Студопедия — ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. В 1899 г. в Лондоне вышлакнига П
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. В 1899 г. в Лондоне вышлакнига П






Кропоткин и Ленин

I

 

В 1899 г. в Лондоне вышлакнига П. А. Кропоткина «Записки революционера». В предисловии к ней знаме­нитый скандинавский критик, историк и публицист Георг Брандес писал:

«В настоящее время есть только два великих русских, которые думают для русского народа и мысль которых принадлежит человечеству: Лев Толстой и Петр Кропот­кин... Хотя эти два человека радикально отличаются друг от друга, можно наметить параллель в их жизни и в их понимании жизни. Толстой — художник, Кропоткин — ученый... Оба любят человечество и оба сурово осужда­ют индифферентизм, недостаток мысли, грубость и же­стокость высших классов. Обоих одинаково тянет к уни­женным и оскорбленным...

Жизнь Кропоткина в одно и то же время велика и интересна... Он вел жизнь аристократа и работника: он был камер-пажом императора и был очень бедным писателем. Он был офицером, студентом, ученым, исследователем неизвестных стран, администра­тором и революционером. В изгнании ему приходилось часто питаться, как русскому крестьянину, чаем и хлебом, за ним шпионили и пытались его убить... Кропоткин на­зывает себя революционером и совершенно справедливо. Но редко бывают такие гуманные и мягкие революционе­ры... Он никогда не был мстителем, но всегда мучеником...

{296} Никто не был больше бескорыстен и больше его никто не любил человечество».

Так писал о Кропоткине Георг Брандес. А Лев Нико­лаевич Толстой в письме к В. Черткову в январе 1903 го­да писал:

«Во время болезни хорошо думается... Особенно за­нимали меня в эту болезнь (этому содействовало чтение прекрасных Записок Кропоткина) воспоминания».

Позднее, в феврале того же года, он опятьписалЧерткову, который тогда жил в Лондоне:

«Передайте мой больше чем привет Кропоткину. Я недавно читал его мемуары и очень сблизился с ним».

Петр Алексеевич Кропоткин родился в 1842 году в Москве, в княжеской семье. Воспитание получил в Па­жеском корпусе, в котором воспитывались дети великих князей. По окончании курса, в 1861 году, он отправился в Сибирь для геологических исследований. По возвраще­нии из Сибири был избран членом, а потом и секретарем Императорского Геологического Общества. Написал не­сколько сочинений по геологии и начал большую рабо­ту о финляндских ледниках, которую закончил много лет позже. Прослужив некоторое время при царском дво­ре в качестве камер-пажа императрицы, Кропоткин от­правился за границу.

Там, в Бельгии и в Швейцарии, по­знакомился с революционным и социалистическим движе­нием и примкнул к анархистской фракции Интернациона­ла.

Вернувшись на родину, Кропоткин вошел в знаме­нитый кружок «чайковцев», в котором ему поручили вы­работать программу и план организации. Написанная им в 1872 году программа под названием «Должны ли мы заниматься рассмотрением идеала будущего строя?» — была напечатана через полстолетия в петроградском журнале «Былое» за 1921 год. В качестве члена кружка «чайковцев», Кропоткин вел революционную и социали­стическую пропаганду среди петербургских рабочих. В конце 1873 года Кропоткин был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Через два года он бежал из {297} тюремной больницы за границу, где участвовал в евро­пейском социалистическом движении как анархист и не­сколько лет сидел во французских тюрьмах. В 1886 году он окончательно переехал в Англию, где главную часть своего времени посвятил науке.

II

 

Кропоткин был не только революционером и соци­алистом, но и большим ученым. Он — географ, геолог, биолог и историк. Во всех этих областях научного знания труды Кропоткина были значительным вкладом, в неко­торых он проложил новые пути. Его научные заслуги были признаны ученым миром, даже и теми, кто не раз­делял его социальных теорий. Будучи эмигрантом, Кро­поткин, однако, никогда не порывал связи со своей родиной. Он всю жизнь оставался революционером, го­рячим русским патриотом в лучшем смысле слова и одно­временно настоящим интернационалистом. Не разделяя взгляда народовольцев 80-х годов на террор, как на сред­ство, при помощи которого можно свергнуть самодер­жавие или добиться от него уступок, Кропоткин, тем не менее, преклонялся перед героизмом и самопожертвова­нием народовольцев. Кропоткин не верил в возможность совершения революции для народа, но без народа. Он был убежден, что осчастливить народ без его участия нельзя, что народной деятельности не может заменить ничто.

