СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ПРОБЛЕМЫ СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ 3 страница

Но само явление детского бродяжничества и безнадзор­ности ликвидировать оказалось невозможно. В условиях Великой Отечественной войны и после ее окончания был зафиксирован новый всплеск беспризорности. Уличные дети 40-х гг. сохранили основные черты своих старших братьев и сестер — беспризорников 20—30-х гг. Точно так же их передвижение по стране носило сезонный характер, основной контингент юных бездомных составляли дети из рабочей среды, среди бродяг, как всегда, были не только круглые сироты, но девочки и мальчики из неблагопо­лучных семей или просто испытывающие неуемную тягу к «свободе». Как и двумя десятилетиями ранее, власти сна­чала попытались решить проблему безнадзорности детей за счет органов народного образования и общественных орга­низаций. Но уже в июне 1943 г. СНК СССР принял поста­новление «Об усилении мер борьбы с детской беспризорно­стью, безнадзорностью и хулиганством». Делами малолет­них бродяг и бездомных стали заниматься органы НКВД. Общество было так же нетерпимо к беспризорникам, как и 20 лет назад. В 1947 г. на имя И. Сталина поступило пись­мо, автор которого предлагал изолировать всех малолетних правонарушителей на каком-нибудь острове и создать там учебный комбинат с жестким, тюремным режимом. По-прежнему безрадостной была доля сирот, попавших в дет­ские дома, большинство из которых находилось в жалком состоянии.

Стабилизация повседневной жизни в советском общест­ве 60—начала 80-х гг. снизила количество беспризорни­ков. Часть из них была определена в разветвленную в СССР систему профессионально-технического ученичества, кто-то отправлен на стройки коммунизма. Социальный хаос «пе­рестройки» породил новый виток детской безнадзорности. Сиротская доля была и есть доля несчастных.

Лит.: Зезина, 2001; Рожков, 1997; Чистиков, 1989.

БОСТОНОВЫЙ КОСТЮМ — модная и одновременно одобряемая властью вещь 30 —начала 40-х гг. Бостон — это высококачественная чистошерстяная гладкокрашеная ткань. В начале 30-х гг. суждения идеологических органов о капризах моды стали более лояльными, чем в период НЭПа. Стремление хорошо одеваться даже поощрялось. Га­зета «Комсомольская правда», в середине 20-х гг. громив­шая модников и модниц, в 1933 г. открыла рубрику «Мы хотим хорошо одеваться!». В ряду вещей, которые хотели бы приобрести многие обыкновенные советские люди, был и мужской костюм, обязательно пошитый из бостона. Пре­стижным в это время стало носить костюм-двойку: пиджак и брюки. Такая одежда считалась и пристойной, и по-со­ветски демократичной. Тройка, то есть пиджак, брюки и жилет, в сознании многих молодых людей из рабочей сре­ды пока еще ассоциировалась с чем-то буржуазным. В пись­мах в «Комсомольскую правду» они именовали такой кос­тюм «чучело-фасрном» (КП. 1933. 28 авг.). Власть не толь­ко спокойно, но даже одобрительно относилась к тому, что среди ответов на вопрос главной комсомольской газеты о самом счастливом дне в 1934 г. называли день «покупки бостонового костюма за 180 рублей» (КП. 1935. 1 янв.). Особой популярностью пользовались в 30-е гг. костюмы черного или темно-синего цвета.

Эти знаки довоенного сталинского «благополучия» утра­тили свою привлекательность во второй половине 40-х гг. В 1945 г. советский журналист С. Нариньяни был коман­дирован в Нюрнберг, где проходил процесс по делу главных военных преступников. За несколько дней до отъезда ему «предложили пойти в магазин Спецторга, чтобы эки­пироваться для поездки за границу». Но надежды на воз­можность получить приличную одежду не оправдались.. Всех одели в одинаковые темно-синие пальто, желтые по­луботинки, черные шляпы, «носки и рубашки цвета све­жей глины» и в модные в середине 30-х гг. черные бостоно­вые костюмы. Над таким внешним видом советских людей, как писал Нариньяни народному комиссару иностранных дел В. Молотову, с удовольствием издевались «буржуазные журналисты» (Советская жизнь, 2003. С. 79).

Лит.: Волков, 1996; Левина, 1999.

