Глава 23 День девятнадцатый. Мозаика

 

В семь утра, когда небо скрыли серые облака, Харри поднялся на седьмой этаж дома во Фрогнере. Валенок оставил дверь незапертой и, когда Харри вошел, сидел на диване с пультом от телевизора в руке, положив ноги на зеленый журнальный столик. На экране была какая-то цифровая мозаика.

– Пиво будешь? – спросил Валенок и показал на свою бутылку. – Суббота же.

Харри показалось, что вонь от ног Валенка висит в воздухе как дым. Обе пепельницы были полны окурков.

– Нет, спасибо, – отказался Харри и уселся. – Ну?

– Ну! У меня была только одна ночь. – Валенок остановил DVD-плеер. – Обычно я трачу на это хотя бы пару дней.

– Этот человек не профессиональный игрок в покер, – напомнил Харри.

– Не скажи, – возразил Валенок и отхлебнул из бутылки. – Блефует-то он лучше многих покеристов. Вот, кстати, место, где ты задаешь ему вопрос, на который заведомо ожидаешь получить лживый ответ. Так?

Он нажал на кнопку, и Харри увидел себя в телестудии. На нем был тесноватый полосатый шведский пиджачок, черная футболка – подарок Ракель, джинсы «Дизель» и черные ботинки «Док Мартенс». Он сидел в заметно неловкой позе, как будто в спинке его стула были колючки. Из динамиков телевизора донесся вопрос: «Вы пригласите ее к себе в отель?» – «Нет, не приглашу», – начал было Стёп и, повинуясь пульту, застыл.

– Ты точно знаешь, что это вранье? – спросил Валенок.

– Ага, – ответил Харри. – Подружку Ракель он не пропустил. А женщины на себя наговаривать такое не будут. Что скажешь?

– Если бы я мог проиграть это на компе, я бы мог увеличить глаза. Но в принципе и так видно. Вот, смотри на зрачки, видишь, расширены? – И Валенок ткнул в экран обгрызенным ногтем. – Классический признак стресса. А ноздри видел? Мы так делаем в момент стресса, когда мозгу нужен дополнительный кислород. Но это вовсе не означает, что он лжет. Потому что есть люди, которые испытывают стресс, даже когда говорят правду. А есть такие, которые не испытывают, когда врут. Вот у него, например, руки совершенно спокойны.

Харри заметил, что голос у Валенка перестал скрипеть, стал мягким и почти приятным. Харри посмотрел на экран, на руки Стёпа, спокойно лежавшие одна на другой.

– К сожалению, стопроцентных признаков вообще не существует, – сообщил Валенок. – Надо найти, что меняется именно у этого человека, когда он лжет или когда отвечает правду. Это как нарисовать треугольник – тебе обязательно понадобятся еще две точки.

– Правда и неправда, – поддакнул Харри. – Звучит просто.

– Именно что звучит. Допустим, что в начале передачи он говорит правду, когда рассказывает о газете и о том, как презирает политиков. Тут у нас появляется вторая точка. – Валенок перемотал. – Смотри.

Харри посмотрел, но ничего не заметил и покачал головой.

– На руки, на руки смотри!

Харри посмотрел на скрещенные загорелые руки Стёпа.

– Руки как руки. Спокойные.

– Да, и он их не прячет, – сказал Валенок. – Плохие игроки в покер совершают классическую ошибку: когда к ним приходит слабая карта, они самую сильную прячут рукой. А когда блефуют, они эдак задумчиво прикрывают рукой рот, чтобы скрыть мимику. Мы их называем «пряталки». А другие, блефуя, вытягиваются на стуле, расправляют плечи, делаются как будто больше, понимаешь? Таких мы зовем «надувные». Стёп – «пряталка».

Харри подался вперед:

– И ты смог определить?..

– Смог, – подтвердил Валенок. – Он всю дорогу этим занимается. Когда врет, убирает руки с предплечий и прячет правую. Я так понял, он правша, да?

– А что он сделал, когда я спросил про снеговиков? Лепит ли он снеговиков? – Харри даже не пытался скрыть волнения.

– Врал, – отрезал Валенок.

– Где именно? Когда сказал, что лепит снеговиков? Или что лепит их у себя на террасе?

