СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ПРОБЛЕМЫ СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ 1 страница

Любая историческая эпоха может быть представлена как определен­ная семантико-семиотическая система. Это рассуждение бесспорно как для далекого, так и для сравнительно недавнего прошлого. Для россий­ской истории наиболее значительным являются реконструкции культу­ры Древней Руси, проведенные лингвистами-семиотиками В. В. Ивано­вым, В. Н. Топоровым и Б. А. Успенским,¹ а также работы по семиотике быта XVIII—XIX вв., принадлежащие Д. С. Лихачеву и Ю. М. Лотма-ну.² Историки же прибегают к анализу знаков и символов нечасто, осо­бенно если речь идет об изучении советского периода.³ Самым значи­тельным исследованием такого рода является книга Б. И. Колоницкого «Символы власти и борьба за власть. К изучению политической культуры российской революции 1917 года».⁴ Именно поэтому попытка реконструк­ции повседневной жизни в СССР как некой иерархически выстроенной системы символов и знаков связана с рядом трудностей. Наиболее серьез­ная из них, как отметил московский исследователь А. И. Куприянов, — «неочевидность и прерывистость культурно-антропологического следа» в трудах, посвященных истории России.⁵ Это порождает разнообразное толкование понятия повседневности.⁶

Историко-антропологическое изучение прошлого ныне уже не явля­ется бесспорно новым для отечественной исторической науки. Сегодня можно говорить даже о формировании когорты исследователей, сосредо­точивших свое внимание на проблемах повседневной жизни населения России.⁷ О популярности и востребованности данных по историко-антро-пологической проблематике говорит и тот факт, что уже десять лет в крупнейшем в России историческом иллюстрированном журнале «Роди­на» функционирует рубрика «Российская повседневность». Более того, история повседневности стала ныне модной темой. Достаточно сказать, что книга автора этих строк «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920—1930-е гг.», увидевшая свет в 1999 г., как вы­яснилось, случайно оказалась в компании изданий «Молодой гвардии». «Молодогвардейцы» с завидным энтузиазмом тиражируют произведения под однотипными названиями, начинающимися с заклинания «Повсе­дневная жизнь...». И теперь, не имея никакого отношения к серии «Мо­лодой гвардии», все же приходится видеть свою книгу в одном списке с жизнью гусара, французского двора, литературного Парижа, предвоен­ной и послевоенной Москвы и т. д. Возможно, это не самая дурная ком­пания, однако авторы большинства книг, выходящих в этой серии, еще недавно и не помышляли о том, что их труды отнесут к проблематике истории повседневности. Неведомы им и серьезные терминологические споры, ведущиеся в данной области. В 2003 г. петербургский историк М. М. Кром представил научному сообществу небольшое, но четкое по мысли исследование, посвященное анализу дефиниций «повседневно­сти». Несомненно ценным является умозаключение М. М. Крома об отсутствии «универсального, на все случаи пригодного понятия „повсе­дневность"».⁸ Процесс же «оповседневнивания» исторической действи­тельности, как полагает российский исследователь вслед за немецким философом Б. Вальденфельсом, — это всего лишь инструмент, который позволяет уточнять и усложнять существующие модели прошлого.⁹ В связи с этим М. М. Кром со скепсисом оценивает попытки бытописа­ния «в духе старой историко-этнографической традиции».