БРАК — в дореволюционной России процесс формиро­вания брачно-семейных отношений проходил под влиянием христианско-патриархальной традиции. Официальной нор­мой считались гетерогенная семья и моногамный брак. Однако на рубеже XIX—XX вв. в крупных городах стала зарождаться новая «буржуазная городская семья». Это явление порождало законные стремления к введению граж­данского брака в России. Большевики, пришедшие к вла­сти, вопреки ожиданиям не уничтожили институт семьи. Основы советской политики в области брачно-семейных отношений были закреплены в Кодексе об актах граждан­ского состояния, брачном семейном и опекунском праве 1918 г. Он зафиксировал следующие принципы построения семьи в новом обществе: добровольность, свободу (без раз­решения родителей и опекунов) и гражданский характер брака. Эти положения уничтожили остатки феодальных черт российской семьи и обеспечили определенную степень свободы частной жизни. Однако одновременно в Кодексе 1918 г. была ощутима идеологическая направленность брачно-семейного законодательства. Большевики, по сло­вам В. Ленина, стремились противопоставить «мещански-интеллигентски-крестьянский пошлый грязный брак без любви — пролетарскому гражданскому браку с любовью»

(Ленин, 49. С. 54—55). Отделив церковь от государства, властные структуры установили собственные нормы регу­лирования брачно-семейных отношений. Запрещалось мно­гобрачие даже для лиц, исповедующих ислам. Церковный брак не только не составлял альтернативу гражданскому, но и не признавался властью и не порождал никаких прав и обязанностей супругов. Все это не соответствовало про­возглашенной свободе вероисповедания и политизировало семейную сферу.

Несмотря на принятие в 1918 г. брачного Кодекса, в пер­вой половине 20-х гг. в стране развернулись бурные дис­куссии, касающиеся устройства семьи в новом обществе. Скандальной известностью пользовалась точка зрения А. Коллонтай, весьма скептически настроенной по отноше­нию к традиционному браку. Еще в 1919 г. она писала: «Семья отмирает, она не нужна ни государству, ни лю­дям... на месте эгоистической замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная, трудовая семья» (Коллон­тай, 1919. С. 15). Л. Троцкий критиковал требование при­знать правомочными лишь зарегистрированные браки. Он прямо называл подобные взгляды «дремучими». В высших партийных кругах в начале 20-х гг. допускалась даже воз­можность полигамии. Заведующая Женотделом ЦК пар­тии большевиков П. Виноградская называла обыватель­ским призыв одного из своих соратников: «не живи с тре­мя женами». «Многомужество» и «многоженство», по ее мнению, имели право на существование, если подобная организация семьи коммуниста не противоречила интере­сам Советского государства (Коммунистическая мораль, 1926. С. 114—115; Марков, 1995. С. 25).

Мысли о несовместимости длительного официального брачного союза и задач революционного преобразования общества в первой половине 20-х гг. высказывались и на страницах комсомольской печати. В одном из номеров журнала «Молодая гвардия» за 1923 г. можно было про­честь следующее: «Социальное положение рабочего парня и девушки... не позволяет им жить вместе или, как го­ворят, пожениться. Да, эта женитьба — это обрастание це­лым рядом мещанских наслоений, кухней, тестем, тещей, родственниками, — все это связано с отрывом, мы бы ска­зали, от воли, свободы и очень часто от любимой работы, от союза [комсомола]» (№ 4—5. С. 154). В научной литера­туре также пропагандировалась идея отмирания семьи при социализме. Частично под влиянием этих высказываний, а также учитывая рост количества незарегистрированных браков, советская власть в 1926 г. вынуждена была внести изменения в брачно-семейное законодательство. Новый кодекс приравнивал фактические браки к зарегистриро­ванным. Одновременно заметно облегчалась процедура разводов.

Но на деле это вовсе не означало, что большевики при­знали полную свободу частной жизни. Напротив, со второй половины 20-х гг. властные и идеологические структуры стали активнее призывать к контролю над семейной жиз­нью. Семья должна была быть прежде всего политической ячейкой общества. Особенно активно эти идеи проповедо­вались в конце 20-х гг. На популярных в год «великого перелома» (1929) бытовых конференциях в качестве образ­ца усиленно пропагандировался следующий уклад семей­ной жизни: «В свободное время мы помогаем друг другу разбираться в политических событиях. Она читает собра­ние сочинений В. Ленина, а я хожу в политшколу» (Кет­линская, Слепков, 1929. С. 80).

