Вместо введениЯМОСКОВСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД
ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ И МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ РАН
ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЙ МИР:ЦЕНТР, ПЕРИФЕРИЯ, РОССИЯ Сборник 2. Глобализация и Периферия Москва 1999 СОДЕРЖАНИЕ
В.Г. Хорос ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ А.И. Неклесса ЭПИЛОГ ИСТОРИИ, ИЛИ МОДЕРНИЗАЦИЯ VERSUS ОРИЕНТАЛИЗАЦИЯ К.Л. Майданик СОВРЕМЕННЫЙ СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС МИРОВОГО КАПИТАЛИЗМА И ЕГО ВОЗДЕЙСТВИЕ НА ОБЩЕСТВО ПЕРИФЕРИИ (ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА) В.А.Красильщиков ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА И ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ ЭПОХА А.И.Салицкий КИТАЙ В МИРОВОМ ХОЗЯЙСТВЕ О.Л. Остроухов ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА КИТАЯ В ЭПОХУ РЕФОРМ Е.А. Брагина ИНДИЯ — ОТ ДОГОНЯЮЩЕГО РАЗВИТИЯ К УСТОЙЧИВОМУ РОСТУ? Э.Е. Лебедева ТРОПИЧЕСКАЯ АФРИКА НА ПОРОГЕ XXI в. Д.Б. Малышева ИСЛАМСКИЙ ФУНДАМЕНТАЛИЗМ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
В.Г. Хорос Вместо введениЯ
онятие “третий мир” сегодня считается морально устаревшим. Тому, конечно, есть причины: нет уже “второго мира”, да и сам “третий мир” значительно дифференцировался. Современные исследователи предпочитают другие термины: “периферия”, “полупериферия”, “глубокий Юг” и т. п. Тем не менее в каких-то контекстах номинация “третий мир” продолжает фигурировать — прежде всего для указания на различие между развитыми и развивающимися, богатыми и бедными (иногда — западными и незападными) странами, которое, разумеется, не исчезло. В качестве введения к заявленной в настоящем сборнике теме будет полезно начать с обзора нескольких последних публикаций крупных зарубежных ученых[1]. Эти публикации интересны тем, что их авторами являются классические “третьемироведы”, чьи взгляды сформировались двадцать — тридцать лет назад, и на тот же период приходятся их основные работы. Отдавая себе отчет в том, что в странах Азии, Африки и Латинской Америки (так же, как и в мире в целом) произошли большие перемены, патриархи пытаются осмыслить их, не изменяя в то же время своим принципиальным идейным ориентациям. Что же из этого получилось? Голландский ученый Вим Вертхейм принадлежал к той довольно типичной прослойке западных интеллектуалов, занимающихся проблемами развивающихся стран, которые отличаются достаточно левыми взглядами. В то же время, как заявляет сам автор, он не марксист. По его мнению, марксизм недооценивает роль государства в экономической сфере и ошибочно полагает, что путь к социализму лежит лишь через капиталистическую стадию (Wertheim, p. 6-7). Рассматривая современную политику Запада по отношению к развивающимся странам, Вертхейм видит в ней прямую связь с традиционными отношениями метрополий и колоний. Стратегия Центра всегда состояла в том, чтобы, укрепляя собственную промышленность, подавлять ее развитие на Периферии, превращая последнюю в рынок для своих товаров. Изменялись только методы. Скажем, англичане, овладевшие китайскими портами во время “опиумных войн”, смогли контролировать местные тарифы на свою текстильную продукцию, и поэтому “опиумные войны” следовало бы назвать “текстильными”. Аналогичная линия проводилась США по отношению к Латинской Америке (политика “открытых дверей”). Заключительным звеном в этой исторической цепочке является линия Запада по отношению к Востоку и Югу, олицетворяемая Международным валютным фондом и Мировым банком. Ибо в основе последней — снятие ограничений на импорт товаров из развитых стран при сокращении местных государственных и социальных расходов, например, субсидирования дешевых продуктов питания для бедных слоев населения. Прибегая к игре слов, Вертхейм называет эту политику “международным валютным фундаментализмом”, как бы возвращением к прошлому. Нынешний монетаризм и фритредерство, пишет он, есть “просто современная версия давней стратегии установления и поддержания индустриальной монополии Запада, подпираемой мощью западных держав” (p. 22). Вертхейм в своих основных трудах всегда выступал