При всей «академичности» научных споров о понятии «повседнев­ность» никто все же не решится отрицать, что ныне в системе знаний о прошлом существует направление, представители которого соединяют элементы материальной и духовной культуры, изучая жилище, одежду, семью, досуг, питание, рождение, смерть. Это история маленьких житей­ских мирков, своеобразная альтернатива исследованиям, сосредоточен­ным на глобальных политических событиях, общественных структурах и процессах. Однако не следует считать, что историко-социальный анализ пытается представить движение цивилизации как хаотическое нагромо­ждение локальных бытовых картинок. Напротив, он нацелен на выявле­ние объективных культурно-психологических характеристик внешне обы­денных сторон человеческой жизни. Ментальные установки личности, ее поведенческие стереотипы в значительной мере складываются под влия­нием повседневности. И в то же время особенности быта человека явля­ются выражением его общественно-политического статуса. В семиотиче­ском контексте столы и стулья, посуда и белье, безделушки и музыкальные инструменты имеют ярко выраженное знаковое содержание. Они — свое­образный код личности, которой принадлежат, выражение ее социального статуса, эстетических пристрастий, ценностных ориентации. И здесь будет уместно процитировать слова выдающегося русского ученого Л. П. Карса­вина: «Материальное само по себе в своей оторванности не важно. Оно всегда символично и в качестве такового необходимо для историка во всей своей материальности. Оно всегда выражает, индивидуализирует и нравственное состояние общества, и его религиозные и эстетические взгляды, и его социально-экономический строй».¹⁰ Именно мир обыден­ной жизни создает наполненность исторического пространства. Иными словами, и политические и экономические изменения, происходившие в обществе, можно увидеть, рассматривая внешне прозаические проблемы обычной человеческой жизни. И если насытить рассказ об ушедшем вре­мени элементами обыденного бытового смысла, возможно, оно перестанет быть абстракцией и мифом для потомков. Ю. М. Лотман выделял важ­ность знания «простой жизни», считая, что без понимания ее «мелочей» не может быть истинного понимания истории в целом. Ученый предлагал путь познания прошлого через повседневный быт, что, по его мнению, должно было помочь осмыслению и истории государств, и истории войн, и истории идей. «Быт, — подчеркивал Ю. М. Лотман, — это обычное про­текание жизни в ее реальных формах; быт — это вещи, которые окру­жают нас, наши привычки и каждодневное поведение. Быт окружает нас, как воздух, он заметен нам только тогда, когда его не хватает или он

портится. Мы замечаем особенности чужого быта, но свой быт для нас не­уловим — мы склонны его считать „простой жизнью", естественной нормой практического бытия».¹¹ Продолжая размышлять на эту тему, ученый отмечал, что так называемая простая жизнь — это не только ве­щи, но и определенные обычаи и ритуалы, стилистика поведения, связан­ные с жизненными циклами человека: рождением и смертью, жильем и питанием, одеждой и досугом. Ю. М. Лотман, по точной характеристике М. М. Крома, стремился расшифровать скрытый за деталями быта «куль­турный код и тем самым понять общественную позицию данного челове­ка».¹² Этот метод изучения повседневности представляется почти универ­сальным, однако для его осуществления необходима серьезная «мате­риальная база» — знание бытовых реалий конкретной эпохи, ее семио­тических признаков. Их выбор и определение в контексте данной книги объясняются следующими соображениями.

1. В центре внимания будут находиться основные позиции жизни на­селения советского общества в 1917—1991 гг. В первую очередь это семейно-половая сфера, связанная с проблемами репродуктивности и сексу­альности советских людей. В энциклопедии представлены статьи об абор­тах, браке, детях, звездинах, контрацепции, разводах, свадьбах и т. д. Целый ряд материалов посвящен жилищу, дому в широком смысле этого слова. «Дом» — это не только архитектурное строение практически любо­го назначения, это и система хорошо организованного хозяйства, и ком­плекс родовых связей людей. В данном понятии, таким образом, совме­щены и материальные и духовные начала. Крупнейший французский исследователь проблем социальной истории Ф. Брод ель писал: «Дом, где бы он ни был, обладает устойчивостью во времени и неизменно свидетель­ствует о медлительности движения цивилизации и культур, упорно стре­мящихся сохранить, удержать, повторить».¹³ В энциклопедию включены статьи, характеризующие как общие принципы организации жилья в со­ветском бытовом пространстве (жилищный передел, коммуналка, уплот­нение, хрущевка и др.), так и элементы домашнего быта (абажур, вер­тушка, диван-кровать и др.). К числу несомненных «банальностей», бы­товизмов относятся и проблемы питания населения, напрямую завися­щие от политики и экономики. Именно поэтому в книге можно найти определенное количество материалов, связанных не только с формами снабжения населения продуктами (нарпит, общепит, рыбный день и т. д.),

