для подобно­го рода контактов. Во-вторых, к Национальной академии наук близок Национальный исследовательский совет — орган, который по инициативе Академии или правительства проводит исследова­ния по политическим вопросам, которые нередко становятся ос­новой для мер, предпринимаемых президентом иди Конгрессом. По мере того, как процесс “консультирования” по технологичес­ким вопросам становится формализованным, Национальная ака­демия наук, — а в последние годы и близкое по значению образо­вание, Национальная академия технических наук, основанная в 1964 году, —становится полноправным представителем науки.

По причине широкомасштабного роста научной деятельнос­ти, вовлечения огромного количества людей, колоссальных фи­нансовых ресурсов, выделяемых на ее нужды, и ее центральной роли в постиндустриальном обществе бюрократизация науки не­избежна. Поэтому в ближайшие десятилетия проблема созда­ния структур представительства станет для науки одной из труд­нейших проблем. В прошлом говорилось о “парламенте науки”³⁹ как официальном представительном органе, призванном занимать­ся разработкой единой научной политики, однако маловероятно, что он будет когда-либо создан. Тем не менее вполне возможна большая, нежели сегодня существующая, степень координации, а более четкая идентификация представляющих науку органов тоже остается необходимой.

Бюрократизация — проблема любого сложного общества, а страх перед бюрократией как новым классом администраторов,

³⁹ В 1958 году Американская ассоциация содействия развитию науки, не­структурированная организация, насчитывавшая 135 тыс. человек и объеди­нявшая 287 научных обществ, попыталась стать ведущим представителем всей науки, выступив с инициативой созыва научного парламента для рассмотрения предложения об учреждении Министерства науки на федеральном уровне. Из этой идеи ничего не вышло.

 

управляющим как обществом в целом, так и любой крупной орга­низацией, противостоит надеждам социалистов и утопистов. Бюрократизация таит в себе серьезный риск для науки. В рамках научной организации бюрократия может воспрепятствовать фун­кционированию “системы признания” научных работ и заслуг ученых, составляющей саму суть научного сообщества, посред­ством подчинения индивидуальной деятельности выполнению общих задач или с помощью отчуждения результатов индивиду­альных усилий в пользу коллектива. Для организации науки со­здание централизованной бюрократии (а в таком случае центра­лизация является неизбежной тенденцией) может означать уду­шение поиска и привести к тому, что научная работа будет вес­тись в русле утвержденных свыше национальных или социальных задач и определяться приоритетом политических целей.

Таким образом, неизбежно возникновение напряженности между бюрократическими тенденциями, проявляющимися в Боль­шой науке, и харизматическим измерением научной деятельнос­ти, которая рассматривает самоё себя как самоцель, не подчиня­ющуюся никаким другим задачам. Данные проблемы могут быть определены как вопросы двух видов. Первый воплощен в требо­вании, выдвинутом недавно Дж.Броновски, о “ликвидации науч­ного истеблишмента”⁴⁰. В рамках его логики, государство долж­но воздерживаться от любого определения научных целей, а лишь выделять определенную сумму денег, которая будет распределяться по направлениям научных исследований комитетами ученых по их собственному усмотрению. Любопытно, что это предложение наводит на воспоминание о дебатах, имевших место тридцать дет назад среди ведущих ученых относительно проблемы плани­рования науки. В конце 30-х годов в Великобритании возникло движение, возглавляемое ученым-марксистом Дж.Д.Берналом, участники которого призывали к “планированию науки” для ре­шения реальных задач, стоящих перед обществом. Этому движе­нию противостояла другая группа ученых, возглавляемая М.Поланьи и П.Бриджменом, отвергавшая посылку о том, что научный прогресс порождается, как утверждали марксисты, в ответ на ма­териальные нужды и что не существует фундаментальных разли­чий между наукой и технологией. Дж.Бернад считал, что предпо-

⁴⁰ См: Bronowski J. The Disestablishment of Science // Encounter. July, 1971.