как специалист по аграрным и социальным проблемам густонаселённых стран Азии (Индонезия, Индия, Китай и др.). И в своей последней книге он уделяет этой теме большое внимание. Как и прежде, он выделяет китайскую (даже маоистскую) модель развития сельскохозяйственной сферы, отдавая ей предпочтение перед индийской, индонезийской или какой-либо другой разновидностью. Для современного читателя такая позиция может показаться шокирующей, но Вертхейм стремится подкрепить ее достаточно рациональными аргументами (не отрицая в то же время глупостей и крайностей “большого скачка” и “культурной революции”). Основываясь на коллективной собственности на землю, скот и орудия, китайцы после победы коммунистической революции, считает он, вместе с тем не следовали советской колхозной модели. У них не было простого уравнительства, существовала разница в оплате труда, в частности между бригадами, работающими на почвах различного плодородия. В целом же для деревенской политики в Китае была характерна ориентация на кооперацию, антиэлитарная направленность, что выгодно отличало ее от индийского или индонезийского варианта, где односторонняя ставка на “зеленую революцию” привела к возникновению серьезных социальных и имущественных диспропорций в сельской среде. Главное же, государство в Китае в 50-60-е гг. направляло большие инвестиции (до 8 — 10% бюджета) в систему водоснабжения полей — строительство каналов, дамб, дренаж почв и пр. В результате рост сельскохозяйственной продукции в Китае даже во времена “культурной революции” составлял в среднем 3.4% в год — цифра, достаточно впечатляющая по сравнению с многими другими развивающимися странами. Продовольственного самообеспечения Китай достиг уже в 60-х гг. В 70-е годы благодаря сбору двух урожаев в год вырученные средства инвестировались в местную промышленность. Все это создало базу того экономического подъема, который произошел в следующие десятилетия. Однако политику китайских реформ в 80-90-е гг. Вертхейм не слишком жалует. Не отрицая быстрого роста в этот период, он отмечает целый ряд негативных сторон китайского “экономического чуда”, прежде всего для деревни. Семейная аренда не стимулировала механизацию сельского хозяйства, система водоохранных мероприятий в значительной мере оказалась запущена. Возникли серьезные экологические проблемы (сведение лесов, эрозия почв). Призыв власти “обогащаться” обернулся социальным расслоением крестьянства и общества в целом. Снизился уровень образования, особенно женщин. Пример Китая рассматривается автором как частный случай соперничества между капитализмом и социализмом в глобальном масштабе. По его мнению, хотя капитализм (“царство Маммоны”) одержал временную победу, сам он находится в глубоком кризисе. “Перестройка глобальной экономики не может быть достигнута на основе системы индивидуализма” (с. 174). Социализм имеет все шансы вернуться на историческую сцену, но в новых формах, поскольку старые показали свою неэффективность. У другого патриарха “третьемироведения”, известного индийского социолога и политолога Раджни Котхари оценки происходящих мировых процессов примерно те же. Получивший в последнее время широкое распространение термин Ф. Фукуямы “конец истории” Р. Котхари расшифровывает как констатацию прихода нового миропорядка, победу капитализма не только над “вторым миром”, но и над “третьим”, Периферией, в которую возвращаются “капиталистически-колониальные структуры” (R. Cothari, p. 38). Так же, как для Вертхейма, современный глобализирующийся капитализм есть “царство Маммоны”, для Котхари это — мир алчности, где все усилия “направлены на потребительские нужды потребительских классов”. Этот мир победил не потому, что он смог предложить людям что-то значительное, но прежде всего потому, что зашел в тупик мировой социализм, а развивающиеся страны “потерпели неудачу в попытках сформировать собственную инициативу”. Более того, многие лидеры “третьего мира” воспринимают новый порядок с малопонятным энтузиазмом. В то время как некоторые ученые и общественные деятели на Западе уже начинают сомневаться в прямолинейном монетаризме и глобализме, элиты на Периферии все более поддерживают данные тенденции. “Реальное