снабжения населения продуктами (нарпит, общепит, рыбный день и т. д.), но и с конкретными видами пищи (китовая колбаса, цыпленок табака, шницель по-министерски и др.). Любая историческая эпоха, по меткому выражению социального теоретика М. Де Серто, стремится «записать за­кон» времени, символический социальный код на человеческом теле. Одежда — яркое выражение записей такого рода. В предлагаемом внима­нию читателя издании значительное место отведено описанию разнооб­разных видов одежды и обуви, а также деталей внешнего облика совет­ских людей и способов поддержания гигиены тела (см., например: боло­нья, галоши, начес, баня и т. д.). Представлена в книге и такая важная сфера жизни человека, как досуг, внешне не соприкасающаяся с публич­ным пространством. Внерабочее время, его объем, структура и содержа­ние чаще всего ассоциируются со сферой приватности, с элементами сво­боды и неподконтрольности. Сочетание этих характеристик досук и форм его целенаправленного регулирования государственными органами проде­монстрировано посредством определенных символов и знаков (автомобиль, игральные карты, танцы и др.). В тексте энциклопедии присутствуют и материалы, рассказывающие о традиционных (банальных) формах деви-антного поведения, приобретших в советских условиях специфические черты (наркомания, проституция, хулиганство и т. д.), а также о явле­ниях, маркированных властными и идеологическими структурами как отклонения от нормы (излишки, хозобрастание, язвы и т. д.). Несколько эссе затрагивают проблему смерти — стабильной нормы повседневности (см.: крематорий, самоубийство, смерть и т. д.). Ведь на протяжении всей истории человечества мрачную торжественность обрядов, сопровож­дающих уход человека в мир иной, считают показателем уровня развития цивилизации.

Конечно, в тексте книги можно будет встретить термины и понятия, которые трудно отнести к указанным сферам повседневной жизни (хим­чистка или дом быта) и, напротив, в которых трудно не увидеть их оче­видных элементов (например, кино, театра, книги как формы досуга). Отсутствие или присутствие тех или иных тематических эссе объясняет­ся в первую очередь авторским дискурсом, основанным как на целена­правленном аналитическом прочтении разнообразных текстов, так и на собственном опыте повседневной жизни человека, «рожденного в СССР». И это не простая прихоть. Мир устной памяти, как отмечал Ю. М. Лот­ман, «насыщен символами».¹⁴ Идею составления словарей и энциклопе-

дий по такому принципу в остроумной форме изложил известный лин­гвист и философ В. П. Руднев. Он писал: «Поначалу идея словаря каза­лась невозможной и <...> бессмысленной. Но помня о том, что „ничему не следует придавать значение", в то время как „все имеет смысл", мы включили в „Словарь" (культуры XX века. — Н. Л.) те слова и слово­сочетания, которые понятны и интересны нам самим».¹⁵

2. В «Энциклопедии банальностей» посредством анализа и синтеза
знаков и символов реконструируются структуры городской повседневно­сти. Именно ее стилистика в XX в. определяла закономерности куль­турно-бытового развития общества в целом. Знаки и символы, приведен­ные в тексте, носят интернациональный характер, они, как правило, не связаны с этническими особенностями обыденной жизни советских лю­дей в отдельных республиках бывшего СССР. В книге отсутствуют и семантико-семиотические характеристики быта людей, оказавшихся в экстраординарных ситуациях, независимо от причин возникновения по­следних. Иными словами, в энциклопедию не включены знаки и симво­лы повседневности, сложившейся в системе ГУЛАГа; в регионах, где позднее, чем в центре России, была установлена советская власть; в горо­дах, находившихся на оккупированной территории СССР в период Вели­кой Отечественной войны.

3.Книга включает в себя набор лексических единиц. Часть из них является в чистом виде «советизмами», то есть словами, созданными в 1917—1991 гг. для обозначений реалий повседневной жизни в советском обществе: авоська, валютчик, гаванна, жидовоз, коммуналка, малометражка, онэпивание, пайколовство, стиляга и др. Значительное место за­ нимают в тексте слова и словосочетания, получившие знаково-символический оттенок в условиях социализма: брюки, галстук, елка, иконы,пижама, реклама и т. д.

