XI Дополнение 5 страница

Вторую попытку предпринял в 1923 г. Отто Ранк в своей книге “Das Trauma der Geburt”. Было бы несправедливо приравнять его работу к попытке Адлера в каком бы то ни было другом пункте, кроме указанного здесь (тождества темы). Он остается на почве психоанализа, мысли которого он дальше развивает и его труд необходимо признать как законное старание разрешить аналитические проблемы. В данном отношении между индивидом и опасностью Ранк обращает внимание не на слабость органа индивида, а на изменчивую интенсивность опасности. Процесс рождения представляет собой первую ситуацию опасности. Происходящий при нем экономический отток раздражения становится прообразом реакции тревоги. Выше мы проследили линию развития, связывающую эту первую ситуацию опасности и первое развитие тревоги со всеми последующими, и при этом убедились, что все они имеют нечто общее, так как все означают в известном смысле разлуку с матерью — сперва в биологическом отношении, затем — в смысле прямой утери объекта, а впоследствии — непосредственной. Открытие этой важной связи составляет неоспоримую заслугу конструкции Ранка. Однако, травма рождения проявляется у отдельных индивидов с различной интенсивностью, а вместе с ее силой изменяется и сила реакции тревоги. По мнению Ранка, от этой первоначальной величины развития тревоги зависит, удастся ли индивиду научиться овладевать ею, т.е. станет ли он невротиком или здоровым.

Нашу задачу составляет не детальная критика положений Ранка, а только исследование того, насколько они пригодны для разрешения нашей проблемы. Формула Ранка, что невротиком становится тот, кому вследствие силы травмы рождения никогда не удается вполне эту травму “отреагировать”, с теоретической точки зрения вызывает очень большие сомнения. Нельзя понять, что понимается под “отреагированием” травмы. Если понимать это дословно, то приходишь к недопустимому выводу, что невротик тем больше будет приближаться к выздоровлению, чем чаще и сильнее он станет репродуцировать аффект тревоги. Из-за этого противоречия действительности, я отказался в свое время от теории отреагирования, играющей такую большую роль в катарсисе. Подчеркивание изменчивой силы травмы рождения не оставляет места для вполне правильного понимания этиологической роли наследственной конституции. Такая травма представляет собой органический момент и по отношению к конституции является случайностью, зависящей от многих влияний, заслуживающих названия случайных, например, от своевременного оказания помощи при рождении. Учение Ранка вообще не принимает во внимание конституциональные и филогенетические факторы. Если же попытаться оставить место для значения конституции, вводя хотя бы ту модификацию, что большое значение имеет то обстоятельство, как сильно индивид реагирует на изменчивую интенсивность травмы рождения, то вся теория лишается своего значения, а вновь введенный фактор начинает играть только вторичную роль. Решающий момент в развитии невроза заключается в таком случае все же в какой-то другой, опять-таки неизвестной, области.

Тот факт, что процесс рождения переживается человеком наравне с другими млекопитающими, между тем как предрасположение к неврозу составляет его преимущество перед животными, вряд ли подтверждает учение Ранка. Но главным возражением остается то, что вся теория висит в воздухе, вместо того, чтобы основываться на точных наблюдениях. У нас нет удовлетворительных исследований вопроса, совпадают ли тяжелые и длительные роды с очевидным развитием невроза у ребенка, или о том, проявляют ли таким образом рожденные дети более долго и сильно феномены ранней детской боязливости. Если принять во внимание, что преждевременные и легкие для матери роды для ребенка, может быть, имеют значение тяжелых травм, то все же остается требование, чтобы роды, сопровождающиеся асфиксией, позволяли с уверенностью видеть указанные тяжелые последствия. Преимущество этиологии состоит, по-видимому, в том, что ею выдвигается момент, который может быть проверен на материале путем непосредственного опыта. До тех пор пока такая проверка действительно не предпринята, нет возможности дать ей верную оценку.

С другой стороны, я не могу присоединиться к мнению, что учение Ранка противоречит распространенному до сих пор в психоанализе этиологическому значению сексуального влечения. Это значение касается только отношения индивида к ситуации опасности и оставляет открытым вопрос о том, что тот, кто не смог справиться с первоначальными опасностями, окажется несостоятельным и перед возникающими позже ситуациями сексуальной опасности и благодаря этому заболеет неврозом.

Я не думаю поэтому, что попытка Ранка дала нам ответ на вопрос о причинах невроза, и полагаю, что нет еще возможности решить в какой мере она может содействовать решению этого вопроса. Если исследование вопроса о влиянии тяжелых родов на предрасположения к неврозам даст отрицательные результаты, то значение попытки Ранка окажется ничтожным. Можно очень опасаться, что потребность найти несомненную и единую “последнюю причину” нервозности останется всегда неудовлетворенной. Идеальное положение, о котором, вероятно, и теперь мечтает медик, состояло бы в нахождении такой бациллы, которую можно изолировать в чистой культуре и прививка которой вызывала бы у каждого индивида то же заболевание. Или несколько менее фантастично: нахождение химических веществ, прием которых вызывает и прекращает определенные неврозы. Однако, подобное решение проблемы представляется маловероятным.

