К политической биографии Сталина

 

Восемь лет борьбы после Ленина, восемь лет борьбы против Троцкого, восемь лет режима эпигонов – сперва «тройка», затем «семерка» и, наконец, «единый» – весь этот многозначительный период спуска революции, ее откатов в международном масштабе, ее теоретического снижения подвел нас к некоторому в высшей степени критическому пункту. В бюрократическом триумфе Сталина резюмируется большая историческая полоса, и вместе с тем, знаменуется близкая неизбежность ее преодоления. Кульминация бюрократизма предрекает его кризис. Он может оказаться гораздо более быстрым, чем его рост и подъем. Режим национал‑социализма и его герой попадают под удары не только внутренних противоречий, но и международного революционного движения. Мировой кризис даст последнему ряд новых толчков. Пролетарский авангард не сможет и не захочет задыхаться в тисках молотовского руководства. Личная ответственность Сталина ангажирована полностью. Сомнения и тревога забрались в души даже наиболее вышколенных. А Сталин не может дать больше того, что у него есть. Ему предстоит спуск, который может оказаться тем более стремительным, чем более искусственный характер имел подъем.

Во всяком случае, Сталин есть центральная фигура нынешнего межеумочного периода. Характеристика Сталина в связи с ходом XVI съезда получает большой политический интерес. Настоящий номер Бюллетеня[57]посвящен в значительной мере характеристике аппаратного вождя как политического деятеля и как теоретика.

В следующих ниже строках мы хотим дать некоторые материалы к политической биографии Сталина. Наши материалы крайне неполны. Мы выбираем наиболее существенное из того, что оказалось у нас в архиве. Но в нашем архиве нет пока многих существенных, может быть, самых важных материалов и документов. Из архивов департамента полиции, перехватывавшего и копировавшего в течение десятилетий письма революционеров, документы и пр., Сталин в течение последних лет тщательно собирал материалы, при помощи которых он мог, с одной стороны, держать в руках недостаточно надежных друзей, набросить тень на противников, а главное – оградить себя и своих единомышленников от публикования тех или других цитат или эпизодов, которые способны нанести ущерб фальшивой «монолитности» искусственно построенных биографий. Этих документов у нас нет. Крайнюю неполноту наших сведений надо всегда иметь в виду при оценке печатаемых ниже материалов.

 

* * *

 

1. 23 декабря 1925 года в партийной газете «Заря Востока» ближайшими друзьями Сталина была опубликована следующая жандармская справка, относящаяся к 1903 году:

«По вновь полученным мною агентурным сведениям Джугашвили был известен в организации под кличкой „Coco“ и „Коба“; с 1902 года работал в социал‑демократической партийной организации, сначала меньшевиком, потом большевиком, как пропагандист и руководитель первого района (железнодорожного)».

По поводу этой жандармской справки о Сталине, опубликованной его сторонниками, никаких опровержений, насколько знаем, нигде не появлялось. Из справки вытекает, что Сталин начал свою работу меньшевиком.

2. В 1905 году Сталин принадлежал к большевикам и принимал активное участие в борьбе. Каковы были воззрения его и действия в 1905 году? Каковы были взгляды его на характер революции и ее перспективы? Насколько знаем, никаких документов на этот счет в обороте нет. Никаких статей, речей или резолюций Сталина перепечатано не было.

Почему? Очевидно, потому, что перепечатка статей или писем Сталина за тот период могла бы только нанести ущерб его политической биографии. Ничем другим это упорное забвение прошлого «вождя» объяснить нельзя.