4.Предпринятая в «Энциклопедии банальностей» попытка изобра­зить повседневную жизнь человека советского посредством знаков и сим­волов не означает, что автору удастся выстроить четкую иерархию се­миотических признаков культурно-бытового пространства России 1917—1991 гг. Эта задача будущего. Ныне с определенной долей уверенности можно лишь сказать, что символические элементы советской повседнев­ности не так многочисленны, как ее знаки. В семиотической теории сим­волы рассматриваются как некие способы создания общей программы действий. Известный специалист по проблемам семиотики Н. Д. Арутюнова отмечает: «Стать символом значит приобрести <„.> функцию, вла­стно диктующую выбор жизненных путей и моделей поведения».¹⁶ Однако лестность властной функции символов в определенной степени ущербна. Многочисленные знаки, с которыми ассоциируется советская повседнев­ность, невозможно подделать. Символы же легко подвергаются канони­зации и фальсификации и становятся, таким образом, частью мифоло­гии конкретно-исторического периода. Эта особенность символики, по мнению многих специалистов по семиотике, способствует зарождению в ней признаков социальной демагогии.¹⁷ «Символизация» исторических реалий — прямой путь к целенаправленной мифологизации прошлого. Детальное же изучение и тщательное осмысление бытовых знаков совет­ского времени, действительно сообщающих информацию об обыденной жизни простых людей, позволит избавить историко-интеллектуальное пространство от значительного количества мифологем.

5. Не задаваясь целью на данном этапе провести четкое маркирование понятий по принципу их принадлежности к символам или знакам, все же можно выделить некие группы лексических единиц, собранных в «Энциклопедии банальностей». Эти слова, обозначающие:

а) вещи знаково-символического свойства: акваланг, банлон, буржуй­ка, примус, «спидола» и т. д.;

б) социально-бытовые институты и организации, связанные с регу­лированием повседневной жизни: барахолка, дворец бракосочетаний,сберкасса, товарищеский суд и т. д.;

в) названия социальных категорий российского населения и социаль­ных ролей (должностей), имевших специфические черты повседневного быта или занимавшихся его регламентированием: беспризорники, бри-
гадмилец, валютчик, волосатик, лимитчики, лишенцы, тунеядец, управ­дом и т. д.;

г) реальные и мнимые, маркированные властью, явления советской повседневности: автотуризм, блат, вещизм, давидсоновщина, онэпива­ние и т. д.;

д) документы, определяющие структуры повседневности и правила советского быта: визитная карточка покупателя, жировка, заборная книжка, паспорт, талоны и т. д.;

 

е) события в сфере повседневной жизни: денежные реформы, комсо­мольская пасха, снижения цен и т. д.;

ж) переходные типы понятий, которые представляют собой явления повседневности, имеющие конкретное материальное выражение: баня,дача, коммуна и т. д.

6. Не только краткие, но и относительно пространные эссе в энцик­лопедии не преследуют цель в каждом случае описать вещь, институт, социальную группу, документ и пр. досконально, фиксируя момент их зарождения, динамику развития, факт исчезновения или, напротив, ны­нешнюю судьбу. В издании отмечены те временные рамки или харак­теристики описываемых символов, знаков или контуров быта, которые представляются наиболее значимыми для понимания особенностей по­вседневной жизни в условиях советского общества как развивающегося социального организма. Например, в статье «Хулиганство» подробно освещен период 1920—1930-х гг., когда властные структуры занимались поиском наиболее эффективных, с их идеологических позиций, методов искоренения данной формы отклоняющегося поведения. Позднее поли­тика советских правоохранительных органов в отношении хулиганст­вующих элементов не многим отличалась от общепринятых европейских
норм. Такой же прием использован и в эссе, посвященных вещам. На­пример, о холодильнике в энциклопедии написано прежде всего как о предмете, который на рубеже 1950—1960-х гг. стал свидетельством на­чала процесса активного внедрения достижений техники в массовый быт советских людей.