На рубеже 20—30-х гг. законодательно не оформлен­ные, но официально провозглашаемые нормы семейной жизни в советском обществе включали в себя ориентацию на моногамный брак и осуждение добрачных и внебрачных половых связей. В данном контексте сталинская офици­альная моралистическая риторика совпадала с религиозно-патриархальной. К концу 30-х гг. ушли в прошлое бурные дискуссии о разнообразных формах брачно-семейных сою­зов. В качестве идеала семейной жизни выступал сам «отец Сталин. Он представлял образ окру­женного детьми почтенного вдовца, пекущегося не только о благе государства, но и о прочности собственной семьи. На иной лад настроились и теоретики брачно-семейных от­ношений. Академик С. Вольфсон, в 20-е гг. активный сто­ронник ненужности семейно-брачных отношений в совет­ском обществе, в 1937 г. объявил моногамную семью базо­вой ячейкой нового общества, которая будет существовать и при коммунизме (Вольфсон, 1937. С. 233—234). В конце 30-х гг. произошли перемены в законодательстве, касаю­щемся брачно-семейных отношений. Власть рассматривала в качестве средства, укрепляющего статус семьи, закон 1936 г. о запрете абортов (см. Аборт). Наиболее отчетливо свое видение идеала семейно-брачных отношений сталин­ская система изложила в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 г. Юридически действитель­ным признавался лишь зарегистрированный брак. Одно­временно заметно усложнялась процедура развода. Власть тем самым создала важные предпосылки воздействия на взаимоотношения полов. Демократизация брачно-семейных отношений в СССР началась лишь в середине 50-х гг. Лит.: Вишневский, 1998; Голод, 1996; Харчев, 1976; Stites, 1989.

ВИННЫЕ ПОГРОМЫ — уже в первые дни пребывания у власти большевики столкнулись с необходимостью иметь четко выраженную позицию по отношению к спиртным на­питкам. Советское правительство вынуждено было бороть­ся с так называемыми винными погромами. Они начались в стране ранней осенью 1917 г. Зачинщиками пьяных бес­чинств в сентябре в Астрахани, Гомеле, Орле, Уфе, а в на­чале октября в Глазове, Стародубье, Тамбове были солдаты городских гарнизонов, ставшие, по мнению современни­ков, «похуже собак» (Рейли, 1995. С. 296). Первые слухи о свержении Временного правительства подхлестнули активность «пьяных революционеров». Наибольшую опас­ность они представляли в Петрограде. Здесь находились огромные склады спиртного, часть из которых располага­лась непосредственно в Зимнем дворце. Один из членов Петроградского ВРК (Военно-революционного комитета) Ф. Другов вспоминал о том, что во избежание повторного штурма бывшей резиденции Временного правительства солдатами близлежащих казарм ВРК вынужден был при­нять специальный документ. Он предписывал ежедневную выдачу представителям воинских частей вина из царских подвалов по норме — две бутылки в день на человека (Пав-люченков, 1997. С. 23). В начале ноября 1917 г., когда у Зимнего дворца была выставлена усиленная охрана, нача­лись погромы частных складов. Пьяные толпы составляли реальную опасность и для новой государственности, и для обывателя. Очевидцы вспоминали, что Ленин находился в полной растерянности. Он явно страшился, что погромщи­ки «утопят в вине всю революцию», и призывал «расстре­ливать грабителей на месте» (Соломон, 1995. С. 15).

5 ноября 1917 г. Председатель СНК вынужден был под­писать экстренное обращение «К населению». Власть при­зывала к жестокому подавлению погромщиков и охране общественного порядка. Однако этих мер оказалось недос­таточно. 26 ноября 1917 г. ВРК принял решение уничто­жить все винные и спиртовые запасы в Петрограде. Пору­чено это непростое дело было специальному комиссару по борьбе с пьянством. Бутылки разбивались прямо в подва­лах, и затем вино откачивали оттуда помпами. Л. Троцкий вспоминал, что «вино стекало по каналам прямо в Неву, пропитывая снег, пропойцы лакали прямо из канав» (Троц­кий, 1991. С. 287). Такую же тактику пришлось приме­нить и в других российских городах, где в ноябре 1917 г. началась очередная волна разгромов магазинов и складов со спиртным. В Екатеринбурге, например, 5 ноября, чтобы избежать эксцессов, власти спустили в пруд 9 тыс. л спирта. 27 ноября ВРК приказал опечатать все заводы, производящие спирт и вина. Полностью покончить с вин­ными погромами удалось лишь в начале декабря 1917 г.