Еще в начале 90-х годов П. А. Кропоткин в очерке «Революционная идея в революции», напечатанном во французском журнале, писал:

«Каждый революционер мечтает о диктатуре, будет ли это “диктатура пролетариата”, т. е. вождей, как говорил Маркс, или диктатура революционного штаба, как утвер­ждают бланкисты; в общем это одно и то же. Все меч­тают о революции, как о возможности легального унич­тожения своих врагов при помощи революционных {298} трибуналов, общественного прокурора, гильотиныи ее слуг — палача и тюремщика.

Все мечтают о завоевании вла­сти, о создании всесильного, всемогущего и всесведущего государства, обращающегося с народом, как с подданным и подвластным, управляя при помощи тысяч и миллио­нов разного рода чиновников, состоящих на содержании государства...

Все революционеры проповедуют абсолют­ное подчинение закону, изданному диктаторской властью. Все революционеры мечтают о “Комитете Общественного Спасения”, целью которого является устранение всякого, кто осмелится думать не так, как думают лица, стоящие во главе власти. Революционер, осмелившийся думать и действовать вопреки революционной власти, должен по­гибнуть...

 

Думать, говорят многие революционеры, — это искусство и наука, созданные не для простого народа. И если позднее, на другой день революции, народным массам и будет дана возможность высказать свою волю, то это делается лишь для того, чтобы народ избрал своих вождей, которые и будут думать за народ и составлять законы от его имени».

«Социальная революция, — писал Кропоткин в кни­ге «Речи бунтовщика», — не может быть руководима од­ним лицом или совокупностью нескольких лиц... Только свободный почин, инициатива народа может создать не­что хорошее и долговечное». (Цитировано по статье Во­лина «Вожди и массы по П. А. Кропоткину» в междуна­родном сборнике «П. А. Кропоткин и его учение». Под редакцией и с примечаниями Г. П. Максимова, Чикаго, 1931 г.).

Позднее, в 1904 году, когда многие анархисты в Рос­сии в своем отрицании «буржуазного парламентаризма» считали нужным относиться враждебно к политической агитации русских либералов за замену самодержавия кон­ституционным строем, Кропоткин выступил против та­кой точки зрения:

«Пусть либералы, — говорил он, — ведут свою ра­боту, мы не можем быть против нее; наше дело — не {299} бороться с ними, а вносить в существующее революци­онное брожение свою идею».

Особенно резко Кропоткин выступил против «экс­проприации» (вооруженных налетов), которые тогда практиковали революционеры в России. Кропоткин «за­клинал молодежь отказаться от этого опасного пути», — пишет близко стоявшая к Кропоткину известная анар­хистка М. Корн в том же сборнике «П. А. Кропоткин и его учение».

«Только труд, — говорил Кропоткин, — должен быть источником как личной жизни, так и жизни партии. На­ша пропаганда должна поддерживаться только сочувству­ющими рабочими, читателями наших газет».

В противоположность многим другим изгнанникам, которые вянут и блекнут, оторвавшись от родной почвы, Кропоткин, попав в Европу, стал быстро превращаться в величину международного значения. Кропоткин завя­зал близкие отношения с европейскими анархистами, — особенно с человеком родственного ему типа, крупным французским географом и анархистом Элизе Реклю, ре­дактировал анархистскую газету «Le Révolté», писал и публиковал много статей, памфлетов, листовок, брошюр и т. д. Три года Кропоткин провел во французских тюрь­мах. В 1886 г. он попал, наконец, в Лондон и здесь окон­чательно бросил якорь. В Англии он прожил свыше 30 лет, вплоть до революции 1917 г.

Именно в этот период появилась большая часть важнейших произведений Кропоткина: «Речи бунтовщика», «Записки революционера», «В русских и французских тюрьмах», «Государство и его роль в истории», «Великая французская революция», «Взаимопомощь у людей и животных» и другие. И имен­но в этот период он превратился в общепризнанного лидера мирового анархизма, а вместе с тем — приобрел большую популярность и в кругах либеральной Англии.

