Открытость и самообеспечение
Последовательная стратегия “опоры на собственные силы”, как выясняется, не противоречит быстрым тактическим ускорениям в развитии внешнеэкономических связей. Интересно, что не сбылись многие прогнозы резкого увеличения зависимости Китая от импорта сырья, продовольствия и топлива, строившиеся на рубеже десятилетий на констатациях экстенсивного характера хозяйственного роста в КНР. Весьма неожиданным стало, например, почти двукратное снижение энергоемкости производства. Относительно скромными остаются закупки нефти и нефтепродуктов, нетто-импортером которых КНР стала в 1993 г. Растет при этом экспорт угля, синтетического газа (КНР — его крупный экспортер с 1994 г.) и кокса. В 90-е годы Китай вопреки прежним предположениям достаточно регулярно оказывался нетто-экспортером зерновых (1992 и 1996 гг.) и другого продовольствия. При этом нынешнее десятилетие отмечено значительными достижениями КНР в ассимиляции (“сяохуа”) зарубежных технологий. В куда меньшей мере, чем другие азиатские страны, Китай следует по пути простой сборки готовых изделий из импортных компонентов. Иностранные и квазииностранные капиталовложения в этой стране при этом все чаще минуют зоны открытости, устремляясь во внутренние районы — как прибрежных, так и центральных провинций. Уже простое сопоставление приростов импорта и объемов зарубежных инвестиций (табл. 4) в последние три года демонстрирует то, что можно было бы назвать “растворением” капиталов тунбао и хуацяо в массиве китайского хозяйства, безусловно способствующее его внутренней интеграции: при огромном скачке в объемах инвестиций извне рост импорта был умеренным. Похоже, в Китае более успешно справляются с теми издержками, которые обыкновенно несет чисто очаговое, сборочное зарубежное предпринимательство на территории страны — по сравнению с предыдущим десятилетием и практикой других азиатских стран. В немалой степени эти успехи связаны с непосредственным участием государства в совместном предпринимательстве, а также пропорциональностью, сопоставимостью экономических возможностей партнеров, строгим соблюдением иерархии китайских участников — в зависимости от объема осваиваемых инвестиций. Это один из фундаментальных принципов внешнеэкономической политики КНР, на который редко обращают внимание. Он имеет много конкретных проявлений. Например, политика принимающей стороны в отношении зарубежного инвестора часто строится в соответствии с известной в Китае поговоркой “лучше быть головой петуха, чем хвостом коровы”. Сказанное не исключает сотрудничества с крупным капиталом. Много писали об отказе КНР от государственной монополии внешнеэкономических связей в связи с допуском в сферу внешнеторговых операций иностранного капитала. В действительности речь шла несколько о другом — создании крупных внешнеторговых объединений с участием иностранного капитала, причем уже хорошо знакомого китайским властям и прочно встроенного в китайское хозяйство. Вот как выглядели требования к партнерам из-за рубежа, сформулированные во временных правилах, принятых Госсоветом КНР в сентябре 1996 г. Было разрешено создание в двух местах (в СЭЗ Шэньчжэнь и Пудун) внешнеторговых предприятий с иностранными инвестициями. Минимальный уставный фонд — 100 млн. юаней, доля иностранного вкладчика — не менее 29% и не более 49%, руководителем фирмы может быть только гражданин КНР. Иностранный вкладчик должен иметь солидный объем торговли с Китаем в течение предшествующих подаче заявки трех лет — не менее 30 млн.долл., а также такие же по объему инвестиции в КНР. Отдельное требование к партнеру — годовой оборот внешнеэкономических операций в 5 млрд. долл. Примечательно существенное ускорение темпов экономического роста в Шанхае и Тяньцзине. Оба города в 80-е годы серьезно отставали по этому показателю от других прибрежных промышленных центров, что в немалой степени объяснялось трудностями с освоением поступивших из-за рубежа технологий и инвестиций: высокими затратами внутренних ресурсов и времени. В обоих городах ориентировались, как правило, на зарубежные капиталовложения относительно высокого технического уровня, с большим удельным весом машиностроения. В 90-е годы ситуация с общей экономической динамикой