3. В 1907 году Сталин принимает участие в экспроприации Тифлисского банка. Меньшевики вслед за буржуазными филистерами немало негодовали по поводу «заговорщицких» методов большевизма и его «анархобланкизма». У нас к этому негодованию может быть только одно отношение: презрение. Факт участия в смелом, хотя и частичном ударе врагу делает только честь революционной решимости Сталина. Приходится, однако, изумляться, почему этот факт трусливо устранен из всех официальных биографий Сталина? Не во имя ли бюрократической респектабельности? Думаем все же, что нет. Скорее, по политическим причинам. Ибо, если участие в экспроприировании само по себе отнюдь не может скомпрометировать революционера в глазах революционеров, то ложная политическая оценка тогдашней ситуации компрометирует Сталина как политика. Отдельные удары по учреждениям, в том числе и «кассам» врага совместимы лишь с массовым наступлением, т. е. с подъемом революции. При отступлении масс частные, отдельные, партизанские удары неизбежно вырождаются в авантюры и ведут к деморализации партии. В 1907 году революция откатывалась, и экспроприации вырождались в авантюры. Сталин, во всяком случае, показал в этот период, что не умеет отличать отлива от прилива. Неспособность политической ориентировки широкого масштаба он обнаружит в дальнейшем не раз (Эстония, Болгария, Кантон, 3‑й период).

4. Сталин ведет со времени первой революции жизнь профессионального революционера. Тюрьмы, ссылки, побеги. Но за весь период реакции (1907–1911) мы не находим ни одного документа: статьи, письма, резолюции, – в которых Сталин формулировал бы свою оценку обстановки и перспектив. Не может быть, чтобы таких документов не было. Не может быть, чтобы они не сохранились хотя бы в архиве департамента полиции. Почему они не появляются в печати? Совершенно очевидно, почему: они не способны упрочить ту нелепую характеристику теоретической и политической непогрешимости, которую создает Сталину, т. е. себе самому, аппарат.

Одно лишь письмо того периода попало по недосмотру в печать, – и оно целиком подтверждает нашу гипотезу.

24 января 1911 года Сталин писал из ссылки друзьям, причем письмо его, перехваченное департаментом полиции, было перепечатано 23 декабря 1925 года все той же услужливой не по разуму редакцией «Зари Востока». Вот что писал Сталин:

 

«О заграничной „буре в стакане“, конечно, слышали: блоки Ленина‑Плеханова с одной стороны, и Троцкого‑Мартова‑Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: пусть, мол, лезут на стену, сколько их душе угодно; а по‑нашему, кому дороги интересы движения, тот работай, остальное же приложится. Это, по‑моему, к лучшему».

 

Здесь не место останавливаться на том, насколько правильно Сталин определяет состав блоков. Вопрос не в этом.

5. Ленин вел неистовую борьбу против легалистов, ликвидаторов и оппортунистов, за перспективу второй революции. Эта борьба определяла тогда в основном все группировки за границей. Как же большевик Сталин оценивает эти бои? Как самый беспомощный эмпирик, как беспринципный практик: «буря в стакане воды; пусть, мол, лезут на стену; работай, остальное же приложится». Сталин приветствует настроение теоретического безразличия и мнимого превосходства близоруких практиков над революционными теоретиками. «Это, по‑моему, к лучшему», – пишет он по адресу тех настроений, которые были характерны для периода реакции и упадка. Мы имеем, таким образом, в лице большевика Сталина даже не политическое примиренчество, – ибо примиренчество было идейным течением, которое стремилось создать принципиальную платформу, – мы имеем слепой эмпиризм, доходящий до полного пренебрежения к принципиальным проблемам революции.

Нетрудно себе представить, какую головомойку получила злополучная редакция «Зари Востока» за опубликование этого письма и какие меры были приняты в общегосударственном масштабе для того, чтобы такие письма не появлялись в дальнейшем.

6. В докладе на 7‑м пленуме ИККИ (1926 г.) Сталин следующим образом характеризовал прошлое партии:

 

«…Если взять историю нашей партии с момента ее зарождения, в виде группы большевиков в 1903 году, и проследить ее последующие этапы вплоть до нашего времени, то можно сказать без преувеличения, что история нашей партии есть история борьбы противоречий внутри партии… Нет и не может быть „средней“ линии в вопросах принципиального характера…»

 

Эти внушительные слова направлены против идейного «примиренчества» по отношению к тем, против кого Сталин вел борьбу. Но эти абстрактные формулы идейной непримиримости находятся в полном противоречии с политической физиономией и политическим прошлым самого Сталина. Он был, как эмпирик, органическим примиренцем, но именно как эмпирик он своему примиренчеству не давал принципиального выражения.

