POV Антуан.

 

«Трудно сказать, реальность или сон, тот мир, в котором мы живём» (с). Ким Ки-Дук.

 

Мне снился прекрасный и невероятно реальный сон… Босой, я шёл по траве, буквально усыпанной белыми лилиями. Я никак не мог взять в толк, откуда же взялось на этой лужайке столько срезанных лилий. Солнце светило ярким светом и мягко пригревало. Меня не покидало ощущение чьего-то присутствия. Я оглядывался, но рядом не было никого, кто мог бы за мной наблюдать. Я увидел одинокое дерево неподалёку и подумал, что, возможно, шпион прячется там. Подойдя к дереву, я увидел… Только дерево. Это было обидно. Пожав плечами, я присел под раскидистой кроной и, щурясь на свет, запрокинул голову, глядя на солнце, проглядывающее сквозь листву. Кажется, я задремал, потому что меня разбудили… Нежные прикосновения, кончиками пальцев кто-то водил по моему лицу, словно стараясь на ощупь его запомнить. Я даже почти чувствовал дыхание на своих волосах и тепло её тела, сидя с закрытыми глазами, я представлял, как её изящная фигурка склонилась надо мной. Почувствовав, как тонкие пальцы пробегают вдоль сонной артерии, я вскинул руку, перехватив ласкающую меня ладонь. Открыв глаза, я встретился с её испуганным взглядом, и, улыбнувшись, приложил маленькую ладошку к губам, целуя. Распахнутые карие глаза, чуть приоткрытый ротик и её кукольное личико в обрамлении светлых кудряшек. Так знакомо… Усмехнулся и, притянув её к себе, усадил на колени, не отрывая взгляда, я взял в ладони её лицо.

 

- Лили… Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты щекочешь меня, – мягко укоряю девушку, сидящую у меня на коленях. Зарываюсь лицом в её волосы и вдыхаю запах, такой знакомый, такой родной. Мы ровесники, но её до сих пор легко принять за девочку-школьницу. Совсем юной её делают совершенно кукольные черты лица и веснушки, которыми она усыпана буквально вся, с ног до головы. Уж можете поверить мне на слово. Она выпрямляется и, взяв моё лицо в свои ладошки, едва касается губами моего лба. Я всё ещё чувствую это нежное прикосновение, а она уже смущённо прячет лицо у меня на груди. Я смеюсь и глажу её по волосам, всё такая же… Несмотря на все, что было между нами… Я смеюсь, и моему смеху вторят удары грома, Лили вздрагивает и на мгновение сильнее прижимается ко мне. Я озираюсь по сторонам, пытаясь понять, откуда пришло ненастье и как я мог не заметить этого. Даже будучи взрослой женщиной, она всегда брала меня за руку, если начиналась гроза. Это что-то из её прошлого, я уже и не помню. Чувствую порыв ветра, принёсший запах дождя, и слышу, как крупные капли начинают стучать по листве. Снова и снова небеса, затянутые свинцовыми тучами, озаряются всполохами молний. Вновь и вновь бьют по ушам раскаты грома, которым вторит её сердечко, бьющееся изо всех сил. Возникает ощущение, что небосвод трещит по швам как огромная глыба льда. Лили поднимает лицо и смотрит на меня, по её щекам текут слёзы. Видя в её глазах неимоверную тоску и боль, я даже на мгновение пугаюсь: не может быть, чтобы гроза напугала её настолько… Она качает головой, а слёзы, смешиваясь с каплями дождя, ручьём текут по лицу.