В годы после первой русской революции Кропоткин находился в расцвете своей славы. Влияние его в Англии было очень велико. К словам Кропоткина {300} прислушивались даже «министры Его Величества». Жил он постоян­но за городом, в Брайтоне, на берегу моря, и держался несколько особняком от русской эмигрантской колонии, лишь изредка появляясь на собраниях Герценовского кружка. Авторитет Кропоткина был громаден.

Конечно, «принципиальное» отношение к нему у разных групп и лиц было различно: оно естественно вытекало из их пар­тийно-политических воззрений. Однако все единодушно признавали, что Кропоткин большой человек и большой революционер.

Будущий советский посол в Англии Иван Майский, который до 1918 г. был меньшевиком и с 1912 г. жил в Англии, вскоре после своего приезда в Лондон позна­комился с Кропоткиным и несколько раз бывал у него в Брайтоне. Кропоткин занимал довольно большой дом английского типа и усердно работал в своем заваленном книгами кабинете.

«Меня сразу поразила, писал Майский, внешность Кропоткина: огромный голый череп с пучками вьющихся волос, острые глаза под резко очерченными бровями; блестящие очки, пышные седые усы и огром­ная, торчащая во все стороны белая борода, закрываю­щая верхнюю часть груди. Все вместе производило впе­чатление какой-то странной смеси. Дом Кропоткина в Брайтоне походил на настоящий Ноев ковчег: кого, кого тут только не бывало?! Революционер-эмигрант из Рос­сии, испанский анархист из Южной Америки, английский фермер из Австралии, радикальный депутат из палаты общин, пресвитерианский священник из Шотландии, зна­менитый ученый из Германии, либеральный член Государственной Думы из Петербурга, даже бравый генерал царской службы — все сходились в доме Кропоткина по воскресеньям для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение хозяину и обменяться с ним мнениями по раз­личным вопросам».

«С одной стороны, пишет Майский, Кропоткин мне очень нравился. Мне импонировали его огромные знания, его многообразные таланты, его мировая слава, его {301} мужество, его благородный характер, вся великолепная история его жизни. Особенно я любил смотреть на Кро­поткина, когда он говорил...

Он обладал особым искусством так изложить вопрос, так предвосхитить возмож­ные возражения аудитории, так затронуть какие-то глу­бокие струны в душе слушателя, что сопротивляться си­ле его мысли и чувства было чрезвычайно трудно — не только для сочувствующего, но даже и для инакомысля­щего. Слушая Кропоткина в Брайтоне, я хорошо пони­мал, почему лекции его в Петербурге за Невской заставой в 70-ых годах пользовались таким огромным успехом среди рабочих».

С другой стороны, пишет Майский, я никогда не мог преодолеть чувства какого-то смутного недоверия к Кро­поткину, чувства, которое питалось двумя главными источниками. Прежде всего, между мной и Кропоткиным лежало основное противоречие анархизма — марксизма. Это противоречие, как известно, с чрезвычайной остро­той обнаруживалось еще в годы Первого Интернацио­нала. И, хотя на протяжении последующих десятилетий Кропоткин, Реклю и некоторые другие идеологи анар­хизма постарались в известной мере перекрасить свое старое знамя, тем не менее в годы моей эмиграции остро­та принципиального конфликта между обоими лагерями нисколько не ослабела.

Помню, как однажды, придя вместе с Ароном Зунделевичем к Кропоткину, я застал его излагающим сущ­ность своего «кредо» небольшой компании русских и английских гостей. Кропоткин сидел в кресле перед ка­мином и, точно пророк, поучающий непросвещенных, яркими, сильными мазками рисовал основные контуры своей идеологической концепции. Я присел в сторонке и прислушался.

 

Ход мыслей Кропоткина был типично анархический, и все изложение было пропитано резко отрицательным отношением к марксизму. Мне показалось даже, что полемический задор Кропоткина значи­тельно усилился, когда в числе своих слушателей он {302} заметил меня. Закончив свою речь, Кропоткина, обращаясь в мою сторону, с усмешкой бросил:

— Ну, конечно, вы сейчас станете атаковать меня. Я не заставил себя долго просить и с слегка бьющим­ся сердцем — ведь приходилось выступать против миро­вой знаменитости! — начал возражать Кропоткину. Не­сколько минут он слушал меня молча, с видом Юпитера, взирающего на лающего щенка, но потом мои слова, ви­димо, стали раздражать громовержца. По лицу Кропот­кина прошла какая-то тень, и, несколько невежливо пре­рвав меня, он громко воскликнул:

— Ну, давайте, выпьем по чашке чая!