7. В 1912 году Сталин участвует в легальной газете большевиков «Звезда». Петербургская редакция, в прямой борьбе с Лениным, ставит сперва эту газету как примиренческий орган. Вот что пишет Сталин в программной редакционной статье:

 

«…Мы будем удовлетворены и тем, если газете удастся, не впадая в полемические увлечения различных фракций, с успехом отстаивать духовные сокровища последовательной демократии, на которые теперь дерзко посягают и явные враги и ложные друзья». (Революция и ВКП (б) в материалах и документах. Т. 5. С. 161–162.)

 

Фраза насчет «полемических увлечений разных (!) фракций» целиком направлена против Ленина, против его «бури в стакане воды», против его постоянной готовности «лезть на стену» из‑за каких‑то там «полемических увлечений».

Статья Сталина вполне, таким образом, совпадает с вульгарно‑примиренческой тенденцией цитированного выше письма его 1911 года и полностью противоречит позднейшему заявлению о недопустимости средней линии в вопросах принципиального характера.

8. Одна из официальных биографий Сталина гласит:

«В 1913 году был снова сослан в Туруханск, где оставался до 1917 года».

Юбилейный сталинский номер «Правды» выражается так же:

«1913‑1914‑1915‑1916 гг. Сталин проводит в Туруханской ссылке». (Правда. 1929. 21 декабря.)

И больше ни слова. Это были годы мировой войны, крушения II Интернационала, Циммервальда, Кинталя, глубочайшей идейной борьбы в социализме. Какое участие принимал Сталин в этой борьбе? Четыре года ссылки должны были быть годами напряженной умственной работы. Ссыльные ведут в таких условиях дневники, пишут трактаты, вырабатывают тезисы, платформы, обмениваются полемическими письмами и пр. Не может быть, чтобы Сталин за четыре года ссылки не написал ничего по основным проблемам войны, Интернационала и революции. Между тем тщетно стали бы мы искать каких‑либо следов духовной работы Сталина за эти четыре поразительных года. Каким образом это могло произойти? Совершенно очевидно, что если бы нашлась одна‑единственная строка, где Сталин формулировал бы идею пораженчества или провозглашал бы необходимость нового Интернационала, эта строка давно бы уже была напечатана, сфотографирована, переведена на все языки и обогащена учеными комментариями всех академий и институтов. Но такой строки не нашлось. Значит ли это, что Сталин совсем ничего не писал? Нет, это не значит. Это было бы совершенно невероятно. Но это значит, что среди всего написанного им за четыре года не оказалось ничего, решительно ничего, что можно было бы использовать сегодня для подкрепления его репутации. Таким образом, годы войны, когда выковывались идеи и лозунги русской революции и III Интернационала, в идейной биографии Сталина оказываются пустым местом. Весьма вероятно, что он в это время говорил и писал: «Пускай они там лезут на стену и устраивают бури в стакане воды».

9. Сталин приезжает с Каменевым в Петроград к середине марта 1917 года. «Правда», руководимая Молотовым и Шляпниковым, имеет неопределенный, примитивный, но все же «левый» характер, направленный против Временного правительства. Сталин и Каменев отстраняют старую редакцию, как слишком левую, и занимают совершенно оппортунистическую позицию в духе левых меньшевиков:

а) поддержка Временного правительства, постольку поскольку;

б) военная оборона революции (т. е. буржуазной республики);

в) объединение с меньшевиками типа Церетели.

Позиция «Правды» тех дней представляет собой поистине скандальную страницу в истории партии и в биографии Сталина. Его мартовские статьи, явившиеся «революционным» выводом из его размышлений в ссылке, вполне объясняют, почему из работ Сталина этой эпохи войны не появилось до сих пор ни одной строки.