стала постепенно меняться: проведенная техническая модернизация в ряде национальных центров тяжелой промышленности дала отложенный во времени эффект: существенное ускорение экономической динамики — в том числе за счет экспорта готовых изделий, почти полностью произведенных в Китае. Поэтому, кстати, выражение “рост интеграции” и в узком производственно-внешнеэкономическом смысле (как подетальная и поузловая кооперация) не всегда адекватно реалиям китайских связей с мировым хозяйством в 80-90-е годы, особенно, если их картина рассматривается на относительно протяженном временном отрезке. Здесь необходимо также упомянуть, что очень значительная часть сделок по организации в Китае совместных производств неизменно обусловливалась постепенной заменой импортных комплектующих на изделия китайского производства. Показателен недавний пример. В конце 1998 г. гонконгская печать сообщила об очередных закрытых правительственных директивах по рынку средств мобильной связи. В них ставится задача довести долю китайских продуцентов до 40% к 2001 г. и 70% к 2003 г. (в настоящее время их доля около 10%). Работающим в этой области совместным предприятиям настоятельно рекомендуется увеличить к 2003 г. местный компонент до 80% в коммутационных системах, 60% в базовых станциях и 60% в телефонных аппаратах. Введение пятипроцентного налога на установки мобильной связи должно обеспечить финансирование местных НИОКР в этой области. Добавим, что обе ведущие китайские компании — операторы мобильной связи (“China Telecom”, “Unicom”) — являются государственными. Соответственно, именно они решают, у кого закупать оборудование. В связи с этим можно отчасти согласиться с авторами, считающими политику привлечения иностранных инвестиций тактической линией, лежащей на фундаменте “сталинистской” стратегии опоры на собственные силы, преимущественном внимании производству средств производства5. Хотя лучше, вероятно, все-таки говорить об определенном синтезе обеих установок — одной из важных, на мой взгляд, причин повышения экономической динамики КНР в середине десятилетия и известного иммунитета ее хозяйства по отношению к разразившемуся в Азии кризису. Неточно, разумеется, относить “опору на собственные силы” к китайской специфике или “сталинизму”. Аналогичная по содержанию индийская концепция “свадеши”, как известно, была выдвинута еще Махатмой Ганди и с тех пор не выходила из экономического арсенала Индии. Факт устойчивости китайского хозяйства к неблагоприятным внешним явлениям, взятый в широком контексте состояния современной мировой экономики, может интерпретироваться по-разному. Справедливо включение в число факторов такого иммунитета исключительного внимания, уделяемого КНР поддержанию постоянно положительного сальдо платежного баланса, относительно консервативной валютной политики и высокой ликвидности у соответствующих государственных институтов, строгих ограничений в области доступа на внутренний фондовый рынок нерезидентов и т.п. Надежно ограждены крупные сектора внутреннего рынка. Достаточно заметить, что очень лимитировано совместное предпринимательство или запрещены полностью иностранные инвестиции в телекоммуникациях, издательском деле, кино-, радио- и телеиндустрии, внутренней и внешней торговле, финансах. На внутреннем рынке периодически вводятся новые запреты: например, недавно была приостановлена деятельность фирм, практикующих торговлю “дверь в дверь”, через цепочки и пирамиды индивидуалов-дистрибьютеров (“Avon” и др.). Но не менее достоверной кажется и следующая версия. Стагнация в Японии, кризис в Южной Корее, с одной стороны, и продолжающийся рост в Китае, Индии и США, с другой, могут свидетельствовать о складывающихся дополнительных преимуществах очень крупных национальных хозяйств. Быть может, мы также имеем дело с нарастающей исчерпанностью относительно открытых экономических моделей, ориентированных на “интеграцию” — в противовес протекционистской “адаптации” (если говорить об отношении к мировому хозяйству в целом), явно наблюдаемой в КНР, а также Индии. В пользу такого предположения свидетельствует и одна деталь в сопоставимых между собой “переходных” государствах — экономические результаты в 90-е годы оказались лучше в странах, не