Психоанализ приводит к менее простым и менее удовлетворительным результатам. Я могу здесь только повторить давно известное, не прибавив ничего нового. Если эго удалось защититься от опасного влечения, например, благодаря процессу вытеснения, то хотя этим эго и затормозило это влечение и нанесло вред этой части ид, эго должно было одновременно дать последней и известную долю независимости и отказаться от части своего собственного господства над ней. Это вытекает из природы вытеснения, являющегося, по существу, попыткой к бегству. Вытесненное становится теперь “вольным как птица”, оно исключено из большой организации эго и подчиняется только законам, господствующим в области бессознательного. А когда ситуация опасности меняется, так что у эго нет более мотива для отражения нового аналогичного вытесненному влечения, то последствия этого ограничения эго становятся очевидны. Новое течение влечения совершается под влиянием автоматизма — я предпочитаю сказать: навязчивого воспроизведения, — оно идет тем же путем, что и прежде вытесненное, как будто бы преодоления ситуации опасности не было. Фиксирующим моментом вытеснения является, таким образом, навязчивое воспроизведение в бессознательном — ид, — которое при нормальных условиях устраняется только благодаря свободной подвижной функции эго. Хотя эго иной раз может удаться разрушить преграды вытеснения им самим воздвигнутые, восстановить свое влияние на влечение и направить новое течение влечения в смысле изменившейся ситуации опасности. Но остается фактом, что часто ему это не удается, что эго не может устранить свои же собственные вытеснения. Для исхода этой борьбы могут иметь решающее значение количественные соотношения. В некоторых случаях у нас создалось впечатление, что решающее влияние носит тут насильственный характер, что регрессивное притяжение вытесненного душевного движения и сила вытеснения так велики, что новое переживание может подчиниться только навязчивому воспроизведению. В других случаях мы распознаем участие другой действующей силы: притяжение вытесненного прообраза усиливается благодаря отталкиванию со стороны реальных трудностей, противящихся другому течению нового влечения.

То, что таков именно путь фиксации вытеснения и сохранения влияния неактуальной уже ситуации опасности, доказывает сам по себе скромный, но теоретически чрезвычайно ценный факт аналитической терапии. Если мы в анализе оказываем эго помощь, дав ему возможность устранить его вытеснения, эго снова приобретает свою власть над вытесненным в ид и может дать влечению такое направление, как будто бы старой ситуации опасности не было. Достигаемое нами, таким образом, вполне совпадает с обычными возможностями нашей врачебной деятельности. Обыкновенно наша терапия должна довольствоваться тем, чтобы скорее, увереннее и с меньшими усилиями добиться того хорошего исхода, который при благоприятных обстоятельствах, наступил бы сам.

Приведенные соображения показывают, что количественные соотношения, которых нельзя непосредственно указать, но о которых можно судить путем обратного заключения, имеют решающее влияние на то, сохраняются ли старые ситуации опасности, остаются ли вытеснения эго и имеют ли продолжение детские неврозы. Среди факторов, являющихся причинами неврозов, создающих условия, при которых борются психические силы, для нас важны три: биологический, филогенетический и чисто психологический. Биологический фактор составляет так долго затянувшаяся беспомощность и зависимость маленького человеческого детеныша. Внутриутробное существование человека кажется относительно сокращенным в сравнении с большинством животных. Человеческий детеныш появляется на свет менее зрелым. Благодаря этому усиливается влияние реального внешнего мира, рано развивается дифференциация между эго и ид, повышается значение опасности внешнего мира и ценность объекта, который один только в состоянии защитить от этих опасностей и заменить внутриутробную жизнь. Этот биологический момент восстанавливает, таким образом, первую ситуацию опасности и создает потребность быть любимым, с которой человек больше не расстается.

О существовании второго, филогенетического, фактора мы делаем заключение на основании чрезвычайно замечательного факта в развитии либидо. Мы находим, что сексуальная жизнь человека не развивается, подобно большинству родственных ему животных, постоянно и беспрерывно до наступления зрелости. Развитие либидо у человека происходит так, что после первого раннего расцвета в период до пятилетнего возраста наступает длительный перерыв в развитии, после чего, с наступлением зрелости, развитие возобновляется из инфантильных зародышей. Мы полагаем, что в судьбах человеческого рода произошло что-то важное, что оставило как исторический след этот перерыв сексуального развития. Патогенное значение этого момента проявляется в том, что большинство требований влечений этой детской сексуальности воспринимаются эго, как опасности и отвергаются им. Благодаря этому более поздние сексуальные душевные движения, которые возникают при наступлении зрелости и должны были бы быть приемлемы для эго, подвергаются опасности подчиниться притяжению инфантильных прообразов и последовать за ними в процессе вытеснения. Здесь мы сталкиваемся с самой прямой этиологией невроза. Замечательно, что ранний контакт с требованиями сексуальности оказывает на эго такое же влияние, как преждевременное соприкосновение с внешним миром.

Третий, психологический, фактор нужно искать в несовершенстве нашего душевного аппарата. Он находится в связи с дифференциацией этого аппарата на эго и ид и, в конечном счете, следовательно, объясняется влиянием и внешнего мира. Принимая во внимание опасности реальности, эго вынуждено защищаться от известных влечений ид, рассматривая их как опасности. Эго не может, однако, с таким же успехом защищаться против внутренних опасностей, как против части чужой ему реальности. Будучи тесно связано с ид, эго может только отражать опасность, исходящую от влечения, ограничивая свою собственную организацию и мирясь с симптомообразованием как с заменой части влечения. Если напор отвергнутого влечения возобновляется, то для эго возникают все опасности, известные нам как невротические страдания.

Дальше, полагаю я, наше понимание сущности и причин неврозов пока не пошло.

XI Дополнение

В вышеизложенном были затронуты различные темы, которые должны были быть оставлены. Теперь постараемся снова собрать их для того, чтобы и им уделить внимание, которое они заслуживают.