Лит.: Канн, 1962; Такала, 2002.

ВИСЕЛЬНИК ТРАМВАЙНЫЙ — это выражение возвращает современного читателя в 20-е гг. В то время основным средством передвижения в крупных городах кроме извозчиков были трамваи. Осенью 1920 г. в контексте по­литики «военного коммунизма» оплату за проезд на этом плохо, но все же функционирующем виде транспорта вла­сти отменили. С наступлением НЭПа, возродившего ры­ночные отношения, трамвай в 1922 г. вновь стал платным.

Какое-то время горожане испытывали шок от необходимо­сти тратить деньги на поездки. Трамваи пустовали, а кон­дукторов даже премировали за заманивание пассажиров в вагоны. Однако с оживлением промышленности и ростом населения в городах трамваев стало не хватать. На оста­новках их буквально брали штурмом. Многие молодые пас­сажиры умышленно не входили в вагон, предпочитая «ви­сеть» на подножке, держась за поручни. Так можно было проехать остановку-другую, сэкономив на билете. Таких пассажиров и прозвали трамвайными висельниками. Мно­гие из них ездили на «колбасе» — соединительном буфере трамвайных вагонов. Дело это было довольно опасное, хотя трамваи шли с небольшой скоростью, а главное, рядом почти не было быстро движущегося транспорта. Лит.: Лебина, Чистиков, 2003.

ВОДОЧНАЯ МОНОПОЛИЯ — еще в конце XIX в. российское правительство пришло к выводу о том, что самым быстрым способом мобилизации денежных средств являет­ся монополия государства на производство и продажу алко­голя. К середине 20-х гг. большевики решили воспользо­ваться этим рецептом оздоровления финансов. Но такое решение не было неожиданностью. В 1919—1924 гг. в Советской России производились и распространялись вино­градные вина крепостью до 12 градусов, пиво и «русская горькая» (см. Рыковка). 28 августа 1925 г. появилось по­становление ЦИК и СНК СССР «О введении в действие по­ложения о производстве спирта и спиртных напитков и торговле ими». С 1 октября 1925 г. государство стало вы­пускать настоящую 40-градусную водку и торговать ею. Свободная продажа крепкого спиртного вызвала невидан­ный ажиотаж. Современники так описывали эту ситуа­цию: «В первый день выпуска сорокоградусной люди на улицах... плакали, целовались, обнимались... За ней кину­лись, как в 1920 году за хлебом» (Измозик, 2001. С. 84). Производство спирта подвергалось строгому учету со сторо­ны властей, но торговать водкой разрешалось и частникам. По словам И. Сталина, это позволяло создать условия «для развития нашей экономики собственными силами» (Ста­лин, 10. С. 232). Первая настоящая 40-градусная водка сначала продавалась по довольно низкой цене. Это вызыва­ло неподдельный восторг населения и на короткое время даже привело к снижению уровня самогоноварения в стра­не. Появилась и новая расфасовка спиртного, в народе сра­зу получившая политизированные названия: бутылочку объемом в 0,1 л называли «пионером», 0,25 — «комсо­мольцем», 0,5 — «партийцем». В декабре 1927 г. на XV съезде ВКП(б) «вождь всех народов» демагогически заявил о потенциальной возможности постепенного свер­тывания выпуска водки, «вводя в дело вместо водки такие источники дохода, как радио и кино» (Там же. С. 233). Однако за все годы существования советской власти это на­мерение не было воплощено в жизнь. Продажа алкоголь­ных напитков всегда составляла важнейший источник по­полнения бюджета.

Лит.: Заиграев, 1992; Протько, 1988; Такала, 2002.

ГАБАРДИН — это название шерстяного, высокосортно­го и дорогого материала. Специальная техника ткачества определяла его специфический рисунок — мелкий косой рубчик. Из габардина в 30—50-е гг. шили «сталинки» (см.) и легкие летние не только женские, но и мужские пальто. Они получили особое распространение в конце 40—начале 50-х гг. В габардиновые пальто в эпоху послевоенного сталинизма весной одевались чиновники и представители высших слоев советской интеллигенции. Мода на эту ткань прошла с появлением синтетики в конце 50—начале 60-х гг.

Лит.: Балдано, 2002; Герман, 2000; Гранин, 1986.