7. Первым шагом определения семиотических признаков, характери­зующих повседневную жизнь советских горожан в 1917—1991 гг., был поиск ключевых слов. В настоящее время в энциклопедию включено около 350 понятий. Наиболее эффективным способом их выявления на первоначальной стадии представлялось обращение к различного рода словарям и энциклопедиям. Они являются специализированно семио­тическими изданиями, зафиксировавшими социолингвистические сим­волы и знаки советской эпохи. Но основной материал энциклопедии собран посредством анализа исследовательских трудов и публицистики, а также самых разнообразных источников. Это нормативные и делопро­изводственные документы государственных и партийных органов, пе­риодическая печать, статистические данные, воспоминания, дневники, письма. Указанные материалы частично извлечены из фондов архивов.

Источники вводятся в текст эссе традиционным для исторических текстов способом — цитированием. Как правило, в цитатах встречаются и соответствующие обозначения контуров, символов и знаков. Практически все статьи в энциклопедии завершаются указаниями на исследова­ния или справочники, где можно подробнее узнать о том или ином явле­нии, вещи, социальной группе и т. д. Отсутствие ссылки на литературу в 10 из 344 эссе означает, что на сегодняшний день у автора нет сведений об иных, более обобщающих источниках, чем те, которые уже приведе­ны в тексте.

Значительную ценность для реконструкции советской повседневно­сти представляют изобразительные и вещественные источники — фото­графии, живопись и графика, скульптура, образцы тканей и посуды и т. д. Именно поэтому в книге много иллюстраций, которые призваны не только оживлять текст, но и нести определенную смысловую нагруз­ку, уточняя вербальный контекст тех или иных символов, знаков и даже контуров повседневной жизни советских людей. Особенно важны в дан­ном случае визуальные источники с высокой степенью иконичности. Это в первую очередь фотоматериал, выявленный в архивохранилищах са­мим автором и сотрудниками исторического иллюстрированного жур­нала «Родина». Не менее ценными являются фотографии из домашних коллекций, любезно предоставленные автору целой группой родственни­ков, друзей и коллег по работе: Е. В. Анисимовым, Д. М. Буланиным, А. В. Егоровой, Н. Г. Снетковой, И. В. Синовой, Л. П. и Г. Н. Худниц-кими, И. А. и М. В. Шкаровскими. Богатый иллюстративный материал, отличающийся высокой степенью достоверности, заимствован в моногра­фических исследованиях Е. А. Осокиной, С. О. Хан-Магомедова, в исто-рико-публицистических очерках Д. А. Гранина. Особое место в книге за­нимают визуальные символы и знаки, запечатленные в живописи, где в противовес иконичности (реальности) обычно больше приветствуется индивидуальная правда художника. Для воссоздания же советской по­вседневности большую ценность представили произведения соцреализма. Критический взгляд или, по меткому выражению московского культу­ролога Т. Ю. Дашковой, «новая оптика», применяемые к этим произве­дениям, дают возможность извлечь из вроде бы парадно-постных соцреа-листических полотен живые и яркие детали быта. Например, весьма помпезный по современным меркам альбом репродукций картин совет­ских художников «Искусство и рабочий класс», изданный в 1984 г., по­мог проиллюстрировать довольно быстрый процесс приобщения совет­ских людей к образцам западной моды, а именно к мини-юбкам (см.). В данном случае визуальный материал представлял собой не столько «искусство», сколько факт почти автоматической фиксации реальной действительности, устоявшейся и уже.ничем не примечательной быто­вой нормы. И более того, просмотр репродукций иногда подталкивал к поиску словесных аналогов запечатленным в картинах оптическим зна­кам и символам. Именно поэтому смысловую нагрузку в книге несут и подписи к иллюстративному материалу. Синтез вербального и визуаль­ного в символах и знаках наиболее удачно реализован в кинематографи­ческом материале. Это очень важно, так как современный россиянин, особенно выросший в годы перестройки, знаком с советским кинемато­графом значительно лучше, чем с произведениями художественной ли­тературы. Однако специфика книжного жанра не позволяет использо­вать кинодокументы как некий иллюстративный источник. Тем не менее значимость построения ассоциативных рядов для донесения авторских идей до читателя потребовала все же найти способ введения в текст ки­нообразов. В энциклопедии это сделано посредством цитирования широ­ко известных выражений, по сути дела афоризмов советского кино, ко­торые, как правило, вызывают у читателя и некие зрительные ассоциации