поле новой экономической идеологии обозначается даже больше на Юге, чем на Севере” (с. 39-40, 42). В Индию глобальные процессы монетаристско-неолиберальной экономики стали проникать со второй половины 80-х годов, когда к власти пришел Раджив Ганди, и в начале 90-х годов, по мере проведения соответствующих хозяйственных и финансовых реформ. В результате в стране стало утверждаться “потребительское общество с растущим потребительским классом, принявшим модель высоких технологий, суперкоммуникаций и ультрамодернизации” (с. 77). Но это означало попадание в долговую ловушку во имя интеграции в мировой рынок, социальные дисбалансы и моральный вакуум, поскольку оказались подорванными индийские культурные традиции, столь активно поддержанные в свое время Махатмой Ганди, Джавахарлалом Неру и их последователями. Правда, эти изменения находятся пока еще в начальной стадии. Тем не менее раскол страны на две Индии — обеспеченную и нищую — усиливается. Нищета в Индии — это “не нищета ресурсов, а нищета справедливости”. Поэтому сейчас, по мнению Котхари, необходима активная реакция индийского общества на негативное воздействие современного глобализма — прежде всего защита прав простых людей на труд и образование, децентрализация управленческих и контрольных функций власти, искоренение коррупции и мафии (с. 145, 152-164). Наконец, третий классик “третьемироведения” — сенегальский ученый арабского происхождения Самир Амин. В 70-х гг. он выступал как один из авторов известной теории “периферийного капитализма” — концепции, защищавшей интересы периферийных стран и направленной против “неоколониализма” развитого Центра. Во второй половине 80-х годов его воззрения стали менее радикальными — он допускал возможность “структурной адаптации” развивающихся государств в мирохозяйственные связи по правилам, устанавливаемым прежде всего развитыми странами. Автору этих строк в конце 80-х годов довелось участвовать в крупной международной конференции в Дели, на которой он стал свидетелем того, как тезис участвовавшего там С. Амина о возможности “аккомодации” “третьего мира” к мировому капиталистическому хозяйству вызвал иронические и критические реплики представителей развивающихся стран. Однако в последнее время Самир Амин вернулся к своим прежним взглядам. Рассматриваемая здесь статья суммирует содержание нескольких его книг, выпущенных в 1993 — 1996 годах[2]. Так же, как В. Вертхейм, С. Амин рассматривает процессы глобализации (он употребляет термин “мондиализация”) и ее последствия для периферийных стран в исторической перспективе. Капиталистическая глобализация, по его схеме, прошла несколько фаз: 1) 1500 — 1800 гг., когда крупные торговые компании европейского Центра при поддержке абсолютных монархий Старого порядка осуществляли экспансию в Азии, Африке и Латинской Америке; 2) 1800 — 1945 гг., эпоха классического колониализма, сутью которого было овладение местными рынками и блокирование индустриализации на Периферии; 3) 1945 — 1990 гг., сложный и неоднозначный период, когда экспансия Центра была несколько приостановлена (крушение колониальной системы, попытки самостоятельного развития молодых государств, активное воздействие “второго мира”; 4) наконец, современный период, который начался еще в рамках предыдущего и характеризуется новым наступлением Центра на остальной, менее развитый мир. Для С. Амина глобализация — это “идеологический дискурс, призванный легитимизировать стратегию империалистического капитала” (S. Amin, p. 34). Он употребляет термин “империализм” прежде всего в экономическом смысле, как обозначение внутренне присущей капиталу тенденции “мондиализироваться”, захватывать различные национальные рынки (хотя, конечно, экономическая экспансия может подкрепляться и политическими средствами). Нынешний век, по его мнению, достаточно четко показал: империализм — это не “стадия” капитализма, а его имманентная черта, то очевидная, то на время уходящая в тень. Последствия происходящего сегодня процесса глобализации двояки. Во-первых, растет тенденция господства мировой экономики и мирового рынка над политикой и идеологией национальных государств. Во-вторых, усиливается поляризация уровней