ГАВАННА — так в бытовом обиходе конца 50—начала 60-х гг. называли нововведение хрущевской жилищной реформы — совмещенный санузел в малогабаритной квар­тире. Первый слог «га», скорее всего, образовался от мор­ского названия туалета «гальюн». Такая планировка была результатом политики удешевления жилья. В целях эко­номии не только уничтожались элементы внешнего декора жилых зданий, в результате чего большие и малые города СССР застраивались одинаковыми «хрущевками» (см.), со­кращались и размеры всех подсобных помещений в квар­тирах. В 1957 г. проектировщикам с огромным трудом уда­лось добиться того, чтобы в однокомнатной квартире кори­дор, соединяющий кухню и прихожую, был шириной не 75, а 90 см! Но остальные удобства отстоять не удалось. Современники вспоминали, что Н. Хрущев во время одного из посещений московских строек в конце 50-х гг. кате­горически запретил увеличивать туалеты даже на пол­метра. Он всерьез опасался, что это приведет к потерям 2,5 млн. кв. м жилья. Партийный лидер, выслушав жало­бы планировщиков на тесноту в отхожем месте, сам зашел

в него и заявил: «Ничего, я пролезаю, и другие пролезут» (Таранов, 2002. С. 85).

«Гаванна» явилась настоящей находкой для осуществ­ления экономии в жилищном строительстве. В помеще­нии, размером не превышавшем 2 кв. м, размещались сидячая ванна и унитаз. Раковина отсутствовала вообще. Крохотный совмещенный санузел сразу стал предметом для острот даже в официальной советской прессе. Попу­лярностью пользовалась карикатура, изображавшая жену, сидящую в ванной, и приплясывающего рядом мужа, явно желающего воспользоваться унитазом. Картинка сопрово­ждалась подписью: «Дорогая, нырни на минуточку» (Ого­нек. 1958. № 35. С. 18).

Лит.: Левина, 2003.

ГАЛОШИ — этот вид резиновой обуви был известен российскому горожанину задолго до начала советской эпо­хи. Уже в середине XIX столетия в России существовало производство, специализирующееся на выпуске галош, или, как тогда говорили, калош. Особую известность имел питерский завод, после революции получивший название «Красный треугольник». Этот вид обуви занимал особое место именно в городской повседневности, и взлет и паде­ние его популярности среди горожан — своеобразное сви­детельство влияния технического прогресса на бытовые практики.

Галоши были непременным атрибутом гардероба в 20— 50-х гг. Их надевали на мужские и женские туфли, ботин­ки и валенки не только для предотвращения промокания, но и для сохранения тепла. Каучуковая подошва, как и во­доустойчивая кожа, была редкостью, а кожзаменителей, из которых позднее стали изготовлять обувь, в то время во­обще не существовало. Неудивительно, что людям, чье дет­ство и юность совпали с 20—30-ми гг., галоши запомни­лись очень хорошо. Питерский поэт В. Шефнер писал: «В те времена их [калоши] носили почти все — от мала до велика...» {Шефнер, 1999. С. 30). Ему вторит и прозаик Д. Гранин: «У всех на ногах блестели галоши» (Гранин, 1986. С. 80). Судя по мемуаристике, внутри галоши высти­лались байковой тканью, глубокие иногда — войлоком. До войны внутри галош было принято закреплять маленькие металлические буковки, чтобы отличить свои «мокросту­пы» от чужих. Немаловажными мотивами ношения галош были не только недостаток обуви, но и отсутствие должных покрытий улиц как в небольших городах, так и в Москве и Ленинграде. Правда, в начале 30-х гг. не у многих хва­тало денег на эту комфортную и рациональную вещь. Она тогда стоила 15 р., а средняя зарплата не превышала 120 р. Понятно, что для большой части советских людей, как, например, для семьи молодого ленинградца А. Манькова, впоследствии известного историка, покупка галош в 1933 г. была почти несбыточной мечтой. Резиновая обувь пользо­валась большой популярностью и в 40-е гг. В 1947 г. после отмены карточек в течение первого месяца торговые работ­ники определили группы товаров повышенного спроса. Среди промтоваров лидировали галоши! В одном из мос­ковских универмагов за день было продано всего лишь 120 пар кожаной обуви, но 1500 пар галош. В некоторых районах столицы был даже введен лимит на их продажу, а продавцы предлагали уменьшить спрос за счет повыше­ния цен на резиновую обувь.