силки планирования науки суть того же рода, что и предпосылки экономического планирования, и таковое должно использовать­ся для достижения большей эффективности научных исследова­ний. По иронии судьбы, финансовые нужды науки приведи к появлению грубого аналога механизма планирования, а потреб­ности создания системы вооружений и впоследствии материаль­ного производства подвели науку вплотную к тем формам ее орга­низации, которые Дж.Бернад считал необходимыми. Тем не ме­нее М.Полани в своем ответе Дж.Бернаду занял противополож­ную позицию. “Мы должны еще раз осознать, — писал он, — что суть науки состоит в любви к знаниям, а полезность знания не должна быть предметом наших первостепенных забот. Мы долж­ны потребовать от общества уважения и поддержки науки, кото­рые она по праву заслуживает как воплощение поиска знания, и только знания. Поэтому мы, ученые, привержены ценностям бо­лее значимым и занятию более насущному, чем материальное бла­госостояние”⁴¹. В какой-то мере мы сталкиваемся здесь с под­тверждением идеи М.Вебера о “науке как призвании” и требова­нием освободить науку от мирских обязанностей вследствие ее “святости”. Вероятно, что движение за отказ от “истеблишмента в науке” будет нарастать.

Вторая ось напряженности обусловлена извечным конфлик­том науки с любой внешней властью. С этой точки зрения судьба науки тесно связана с судьбой интеллектуальной свободы, и на­ука должна неизбежно активно выступать против любых попы-

⁴¹ Polanyi M. The Logic of Liberty. L., 1951. P. 6. Профессор М.Полани пишет: “Какие технические изобретения прямо иди косвенно породили открытия Но­белевских лауреатов M.Планка, А.Эйнштейна, Ж.Б.Перрена, Р.Милдикена, А.Майкелсона, Э.Резерфорда, Ф.У-Астона, Дж.Чедвика, Ч.Баркда, В.Гейзенберга, А.Х.Комптона, Дж.Франка, Г.Герца, Рубенса, M. фон Лауэ, Ф.Жодио, Э.Фер-ми, Г.Юри, К.Андерсона, У.Г. и У.Л. Брэггов, Э.Шрёдингера, П.Дирака и др.? Никто не может сказать. Поэтому новая теория науки должна пройти мимо них.

Можно лишь задаться вопросом, могли ли эти великие физики состояться как ученые, если бы, прежде чем приняться за исследования, они были бы вынуж­дены подучить удостоверение об их социальной значимости от научного дирек­тората, в соответствии с требованиями ученых-марксистов и их друзей. К каким бы только конфликтам ни привели их "претензии на невежество", стремления выступать единоличными судьями своего собственного выбора!” (Polanyi M. The Logic of Liberty. P. 82, 83).

 

ток навязать ей официальную идеологию иди доктринальную точ­ку зрения на истину. Данное кредо проистекает из самого этоса науки. Подобная ситуация с наибольшей силой проявилась в пос­ледние годы в Советском Союзе. Для советской науки наиболее ярким примером опустошения, вызванного партийностью — док­триной, согласно которой партия должна направлять все тече­ния науки и литературы, — явилось “дело Лысенко”. Как отме­чал обозреватель “Times Literary Supplement”, его “смело можно охарактеризовать как одну из самых невероятных страниц в ис­тории современной науки. На протяжении тридцати дет, вплоть до 1964 года, в советской генетике господствовал необразован­ный неврастеничный шарлатан, который подучил неограничен­ные диктаторские полномочия в отношении как биологической науки, так и сельскохозяйственной практики. Сотни ученых по­теряли работу, а выдающийся русский генетик Н.И.Вавидов, глав­ный оппонент Лысенко, погиб в одной из сталинских тюрем. Преподавание генетики в университетах было запрещено, лабо­ратории закрыты или захвачены соратниками Лысенко, и науч­ная работа в этом направлении остановилась”. За этой чудовищ­ной кампанией стояла идеологическая концепция, согласно ко­торой гипотеза Ламарка о наследовании приобретенных призна­ков была ближе к истине, чем генетика Менделя; окружающая среда, а не наследственность, должна быть наиболее активным фактором, видоизменяющим биологический вид. Все это сопро­вождалось невежественной убежденностью политических вождей, что они знают лучше, чем ученые, как увеличить урожаи.