Определенного пояснения требует понятие «контуры повседневно­сти». Смысл его в значительной степени связан со спецификой конкрет­но-исторического момента и с политической направленностью властных инициатив. Структуры повседневной жизни зависят от уровня развития товарно-денежных отношений, господствующей формы собственности на средства производства, степени распространения политических свобод, иерархии социальных отношений. Властные структуры могут иниции­ровать трансформацию быта. Историко-социальные катаклизмы — вой­ны, революции и даже реформы, при всем присущем им стремлении к спокойной модернизации существующих устоев, — оказывают значи­тельное влияние на стилистику повседневной жизни. Обычные люди не сразу ощущают изменения, происходящие в этой сфере: существует определенный временной разрыв между историческим событием и ко­ренной модификацией бытовых практик населения. Так, Петр I, осуще­ствивший переворот почти цивилизационного уровня, не смог изменить повседневность основной массы населения. В первой половине XIX в. официальные бытовые и поведенческие стереотипы определялись узким слоем носителей дворянской культуры с характерной для нее раздвоен­ностью, промежуточным положением между городским и сельским сти­лями жизни. В годы «великих реформ» XIX в. перемены коснулись по­вседневности значительной массы населения России. Под влиянием эко­номических факторов и складывающейся буржуазной общественности появились новые стереотипы бытового поведения, резко отличавшиеся от патриархальных русских традиций.

Наиболее значимые и быстрые перемены в повседневной жизни рос­сийского населения стали происходить в начале XX столетия. Россия стояла на пороге вступления в фазу индустриального развития. Стиль быта городского населения формировался под влиянием эстетики мо­дерна, кризиса российского самодержавия, марксизма и нарождающей­ся «пролетарской культуры». Эти факторы во многом осложняли про­цесс переделки «человека русского (патриархально-крестьянского)» в «человека индустриального (урбанизированного)». Для формирования индустриальной ментальности требовалось серьезное изменение эконо­мики и политических институтов. Однако не заметить смену парадигм повседневности российского населения накануне Первой мировой войны невозможно. Быт горожан менялся под воздействием бурно развиваю­щейся техники, автомобилестроения, новых тенденций в коммунальном хозяйстве городов. Стилистика повседневной жизни в России в начале XX в. определялась урбанистическими, буржуазными ценностями. Это выражалось, в частности, в попытках ввести в традицию новые формы брачно-семейных отношений, в стремлении к организации индустриаль­ных методов питания и т. д. Первая мировая война усилила эти тенден­ции.

Начавшаяся всеобщая мобилизация привела к увеличению переме­щения населения внутри страны, к столкновению с повседневностью больших городов бывших сельских жителей, что не могло не повлиять на стиль их бытового поведения. Они встречались как с высокой куль­турой городского типа, так и с отрицательными сторонами жизни в ме­гаполисах. Традиционный уклад жизни в годы войны претерпевал изме­нения и под влиянием нового слоя российского населения — беженцев. Этот контингент нуждался в работе и жилье. В крупных городах прихо­дилось серьезно заниматься решением жилищных проблем на уровне специальных комиссий при городских думах. В регулирование вопросов быта включалось и население, создававшее домовые комитеты. Экст­раординарность военного времени повлияла на распределение половых ролей в повседневной жизни российского общества. Женский труд стал активнее использоваться в фабрично-заводской промышленности. Жен­щины из имущих слоев в годы войны часто работали сестрами милосер­дия в стационарных госпиталях и даже на фронте. Несмотря на проти­воречивое отношение разных слоев населения России к военным дейст­виям, в общественном сознании заметно возвысился социальный статус человека в форме. Это нашло выражение в моде. В одежде особую популярность приобрел военизированный стиль. Женщины начали укора­чивать юбки, а затем и подстригать волосы.

Условия войны сказались и на системе питания населения. Страна переживала сахарный голод из-за сокращения производства сахара на одну треть. В 1916 г. в 70 губерниях были введены карточки на сахар. Правительство монополизировало снабжение населения мясом. Цены на этот продукт в середине 1916 г. выросли по сравнению с довоенными почти в 3 раза. Введена была и твердая разверстка на хлеб. Однако это не помогало решить проблемы продовольствия. В начале февраля 1917 г. московский городской голова заявил, что для «значительной части насе­ления уже наступил хлебный голод».