имеющих выхода к морю, то есть там, где “интеграция в мировую экономику” затруднена по определению (Чехия, Словакия, Венгрия, Белоруссия, Узбекистан). Явные же преимущества жесткого протекционизма, проводимого Китаем, перед фритредерской политикой большинства “переходных стран”, думаю, уже мало у кого могут вызвать сомнения. Кризисные явления в мировой экономике особенно четко проявили преимущества контролируемой открытости. При этом чисто теоретически (исходя из ортодоксального либерализма) Китай вроде бы более других стран заинтересован в свободе торговли — благодаря высокой ценовой конкурентоспособности. Тем не менее Пекин явно не торопится с реализацией сравнительных преимуществ своего хозяйства, — по-видимому, прекрасно отдавая себе отчет в действительных возможностях закрепления на внешних рынках за счет одних только ценовых факторов. Более того, даже политика в отношении иностранного предпринимательского капитала формулируется в последних официальных документах так, что допускает двойное толкование относительно будущих намерений страны. Буквально это выражено следующим образом: “сохранение определенного масштаба иностранных инвестиций”. Ясным контрастом нынешнему увлечению “переходных” стран иностранными инвестициями выглядят, например, требования национальных предприятий КНР уменьшить приток иностранного капитала в страну, в том числе из-за переноса на китайский счет политически чувствительного актива в торговле с развитыми странами. Таблица 6 Доля внешней торговли в ВВП КНР
В связи с изложенным выше значительный интерес представляет вопрос об уровне включенности хозяйства Китая в мировую экономику. Его обычно измеряют показателем доли внешней торговли в ВВП (табл. 6), добавлю, что в 1998 г. этот показатель существенно снизился. Как ни странно, эта относительно простая процедура, как правило, производится без учета в разнице покупательной способности валют. В результате этот показатель переоценивают (левая колонка) — как и роль внешних факторов в нынешнем подъеме Китая. При этом обыкновенно делается и вывод о значительном росте вовлеченности Китая в мировое хозяйство в последние 10-12 лет. При учете же покупательной способности юаня (и его фактической конвертируемости с 1996 г.) индикатор включенности в мировое хозяйство оказывается около 8-9%. А “рост” вовлеченности КНР в мировую экономику в последнее десятилетие (общее место сотен работ по Китаю), как хорошо видно из приведенных данных, повисает в воздухе. К тому же описанные выше статистические парадоксы, возникшие после восстановления суверенитета над Сянганом, вполне могут трактоваться в пользу представлений об еще более низкой зависимости основного массива китайского хозяйства от внешних факторов. Справедливо, скорее, говорить о повышении качества участия КНР в международном разделении труда, об этом, в частности, свидетельствует значительное сокращение доли сырьевых и топливных товаров в экспорте: с 50% в 1985 г. до примерно 15% в середине 90-х. Между тем еще в начале 80-х годов в КНР и за ее пределами были популярны идеи превращения страны в крупного экспортера топлива. В силу ряда причин этот замысел не был реализован, наоборот, с 1984 г. начала проводиться в жизнь политика так называемого замещения экспорта — т.е. повышения степени обработки вывозимых сырьевых товаров. Ограничение экспорта наиболее эффективной продукцией, заметим, считается признаком интенсивно развивающегося хозяйства6. Налицо, таким образом, сильное воздействие Китая на мировое хозяйство (главным образом опосредованное — через низкий уровень цен) и относительно слабая обратная зависимость — явный признак системности, самостоятельности и укрепляющейся целостности этого экономического организма. Получается, что при этом Китай с мирохозяйственной точки зрения нельзя отнести ни к развивающимся, ни к развитым, ни к “переходным”, ни к “новоиндустриальным” странам — причем ни по структурным, ни по динамическим показателям. Методический порок расчета доли внешней торговли в ВВП “по курсу” иллюстрируется не только китайским случаем. Фантастические скачки показателя в результате девальваций в Азии серьезно искажают реальную картину взаимодействия стран континента с мировым хозяйством.
|