 

- Лили… - голос перехватывает, чувствую, что по моим щекам тоже текут слёзы. - Лили, прошу тебя…

Я даже не знаю, о чём прошу… Она качает головой, запечатлев на моих губах солёный от слёз поцелуй, поднимается с моих колен и уходит в дождь. Не могу заставить себя встать и догнать её, потому что тело не слушается меня. Моё сердце разрывает звериная тоска, ведь я знаю, что нельзя отпускать её... Нельзя дать ей уйти…

 

Я ещё вижу её хрупкую фигурку, лёгкое платье треплют порывы ветра, волосы намокли и перестали ореолом окружать её милую головку. Вот раздаётся несравнимый с прежними раскат грома. Я закрываю уши руками, чтобы не оглохнуть, и от этого не слышу собственный крик, прорезавший долину. Когда я увидел, как её ноги подгибаются и она падает на траву… Траву, устланную белыми лилиями… В ушах звенит её голос, так тихо и в то же время пронзительно…

 

- Антуан…

 

Распахнув глаза, я увидел белый потолок с нанесённой на него картой мира. Моргнув пару раз, я сел и вспомнил, где нахожусь. Я у родителей, дома, иначе как объяснить, что в девять утра я просыпаюсь от того, что в дверь моей комнаты колотит чей-то массивный кулак? Я даже догадываюсь, чей… Потирая переносицу, я откидываю одеяло и подхожу к двери. Повернув ключ в замке, распахиваю дверь и вижу застывших в дверном проёме родителей, за их спиной свою тётушку, а за ней - своего кузена. Боже… Как же раскалывается голова… Интересно… А почему все на меня так смотрят?! Оглядываю себя и понимаю, в чём дело. Вчера, приехав из аэропорта в четыре утра, я настолько устал, что, вынырнув из ванной, просто свалился на кровать. Как из душа вышел, так и свалился, голый то есть… М-да… Вот ситуация…

 

Отец кашлянул и, наконец, опустил кулак, застывший в воздухе.

 

- Сын... Надо поговорить, спускайся в столовую, – мама, слегка наклонившись ко мне, сердито прошептала:- Только оденься для начала, ради Бога!

 

Закрываю дверь, поворачиваю ключ, прислонившись к стене спиной, тихонько сползаю на пол. Я ещё не отошёл от этого странного сна, а тут такое… Обвожу взглядом комнату: сквозь занавески проникает тусклый солнечный свет, ничего общего с тем солнечным безобразием во сне. Тяжело вздохнув, поднимаюсь с пола и иду в ванную, ну… Зато у моей тётушки появится хотя бы одна реальная причина расхваливать меня перед своими подружками, подыскивая мне очередную потенциальную невесту. А моя обожаемая мама теперь просто обязана принять тот факт, что я не врал, когда говорил, что у меня нет пирсинга в… Мм… Ладно, это уже другая история.

 

Наскоро умывшись, одевшись и даже не пытаясь уложить торчащие в разные стороны волосы, я спустился на первый этаж. Даже не надеясь, что там меня ждёт сытный завтрак в тёплой семейной атмосфере. Забавный, наверное, у меня был вид, когда я вошёл в столовую. Светлые, с отросшими корнями волосы, торчащие в разные стороны, помятая рубашка в клетку и рваные джинсы. Этакий деревенский мачо среднего пошиба. Почему мачо? Да потому что рубашка слегка маловата и от того не совсем застёгнута, а вот джинсы велики и от этого вот-вот свалятся. И так… Кажется, вместо домашнего завтрака я получу серьёзный разговор и буду ходить голодный до самого обеда. Как вы думаете, я это понял? А вот как. За длинным обеденным столом сидели все вышеперечисленные родственники. И степень недовольства каждого можно было определить по вот каким признакам.

 

Для начала отец, сидящий во главе стола. Ну, тут всё просто: его тяжёлый взгляд вы почувствуете даже спиной, стоя в паре километров от него. По правую руку, разумеется, матушка. Её плотно сжатые губы могут сигнализировать о двух вещах: либо она сдерживается, чтобы не сказать вам ВСЁ, что она о вас думает, либо, что ещё хуже, она настолько оскорблена вашим поведением, что у неё даже не хватает слов, чтобы выразить своё возмущение. Напротив матери сидит моя крёстная, она не сказать чтобы сердита, скорее чем-то сильно огорчена, и нервно комкает в руках кружевной платочек. А до такого состояния её ещё надо уметь довести, ведь кружевные платочки – наше всё! Рядом с ней сидит мой кузен, о! Это просто песня… У него такой вид, как у нашей кошки, когда она проглотила мой носок – подавленный то есть.