Война внесла изменения и в такую традиционную практику повсе­дневной жизни, как потребление спиртных напитков. Правительствен­ное постановление от 2 августа 1914 г. запретило продажу водки. Эффект от «сухого закона» на первых порах превзошел все ожидания. Современники утверждали, что Россия «вдруг отрезвела, как по волшеб­ству». В 1915 г. производство спирта вообще было приостановлено из-за переполненности спиртохранилищ. Однако власти прекрасно понимали, что прекращение продажи спиртного является исключительной мерой, продиктованной потребностями военного времени. Повседневность в раз­гар Первой мировой войны становилась взрывоопасной. Эта ситуация обострилась в 1917 г. Бурное начало Февральской революции имело ярко выраженный бытовой контекст — нехватка хлеба в лавках рабочих окраин Петрограда стала толчком к массовым выступлениям рабочих. Временное правительство попыталось урегулировать вопрос обеспечения населения провизией с помощью государственной монополии на прода­жу и куплю зерна. Хлебные карточки, а также карточки на мясо, жиры и сахар теперь были введены повсеместно, даже в столице. Однако вла­сти не в состоянии были обеспечить их полное и своевременное «ото­варивание». К осени над многими регионами России вновь нависла реальная угроза голода.

Новой бытовой практикой российских горожан в 1917 г. стал рост общественной инициативы по охране порядка на улицах городов и обес­печению безопасности жилища. Изменились стереотипы поведения чело­века на улице, что было особенно заметно летом в крупных городах. «Нерв» уличной толпы определялся человеком в солдатской шинели. Тротуары оказались засыпанными шелухой от семечек, ранее чинные парки заполнились солдатами, прямо на газонах располагались закусы­вающие люди, на площадках для духовых оркестров шли митинги. К началу осени революция и продолжающаяся война становятся определяющими факторами повседневной жизни. На фоне нарастающего про­довольственного кризиса стал особенно ощутимым топливный кризис. В иных социально-политических условиях обыватели начали по-иному рассматривать и проблему жилья. В крупных городах люди старались снимать квартиры на более высоких этажах, чтобы оградить свою семью от «революционного шума» толпы.

Эйфория первых месяцев революции к осени сменилась страхом и апатией. Эти настроения превалировали в среде обычных россиян и в октябре 1917 г., в момент прихода к власти большевиков. Их первые декреты заложили основы переустройства бытовой сферы на буржуаз-ноиндустриальный и урбанистический лад. Об этом свидетельствуют, в частности, правовые акты Советского государства в области брачно-семейных отношений. На изменение структур повседневности огромное влияние оказала и политика национализации промышленности и бан­ковского капитала.

Однако обыкновенные люди стали реально ощущать это в годы раз­разившейся гражданской войны. Социально-бытовая политика больше­виков во многом была предопределена экстраординарностью, характер­ной для военного времени вообще. Так, им пришлось воспринять от прежней социальной системы методы распределения продуктов по кар­точкам. Воспользовалась новая власть и общественными структурами, взявшими на себя решение вопросов бытового обеспечения в пределах одного жилого дома. Однако эти знаки военной повседневности быстро обрели политизированный характер, продиктованный стремлением к быстрейшему воплощению в жизнь коммунистической доктрины. На ритм повседневной жизни огромное влияние оказали основополагающие элементы политики военного коммунизма. Введение всеобщей трудовой повинности изменило систему разделения труда. Для людей, принадле­жавших ранее к имущим классам, это означало насильственное приоб­щение к физическому труду — участию в очистке улиц, разгрузке транс­порта и т. д. Объявление тотальных трудовых мобилизаций и создание трудармий во второй половине 1920 г. привели к милитаризации повсе­дневности. «Военно-коммунистические» принципы властного структу­рирования быта отразились на всех сферах обыденной жизни: жилье, питании, одежде и т. д. В сочетании с трудностями военного времени это усугубило процесс деструкции привычных бытовых практик горожан.