10. Приведем здесь рассказ Шляпникова (Семнадцатый год. Кн. 2. 1925) о том перевороте, какой произвели Сталин и Каменев, связанные тогда единством позиции:

 

«День выхода первого номера „преобразованной“ „Правды“ – 15 марта – был днем оборонческого ликования. Весь Таврический дворец, от дельцов Комитета Государственной думы до самого сердца революционной демократии – Исполнительного комитета – был преисполнен одной новостью: победой умеренных, благоразумных большевиков над крайними. В самом Исполнительном комитете нас встретили ядовитыми улыбками. Это был первый и единственный раз, когда „Правда“ вызвала одобрение даже матерых оборонцев либердановского толка. Когда этот номер „Правды“ был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей партии и сочувствовавших нам и язвительное удовольствие у наших противников. В Петербургский комитет, в Бюро ЦК и в редакцию „Правды“ поступали запросы: в чем дело, почему наша газета отказалась от большевистской линии и стала на путь оборонческой? Но Петербургский комитет, как и вся организация, был застигнут этим переворотом врасплох и по этому случаю глубоко возмущался и винил Бюро ЦК. Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что „Правда“ была захвачена приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями „Правды“, то потребовали исключения их из партии».

 

(Третий – бывший депутат Муранов.)

К этому надо прибавить следующее:

а) изложение Шляпникова перерабатывалось и крайне смягчалось под давлением Сталина и Каменева в 1925 году (тогда еще господствовала «тройка»!);

б) в официальной печати не появилось никаких опровержений шляпниковского рассказа. Да и как опровергать? Ведь номера тогдашней «Правды» налицо.

11. Отношение Сталина к проблеме революционной власти выражено им в речи на партийном совещании (заседание 29 марта 1917 года):

 

«Временное же правительство взяло фактически роль закрепителя завоеваний революционного народа. Совет Р. и С. Д. мобилизует силы, контролирует; Временное же правительство – упираясь, путаясь, берет роль закрепителя тех завоеваний народа, которые фактически уже взяты им. Такое положение имеет отрицательные, но и положительные стороны: нам невыгодно сейчас форсировать события, ускоряя процесс откалывания буржуазных слоев, которые неизбежно впоследствии должны будут отойти от нас».

 

Сталин боится «отталкивать буржуазию» – основной довод меньшевиков начиная с 1904 года:

 

«Поскольку Временное правительство закрепляет шаги революции – постольку ему поддержка; поскольку же оно контрреволюционно – поддержка Временного правительства неприемлема».

 

Совершенно так же говорил и Дан. Можно ли другими словами защищать буржуазное правительство пред лицом революционных масс?

Дальше протоколы гласят:

 

«Тов. Сталин оглашает резолюцию о Временном правительстве, принятую Бюро ЦК, но говорит, что не совсем согласен с нею, и скорее присоединяется к резолюции Красноярского Совета Р. и С. Д.».

 

Приводим важнейшие пункты красноярской резолюции:

 

«Со всей полнотой выяснить, что единственный источник власти и авторитета Временного правительства есть воля народа, который совершил этот переворот и которому Временное правительство обязано всецело повиноваться…»

 

«Поддерживать Временное правительство в его деятельности лишь постольку, поскольку оно идет по пути удовлетворения требований рабочего класса и революционного крестьянства в происходящей революции».

 

Такова позиция Сталина в вопросе о власти.

12. Надо особо подчеркнуть дату: 29 марта. Таким образом, через месяц с лишним после начала революции Сталин все еще говорит о Милюкове как о союзнике: Совет завоевывает, Временное правительство закрепляет. Трудно поверить, что эти слова мог произнести докладчик на большевистской конференции[58]в конце марта 1917 года! Так не поставил бы вопроса даже Мартов. Это есть теория Дана в наиболее вульгарном выражении: абстракция демократической революции, в рамках которой действуют более «умеренные» и более «решительные» силы и разделяют между собой работу: одни завоевывают, другие закрепляют. И тем не менее речь Сталина не случайна. Мы имеем в ней схему всей сталинской политики в Китае в 1924–1928 гг.

С каким страстным, несмотря на всю сдержанность, негодованием бичевал позицию Сталина Ленин, успевший прибыть на последнее заседание того же совещания:

«Даже наши большевики, – говорил он, – обнаруживают доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это – гибель социализма. Вы, товарищи, относитесь доверчиво к правительству. Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве. Один Либкнехт стоит дороже ПО оборонцев типа Стеклова и Чхеидзе. Если вы сочувствуете Либкнехту и протянете хоть палец (оборонцам),– это будет измена международному социализму». (Мартовское партийное совещание 1917 г. Заседание 4 апреля. Доклад т. Ленина, с. 44.)