В 50-е гг. производство галош в СССР было уже неплохо отлаженным. Знаменитый «Красный треугольник» в это время выпускал около 100 артикулов резиновой обуви и постоянно совершенствовал их. Например, летом 1955 г. на предприятии начали изготовлять женские галоши без каблука на тонкой подошве. «Эти галоши, — писала „Ле­нинградская правда", — очень удобны в условиях резкой перемены погоды. Их можно носить с собой в кармане или в дамской сумочке» (1955. 28 июня). Как и в 30-е гг., обу­ви у советских людей было мало, и они ее тщательно берег­ли, в частности с помощью галош. К концу 50-х гг. выпуск продукции обувных фабрик достиг довоенного уровня. Одновременно началось производство обуви из искусствен­ной кожи на микропористой подошве. Это было началом конца более чем вековой жизни галош в городе. Они вошли в конфликт с остроносой и остромодной в 60-е гг. обувью. Газетчики тогда писали: «Вкусы меняются — многие пред­почитают теперь носить обувь с зауженным носком и тон­ким каблуком, а попробуйте найти галоши к ней!» (ЛП. 1961. 20 мая). В это время на «Красном треугольнике» по­пытались наладить производство женских резиновых га­лош с каблуком-шпилькой. Но значительно более удоб­ными оказались ботинки под названием «прощай, моло­дость» (см.).

Лит.: Зубкова, 1999; Левина, 2002а; Манъков, 1994.

ГАЛСТУК — этот декоративный предмет одежд появился в России во времена Петра I. До середины XIX в. 21 он имел вид мягкого шейного платка, позднее стал плот­ным, двухслойным, похожим на всем знакомый атрибут официального мужского костюма.

В советском обществе галстук превратился в некий со­циально-политический символ. В мае 1922 г. Всероссий­ская конференция комсомола приняла решение о создании в стране пионерских отрядов. Свою структуру детская по­литическая организация коммунистического характера во многом заимствовала у скаутов (еж.). У них же пионеры переняли и внешнюю атрибутику, в частности галстук. Он являлся важнейшей частью пионерской одежды и выглядел как платок, который спереди завязывался узлом, а иногда закреплялся зажимом с изображением костра и девизом «Будь готов». Но главную идейную миссию нес цвет гал­стука. Он был красным. У скаутов красный шейный пла­ток носили самые юные, недавно принятые в организацию дети. У пионеров — все, даже вожатые. Красный треуголь­ный лоскут в «Законах юных пионеров» трактовался как частица революционного красного знамени. Три угла символизировали единство пионеров, комсомольцев и комму­нистов. В 20-е гг. пионеров было сравнительно немного. В 1925 г. они составляли чуть больше 20% всех школьни­ков. Красный галстук на груди 10—13-летнего ребенка мог рассматриваться как знак его принадлежности к активным сторонникам власти большевиков. В школьной среде пио­нерская атрибутика нередко противопоставлялась церков­ной, прежде всего нательному крестику, что запечатлено в поэме Э. Багрицкого «Смерть пионерки» (1932).

После Великой Отечественной войны пионерская орга­низация разрослась до огромных размеров. Политический смысл галстука утратил свою остроту, но появились быто­вые практики, знакомые нескольким поколениям совет­ских людей. Галстуки выпускались двух видов — шелко­вый (в конце 40-х гг. стоил он 80 р. при средней зарплате не более 1000 р.) и более дешевый штапельный. И тот и другой требовали постоянного глажения. Мятый галстук — вечная тема замечаний в дневниках нерадивых учеников. Особенно жалко выглядел неглаженый штапель. Шелк же необходимо было хорошо обработать в фабричных условиях, чтобы он не секся, но массовое производство не подразу­мевало этого. Концы шелкового галстука быстро обтрепы­вались и обрывались. Выглядело это весьма неопрятно, особенно в сочетании с чернильными пятнами — ведь до начала 60-х гг. в школе писали перьевыми ручками, используя чернила. С красным шейным платком связана и стилистика детского отдыха, так называемое пионерское лето. В пионерских лагерях, на отдыхе, дети ходили в гал­стуках и даже обменивались ими при расставании. На ку­сочках шелка и штапеля писали стихи и смешные пожела­ния. Особенно распространен был этот обычай в элитных лагерях, таких как «Артек», «Орленок», «Зеркальный». Школьники носили галстуки до конца 80-х гг. Их яркий цвет приятно оживлял однообразную темную школьную форму.

Социально-политический оттенок после 1917 г. обрел и галстук жесткой формы. В начале XX в. он был атрибутом, характерным для высших и средних слоев городского на­селения, реже — для «рабочей аристократии». Галстук, как и котелок, ассоциировался у пролетарской массы с «чистой» работой, обеспеченностью, благополучием, с «буржуазным» стилем повседневности. Эти представле­ния не исчезли после революции, а лишь поменяли свою эмоциональную окраску. «Приличный» внешний вид, отличительной чертой которого был галстук, стал теперь признаком социальной отчужденности. Свидетельством того могут явиться эмоциональные слова, произнесенные осенью 1920 г. рабочим одного из питерских заводов на за­седании Петроградского совета: «Товарищи, при буржуаз­ном строе я ходил в грязной блузе, а паразит, тот, который избивал нашего брата и кровь его пил, носил галстуки и крахмалы, а теперь и наши товарищи и члены нашей орга­низации унаследовали эти галстуки и крахмалы и сами начали чище буржуазии наряжаться» (Петроградский со­вет, 1920. Стб. 251). Подобные настроения поддерживали и идеологические структуры, в особенности комсомол. На­стоящую войну «буржуазной» моде, и в частности галсту­кам, он объявил в годы НЭПа. Формальным основанием для этого стали решения состоявшегося в октябре 1924 г. пленума ЦКК при ЦК ВКП(б), посвященного вопросам партийной этики.

В последующие годы объектом идеологических дискус­сий был не сам галстук, а его вид. В 50-е гг. порицалось ношение широкого галстука, прозванного «пожар в джунг­лях» из-за изображенных на нем пальм, попугаев, обезья­нок. Раздражение вызывал и появившийся в начале 60-х гг. шнурок с зажимом. Это был элемент костюма в стиле «тедди-бой», модного в то время в Европе. В начале 60-х гг. советский человек должен был носить скромный неброский галстук с маленьким узлом. Позднее, в 70-е— начале 80-х гг., когда в моду вошли широкие яркие галсту­ки, идеологические структуры уже не вмешивались в регу­лирование аксессуаров мужского костюма.

Лит.: Партийная этика, 1989; Советская жизнь, 2003.

ГОМОСЕКСУАЛИЗМ — до прихода большевиков к вла­сти эта форма полового влечения рассматривалась в России как аномальное явление повседневной жизни, подлежащее уголовному преследованию. За мужеложство (гомосексу­альность рассматривалась только в этом контексте) соглас­но российскому дореволюционному законодательству сле­довало наказание в виде ссылки на поселение в Сибирь. Однако, как полагают многие исследователи истории поло­вой морали, законы, преследовавшие любовь мужчины к мужчине, в России никогда не использовались как орудие политики.

В первых правовых документах Советского государства отсутствовали положения, касающиеся регламентации ин­тимных отношений. Современники писали, что «этот шаг советского правительства придал колоссальный импульс сексуально-политическому движению Западной Европы и Америки» (Райх, 1997. С. 214). Там гомосексуальные отно­шения пока еще рассматривались как уголовное преступ­ление. Это лишний раз подтверждает мысль о том, что со­бытия 1917 г. принесли определенные свободы в сферу частной жизни (см. Аборт, Брак, Развод). Но в марте 1934 г. Президиум ЦИК СССР принял постановление, вво­дящее уголовную ответственность за «мужеложство, т. е. противоестественное половое сношение мужчины с мужчи­ной». Это преступление каралось теперь лишением свобо­ды сроком от трех до пяти лет в случае «добровольного мужеложства» и сроком от пяти до восьми лет — в случае «соединенного с насилием» (Уголовный кодекс, 1946. С. 200). Гонения на гомосексуалистов сразу вышли из области личной жизни и приобрели политический харак­тер. В бичевании «буржуазных перверсий» половой сферы принял участие даже М. Горький. Он подбросил в бытовое сознание идею «Уничтожьте гомосексуализм — фашизм исчезнет» (Горький, 30. С. 277). Уголовное преследование мужской любви и запрет абортов стали звеньями в цепи сталинского «большого террора», начало которому было положено непосредственно после убийства 1 декабря 1934 г. С. М. Кирова. Статьи о тюремном наказании поклонников однополых интимных отношений действовали в России до апреля 1993 г. и часто использовались как метод преследо­вания за инакомыслие.

Лит.: Клейн, 2000; Кон, 1998; Энгелъштейн, 1996; Healey, 2001.