Во время русско-японской войны 1904-1905 гг. Кро­поткин был ярым «русским патриотом», хотя в те дни не только социалисты всех направлений, но даже многие либералы были противниками этой войны и вели борьбу против царского правительства. А во время войны 1914-1918 гг.?

III

 

С первого же дня вступления германских войск на территорию нейтральной Бельгии и нападения их на Францию П. А. Кропоткин, как и основоположник рус­ского марксизма Г. В. Плеханов, выступил на защиту Бельгии, Франции и ее союзников. 10 сентября 1914 года Кропоткин писал своему другу, редактору еврейской анархической газеты «Фрае Арбайтер Штиме» в Нью-Йорке, С. Яновскому:

«Тяжелые мы переживаем времена. Каждый шаг, за­воеванный этой ордой гуннов, которая пошла на Фран­цию и Бельгию, каждый город, каждая деревушка, сож­женные и разграбленные ими, каждая семья, пущенная ими по миру, жестокой болью отзывается в сердце. Каж­дая опустошенная ими деревушка и каждая обесчещен­ная ими женщина взывают к мести! Если бы не годы, да не гнилые легкие, не сидели бы мы здесь. Как в 1870-71 году Бакунин, Гарибальди, Либкнехт-отец и Бебельи все {303} думающие люди понимали, что разгром Франции даст Европе полстолетия застоя, военщины, торжества алчу­щей наживы буржуазии и регресса во всей умственной жизни Европы, — так и теперь мы должны стать глаша­таями тех же истин и звать всех на защиту Франции и Бельгии».

Кропоткин провозгласил право каждой нации сво­бодно развиваться, как ей угодно, ее право восставать против тех, кто ей в этом праве отказывает, и долг всех трудящихся объединиться и сопротивляться всякой по­пытке одной национальности угнетать другую. 17 февра­ля 1915 года в письме к упомянутой выше М. Корн он жаловался:

«Все они — прежде всего националисты. Итальянцы думают об Италии и наплевать на Францию, ерунда, мол, считать ее во главе движения; поляки видят Польшу; евреи — еврейский вопрос, русские хотят “сокрушения” России ради “освободительной революции” — и у всех них никакого нет представления о каком-то европейском международном прогрессе».

 

Как-то летом 1916 г. Майский вместе с Георгием Чи­чериным, будущим большевистским Комиссаром Иностран­ных дел, был у Кропоткина по делам комитета помощи политическим каторжанам в России. Комитет хотел при­влечь в свои ряды нескольких видных англичан и просил Кропоткина обратиться к ним с письмами по этому пово­ду. Кропоткин охотно согласился исполнить их просьбу, и они уже было поднялись, чтобы откланяться, но как раз в этот момент Кропоткину принесли вечернюю газету. Он взглянул на нее и вдруг громко выругался.

— В чем дело? — невольно спросил Майский.

— Да вот опять на русском фронте неудачи!

Это послужило искрой. Сразу вспыхнул острый раз­говор. Чичерин не без ехидства заметил:

— Неужели вы хотите победы русскому царизму?

— Что значит русскому царизму? — с раздражением воскликнул Кропоткин. — Речь идет не о судьбах {304} русского царизма, а о судьбах человечества... Я прекрасно сознаю все язвы капиталистического общества и, кажет­ся, сделал в своей жизни достаточно для их разоблачения...

Но... если германский империализм победит, путь к освобождению человечества от капиталистической скверны сильно удлинится... Поэтому я за победу Англии и Франции, несмотря на то, что их союзником сейчас является царизм».

Чичерин в то время еще не был большевиком. Он еще не порвал формально с меньшевизмом. Но он был решительным противником войны, ибо считал ее «импе­риалистической». Чичерин стал возражать Кропоткину, доказывая, что истинный социалист и революционер дол­жен вести борьбу как против германского, так и против англо-французского империализма. Спор с минуты на минуту делался все острее. Лица Кропоткина и Чичерина покраснели, голоса повысились, глаза загорелись враж­дебными огоньками. Майский вмешался и в духе его то­гдашних настроений сказал:

— Пролетариат не заинтересован ни в германской, ни в англо-французской победе, пролетариат заинтересован в своей собственной победе... Вот из чего надо исходить при определении нашей стратегии и тактики!