 

Заняв своё место на этом «празднике жизни», а именно, сев во главе стола напротив отца, я, потерев руки, положил локти на стол.

- Ну… - преувеличенно жизнерадостным тоном произнёс я. – Я смотрю, вам прямо не терпится рассказать мне, как вы по мне скучали и как рады тому, что я приехал.

На самом деле, подобное поведение весьма странно: я о том, что настроение весьма подавленное у всех, а не о том, что они вчетвером спозаранку ломились в мою комнату. Это как раз в порядке вещей. Отец нахмурился…

 

- Сын, – ого, я уже забыл, что он умеет так растягивать слова, в тон ему отвечаю:

- Отец, – жду реакции, она не заставляет себя ждать, тётушка шумно сморкается в белоснежный платочек, и отец своим громовым голосом начинает допрос. Суд присяжных на месте, можете садиться, подсудимый.

 

- Антуан, я всегда был с тобой откровенен и теперь жду того же от тебя…

 

Я, наверное, никогда не перестану чувствовать себя маленьким мальчиком, когда нахожусь в этом родовом гнезде. И неважно, что происходит: запихивает ли матушка в меня очередную порцию вафель, политых... Угадайте, чем? Ну, разумеется, кленовым сиропом. Или устраивается разбор полётов насчёт моей личной жизни, вот как сейчас, к примеру.

 

- Да, отец, ты можешь на меня рассчитывать. О чём ты хочешь меня спросить?

Самое главное теперь - держать дистанцию и притормаживать на поворотах, тогда, возможно, опасный участок будет пройден без потерь. И я всё-таки успею позавтракать до того, как наступит обеденное время.

 

- Ответь, Антуан… В прошлый твой визит был ли ты с женщиной?

 

Замечаю, как губы моей матушки превращаются в тонкую ниточку, а комкание платочка становится более энергичным. Даже не знаю… Как ответить на этот вопрос, так как это может быть чревато последствиями, я в смысле, слова могут повлечь за собой неприятный разговор, а не мои… Ладно… Дабы не затягивать паузу, отвечаю, осторожно прощупывая почву:

 

- Да... А почему ты спрашиваешь?!

 

Чувствую, как напрягаются мышцы во всём теле, смутное ощущение, что где-то кроется подвох. Тётушка горестно вздыхает и вновь начинает сморкаться. От нетерпения начинает покалывать кончики пальцев, сжимаю руки. Мама, наконец, открывает рот, вставляя свои пять копеек, только пять, ни центом больше:

 

- И что? У вас было ЭТО?!

 

А знаете, даже хорошо, что мне не предложили поесть, а то я мог бы умереть в муках, подавившись, к примеру, круассаном. Давно я не слышал подобных вопросов... А от родной матери – никогда! Однако, ваш возраст для родителей – пустой звук, даже если вы уже разменяли четвёртый десяток. Не имеет значения, для родителей я навсегда останусь ребёнком, даже в тридцать, даже будучи всемирно известным и на пенсии, думаю, тоже… Вздыхаю и, потерев виски, начинающие буквально разламываться на части, киваю, не в силах ответить.

 

Матушка издаёт гортанный звук, даже не размыкая губ. Я знаю этот звук, дословно он означает: «Я же… Нет, ну я же вам говорила!» Поднимаю взгляд, не понимая, что в этом криминального. Оказывается, что это ещё не конец беседы... Отец, сложив руки домиком, слегка наклоняется вперёд, предварительно бросив на мать суровый взгляд.

 

- И это была… - я не успеваю ответить, как тётушка подаёт голос, оторвавшись, наконец, от разглаживания скатерти, к которому она перешла, окончательно скомкав платочек.

 

- …Лилианна Кроули… - я удивлённо выгибаю бровь, глядя на тётушку, а она-то откуда знает, свечку держала, что ли?! Мотаю головой, окончательно запутавшись среди всех этих намёков и неторопливого отрезания кошачьего хвоста.

 

- Объясните толком, почему мы сейчас сидим и дотошно разбираем мою личную интимную жизнь?! Знаете, читать мне лекцию о… – когда я начинаю выходить из себя, мой голос поразительно схож с голосом моего отца. Видимо поэтому матушка перестала сжимать губы, а, приоткрыв рот, прикрыла его ладонью, в безмолвном вздохе. Видя это, я запинаюсь и умолкаю, это ведь мои родители. Не имею права повышать на них голос. Такое вот воспитание... Отец ещё сильнее привстал на стуле, не оставшись в долгу, он прогремел в ответ:

 

- …О том, как правильно предохраняться, уже поздновато... Насколько?! – поворачивается к матери, та всё ещё прижимая ладонь ко рту, только качает головой.

 

- Месяцев на семь… Не больше… - мои глаза открываются ещё шире, хотя куда уж шире, я не ослышался, это сказал кузен?!

 

- Так в чём, собственно, дело? – в голове роятся догадки, в которые не хочется верить, и поэтому они отметаются как слишком невероятные. Отец окончательно встаёт, опираясь руками на стол, пристально глядя мне в глаза. Так судья смотрит в глаза подсудимого, когда хочет увидеть в них раскаяние.

 

- А в том, собственно, дело… Что Лилианна была беременна от тебя! – он облизывает пересохшие от волнения губы, и, в общем, выглядит так, будто сейчас его хватит удар. У меня начинает кружиться голова, я резко выдыхаю и откидываюсь на спинку стула.

Быть этого не может… Лили сказала бы мне… Не могла не сказать…

Но губы произносят другие слова, и я слышу свой голос будто издалека:

 

- Почему была? – в ушах словно гудит пчелиный рой, я прослушиваю часть предложения и улавливаю только ключевые слова:

 

- … врождённый порок… поздняя беременность… никому не сказала… преждевременные роды… осталась совсем одна… - изо всех сил бью кулаками по столу, пчелиный рой в ушах смолкает, когда я встаю, зеркально повторяя позу отца, только моя голова опущена. Единственное слово срывается с губ, против моей воли, снова:

 

- Как?!

 

Звенящая тишина, я не вижу лиц, но за все эти годы я детально изучил каждого, и могу с закрытыми глазами их описать. Молчание затягивается, с рычанием снова ударяю кулаками по столу, слышу звон разбитого стекла. Это тётушка, испугавшись, всплеснула руками и задела стоящую на окне вазу. Опускаю взгляд на пол… Там, в стекающей с подоконника воде, лежит… Букет белых лилий. Перед глазами мелькают картинки из сна, хватаюсь за голову и буквально падаю обратно на стул. Чувствую, как моего плеча касается ладонь брата, он теребит меня до тех пор, пока я не опускаю руки и не открываю глаза. Тепло-карие, с шоколадным оттенком, глаза моего двоюродного брата, ласково смотрят на меня.

 

- Прости… Когда я пришёл, она уже… - этот мой брат, он работает врачом в местном госпитале.

– Они ничего не могли сделать… Но…

 

Он, кажется, не знает, как продолжить, а я не тороплю, боюсь услышать то, что он хочет сказать. Однако теперь слово берёт крёстная:

 

- Если ты не возьмёшь себя в руки, ребёнок будет расти в детском доме. Разве этого ты хотел бы для своего сына?!

 

Если во сне меня преследовало поразительное чувство реальности, то сейчас меня сбивает с толку ощущение нереальности происходящего. Повторяю за ней слова, как идиот:

 

- Ребёнок? Моего сына?!

 

Обвожу взглядом присутствующих. Никто не выглядит так, будто это первоапрельская шутка. Головная боль возвращается с новой силой… Последним осознанным воспоминанием того утра становится голос тётушки:

 

- У неё не было родных, ты же знаешь… Ты просто обязан... Никто не говорит, что ты должен всё делать сам… Я уже подыскала тебе хорошую няню… Ну, в смысле, не тебе, а твоему малышу… Кстати, как ты решил его назвать?

 

Решил?! Я?! Я, кажется, меньше всего решаю в этом мире… Наклоняюсь и поднимаю с пола белоснежный цветок… Белоснежный… Уайет…