Стыд за годы лысенковщины вынудил русского биолога Ж-А.Медведева написать книгу “Вздет и падение Т.Д.Лысенко”, которая была опубликована за пределами СССР, и выпустить “Записки Медведева”, где суммировались его попытки устано­вить полнокровные и свободные связи с зарубежными учеными, покончить с цензурой и иметь возможность свободно посещать зарубежные научные конгрессы. Необходимость интеллектуаль­ной свободы и международного сотрудничества составила содер­жание работы А.Д.Сахарова “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”.

А.Д.Сахарову, самому выдающемуся из молодых советских физиков, было тридцать дет, когда он оказался в центре работ по созданию водородной бомбы. (В 32 года он был избран в состав Академии наук СССР, то есть стад самым молодым русским уче­ным, когда-либо удостаивавшимся этой чести.) Так же как и физиков, которые создали атомную бомбу, его глубоко волнова­ла как угроза термоядерной войны, так и разрушительная сила сталинских деяний в Советском Союзе. Документ, который А.Д.Сахаров опубликовал после того, как он ознакомил с ним ведущих советских ученых и представителей интеллигенции, со­держал два положения: идею о необходимости заключения меж­дународных соглашений, запрещающих ядерное оружие, и кон­статацию того факта, что “интеллектуальная свобода жизненно необходима для человеческого общества”. Но основополагающая посылка, содержавшаяся на первой странице, гласила, что ме­тод науки — “исходная беспристрастность, свободная дискуссия и независимые выводы” — еще не стал реальностью и только дол­жен быть претворен в жизнь. Наиболее важной в работе А.Д. Саха­рова была мысль о том, что международное научное сообще­ство — это реальность, и его моральные основы побуждают всех людей, кто верит в науку, поддерживать условия сотрудничества и интеллектуальной свободы⁴².

Из всего сказанного вновь возникает круг классических голо­воломок. Должна ли наука быть исключительно “чистой”, служа лишь знанию или истине, как ее определяет научное сообщество? Или она все же должна “служить” обществу? Если наука должна быть “чистой”, то как она сможет оправдывать огромные суммы денег, необходимые для проведения современных научных иссле­дований, и в каком количестве их следует выделять? И означает ли чистота науки, что она должна быть аполитичной для получе­ния государственной поддержки? Если наука должна служить обществу, как определить эту службу? Должны ли делать это сами ученые или политической системе следует дать решающий.голос в установлении того, каким направлениям научно-технической

42. История этого этапа развития советской биологии рассмотрена в: Joravsky D. The Lysenko Affair. Cambridge (Ma.), 1971. Книга Ж.Медведева была опублико­вана издательством Columbia University Press в 1970 году, а его “Записки” — издательством Macmillan в 1971 году. Приведенная цитата взята из “Times Literary Supplement”. November 5, 1971. P. 1388. Книга А.Сахарова была опуб­ликована в 1968 году со вступительной статьей и примечанием Г.Солсбери (см.: Sakharov A. Progress, Coexistence and Intellectual Freedom. N.Y., 1968). Цитата взята со страницы 26 этого издания.

 

 

деятельности — военным иди гражданским — отдать приори­тет? На практике ни одно из этих четких разграничений не дает полной картины, так как в своем развитии наука тесно перепле­тается с военной, технической и экономической сферами, и по­этому всегда будут присутствовать силы, отстаивающие различ­ные точки зрения. Однако, учитывая тот факт, что наука имеет большое стратегическое значение, а ресурсы, которые на нее рас­ходуются, колоссальны, ясно, что государственное вмешательство в научные исследования становится неизбежным, принимая либо жесткую и непосредственную форму, как в СССР, либо свобод­ную и плюралистическую форму финансового контроля, как в США.

Защита науки — против бюрократизации, против политиче­ской зависимости, против тоталитаризма — основана на жизне­способности ее этоса. Харизматический аспект науки придает налет “святости” образу жизни ее служителей. Как и христиан­ство, эта харизматическая сила несет в себе неискоренимый эле­мент утопии и даже мессианства. Именно противоречие между этими харизматическими элементами и реалиями крупной орга­низации будет определять политические рамки науки в постин­дустриальном обществе.

3. МЕРИТОКРАТИЯ И РАВЕНСТВО

В 1958 году английский социолог М.Янг опубликовал фантасти­ческий рассказ “Возвышение меритократии”⁴³. Он написан в виде “рукописи”, датированной 2033 годом, повествование которой внезапно обрывается по причинам, которые “рассказчик” не в состоянии изложить. Темой является преобразование английского общества к началу XXI века благодаря победе “принципа дости­жения” над “принципом предписания” (иными словами, приоб­ретением места в обществе с помощью связей или по наследству). На протяжении веков элитарные позиции в обществе занима­лись детьми знати на основе наследственной преемственности. Но в природе современного общества заложено то, что “темп социального прогресса зависит от степени, в которой власть со-

⁴³ См.: Young M. The Rise of the Meritocracy, 1870-2033. L., 1958.

 

четается с интеллектом”. Британия больше не могла позволить себе иметь правящий класс, не обладающий необходимым уров­нем технических знаний. С помощью серии последовательных школьных реформ был постепенно установлен принцип оценки но заслугам. Каждый человек занимал свое место в обществе на основании “коэффициента интеллектуального развития и дости­жений”. К 1990 году или около того все взрослое население, ко­эффициент умственного развития которого превышал 125 бал­лов, стало составлять меритократию.

Но преобразования имели неожиданные последствия. Раньше таланты были распределены среди всех слоев общества и каждый класс или социальная группа имели своих собственных естествен­ных лидеров. Теперь же способные люди составили единую эли­ту, а те, кто находился на низших ступенях социальной лестни­цы, не имели никаких оправданий своим жизненным неудачам; они несли на себе печать отверженности, были признаны людьми низшего порядка.

В 2034 году популисты восстали. Хотя большинство мятеж­ников составляли выходцы из низших классов, их лидерами ста­ли женщины с высоким социальным статусом, многие из кото­рых были женами ведущих ученых. Низведенные в первые годы замужества до положения домохозяек в силу необходимости ра­стить детей с высоким уровнем интеллектуального развития, жен­щины-активистки потребовали равенства между полами, и это движение затем преобразовалось в борьбу за равноправие для всех и установление бесклассового общества. Жизнь не должна строиться по принципам “математических моделей”, а каждый человек должен развивать свои собственные способности, чтобы жить своей собственной жизнью⁴⁴. Популисты одержали победу. Спустя немногим более полустолетия меритократия прекратила свое существование.

⁴⁴ Теоретик Технократической партии профессор Игд доказывал, что при образовании семьи партнеры в национальных интересах должны обращать вни­мание на таблицы интеллекта, так как мужчины с высоким интеллектуальным коэффициентом, вступающие в брак с женщинами, имеющими низкий показа­тель, попусту растрачивают свой генофонд. Женщины-активистки, в свою оче­редь, подняли на щит и сделали флагом своего движения красоту, доказывая, что семейная жизнь должна основываться на взаимном влечении. Любимым их лозунгом стало: “Красота доступна всем”.

 

Станет ли это участью постиндустриального общества? По своей изначальной логике, оно также является меритократией. Различия в занимаемом положении и получаемых доходах обус­ловлены различиями в технических знаниях и образовательном уровне. Без этих атрибутов нельзя соответствовать требовани­ям нового социального разделения труда, которое представляет собой характерную черту этого общества. Лишь небольшое чис­ло высоких постов открыто для лиц, не имеющих этих навыков и знаний. В данном отношении постиндустриальное общество отличается от общества начала двадцатого столетия. Первые из­менения, конечно, проявляются на уровне профессий. Семьде­сят или около того лет назад все еще можно было “толковать” законы, иметь юридическую фирму и состоять в ассоциации юри­стов, не имея высшего образования. Сегодня в медицине, праве, финансовой сфере и дюжине других областей для начала про­фессиональной деятельности необходимо иметь университет­ский диплом и, выдержав экзамены, получить соответствующее удостоверение от официальных комиссий, образованных про­фессиональными ассоциациями. На протяжении многих лет вплоть до окончания второй мировой войны сфера бизнеса была главной дорогой, открытой для честолюбивых и агрессивных людей, которые хотели проявить себя. И восхождение от нище­ты к богатству (или более точно — от клерка к капиталисту, если проследить карьеры Рокфеллера, Гарримана или Карнеги) требовало скорее напористости и безжалостности, чем образо­вания и высокой квалификации. По-прежнему можно начать за­ниматься различными видами мелкого бизнеса (в настоящее время путем приобретения особых прав от более крупной кор­порации), но расширение таких предприятий требует совершен­но иного уровня квалификации, чем раньше. В рамках корпора­ции по мере профессионализации менеджмента служащие ред­ко выдвигаются с низших цеховых должностей, а отбираются извне, из числа лиц с университетским образованием, служа­щим свидетельством их квалификационного уровня. Только в политике, где положение может быть достигнуто благодаря спо­собности привлекать последователей или при помощи патро­нажных отношений, существует сравнительно открытая лест­ница вверх, не предполагающая формальных квалификацион­ных свидетельств.

В постиндустриальном обществе технические навыки являются тем, что экономисты называют “человеческим капиталом”. “Ин­вестиции” в четыре года учебы в университете, согласно перво­начальным расчетам Г.Беккера, приносят в среднем 13 процен­тов ежегодно в течение всей последующей трудовой деятельно­сти дипломированного мужчины⁴⁵. Окончание элитарного уни­верситета (или элитарной школы права или бизнеса) обеспечи­вает еще большие преимущества по сравнению с выпускниками “массовых” или государственных учебных заведений. Так, уни­верситет, который когда-то отражал статусную систему обще­ства, в настоящее время стал фактором, предопределяющим клас­совое положение. Подобно стражу ворот, он обрел квазимонопо­лию на определение будущей стратификации общества⁴⁶.

Б свободном обществе любое учреждение, которое приобре­тает квазимонопольное влияние на судьбу людей, вероятно, быс­тро станет объектом критики. Поразительно, что популистская революция, которую М.Янг предсказал через много десятилетий, началась уже в момент зарождения постиндустриального обще­ства. Этот процесс наблюдается в умалении значения коэффици­ента умственного развития и принижении теорий, проповедую­щих генетическую основу интеллекта; в требовании “свободного доступа” в университеты для национальных меньшинств, пред­ставленных в больших городских центрах; в давлении в пользу увеличения числа студентов и преподавателей университетов из числа чернокожих, женщин и национальных меньшинств, таких, как пуэрториканцы и чиканос, пусть даже путем введения систе­мы квотного набора; в атаках на дипломы и аттестаты и даже на сам процесс получения образования как на факторы, определяю­щие социальный статус человека. Постиндустриальное общество видоизменяет классовую структуру общества путем создания новых технических элит. Популистская реакция, начавшаяся в

⁴⁵ См.: Becker C.S. Human Capital. N.Y., 1964. P. 112. В дальнейшем эконо­мисты пришли к выводу, что его данные слишком завышены; но суть остается в том, что университетский диплом впоследствии действительно обеспечивает инвестиционный доход.

46. Об обстоятельной дискуссии по поводу происшедшего важнейшего соци­ального изменения см.: Jencks Ch., Riesman D. The Academic Revolution. N.Y., 1968, Обзор последствий таких изменений см.: Graubard St., Ballotti G. (Eds.) The Embattled University. N.Y., 1970.

 

1970-е годы, выдвинула требование большего “равенства” в каче­стве защиты от отлучения от этого нового типа общества. Отсю­да и проистекает проблема противопоставления меритократии и равенства.

В природе меритократии, как ее традиционно понимают, зак­лючена оценка личности на основе учета отношения ее дости­жений к интеллекту и ее интеллекта к коэффициенту умствен­ного развития. Таким образом, первый вопрос сводится к тому, чем определяется интеллект. По общепринятому выводу соци­альных наук и биологии, количество талантливых людей в об­ществе, оцененных по показателю умственного развития, огра­ничено, и этот вывод подкрепляется нормальной колокодооб-разной кривой распределения результатов тестов среди конк­ретных возрастных групп. Исходя из логики меритократии, люди, подучившие высокий балд, вне зависимости от своего социаль­ного положения, должны занять место на вершине общества с тем, чтобы они могли найти наиболее эффективное применение своим талантам⁴⁷. Это является основой либеральной теории равенства возможностей и веры Т.Джефферсона в “естествен­ную аристократию”, противопоставляемую наследственной зна­ти.