Кропоткин страшно вскипел и, повернувшись к нему, резко ответил:

— Все вы больны марксистским догматизмом... Про­летариат, конечно, заинтересован в своей победе, но для этого сначала нужна победа Англии и Франции над Герма­нией... Это необходимая и неизбежная ступень... Поэтому я за войну до конца!.. До конца германского милита­ризма!»

Майский и Чичерин встали и холодно простились... Как только, в марте 1917 года, в России вспыхнула революция, Кропоткин всей душой стал рваться в Рос­сию. 31 марта (18-го по старому стилю) 1917 года Кропоткин послал следующую телеграмму в петербургскую либеральную газету «Речь»:

{305} «Так как в настоящее время мне невозможно приехать в Россию вследствие военных событий, то я прошу дать место в вашей газете этим строкам. Я прочитал, что Рос­сия находится в опасности. Германский император со­средоточивает войска, чтобы пойти на Петроград и вос­становить господство абсолютизма.

Абсурдно говорить о миролюбивых намерениях Германии, пока она находится под самодержавным управлением Гогенцоллернов. Муж­чины, женщины, дети России, спасите нашу страну и ци­вилизацию от черных сотен центральных империй! (Гер­мании и Автро-Венгрии).

Нельзя терять ни одного часа. Противопоставьте им крепкий объединенный фронт. Те­перь, когда все так доблестно справились с внутренними врагами, каждое усилие, которое вы сделаете для изгна­ния вторгшихся врагов, послужит к утверждению и даль­нейшему развитию нашей свободы и к прочному миру.

П. Кропоткин».

 

Путешествие от Лондона до Петрограда было тогда трудно и опасно и невозможно без содействия офици­альных властей. Кропоткин, однако, не захотел восполь­зоваться помощью русского посольства в Лондоне и обратился прямо к британскому правительству. Его прось­ба была немедленно удовлетворена. Английские министры предоставили Кропоткину все возможности для проезда в Россию.

 

IV

 

12 июня 1917 года Кропоткин, наконец, прибыл в Петербург. На вокзале его встретили министры Времен­ного правительства, почетный караул одного из гвардейских полков, масса народа с цветами и знаменами, пред­ставители социалистических партий и различных обще­ственных и политических групп (см. Н. Авдеев. Революция 1917 г. — хроника событий, апрель-май, том II, Москва, 1923 г.).

Кропоткин всей душой защищал Временное прави­тельство, хотя войти в него он отказался. Он был за {306} продолжение войны до разгрома германского милитаризма и решительно осуждал пораженческую пропаганду боль­шевиков и других левых групп. Он охотно принял уча­стие во Всероссийском Государственном совещании, ко­торое было созвано Временным правительством в августе семнадцатого года в Москве, и произнес там речь. Когда в октябре в Москве раздались первые выстрелы больше­виков против защитников Временного правительства, Кро­поткин воскликнул: «Это хоронят русскую революцию».

Б. Лебедев, близко стоявший к Кропоткину в тече­ние многих лет, после его смерти писал о нем:

«Кипучая натура Петра Алексеевича не знала отды­ха, для него отдыхом служил переход от одной работы на другую. Он работал сразу по нескольким направлени­ям — это было его обыкновением. Он превосходно изу­чил переплетное ремесло, которое очень любил. Он прекрасно обращался и со столярными инструментами, и в его квартире в Лондоне большинство вещей были сдела­ны им самим.

Исключительно одаренный человек, он про­являл себя всюду и везде — анархист-революционер, ора­тор, географ, биолог, историк, философ, изящный лите­ратор, литературный критик, музыкант, художник — он на всех поприщах выказывал себя тем же необычайным человеком. После его смерти на столе среди других бу­маг у него сказался, очевидно недавно написанный им, романс с аккомпанементом для рояля.

Он хорошо владел карандашом, и в его альбомах имеется много интересных рисунков. Тонкий знаток музыки, он очень любил оперу и симфоническую музыку.

Со Скрябиным он познако­мился уже по приезде в Россию, и он произвел на него громадное впечатление, несмотря на новизну». («К 80-летию со дня рождения П. А. Кропоткина». Сборник, издание Всероссийского Общественного Комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина». Москва, 1922 г.).

Кропоткин автор многих книг. Его «Записки рево­люционера», «Взаимопомощь животных и людей», «Иде­алы и действительность в русской литературе», {307} «Земледелие, промышленность и ремесла» и другие переведены на многие европейские и азиатские языки.