Не нужно забывать, что речь Ленина, как и протоколы в целом, до сих пор скрываются от партии.

13. Как ставил Сталин вопрос о войне? Так же, как и Каменев. Нужно пробудить европейских рабочих, а пока выполнять свой долг по отношению к «революции».

Но как пробудить европейских рабочих? Сталин отвечает в статье от 17 марта:

«…мы уже указывали на один из серьезнейших способов сделать это. Он заключается в том, чтобы заставить собственное правительство высказаться не только против всяких завоевательных планов… но и открыто формулировать волю русского народа, немедленно начать переговоры о всеобщем мире на условиях полного отказа от всяких завоеваний с обеих сторон и права наций на самоопределение».

Таким образом, пацифизм Милюкова – Гучкова должен был служить средством пробуждения европейского пролетариата.

4 апреля, на другой день по приезде, Ленин с негодованием заявил на партийном совещании:

 

«„Правда“ требует от правительства, чтоб оно отказалось от аннексий. Требовать от правительства капиталистов, чтоб оно отказалось от аннексий, – чепуха, вопиющая издевка…» (Мартовское партийное совещание 1917 г. Заседание 4 апреля. Доклад т. Ленина, с. 44.)

 

Эти слова были целиком направлены против Сталина.

14. 14 марта меньшевистско‑эсеровский Совет выпускает манифест о войне к трудящимся всех стран. Манифест представлял лицемерный, лжепацифистский документ в духе всей политики меньшевиков и эсеров, которые уговаривали рабочих других стран восстать против своей буржуазии, а сами шли в одной упряжке с империалистами России и всей Антанты.

Как Сталин оценил этот манифест?

 

«Прежде всего, несомненно, что голый лозунг „долой войну“ совершенно не пригоден, как практический путь… Нельзя не приветствовать вчерашнее воззвание Совета Рабочих и Солдатских Депутатов в Петрограде к народам всего мира с призывом заставить собственные правительства прекратить бойню. Воззвание это, если оно дойдет до широких масс, без сомнения, вернет сотни и тысячи рабочих к забытому лозунгу „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“».

 

Как оценил воззвание оборонцев Ленин? В уже цитированной речи 4 апреля он сказал:

 

«Воззвание Совета рабочих депутатов – там нет ни одного слова, проникнутого классовым сознанием. Там сплошная фраза!» (Мартовское партийное совещание 1917 г. Заседание 4 апреля. Доклад т. Ленина, с. 45.)

 

Эти слова Ленина направлены целиком против Сталина. Поэтому‑то протоколы мартовского совещания и скрываются от партии.

15. Проводя в отношении к Временному правительству и к войне политику левых меньшевиков, Сталин не имел никакого основания отказываться от объединения с меньшевиками. Вот как он высказывался по этому вопросу на той же мартовской конференции 1917 года. Цитируем дословно протокол:

 

«В порядке дня – предложение Церетели об объединении.

Сталин:

– Мы должны пойти. Необходимо определить наши предложения о линии объединения. Возможно объединение по линии Циммервальда – Кинталя».

 

Даже Молотов выражает (правда, не очень членораздельно) свои сомнения. Сталин возражает:

 

«Забегать вперед и предупреждать разногласия не следует. Без разногласий нет партийной жизни. Внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия». (Мартовское партийное совещание. Заседание 4 апреля, с. 32.)

 

Эти немногие слова говорят больше, чем целые тома. Они показывают те мысли, какими питался Сталин в годы войны, и свидетельствуют с юридической точностью о том, что циммервальдизм Сталина был той же самой марки, что и циммервальдизм Церетели. Здесь опять‑таки нет и намека на ту идейную непримиримость, фальшивую маску которой Сталин, в интересе аппаратной борьбы, надел на себя несколько лет спустя. Наоборот, меньшевизм и большевизм представляются Сталину в конце марта 1917 года оттенками мысли, которые могут уживаться в одной партии. Разногласия с Церетели Сталин называет «мелкими разногласиями», которые можно «изживать» внутри единой организации. Мы видим здесь, насколько к лицу Сталину обличать задним числом примиренческое отношение Троцкого к левым меньшевикам… в 1913 году.