развития, поскольку рынки товаров и капиталов все более приобретают мировое измерение, а рынки рабочей силы остаются национально сегментированными (там же, p. 36). Империалистическая тенденция была приглушена в первые десятилетия военного периода, когда капитализм Центра функционировал в режиме welfare state, бывшие колонии и зависимые территории Азии, Африки и Латинской Америки стремились обрести путь независимого развития, наконец, существовал противовес “первому миру” в лице мира “второго”. Но так продолжалось недолго. В 1975 г. страны ОЭСР отвергли предложенный “третьим миром” проект “нового международного экономического порядка”. Модель welfare state уступила место агрессивному неолиберально-монетаристскому подходу. На рубеже 80-90-х годов наступил коллапс социалистического мира — отчасти в силу его внутреннего кризиса, отчасти под давлением капиталистического Центра. Односторонняя логика капитализма восторжествовала и проявляется везде более или менее одинаково: рост ссудного процента, сокращение расходов на социальные нужды, отказ от политики максимальной занятости, изменение фискальной системы в пользу имущих, дерегулирование экономической и особенно социальной сферы, приватизация и т. п. Применительно к мировой Периферии данная модель ведет к ее “рекомпрадоризации” и новому этапу зависимости (долговой, торговой, технологической). Центр, полагает С. Амин, и дальше будет стремиться к доминированию за счет поддержания пяти монополий: 1) монополии новейших технологий; 2) монополии на контроль за финансовыми потоками на глобальном уровне; 3) монополии на доступ к природным ресурсам планеты; 4) монополии на информацию и масс медиа; 5) монополии на оружие массового уничтожения (там же, p. 45). Таким образом, складывается мировая иерархия, в которой ниже и дальше от Центра (США, Великобритания, Германия, Япония и др.) оказываются разные уровни Периферии — Восточная и Юго-Восточная Азия, Восточная Европа, Россия, Индия, Латинская Америка. Еще ниже и дальше — Африка и арабо-мусульманский мир, которые становятся все более маргинализованными и предоставленными самим себе. Но процессы поляризации будут идти и в Центре, “ядре мировой иерархии, где также складывается “общество двух скоростей”. В целом, по схеме С. Амина, современная глобализация или “мондиализация” не несет ничего хорошего большинству человечества, а прежде всего — Периферии. Противопоставить ей можно лишь сопротивление трудящихся, направленное на достижение более равноправных отношений труда и капитала (как это было в первые послевоенные десятилетия), усиление значения национального и регионального уровней в противовес мировому, который на самом деле стал полем господства капитализма Центра с его “односторонней логикой” (там же, p. 46). Таковы три работы ветеранов “третьемироведения”. Несмотря на какие-то свойственные каждому из них акценты и различие материала, на который они опираются, им присуща несомненная общность подхода — весьма критическая оценка складывающихся на сегодня центропериферических отношений. Возможно, что немало российских специалистов по Азии, Африке и Латинской Америке остановятся перед названными трудами в недоумении — особенно те, для которых все, что имело хождение в науке двадцать — тридцать лет назад, “старо”, а ценно лишь то, что “ново”, то бишь придумано в последние годы. Все это мы уже проходили, скажут они, и если сегодня кто-то вспоминает прошлые погудки насчет “империализма” и “неоколониализма”, то это просто старческое ворчание. Не думаю, чтобы все обстояло так просто. Не те это авторы, чтобы механически воспроизводить свои воззрения двадцати- тридцатилетней давности, не реагируя на изменившиеся обстоятельства. Другое дело, что все они сумели сохранить собственную цельность, присущий им концептуальный и ценностный подход (что, конечно, тоже не гарантирует от каких-то ошибок и просчетов). К тому же они вовсе не повторяют то, что писали раньше. Короче, старческий маразм здесь не при чем. И если три названных крупных ученых приходят к сходным выводам, стало быть, та объективная реальность, которую они оценивают в терминах “империализма”, “неоколониализма” и пр., дает к тому основания.