 

V

 

Вскоре после большевистского переворота Кропоткин переехал из Москвы в город Дмитров.

«Последние годы Кропоткина, — пишетего близ­кий друг и последовательница Эмма Гольдман, часто по­сещавшая его в Дмитрове, — были полны горечинеиз-за нужды и не из-за духовного голода, но потому, что он душевно сокрушался и духовно болел за трагическую судьбу русской революции, и причиной этому был террор, бесчувственный, жестокий террор и страдания народа, и это подорвало силы Кропоткина и свело его в могилу».

9-го мая 1919 года на квартире у В. Д. Бонч-Бруевича, бывшего управляющего делами советского правитель­ства, старого друга Ленина, состоялась встреча Ленина с Кропоткиным. По словам Бонч-Бруевича, Ленин встре­тил Кропоткина «очень внимательно и очень учтиво».

Разговор коснулся кооперации, хода и развития рус­ской революции, государственных методов большевиков, развития чиновничества и бюрократизма в советском го­сударстве. Кропоткин развивал идею необходимости твор­чества органов рабоче-крестьянского самоуправления — профсоюзов, кооперации. Ленин с жаром развивал свой план революции, а Кропоткин внимательно его слушал. «Мы с вами стоим на разных точках зрения» — говорил Кропоткин. «По целому ряду вопросов и способы дей­ствия и организацию мы признаем разные, но цели наши одинаковые... Ни я, ни кто другой не откажется помогать вам и вашим товарищам всем, чем только возможно, но наша помощь будет более всего заключаться в том, что будем сообщать вам о всех неправильностях, которые происходят везде и всюду и от которых во многих ме­стах стон стоит».

Ленин ухватился за предложение Кропоткина и про­сил его давать необходимые указания, которые всегда {308} будут приниматься во внимание. Первое письмо Кропот­кина к Ленину было от 4 марта 1920 года. В этом письме он, между прочим, писал:

«Не могу не сказать Вам в заключение несколько слов об общем положении дел. Живя в большом центре — в Москве, нельзя знать истинного положения страны. Нужно жить в провинции, в близком соприкосновении с повседневной жизнью, с ее нуждами и бедствиями, с го­лодающими — взрослыми и детьми, с беготней по кан­целяриям, чтобы получить разрешение на покупку грошовой керосиновой лампочки и т. д., чтобы узнать прав­ду о теперешних переживаниях.

«Вывод же из переживаемого нами теперь — один. Нужно торопиться с переходом к более нормальным условиям жизни. Долго так продолжаться не будет, и мы идем к кровавой катастрофе.

 

Никакие паровозы союзни­ков, никакие вывозы русского хлеба, пеньки, льна, кож, и пр., что нам самим необходимо, — не помогут населе­нию.

«Несомненно одно. Если бы даже диктатура партии была бы подходящим средством, чтобы нанести удар ка­питалистическому строю (в чем сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безу­словно вредна. Нужно, необходимо местное строительство, местными силами, а его нет. Нет ни в чем. Вместо этого, на каждом шагу людьми, никогда не знавшими действительной жизни, совершаются самые грубые ошиб­ки, за которые приходится расплачиваться тысячами жизней и разорением целых округов.

«Без участия местных сил, без строительства снизу, самих крестьян и рабочих — постройка новой жизни не­возможна.

«Казалось бы, что именно такое строительство снизу должны были бы выполнять Советы. Но Россия уже ста­ла Советской Республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей «партии», т. е. преимущественно но­ворожденных коммунистов (идейные — больше в {309} центрах) уже уничтожили влияние и построительную силу этого многообещавшего учреждения, — Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства.

«Чтобы выйти из теперешней разрухи, Россия вы­нуждена обратиться к творчеству местных сил, которые, я вижу это — могут стать фактором для создания новой жизни. И чем скорей будет понята необходимость этого исхода — тем лучше. Тем более будут склонны люди принять социальные формы жизни.

«Если же теперешнее положение продлится, то са­мое слово “социализм” обратится в проклятие. Как оно случилось во Франции с понятием равенства на сорок лет после правления якобинцев».

Второе письмо Кропоткина к Ленину касалось по­становления советской власти о заложниках из контр­революционного лагеря. Кропоткин писал:

«Уважаемый Владимир Ильич.