16. При такой позиции Сталин, естественно, ничего серьезного не мог противопоставить эсерам и меньшевикам в Исполнительном Комитете, куда он вошел по приезде как представитель партии. Не осталось в протоколах или в печати ни одного предложения, заявления, протеста, в котором Сталин сколько‑нибудь отчетливо противопоставил бы большевистскую точку зрения лакейству «революционной демократии» перед буржуазией. Один из бытописателей того периода, беспартийный полуоборонец Суханов, автор упомянутого выше манифеста к трудящимся всего мира, говорит в своих «Записках о революции»:

 

«У большевиков в это время, кроме Каменева, появился в Исп. Комитете Сталин… За время своей скромной деятельности в Исп. Комитете (он) производил – не на одного меня – впечатление серого пятна, иногда маячившего тускло и бесследно. Больше о нем, собственно, нечего сказать». (Записки о революции, кн. 2, с. 265, 266.)

 

17. Прорвавшийся, наконец, из‑за границы Ленин рвет и мечет против «каутскианской» (выражение Ленина) «Правды», Сталин отходит в сторону. В то время, как Каменев обороняется, Сталин отмалчивается. Постепенно он вступает в новую официальную колею, проложенную Лениным. Но мы не найдем у него ни одной самостоятельной мысли, ни одного обобщения, на котором можно было бы остановиться. Где представляется случай, Сталин становится между Каменевым и Лениным. Так за четыре дня до октябрьского переворота, когда Ленин требовал исключения Зиновьева и Каменева, Сталин в «Правде» заявил, что он не усматривает принципиальных разногласий. (См. в этом же номере статью «Шило в мешке».)

18. Никакой самостоятельной позиции в период брестских переговоров Сталин не занимал. Он колебался, выжидал, отмалчивался. В последний момент голосовал за предложение Ленина. Путаная и беспомощная позиция Сталина в тот период достаточно ярко, хотя и не полно, характеризуется даже официально обработанными протоколами ЦК. (См. «Шило в мешке».)

19. В период гражданской войны Сталин был противником принципов, положенных в основу создания Красной Армии и вдохновлял за кулисами так называемую «военную оппозицию» против Ленина и Троцкого. Факты, сюда относящиеся, изложены отчасти в Автобиографии Троцкого (т. 2, с. 167; «Военная оппозиция»). (См. также статью Маркина в No 12–13 «Бюллетеня оппозиции», с. 36).

20. В 1922 году, во время болезни и отпуска Троцкого, Сталин проводит в ЦК под влиянием Сокольникова решение, подрывающее монополию внешней торговли. Благодаря решительному выступлению Ленина и Троцкого, решение это было отменено. (См. «Письмо в Истпарт» Троцкого.)

21. В национальном вопросе Сталин занимает в тот же период позицию, которую Ленин обвиняет в бюрократических и шовинистических тенденциях. Сталин со своей стороны обвиняет Ленина в национальном либерализме. (См. «Письмо в Истпарт» Троцкого.)

22. Каково было поведение Сталина в вопросе о германской революции в 1923 году? Здесь ему приходилось снова, как в марте 1917 года, самостоятельно ориентироваться в вопросе большого масштаба: Ленин был болен, с Троцким велась борьба. Вот что писал Сталин Зиновьеву и Бухарину в августе 1923 года о положении в Германии:

 

«Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без с.‑д., созрели ли они уже для этого, – в этом, по‑моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как:

а) мир;

б) землю крестьянам;

в) поддержку громадного большинства рабочего класса;

г) сочувствие крестьянства.

Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству Советскую страну, чего у нас не было; но что можем мы дать им в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это „в лучшем“ случае. А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандлер хочет „учить массы“; дело в том, что буржуазия плюс правые с.‑д. наверняка превратили бы учебу‑демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока что все шансы для этого) и разгромили бы их. Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По‑моему, немцев надо удержать, а не поощрять».

 

Таким образом, в августе 1923 года, когда германская революция стучалась во все двери, Сталин считал, что Брандлера надо удерживать, а не поощрять. За упущение революционной ситуации в Германии Сталин несет главную тяжесть ответственности. Он поддерживал и поощрял кунктаторов, скептиков, выжидателей в Германии. В вопросе всемирно‑исторической важности он не случайно занял оппортунистическую позицию: по существу он лишь продолжал ту политику, которую в марте 1917 года проводил в России.

23. После того как революционная ситуация была загублена пассивностью и нерешительностью, Сталин долго еще защищал от Троцкого брандлеровский ЦК, защищая тем самым самого себя. При этом Сталин ссылался, конечно, на «своеобразие». Так, 17 декабря 1924 года – через год после крушения в Германии! – Сталин писал:

 

«Об этом своеобразии нельзя забывать ни на одну минуту. О нем особенно следует помнить при анализе германских событий осенью 1923 г. О нем прежде всего должен помнить т. Троцкий, огульно (!) проводящий аналогию (!!) между Октябрьской революцией и революцией в Германии и безудержно бичующий германскую компартию». («Вопросы ленинизма», изд. 1928 г., с. 171.)

 

Таким образом, Троцкий был повинен в те времена в «бичевании» брандлерианства, а не в покровительстве ему. Из этого ясно видно, насколько Сталин с его Молотовым пригодны для борьбы против правых в Германии!

24. 1924 год – год великого поворота. Весною этого года Сталин повторяет еще старые формулы о невозможности построения социализма в отдельной стране, тем более отсталой. Осенью того же года Сталин порывает с Марксом и Лениным в основном вопросе пролетарской революции и строит свою «теорию» социализма в отдельной стране. Кстати сказать, нигде у Сталина эта теория в положительной форме не развернута и даже не изложена. Все обоснование сводится к двум заведомо ложно истолкованным цитатам из Ленина. Ни на одно возражение Сталин не ответил. Теория социализма в отдельной стране имеет административное, а не теоретическое обоснование.

В том же году Сталин создает теорию «двухсоставных», т. е. двухклассовых рабоче‑крестьянских партий для Востока. Это есть разрыв с марксизмом и всей историей большевизма в основном вопросе: о классовом характере партии. Даже Коминтерн оказался в 1928 году вынужденным отодвинуться от теории, которая надолго загубила компартии Востока. Но великое открытие продолжает фигурировать и сегодня в сталинских «Вопросах ленинизма».

В том же году Сталин проводит подчинение китайского коммунизма буржуазной партии Гоминдан, выдавая последнюю за «рабоче‑крестьянскую» партию выдуманного им образца. Китайские рабочие и крестьяне авторитетом Коминтерна политически закабаляются буржуазией. Сталин организует в Китае то «разделение труда», которое Ленин помешал ему организовать в России в 1917 году: китайские рабочие и крестьяне «завоевывают», Чан Кайши «закрепляет».

Политика Сталина явилась прямой и непосредственной причиной крушения китайской революции.

Позиция Сталина – его зигзаги – в вопросах советского хозяйства слишком свежи в памяти наших читателей, поэтому мы на них здесь не останавливаемся.

Напомним еще в заключение только о «Завещании» Ленина. Дело идет не о полемической статье или речи, где можно с основанием предположить неизбежные преувеличения, вытекающие из горячности борьбы. Нет, в «Завещании» Ленин спокойно, взвешивая каждое слово, подает последний совет партии, оценивая каждого из своих сотрудников на основании всего опыта своей работы с ними. Что говорит он о Сталине?

а) «груб»;

б) «нелоялен»;

в) «склонен злоупотреблять властью».

Вывод: снять с поста генерального секретаря.

Еще через несколько недель Ленин продиктовал Сталину записку, в которой заявлял о «разрыве с ним всяких личных и товарищеских отношений».

Это было одно из последних волеизъявлений Ленина. Все эти факты закреплены в протоколах июльского Пленума ЦК за 1927 г.

 

* * *

 

Таковы некоторые вехи политической биографии Сталина. Они дают достаточно законченный образ, в котором энергия, воля и решимость сочетаются с эмпиризмом, близорукостью, органической склонностью к оппортунистическим решениям в больших вопросах, личной грубостью, нелояльностью и готовностью злоупотреблять властью для подавления партии.