О чем, собственно, идет речь? О том, что последние два десятилетия, действительно, образуют новый этап взаимоотношений Центра и Периферии, рубеж которого приходится на конец 70-х — начало 80-х годов. Тогда возникает так называемый долговой кризис развивающихся стран (вначале в особенности в Латинской Америке), и соответствующим образом видоизменяется политика Запада и международных финансовых организаций (МВФ, МБРР, ГАТТ и др.). Появляются structural adjustment programmes, займы “помощи”, которые предоставляются “слабакам” под определенные условия. А именно: либерализация внешнеэкономической деятельности, девальвация внешней валюты, повышение ставки кредита, приватизация госпредприятий, ужесточение налоговой политики, сокращение социальных расходов (замораживание зарплат, урезание прав профсоюзов, дотаций на социальные нужды) и пр. Логика этого набора пунктов (кстати, признававшаяся обеими сторонами) заключалась в стимулировании возвращения долгов, в лозунге “развитие ради своевременной и полной выплаты долгов”[3]. Каковы же оказались результаты? Посмотрим на следующие таблицы (данные Б.М. Болотина).
Таблица 1. Бремя внешней задложенности.
1) Страны ранжированы по абсолютному размеру долга в 1995 г. 2) Пересчет в доллары — по официальному обменному курсу.
Рассчитано по: World Bank, World Development Report, 1997. Selected World Development Indicators, pp. 214-248.
Таблица 2. Неравенство доходов в странах-должниках.
1) Страны ранжированы по абсолютному размеру долга в 1995 г. 2) В целом и по паритетам покупательной способности национальных валют в 1995 г. Рассчитано по: World Bank, World Development Report, 1997. Selected World Development Indicators, pp. 214-248. Мы видим, что внешний долг повсеместно растет. По Латинской Америке в целом за рассматриваемый период он увеличился более чем в два раза, достигнув в 1995 г. 608 млрд. долларов[4]. По ряду отдельных стран долг увеличился еще больше — в 3-4 раза. В большинстве случаев увеличилось и процентное отношение долга к ВВП. Можно констатировать также снижение в ряде случаев такого ключевого показателя экономического развития, как ВВП на душу населения (Мексика, Перу, Венесуэла, Филиппины, Алжир, Кот д’Ивуар и др.). Если же имело место его повышение, то оно было значительно меньшим соотносительно с растущим бременем долга. И еще: во всех без исключения указанных странах наблюдалась тенденция усиления социальной дифференциации, рост разрыва в доходах. По некоторым странам так называемый децильный коэффициент (разница в доходах верхних и нижних 10% населения) достиг чудовищных размеров (Бразилия — 61, Нигерия — почти 87 и др.). При подобной тенденции трудно говорить о каком-либо действительном развитии на Периферии. Из приведенных данных можно, как минимум, сделать вывод о том, что страны, активно прибегавшие к внешним заимствованиям ради обеспечения экономического роста, не имели в своем развитии каких-либо преимуществ перед теми государствами, которые полагались в основном на внутренние ресурсы. Скорее наоборот, — страны, которые были меньше вовлечены в “игры” с международными финансовыми организациями и другими иностранными заемщиками (например, Китай), демонстрируют более убедительную динамику хозяйственного развития. Даже в тех случаях, когда зарубежные займы и кредиты поначалу стимулировали некоторые экономические подвижки, затем увеличение бремени обслуживания внешнего долга (возврата его основной части и выплаты процентов) приводило к существенному уменьшению инвестиций и текущего потребления, к замедлению развития и консервации бедности и нищеты в странах-должниках. Задолженность превратилась в новую форму зависимости Периферии от Центра и фактор, увеличивающий расстояние между ними. Уже в конце 80-х годов появились первые анализы результатов политики международных финансовых организаций в Латинской Америке и Африке, где эта политика представала чем-то вроде “сказки про белого бычка”. За предоставленные займы МВФ и К° требовали либерализовать торговлю, девальвировать местную валюту и сократить социальные расходы, что приводило к снижению покупательной способности населения, экономическому спаду, сокращению инвестиций (тем более, что значительная часть доходов от экспорта шла на уплату долга), инфляции, утечке капиталов за рубеж. Эти прорехи приходилось покрывать новыми долгами и т. д.[5] Приведенные данные охватывают период 1980 — 1995 гг. С тех пор картина дополнилась такими впечатляющими событиями, как крупномасштабные долговые и финансовые кризисы в Мексике, Юго-Восточной и Восточной Азии, России, Бразилии (кто следующий?), что заставляет задуматься о некоей “системности” происходящей финансовой глобализации, о каких-то ее стойких характеристиках и закономерностях, а также последствиях ее для Периферии. Тем более, что сейчас пострадавшими оказались такие страны, которые по многим показателям уже выходили за рамки “развивающихся”. МВФ, МБРР, ВТО и др. — это действительно “система”. Прежде всего — идеология, которая жестко связана с постулатами монетаристского неолиберализма. Правда, при ближайшем рассмотрении эти постулаты не кажутся такими уж бесспорными. Скажем, в обмен на “пакеты помощи” международные финансовые организации требуют либерализации экспорта и импорта в “принимающей стране”, что должно улучшить ее платежный баланс. Аргументы: либерализация импорта усилит конкуренцию на внутреннем рынке, будут ввезены новые технологии, качество местной продукции улучшится, что позволит ее экспортировать, а это улучшит платежный баланс. Но если исходить не из абстрактной логики, а из реального положения дел, то страны Периферии вывозили и вывозят главным образом сырье, получая взамен от Центра готовые изделия и устаревшие технологии. Поэтому рекомендации МВФ очень напоминают ситуацию боксерского поединка, когда тяжеловес выходит против “мухача” и говорит ему: давай либерализуем весовые категории и проведем честное состязание, в бою ты наберешься опыта, нарастишь мускулы и станешь конкурентоспособным. Нетрудно предвидеть, чем это все закончится. Или возьмем другое условие помощи со стороны международных финансовых организаций: надо привести в порядок бюджет и его доходную часть, а для этого ужесточить сбор налогов. Этой рекомендации в аккурат следовали российские либеральные реформаторы в 1992-97 гг. И что же? Налоги доходили до 80-90%, а то и больше, огромная доля предприятий стала попросту нерентабельной, спад национального производства принял обвальный характер. Зато в бюджете концы с концами вроде бы сводились. И так комментировать можно было бы практически любое “правило игры” международных финансовых организаций. Не то чтобы эти “правила” были совсем неверны (в каких-то ситуациях, например, в развитой рыночной среде, они могут и срабатывать). Сомнительность их прежде всего в том, что они применяются без разбора к любой стране, будь то Бразилия, Гана, Филиппины и т. д. Это дало основание одному индийскому автору сравнить МВФ и К° со “средневековым доктором, чье стандартное лекарство — пустить пациенту кровь, какова бы ни была болезнь; причем чем хуже чувствует себя пациент, тем больше крови из него выпускают”[6]. Не случайно за последние годы все громче становится хор критиков, указывающих на “ошибки” в политике международных финансовых организаций. Ошибки эти, действительно, трудно не заметить. Например, предлагая в конце 1997 г. пакет помощи Южной Корее, эксперты МВФ утверждали, что уже в следующем году будет достигнут экономический рост в 1%, тогда как на деле в 1998 г. объем производства упал на 6%[7]. Требования МВФ к Индонезии либерализовать внутренние цены на энергоносители (прежде всего бензин), а также ликвидировать государственные субсидии на поддержку низких цен на некоторые базовые виды продовольствия привели к взрывам массового недовольства, дестабилизации ситуации в стране, что во многом подтолкнуло финансовый кризис. За этими и подобными просчетами стоит некий общий парадокс, особенно наглядный на примере недавнего финансового обвала в странах Юго-Восточной и Восточной Азии. А именно: в ответ на трудности, возникшие как результат финансовой либерализации (проводимой азиатскими государствами по предписанию МВФ), МВФ настаивала... на еще большей финансовой либерализации. Такой рецепт, по оценке малазийского экономиста К. Джомо, становился не чем иным, как способом “раздувать пламя” (fanning the flames), так сказать, заливать пожар бензином. Ибо сжатие денежной массы и удорожание кредита приводили к коллапсу фирм, безработице, падению покупательной способности населения, а на этой основе — к еще более возраставшим финансовым трудностям и т. д.[8] Наконец, повсеместным последствием экономической и финансовой либерализации в духе программ МВФ и ВТО было значительное обострение социальных проблем. В конце декабря 1997 г. в Индонезии потеряли работу порядка 6 млн. человек. Аналогичным образом обстояло дело в Малайзии, Южной Корее, ряде других азиатских и африканских стран. Но урезание социальных расходов прямо входит в conditionalities международных финансовых организаций. В общем, ошибок и просчетов в “программах структурной адаптации” было предостаточно. Но есть ли это только ошибки? Иными словами, движимы ли поборники нынешней глобализации лишь некоей идеологической зашоренностью, слепой верой во всесилие “невидимой руки” рынка? Задаваться подобными вопросами побуждает именно та самая странная повторяемость в действиях, которая характерна для международных финансовых организаций. Ни разу с их стороны не возникало поползновения признать какие-либо просчеты, внести какие-то коррективы в свои действия, хотя каждый раз неблагоприятные последствия этих действий для стран Периферии, что называется, били в глаза. Более того, сегодня достаточно отчетливо просматривается и механизм периодического обострения финансовых и долговых проблем в незападных странах. Сначала — приток краткосрочных инвестиций, в основном спекулятивного характера, разогревание фондового рынка “принимающей страны” (причем — с рекомендации международных финансовых центров[9]). Затем — быстрый отток спекулятивных (“дешевых”) долларов из страны, обвал финансового рынка и формирование “пакета помощи”, но уже из “подорожавших” долларов (не 5-6%, а порядка 30% годовых)[10]. Так было в Мексике в 1995 г., в Юго-Восточной Азии в 1997 г., в России и Бразилии в 1998 г. Но что-то похожее было и в конце 70-х — начале 80-х гг. в Латинской Америке, когда долговая проблема еще только возникала. Таков механизм роста долговой зависимости Периферии. Но ведь долг не может расти бесконечно. В какой-то момент, когда он становится совсем неподъемным, периферийной стране предлагают: отдавайте долги продажей собственности, акций национальных компаний и контрольных пакетов банков. Эта идея была выдвинута в 1989 г. американским сенатором Брэйди, и в общем и целом она реализуется. Один из последних примеров — приобретение западными компаниями крупных пакетов акций (естественно, значительно упавших в цене) южнокорейских “чеболей”[11]. Могут спросить: а кто, собственно, принуждал периферийные страны — правительства или частные фирмы — занимать деньги, пользоваться услугами МВФ, пускать к себе внешний спекулятивный капитал и самим активно участвовать в “мыльных” финансовых операциях? Что ж, этот вопрос вполне законен. Роль межд
|