«В “Известиях” и в “Правде” помещено заявление, из­вещающее, что советскою властью решено взять в за­ложники эсеров из группы Савинкова и Чернова, бело­гвардейцев Национального и Тактического Центра и офицеров-врангелевцев и что, в случае покушениянавождей Советов — решено “беспощадно истреблять” этих заложников.

«Неужели среди Вас не нашлось никого, чтобы на­помнить своим товарищам и убедить их, что такие меры представляют возврат к худшим временам средневековья и религиозных войн и что они не достойны людей, взяв­шихся созидать будущее общество на коммунистических началах; что на такие меры не может идти тот, кому до­рого будущее коммунизма.

«Неужели никто не объяснит, что такое заложник?

«Заложник посажен в тюрьму — не как наказанный за какое-нибудь преступление. Его держат, чтобы угрожать его смертью своим противникам: — “Убьете одного из {310} наших, а мы убьем столько то ваших.” — Но разве это не все равно, что выводить человека каждое утро на казнь и отводить назад в тюрьму, говоря: — “Погодите... не сегодня”...

«И неужели ваши товарищи не понимают, что это равносильно восстановлению пытки для заложников и их родных?

 

«Надеюсь, никто не скажет мне, что людям, стоящим у власти, тоже не весело жить на свете... Нынче даже среди королей есть такие, что смотрят на покушение на их жизнь, как на “особенность их ремесла.”

«А революционеры — так поступила Луиза Мишель — берут на себя защиту перед судом покушавшегося на их жизнь. Или же отказываются преследовать его, как это сделали Малатеста и Вольтерина ДэКлэр.

«Даже короли и попы отказались от таких варвар­ских способов самозащиты, как заложничество. Как же могут проповедники новой жизни и строители новой общественности прибегать к такому орудию для защиты от врагов?

«Не будет ли это сочтено признаком; что вы считаете свой коммунистический опыт неудавшимся и спасаете — уже не дорогое вам строительство жизни, а лишь самих себя.

«Неужели ваши товарищи не сознают, что вы, ком­мунисты, — какие бы вы ни наделали ошибки, — рабо­таете для будущего? и что потому вы, ни в каком случае, не должны запятнать свое дело актами, так близкими к животному страху? — что именно подобные акты, совер­шенные революционерами в прошлом, делают так трудны­ми новые коммунистические попытки.

«Я верю, что лучшим из вас будущее коммунизма дороже собственной жизни. И помыслы об этом буду­щем должны заставить вас отвергнуть такие меры.

«Со всеми своими крупными недостатками — а я, как вы знаете, хорошо вижу их — Октябрьская революция произвела громадный сдвиг. Она доказала, что {311} социальная революция не невозможна, как это начинали думать в Западной Европе. И, при всех своих недостатках, она производит сдвиг в сторону равенства, которого не вытра­вят попытки возврата к прежнему.

«Зачем же толкать революцию на путь, который по­ведет ее к гибели, главным образом, от недостатков, ко­торые вовсе не свойственны Социализму и Коммунизму, а представляют пережиток старого строя и старых без­образий, неограниченной всепожирающей власти».







Дата добавления: 2015-09-07; просмотров: 375. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Основные симптомы при заболеваниях органов кровообращения При болезнях органов кровообращения больные могут предъявлять различные жалобы: боли в области сердца и за грудиной, одышка, сердцебиение, перебои в сердце, удушье, отеки, цианоз головная боль, увеличение печени, слабость...

Вопрос 1. Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации К коллективным средствам защиты относятся: вентиляция, отопление, освещение, защита от шума и вибрации...

Задержки и неисправности пистолета Макарова 1.Что может произойти при стрельбе из пистолета, если загрязнятся пазы на рамке...

Решение Постоянные издержки (FC) не зависят от изменения объёма производства, существуют постоянно...

ТРАНСПОРТНАЯ ИММОБИЛИЗАЦИЯ   Под транспортной иммобилизацией понимают мероприятия, направленные на обеспечение покоя в поврежденном участке тела и близлежащих к нему суставах на период перевозки пострадавшего в лечебное учреждение...

Кишечный шов (Ламбера, Альберта, Шмидена, Матешука) Кишечный шов– это способ соединения кишечной стенки. В основе кишечного шва лежит принцип футлярного строения кишечной стенки...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия