Глава 13 День восьмой. Бумага

 

Солнечное утро, половина десятого утра. Харри повернул на Бюгдёйвейен, ведущую к идиллического вида полуострову, что располагается всего в пяти минутах езды от площади Родкусплас. Вокруг было тихо, машин почти не видно, на дорожках Королевского парка ни всадников, ни колясок, а тропинки, по которым летом толпы народа идут на пляж, сейчас обезлюдели.

Харри как раз поворачивал на огороженную площадку, когда увидел Катрину.

– Снег, – сказала она, усаживаясь в машину.

– О чем ты?

– Я сделала, как ты сказал. Взяла дела только тех пропавших без вести женщин, у которых были муж и ребенок. И сравнила даты. Большинство исчезло в ноябре и декабре. Я выделила их в отдельную группу и рассмотрела с точки зрения географии. Большинство пропало в Осло, некоторые – в других районах страны. И тогда меня осенило: я вспомнила письмо, которое ты получил. О том, что Снеговик снова объявится вместе с первым снегом. В день, когда мы ездили на Хоффсвейен, в Осло выпал первый снег.

– Да?

– Я обратилась в Институт метеорологии, попросила, чтобы они дали мне точные сведения по датам. И знаешь что?

Харри знал. И знал, что он должен был давно об этом догадаться.

– Он похищает их в тот самый день, когда идет первый снег.

– Точно.

Харри ударил ладонями по рулю:

– Черт, у нас все было перед глазами. О скольких случаях мы сейчас ведем речь?

– Об одиннадцати. По одному в год.

– И два в этом году. Он меняет рисунок.

– В девяносто втором в день, когда в Бергене выпал первый снег, произошло два убийства. Думаю, как раз отсюда нам и надо плясать.

– Почему?

– Потому что одна из жертв – женщина, у которой был ребенок. А вторая – ее подруга. И ко всему прочему у нас два трупа, место преступления и полицейские отчеты. А еще – подозреваемый, который исчез и с тех пор так и не найден.

– И кто же он?

– Полицейский. Герт Рафто.

– А, помню. Это он таскал улики с места преступления?

– Ходили такие слухи… Свидетели видели, как Рафто входил в квартиру к одной из женщин, Онни Хетланн, за несколько часов до того, как она была найдена там убитой. А когда его стали искать, он бесследно исчез.

Харри не отрываясь смотрел на дорогу, на рябившие в глазах по обочинам Хук-авеню деревья. Улица вела к морю и к памятникам самым, по мнению норвежцев, великим подвигам: к музею тростниковой лодки, пересекшей Тихий океан, и второму музею, прославлявшему неудачную попытку открыть Северный полюс.

– То есть ты хочешь сказать, что он пропал не так уж бесследно? – спросил он. – Что он объявляется каждый год, как только выпадет первый снег?

Катрина пожала плечами:

– Я хочу сказать, что нужно приложить все силы и выяснить, что же там в действительности произошло.

– Хм… Надо запросить Берген о содействии.

– Я бы не стала этого делать, – быстро откликнулась она.

– Вот как…

– Дело Рафто – до сих пор больное место для всего бергенского Управления полиции. Работая над делом, они старались больше закопать, чем раскопать. Они до смерти боялись того, что могли найти. А как только парень исчез… – Она нарисовала пальцем в воздухе большой крест.

– Ясно. И что ты предлагаешь?

– Предлагаю нам с тобой съездить в Берген и слегка поразнюхать, что к чему, своими силами. Ведь теперь это часть дела об убийстве, которое ведется в Осло.

Харри припарковал машину возле четырехэтажного кирпичного дома, стоявшего возле воды и окруженного мостками. Он выключил двигатель, но остался в машине, не сводя взгляда с залива Фрогнерхилен.

– А как дело Рафто попало в твой список? – Он обернулся и посмотрел на Катрину. – Во-первых, оно относится к гораздо более раннему периоду, чем я просил тебя смотреть. А во-вторых, там убийство, а не пропавшие без вести.

Она не мигая встретила его взгляд:

– Дело Рафто в Бергене известно всем. И к тому же в деле был один снимок…

– Снимок?

– Да. Его показывали всем практикантам, попадавшим в бергенское управление. Что-то вроде боевого крещения. Фотография была сделана на месте убийства – на вершине горы Ульрикен. Думаю, почти всех настолько поражали детали переднего плана, что на второй внимания никто не обращал. Или просто они никогда не бывали на вершине горы. А мне удалось разглядеть на втором плане кое-что интересное: некое возвышение позади площадки, где было совершено убийство. При увеличении этой части снимка становится отчетливо видно, что это такое.

– Ну и что же это?

– Снеговик.

Харри медленно кивнул.

– Кстати, о снимках. – Катрина достала из сумки большой коричневый конверт и протянула его Харри.

 

Клиника располагалась на третьем этаже, приемная была шикарной, с чертовски дорогой мебелью. Повсюду стояли стеклянные скульптуры Франса Видерберга, а на стене висел подлинник Роя Лихтенштайна – рука с пистолетом.

Вместо обычной для любой клиники регистратуры со стеклянной перегородкой, посреди комнаты возвышался красивый старинный письменный стол. За ним сидела женщина в расстегнутом белом халате поверх голубого костюма и приветливо улыбалась. Улыбка ее не потухла, когда Харри представился и объяснил цель своего визита, а также сообщил, что знает ее имя – Боргхильд.

– Будьте любезны подождать, – сказала она и указала на диван с изяществом стюардессы, демонстрирующей, где находятся запасные выходы. Харри поблагодарил, отказался от кофе, чая и воды, и они расселись.

Харри заметил выложенные на журнальном столике свежие газеты, открыл «Либерал» и успел просмотреть редакционную статью, где Арве Стёп утверждал, что стремление политиков воплотить в жизнь программу поддержки местного самоуправления «Город сам за себя» можно считать окончательной победой народовластия: народ на троне, политики в роли придворных.

Через несколько минут дверь, на которой сияла табличка «Доктор Идар Ветлесен» открылась, оттуда вынырнула женщина, быстро прошла через приемную, коротко кивнула Боргхильд и вышла, ни разу не взглянув по сторонам.

Катрина пристально посмотрела ей вслед:

– Это не та девица из новостей на втором канале?

Но в этот миг Боргхильд объявила, что Ветлесен готов их принять, подошла к двери и распахнула ее перед полицейскими.

Кабинет Идара Ветлесена был поистине директорских размеров, а окно выходило на Осло-фьорд. На стене за письменным столом были развешаны дипломы в рамочках.

– Секунду, – попросил Ветлесен и забарабанил по клавиатуре компьютера, не отрывая глаз от монитора. Откинувшись на спинку кресла, театральным жестом поставил точку и тотчас повернулся к ним, снимая одновременно очки. – Подтяжка лица, Холе? Удлинение пениса? Липосакция?

– Спасибо за предложение, – ответил Харри. – Это инспектор Братт. Мы пришли еще раз попросить вас о содействии в расследовании дела Оттерсен и Беккер.

Идар Ветлесен вздохнул и принялся протирать очки носовым платком:

– Как мне объяснить, чтобы вы, наконец, поняли, Холе? Сам-то я, может, и имею жгучее желание помочь полиции, наплевав на принципы, но это мало что меняет. – Он поднял указательный палец. – За все годы работы врачом я никогда, никогда… – начал постукивать он пальцем в такт словам, – не нарушал врачебную тайну, как и положено настоящему медику. Не собираюсь делать этого и теперь.

Повисла длинная пауза. Ветлесен смотрел на посетителей, явно довольный произведенным эффектом.

Харри кашлянул:

– Возможно, нам все же удастся укрепить ваше жгучее желание помочь полиции, Ветлесен. Мы расследуем дело о детской проституции, в том числе инциденты, имевшие место в гостинице под названием «Леон» здесь, в Осло. Вчера двое наших людей целый вечер просидели в машине неподалеку от гостиницы и сфотографировали всех входящих и выходящих. – Харри открыл коричневый конверт, который ему дала Катрина, наклонился над столом и выложил снимки перед доктором. – Это вы, не так ли?

Ветлесен выглядел так, будто у него застряло что-то в пищеводе: глаза выпучены, вены на шее вздулись.

– Я… – выдавил он. – Я не делал ничего дурного или незаконного.

– Конечно нет, – закивал Харри. – Мы хотим вызвать вас как свидетеля. Свидетеля, который смог бы рассказать, что происходит там внутри. Всем известно, что проститутки издавна водят в «Леон» клиентов, но вот детей туда стали водить лишь недавно. А в отличие от обычной проституции детская проституция, как вы изволили выразиться, незаконна. Теперь представьте себе, что будет, когда мы сообщим об этом прессе.

Ветлесен уставился на снимок и яростно потер лицо.

– Мы, кстати, видели, как от вас выходила дамочка из новостей второго канала, – добил его Харри. – Как биш ее зовут?..

Ветлесен не ответил. Казалось, его потрясающая моложавость линяет прямо у них на глазах: лицо Идара Ветлесена становилось старше с каждой секундой.

– Позвоните нам, если все же найдете маленькую щелочку в ваших нерушимых принципах относительно врачебной тайны.

Харри с Катриной даже не успели дойти до двери, как их остановил голос Ветлесена:

– Детей приводят ко мне на обследование. А вовсе не…

– По поводу чего? – перебил Харри.

– По поводу болезни.

– Одной и той же? Какой?

– Это неважно.

Харри двинулся к двери:

– Значит, для вас будет неважно и то, что мы вызовем вас для дачи свидетельских показаний. Мы же ничего незаконного не нашли.

– Подождите!

Харри обернулся. Ветлесен поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями:

– Болезнь Фара.

– Фара?

– Да, Фара. Редкое, серьезное заболевание, похожее на болезнь Альцгеймера. Человек утрачивает способности на когнитивном… то есть познавательном уровне, затем возникают проблемы с двигательным аппаратом. Обычно первые симптомы проявляются после тридцати, но бывает, что и в детском возрасте.

– Хм. Значит, Бирта и Сильвия знали, что у их детей эта болезнь?

– Они пришли ко мне, потому что подозревали это. Болезнь Фара трудно диагностировать. Бирта Беккер и Сильвия Оттерсен побывали у многих врачей, и никто не мог поставить их детям диагноз. Думаю, обе они искали через Интернет, вводили в поисковики симптомы, вышли на болезнь Фара и, конечно, здорово напугались.

– И тогда они обратились к вам? К пластическому хирургу?

– Я специализировался на болезни Фара. Случайно.

– Что значит «случайно»?

– В Норвегии всего около восемнадцати тысяч врачей. А знаете, сколько болезней существует на свете? – Ветлесен кивнул на свои дипломы на стене. – Болезнь Фара случайно оказалась в программе курсов по заболеваниям нервной системы, которые я посещал в Швейцарии. У нас в Норвегии болезнью Фара не занимается никто. Вот так я и стал специалистом по этой болезни, хотя, разумеется, не успел изучить ее достаточно глубоко.

– Расскажите все, что знаете о Бирте Беккер и Сильвии Оттерсен.

Ветлесен пожал плечами.

– Раз в год они приходили сюда со своими детьми. Я их осматривал. Никаких ухудшений не находил. Кроме этого я ничего об их жизни не знаю. Ни о жизни… – Он запнулся и тихо добавил: – Ни о смерти.

 

– Ты ему веришь? – спросил Харри. Они ехали мимо пустыря.

– Не совсем, – ответила Катрина.

– И я тоже. Думаю, нам надо сосредоточиться на нем, а Берген оставим на потом.

– Не согласна, – возразила Катрина. – Тут явно есть связь.

– Да? И какая же?

– Пока не знаю. Звучит дико, но, мне кажется, есть какая-то связь между Рафто и Ветлесеном.

– Что ты имеешь в виду?

– Рафто мог изменить внешность с помощью пластической операции.

– У Ветлесена?

– У него самого. Это объясняет выбор жертв: и у Сильвии, и у Бирты дети наблюдались у одного и того же врача. Может, именно в клинике Рафто их и увидел.

– Ты рано выходишь на прямую, Катрина.

– Ты так считаешь?..

– Такие расследования похожи на головоломку, пазл. Вначале мы собираем разные кусочки и вертим их так и сяк, прикидывая, куда каждый из них встанет. А ты слишком рано пытаешься эти разрозненные кусочки соединить.

– Да мне просто захотелось озвучить свою мысль. Чтобы самой услышать, насколько идиотски это звучит.

– А звучит по-идиотски.

– Мы разве не к управлению? – с удивлением спросила она.

Харри услышал в ее голосе едва заметную дрожь и скосил на нее глаза, но лицо Катрины было непроницаемо.

– Я хочу проверить то, что сказал Ветлесен, кое у кого из моих знакомых. Который, кстати, его знает.

 

Матиас вышел навстречу Харри и Катрине в белом халате и желтых резиновых перчатках. Он встретил их в гараже одного из корпусов больницы «Гёустад», того, что выходит окнами на третью кольцевую дорогу.

Матиас помог им поставить машину на место – похоже, оно было закреплено за ним, но пустовало.

– Стараюсь больше ездить на велосипеде, – объяснил Матиас и открыл при помощи пластиковой карты дверь, ведущую из гаража в подвальный этаж Института анатомии. – Этот выход очень удобен, когда приходится заносить или выносить трупы. Я бы с удовольствием предложил вам кофе, но мы только что закончили с одной группой студентов, и вторая уже на подходе.

– Извини за беспокойство. Ты и впрямь выглядишь усталым.

Матиас вопросительно посмотрел на Харри.

– Мне вчера звонила Ракель и сказала, что ты работал допоздна, – объяснил Харри, мысленно проклиная себя и стараясь, чтобы выражение лица его не выдало.

– Ах, ну да, – кивнул Матиас. – Ракель и сама задержалась. Ужинала с подружками и сегодня даже взяла отгул. Когда я звонил недавно, она была занята генеральной уборкой. Женщины… Кто их поймет?

Харри улыбнулся и спросил себя, существует ли на этот стандартный вопрос адекватный ответ.

Человек в зеленой униформе больничного санитара провез к двери в гараж металлическую каталку.

– В университет Тромсё отправляем? – спросил его Матиас.

– Попрощайся с Хьелльсеном, – улыбнулся тот в ответ. В его ухо был вдет целый ряд колечек, тесно прижатых друг к другу, как у женщин племени масаи. Только те носят свои кольца на шее, а эти придавали лицу санитара какую-то раздражающую асимметричность.

– Хьелльсен? Правда, что ли? – Матиас остановился.

– Тринадцать лет на службе. Теперь очередь Тромсё копаться у него внутри.

Матиас приподнял простыню. Харри увидел лицо. Кости черепа проступали сквозь кожу, разглаживая старческие морщины на бесполом, белом, как гипсовая маска, лице. Харри знал: это потому, что труп забальзамирован, все кровеносные сосуды заполнены смесью формалина, глицерина и спирта. Эта смесь противостоит разложению тканей. К уху была прикреплена металлическая пластинка с трехзначным числом. Матиас стоял и смотрел, как санитар катит Хьелльсена к гаражной двери. А потом – словно стряхнул оцепенение и пришел в себя.

– Простите. Все оттого, что Хьелльсен пробыл у нас очень долго. Он был здесь профессором анатомии, когда институт только создали. Фантастическое строение… Такие ярко прорисованные мускулы. Нам его будет не хватать.

– Мы тебя надолго не задержим, – сказал Харри. – Хотели попросить, чтобы ты рассказал, как Идар относится к пациентам-женщинам. И их детям.

– Ты имеешь в виду то же, что и я?

Харри кивнул.

Матиас отпер перед ними следующую дверь. Они вошли в помещение с металлическими столами и висящей на одной из стен доской. Столы были оборудованы лампами и раковинами. На каждом из них лежала пачка одноразовых перчаток. Скорее всего, вопросы Харри займут место в голове Матиаса между чьей-то плюсной и большой бедренной костью. Слегка попахивало хлоркой, совсем как в отделе судебной медицины, подумал Харри. Матиас сел на один из стульев, Харри на вентиляционный короб, а Катрина подошла к одному из столов и уставилась на три выложенных в ряд мозга, гадая: муляжи это или?..

Матиас довольно долго размышлял, а потом сказал:

– Я никогда не замечал сам и не слышал от других, чтобы между Идаром и его пациентками или их детьми происходило что-то сомнительное.

Он так нажал на слово «пациентки», что Харри спросил:

– А с непациентками?

– Я не так хорошо знаком с Идаром, чтобы судить об этом. – Матиас нерешительно улыбнулся. – Надеюсь, это поможет?

– Конечно, – ответил Харри. – Я вот еще о чем хотел спросить. Что ты знаешь о болезни Фара?

– Очень мало. Быстроразвивающаяся патология. И очень серьезная.

– А ты знаешь кого-нибудь из норвежских специалистов по этой болезни?

Матиас задумался:

– Да что-то никого не припомню.

Харри поскреб подбородок:

– Ну ладно, спасибо за помощь, Матиас.

– В том-то и дело, что не за что. Если захочешь узнать поподробнее о болезни Фара, позвони вечером. Дома у меня под рукой будут кое-какие книжки.

Харри встал и подошел к Катрине. Та что-то рассматривала под крышкой одного из больших металлических резервуаров у стены. Он заглянул ей через плечо, и язык его тут же закололо как иголками. И вовсе не от вида кусков человеческой плоти, которые лежали в ящике. Нет, от запаха спирта. Девяносто градусов ровно, подумал он.

– Здесь хранится то, – пояснил Матиас, – что остается после ампутаций.

Харри взглянул на Катрину. Ее лицо ничего не выражало. Дверь позади них открылась, стали заходить первые студенты и принялись натягивать голубые халаты и белые резиновые перчатки.

Матиас проводил полицейских обратно в гараж. Возле последней двери он тихонько взял Харри за локоть:

– Я хотел бы тебе кое-что сказать, Харри. Не знаю, как начать…

– Давай, – сказал Харри и подумал: вот и приехали, сейчас-то и всплывет их встреча с Ракель.

– Мне очень неловко, но… Речь об Идаре.

– И что же? – спросил Харри и, странное дело, почувствовал скорее разочарование, чем облегчение.

– Понимаешь, это может ничего не значить… возможно, мне и разговор-то заводить не следовало. Но я подумал, что в таком важном деле лояльность – не главное. Осенью, когда я еще работал на «скорой», мы вдвоем с коллегой пошли после ночной смены перекусить и выпить кофе в «Почте». Кафе рано открывается, и там наливают пиво, так что с утра туда тянутся все забулдыги с бодуна. Ну и другие бедолаги.

– Я знаю это место, – сказал Харри.

– И там, к своему удивлению, мы заметили Идара. Он сидел за одним столом с каким-то потрепанным парнишкой, который уплетал суп. Увидев нас, Идар вскочил из-за стола и был ужасно смущен, что его застали в таком месте. Я про этот случай забыл, то есть думал, что забыл. Но вот ты спросил, и эта история сразу всплыла. Я тогда… ну, ты сам понимаешь, что я тогда подумал.

– Понимаю, – ответил Харри. И добавил, заметив страдальческое выражение лица Матиаса: – Ты правильно сделал.

– Спасибо. – Матиас натянуто улыбнулся. – Но чувствую себя Иудой.

Харри попытался найти какие-нибудь правильные слова, но все, на что его хватило, – это протянуть руку и пробурчать «спасибо за помощь». Прикоснувшись к холодной резине перчаток Матиаса, Харри вздрогнул.

 

Иуда. Поцелуй Иуды. Они ехали вниз по Слемдалсвейен, а Харри все вспоминал, как язык Ракель оказался у него во рту, как она мягко мурлыкала и громко стонала, ее вопли и его испуг – он даже резко остановился, так ему хотелось, чтобы это подольше не кончалось. Но Ракель пришла к нему не для того, чтобы это не кончалось. Она пришла, чтобы изгнать демонов, очистить тело, чтобы, вернувшись домой, очистить и душу. И сделать генеральную уборку. Ну да, ну да.

– Набери клинику, – попросил Харри.

Он услышал, как быстро бегает по кнопкам телефона пальчик Катрины. Она протянула ему мобильный.

Боргхильд ответила сразу. В коротком «слушаю вас» в равных долях присутствовали и услужливость, и энтузиазм.

– Говорит Харри Холе. Скажите, к кому мне обратиться по поводу болезни Фара?

Пауза.

– Это зависит от…

– От чего?

– От того, чем болен господин Фар.

– Действительно. А Идар Ветлесен на месте?

– Он уже ушел.

– Уже?

– Он играет в кёрлинг. Попробуйте позвонить в другой день.

Ее голос звучал неумолимо, и Харри сообразил, что она и сама уже собирается уходить.

– В бюгдёйском кёрлинг-клубе?

– Нет, в частном клубе. Недалеко от «Гимле».

– Спасибо. Удачных выходных.

Харри вернул Катрине телефон.

– Там-то мы его и прижмем.

– Кого?

– Доктора, ассистент которого ничего не знает о болезни, на которой шеф специализируется.

 

Поспрашивав у прохожих, они наконец нашли «Вилла Гранде» – частное владение, которое в годы Второй мировой принадлежало норвежцу, чье имя, в отличие от мореплавателей на тростниковых лодках и искателей Северного полюса, было известно всем, в том числе и за рубежом: министру-президенту Норвегии, нацисту Квислингу, расстрелянному в 1945 году.

В дальнем углу участка у подножия невысокого холма стоял длинный деревянный дом, похожий на старинную солдатскую казарму. Миновав первую дверь, полицейские сразу ощутили, как холодно внутри. За следующей дверью холод еще усилился. Там, на ледяной дорожке, находилось четверо мужчин. Их возгласы эхом отражались от деревянных стен. Никто из мужчин не заметил появления Харри и Катрины. Они кричали вслед гладко отполированному камню, который скользил по дорожке. Двадцати килограммам гранита с шотландского острова Эйлса-Крейг преградила путь шеренга из таких же камней, выстроившаяся возле внешнего из двух нарисованных в конце ледяной дорожки кругов. Мужчины выскочили на лед, балансируя на одной ноге и отталкиваясь другой, спорили, опершись на свои щетки, и решали, куда направлять следующий камень.

– Спорт для снобов, – буркнула Катрина. – Ты только посмотри на них.

Харри не ответил. Ему кёрлинг нравился. Что-то было медитативное, успокаивающее в том, как медленно скользил по дорожке камень, словно плыл во Вселенной, где нет трения. Ни дать ни взять космический корабль у Кубрика, только не под аккомпанемент Иоганна Штрауса, а под тихое шуршание камня и яростный скрип щеток.

И тут мужчины их заметили. Харри узнал двоих журналистов: один был Арве Стёп.

Идар Ветлесен отделился от них и двинулся к Харри.

– Пришли поиграть, Холе?

Он крикнул это издалека, как будто обращался к кому-то из своих, а не к Харри, даже выдал взрыв добродушного хохота. Но мускулы, напрягшиеся вокруг челюсти, выдали врача с головой. Он остановился возле Харри, дыхание паром вырывалось у него изо рта.

– Игра закончена, – произнес Харри.

– Не думаю, – улыбнулся в ответ Идар.

Харри чувствовал, что холод уже проник сквозь подошвы ботинок и медленно двинулся вверх по ногам.

– Мы бы хотели, чтобы вы проехали с нами в Управление криминальной полиции, – сказал Харри. – Немедленно.

– Зачем? – удивленно улыбнулся Идар.

– Потому что вы сжульничали: никакой вы не специалист по болезни Фара.

– Это кто вам сказал? – спросил Ветлесен и бросил короткий взгляд на остальных кёрлингистов, желая убедиться, что они стоят достаточно далеко и ничего не слышат.

– Ваш ассистент. Она – видимо, по чистой случайности – и слыхом не слыхивала о такой болезни.

– Послушайте… – Голос у Идара дрогнул, и в нем зазвучали нотки смятения. – Вы не имеете права врываться сюда и тащить в Управление полиции. Только не здесь, не при…

– Ваших клиентах? – подхватил Харри и прищурился на Идара через плечо, повернувшись к Арве Стёпу, который выметал ледяное крошево из-под одного из камней, а сам в это время разглядывал Катрину.

– Я не знаю, что вы ищете, – понизил голос Идар, – и я готов сотрудничать. Но не в том случае, когда вы унижаете и уничтожаете меня перед моими лучшими друзьями.

– Ну что, Ветлесен, продолжим? – окликнул Идара Арве Стёп.

Харри посмотрел на несчастного хирурга. Интересно, что он имеет в виду, называя этих людей «лучшими друзьями»? Черт, если и был у них крошечный шанс вытащить из Ветлесена хоть что-нибудь, то именно здесь и сейчас.

– Хорошо, – вздохнул Харри. – Мы уходим, но вы должны прибыть в управление не позже чем через час. Если не хотите, чтобы мы явились за вами с сиренами и мегафонами. А уж эти звуки весь Бюгдёй услышит.

Ветлесен кивнул, и Харри даже показалось, что тот пытается по старой привычке одарить его широкой улыбкой.

 

Олег с грохотом захлопнул дверь, скинул обувь, наступая на задник второй ногой, и помчался по лестнице на второй этаж. По всему дому разливался свежий лимонный запах политуры для мебели. Он ворвался в свою комнату, и трубочки «музыки ветра», закрепленные на потолке, в ужасе звенели, пока он срывал с себя джинсы и натягивал тренировочные штаны. Выскочил обратно и уже приготовился одолеть лестницу двумя прыжками, как из спальни матери раздался ее голос. Он вошел туда и увидел Ракель на коленях перед кроватью, под которой она шуровала длинной шваброй.

– Я думал, ты убиралась в выходные.

– Да, но не так тщательно, – ответила мать, встала и провела рукой по лбу. – Ты куда?

– На «Грёссбанен». Покатаемся на коньках. Карстен меня ждет. К обеду вернусь.

Он оттолкнулся от порога комнаты и в носках проехался по паркету, удерживая центр тяжести внизу, как его учил Эрик В., местный ветеран конькобежного спорта.

– Подождите-ка, молодой человек. Кстати, о коньках…

Олег остановился. Только не это, подумал он. Она нашла коньки!

Ракель застыла в дверях и, склонив голову набок, пристально смотрела на него:

– Уроки сделал?

– Да сегодня мало задали. Сяду после обеда.

Он видел, что она колеблется, и добавил:

– Ма, ты такая шикарная в этом платье.

Она опустила взгляд на свое старое голубое в белый цветочек платье, и, хотя глаза оставались суровыми, в углу рта притаилась усмешка.

– Ты говоришь прямо как твой папаша.

– Да? А я думал, он только по-русски балакает.

Он не хотел сказать ничего такого, но что-то с матерью произошло: ее как будто дернуло током.

– Мне можно идти? – И он загарцевал на месте.

 

– «Да, вы можете идти»? – Голос Катрины Братт раскатился по всему тренировочному залу в подвальном этаже полицейского управления. – Ты что, так и сказал Идару Ветлесену? «Можете идти»?

Харри посмотрел на ее лицо, склонившееся над гимнастической скамейкой, на которой он лежал. Свет потолочных ламп обволакивал ее голову сверкающим золотым нимбом. Он тяжело выдохнул: у него на груди покоилась штанга. Он собирался отжать девяносто пять кило и как раз снял штангу со штатива, когда в зал парадным шагом вошла Катрина и испоганила ему всю тренировку.

– Пришлось, – выдавил Харри и подтянул штангу чуть ближе к ключицам. – С ним был его адвокат, Юхан Крон.

– И что?

– Ну, Крон начал с того, что мы применяем к его клиенту недозволенные методы давления, что купля-продажа секса в Норвегии вполне законна и что наши попытки заставить уважаемого хирурга нарушить закон о врачебной тайне тоже могут заинтересовать прессу.

– Да господи боже ты мой! – воскликнула Катрина, и голос ее задрожал от ярости. – Речь идет об убийстве!

Харри никогда еще не видел ее в таком состоянии, поэтому ответил наимягчайшим тоном:

– Послушай, у нас не получится напрямую привязать убийство двух женщин к диагнозу их детей. Тут может быть простое совпадение. И Крону это отлично известно. Так что никак не мог я этого Идара задержать.

– Да уж. Все, что ты можешь… лежать здесь и ничего не делать!

Харри почувствовал боль в ключицах и понял, что Катрина, как ни печально, совершенно права.

Она закрыла лицо руками:

– Прости… Я просто… Сумасшедший денек выдался.

– Ох, – простонал Харри из-под штанги, – помоги, пожалуйста…

– Но с другой стороны! – Она отняла руки от лица. – Мы можем зайти с другой стороны. Из Бергена!

– Нет, – просипел Харри, выдохнув последние молекулы воздуха, остававшиеся в его легких. – Берген нельзя рассматривать как самостоятельную версию. Ты бы не могла…

Он посмотрел на нее снизу вверх, ее темные глаза наполнились слезами.

– Помоги себе сам, – прошептала она и улыбнулась. Это было так неожиданно: перед ним как будто стояла совершенно другая женщина – с удивительным светом во взгляде и абсолютно ледяным голосом. – Хоть ты сдохни!

Он в отчаянии услышал, как ее шаги удаляются и замирают где-то за пределами зала и как хрустят его кости, и тут же красные точки заплясали у него перед глазами. Он выругался, взялся за штангу покрепче и попытался ее отжать. Она не пошевелилась.

Катрина была права – он мог тут запросто сдохнуть. Это единственное, что было в его власти. Смешно, но правда.

Он изловчился, наклонил штангу и услышал, как оглушительно загремели блины, упав на пол. Сама штанга приземлилась с другой стороны скамейки. Он сел и бессмысленно уставился на гантели, разложенные на стойках вдоль стен.

Харри принял душ, переоделся и по лестнице поднялся на шестой этаж. Плюхнувшись в кресло, почувствовал, как болят мышцы, – сладчайшее ощущение, которое означало, что завтра он будет совершенно разбит.

Он прослушал автоответчик, где помимо прочего было и сообщение от Бьёрна Холма с просьбой перезвонить.

Когда Холм поднял трубку, в ней раздавался душераздирающий рык, сопровождавшийся ревом электрогитары.

– Что? – спросил Харри.

– Дуайт Йоакам, – ответил Холм и сделал музыку потише. – Дьявольски сексуальный малый, да?

– Я имею в виду, что случилось?

– Готовы результаты экспертизы по письму Снеговика.

– Выкладывай.

– Ничего особенного в смысле текста – обычный лазерный принтер.

Харри молчал, он знал, что у Бьёрна что-то есть.

– А вот бумага, которую он использовал, – не простая. Никому в нашей лаборатории такая раньше не попадалась, поэтому, собственно, нам и потребовалось немного больше времени. Короче, это васи – японская бумага ручного изготовления, что-то вроде папируса. Ее обычно определяют по запаху, потому что при изготовлении используют кору кустарника мицумата. К тому же наша бумага – вообще особенного типа, называется коно.

– Коно?

– Купить такую можно только в специальных магазинах, знаешь, такие есть лавки, где продаются старинного образца перья для письма по тысяче крон, специальные чернила и кожаные блокноты… Знаешь наверняка…

– Откуда? Не знаю я.

– Вот и я не знаю, – признался Холм. – Но мы выяснили, что в Осло есть только один магазин, где продается бумага коно. Называется «Ворсе», находится на Гамле-Драмменсвейен. Я побеседовал с продавцом и выяснил: теперь такие вещи у них покупают редко, потому они больше и не заказывают. Перестал народ разбираться в качестве и прочих вещах, – так он говорит.

– То есть…

– То есть продавец даже и припомнить не мог, когда в последний раз продавал бумагу коно.

– Ага… И это, стало быть, единственный такой магазинчик?

– Да, – ответил Холм. – Был еще один в Бергене, но они давно отказались от подобного ассортимента.

Холм замолчал в ожидании следующего вопроса. Дуайт Йоакам продолжал во весь голос хоронить свою любовь. Харри молчал.

– Харри?

– Я думаю.

– Да быть не может! – усмехнулся Холм.

Это был уже исчезающий образчик провинциального юмора, над которым Харри потом будет долго хмыкать, даже и не понимая, что тут, собственно, смешного. Но теперь было не до смеха. Харри кашлянул:

– Что-то мне кажется, неспроста это: вряд ли убийца не подумавши пошлет следователю, который работает над его делом, такую редкую бумажку. Он же наверняка знает, что мы все это проверим, тут даже не надо слишком много детективов по ящику смотреть.

– Может, он не знал, что она редкая? – предположил Холм. – Может, бумагу вообще не он покупал?

– Тоже возможно. Но что-то говорит мне, что Снеговик не из тех, кто допустит такой дурацкий промах.

– Но допустил же.

– Нет, это не промах, это умысел. Он рассчитывал на то, что мы выясним, что это за бумага.

– Чтобы что?

– Ну, это классическая схема. Нарциссического плана серийный убийца разыгрывает пьесу с собой в главной роли – в роли непобедимого, могущественного героя, который в конце концов одержит верх.

– Над кем?

– Ну… – Тут Харри впервые произнес это вслух. – Над тем, кто ему под стать, так же опасен и такой же Нарцисс. Надо мной.

– Почему он выбрал тебя?

– Не знаю. Может, он знает, что я единственный в Норвегии полицейский, который поймал серийного убийцу. Он считает, что я бросил ему вызов. На это указывается и в письме, он же там вспоминает про Тувумбу. Не знаю, Холм. А как называется магазинчик в Бергене?

 

– Флеск! – представился старичок с сильным бергенским выговором: «л» он выстрелил коротко и остро, протянул «е-э-э», повысив тон в самой середине, а «с» сильно приглушил. Петер Флеск, так забавно произносивший собственную фамилию, оказался пыхтящим, громкоголосым и открытым человеком. Он охотно рассказал, что занимается антиквариатом с младых ногтей и специализируется как раз на бумаге, перьях, кожаных бюварах и прочих письменных принадлежностях. Большинство его покупателей были постоянными клиентами, как правило, пожилыми, как и он сам.

На вопрос Харри о писчей бумаге коно Флеск с сожалением в голосе ответил, что ее уже много лет нет в магазине.

– Это, конечно, дела давно минувших дней, – сказал Харри, – но, может быть, раз уж ваши покупатели сплошь постоянные клиенты, вы вспомните, кому продавали коно?

– Ноккену вроде, Мёллеру. И Киккусену из Мёлларена. Записей у нас нет, но у старухи моей память – капкан.

– Составьте, пожалуйста, список: полное имя, адрес и примерный возраст. И пришлите мне на имейл…

– Имейлов не держим, – перебил его пыхтящий старик. – И не предвидится. Факсом могу отправить, давайте номер.

И тут Харри осенило. Правда, если человека осеняет, для этого всегда есть причина.

– Конечно, за давностью лет всего не упомнишь… Но не было ли среди ваших покупателей Герта Рафто?

– Железного Рафто? – улыбнулся Петер Флеск.

– Вы что, о нем слышали?

– Да тут о нем все слышали. Нет, он у меня ничего не покупал.

Комиссар полиции Бьярне Мёллер часто повторял: для того чтобы выявить единственную возможность, надо исключить все остальные возможности. Поэтому следователь должен не огорчаться, а радоваться, когда очередная версия срывается. К тому же Харри всего лишь «осенило».

– Ну что ж, и на этом спасибо, – поблагодарил он. – Будьте здоровы.

– Рафто ничего не покупал у меня, – вдруг раздался голос Петера Флеска, – зато я у него покупал.

– Что?

– Так, всякую мелочишку. Бэушные серебряные зажигалки, перья золотые. Такие вещи. Иногда я это покупал. Хотя и знал, откуда они.

– И откуда же они?

– А вы что, ничего не слыхали? Ходили разговоры, что он прихватывает такие штучки с мест преступления.

– А покупать, значит, не покупал…

– Рафто не интересовался нашим товаром.

– И бумагой? Бумагой тоже не интересовался?

– Минутку, там старуха моя что-то говорит…

Флеск прикрыл трубку ладонью, Харри слышал только отдельные звуки: сначала оклик, потом тихий разговор. А потом Флеск убрал руку и сообщил с тем же занятным бергенским выговором:

– Она мне напомнила, Герт Рафто и впрямь получил остатки бумаги. В обмен на голландскую серебряную подставку для ручки. Я ж говорю: у старухи память будь здоров.

Харри положил трубку и понял, что поездки в Берген ему не избежать.

Все-таки в Берген.

 

Было уже девять вечера, а на столичной Брюнсалле в доме номер шесть на втором этаже все еще горел свет. Со стороны это шестиэтажное здание казалось обычным учреждением: модный фасад, красный кирпич, серая сталь. Впрочем, изнутри тут тоже все напоминало учреждение, поскольку работа почти всех здешних сотрудников – а их насчитывалось около четырехсот – была по-инженерному будничной: компьютерщики, лаборанты, исследователи, фотографы и так далее. Однако на самом-то деле в здании располагался Национальный департамент борьбы с организованной преступностью, как его называли теперь, а раньше – Главное управление криминальной полиции Норвегии, или сокращенно КРИПОС.

Итак, было уже девять вечера, и Эспен Лепсвик к этому времени успел отпустить всех своих людей, занимавшихся расследованием убийств, так что в ярко освещенной комнате перед ним сидел только один человек.

– Да. Пока немного, – сказал Харри Холе.

– Это такой приличный синоним к «ни хрена», правильно? – Эспен Лепсвик по