Валенок издал короткий хрип, который, как Харри догадался, на самом деле означал смех.

– Это все ненаучно, то, чем мы тут занимаемся, знаешь ли, – сказал Валенок. – Я думаю, плохих карт у него нет. В первые секунды, после того как ты задал вопрос, он держал ладони на предплечьях, то есть собирался сказать правду, но в то же время его ноздри расширились, то есть у него был стресс. А потом он подумал, спрятал руку и давай врать.

– Точно, – вспомнил Харри. – И это значит, что он что-то скрывает, так ведь?

Валенок сжал губы, показывая, что вопрос щекотливый:

– Это также может означать, что он собирался сказать неправду, зная, что об этом догадаются. Чтобы скрыть правду, которую на самом деле мог выдать.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда профессиональные покеристы получают хорошую карту, вместо того чтобы просто повысить ставки, они повышают их, одновременно давая слабые сигналы о том, что якобы блефуют. Именно для того, чтобы неопытные игроки подумали, что они раскрыли блеф, и пошли на серьезное повышение ставок. Примерно так вот это выглядит. Двойной блеф.

Харри медленно кивнул.

– Ты это к тому, что он хочет, чтобы я думал, что ему есть что скрывать?

Валенок посмотрел на опустевшую бутылку пива, перевел взгляд на холодильник, сделал не слишком искреннюю попытку подняться с дивана и вздохнул:

– Я же сказал, это все ненаучно. Ты не мог бы…

Харри встал, подошел к холодильнику. Выругался про себя. Когда он звонил Уде, он, конечно, знал, что они наверняка примут его предложение поучаствовать в программе. И еще он знал, что ему удастся беспрепятственно задать Стёпу прямой вопрос – таков был формат передачи – и что камера будет показывать отвечающего так называемым средне крупным планом, то есть только верхнюю часть тела. Все это отлично подходило для анализа Валенка. И все равно им не повезло. А ведь это была последняя соломинка, последнее место, куда еще мог упасть луч света. Все остальное тонуло во тьме. Возможно, впереди было еще лет десять движения на ощупь, надежд на прорыв, на случайность, на ошибку врага.

Харри уставился на выстроенные как на парад пивные бутылки в холодильнике, их стройные ряды забавным образом контрастировали с хаосом, который царил в комнате. Он помедлил. И взял две бутылки. Они приятно холодили ладони. Дверца холодильника поползла на место.

– Единственное место, где я с уверенностью могу сказать, что Стёп врет, – подал с дивана голос Валенок, – это когда он говорит, что у него в семье нет случаев сумасшествия или других серьезных наследственных заболеваний.

Харри успел поставить ногу и не дал холодильнику закрыться. Свет из холодильника отражался в темном окне, на котором не было занавесок.

– Продолжай, – сказал он.

И Валенок продолжил.

Через двадцать пять секунд Харри был уже почти внизу лестницы, а Валенок почти допил пиво, которое ему сунул Харри.

– Да, Харри, – пробормотал Валенок себе под нос, – тут вот еще что. Когда Боссе спросил тебя, не ждешь ли ты какой-то особенной женщины, ты сказал «нет». Ох, Харри, даже и не думай играть в покер.

 

Харри позвонил из машины.

Он не успел назваться, а на том конце уже отозвались: «Привет, Харри».

Мысль, что Матиас Лунн-Хельгесен запомнил его номер телефона или даже забил его вместе с указанием имени, заставила Харри содрогнуться. На дальнем плане он слышал голоса Ракель и Олега. Выходные. Семья.

– У меня вопрос относительно клиники «Мариенлюст». Остался после нее хоть какой-нибудь журнал пациентов?

– Сомневаюсь, – ответил Матиас. – Наверное, есть какие-то правила, где говорится о том, как поступить с документами, если они не переходят кому-то еще. Но если нужно, я проверю.

– Спасибо.

Харри промчался мимо станции метро «Виндерен». И снова рядом с ним парил призрак прошлого. Автомобильная погоня, авария, погибший коллега, слухи о том, что за рулем был он, Харри, и что надо бы его проверить на промилле. Это было давно. Много воды утекло, а душа все болит.

Матиас перезвонил через четверть часа.

– Я поговорил с Грегерсеном, он возглавлял клинику «Мариенлюст». Боюсь, все погибло. Но я уверен, что некоторые врачи, Идар в том числе, забрали данные на своих пациентов.

– А ты?

– Я тогда уже знал, что буду заниматься частной практикой, так что ничего не взял.

– А как думаешь, смог бы ты вспомнить имена хотя бы некоторых пациентов Идара?

– Некоторых – возможно. Но немного. Это же давно все было, Харри.

– Я знаю. Спасибо. – Харри положил трубку и свернул согласно указателю к Королевскому госпиталю.

Герда Нельвик, пышногрудая приветливая дама сорока с лишним лет, этим вечером в отделе установления отцовства Института судебной медицины при Королевском госпитале была одна. Она встретила Харри и повела его в свой кабинет. Ничто не указывало на то, что здесь борются с самыми опасными преступлениями против общественной морали. По-домашнему скучновато украшенные светлые помещения свидетельствовали, что за небольшим исключением местный штат состоит из одних только женщин.

Харри бывал тут раньше и был знаком с процедурой ДНК-анализа. За стеклянными окнами лабораторий он видел женщин в белых халатах, шапочках и медицинских одноразовых перчатках, склонившихся над записями и аппаратурой, где шли волшебные процессы, которые они называли «проба волос», «препарат крови» и «амплификация». Все это в конце концов объединялось в документе, который представлял собой таблицу, где были сведены пятнадцать различных показателей.

Холе и Нельвик прошли мимо помещения, где на полках были расставлены коричневые конверты с пометками полицейских отделов со всей Норвегии. Харри знал, что в них – предметы одежды, пряди волос, пробы мебельной обивки, крови и других органических материалов, которые прислали сюда для проведения анализа. Все это для того, чтобы вырвать у этих предметов цифровой код, в котором зашифрованы нужные звенья волшебной спирали, именуемой ДНК, которая идентифицирует ее владельца с точностью почти сто процентов.

Кабинет Герды Нельвик был небольшой – как раз, чтобы в нем поместились полки с множеством папок, стол с компьютером, этажерка для бумаг и большая фотография двух пареньков со сноубордами.

– Сыновья? – спросил Харри, садясь.

– Надеюсь, что да, – улыбнулась она.

– Что?

– Так у нас шутят. Вы интересовались заказчиками анализов?

– Да. А именно всеми ДНК-анализами, которые заказаны одним учреждением за последние двенадцать лет. Мне нужно узнать, чьи это анализы.

– Хорошо. Так что за учреждение?

– Клиника «Мариенлюст».

– «Мариенлюст»? Вы уверены?

– А почему нет?

Она пожала плечами:

– В запросах по установлению отцовства заказчиками в основном бывают судебные инстанции или адвокаты. Или просто частные лица.

– Это не по поводу установления отцовства. Там речь идет об изучении наследственности по причине наличия у отцов тяжелых генетических заболеваний.

– Ага, – сказала Герда. – Тогда посмотрим в базе данных.

– Вы сможете проверить это прямо сейчас? – удивился Харри.

– Ну, если у вас есть время… – Она посмотрела на часы. – Секунд через тридцать…

Харри кивнул.

Герда вбила в компьютер, диктуя сама себе:

– Кли-ни-ка «Ма-ри-ен-люст», – откинулась на спинку стула и подождала, пока машина заработает. – Дурацкая погода этой осенью, да? – спросила она.

– Еще бы, – ответил Харри из вежливости, прислушиваясь к пощелкиванию жесткого диска, как будто мог в нем расслышать ответ, на который так надеялся.

– От нехватки света развивается депрессия, – продолжила она. – Надеюсь, хотя бы снег скоро выпадет. Будет посветлее.

– Хм, – отозвался Харри.

Пощелкивание прекратилось.

– Посмотрим, – сказала она, глядя на экран.

Харри набрал в грудь воздуха.

– Клиника «Мариенлюст» действительно была нашим клиентом, но в последний раз семь лет назад. – Герда нахмурилась. – Однако до этого они много заказывали, как я вижу.

Тут она замолчала. Харри ждал, что она скажет то, о чем он думал. И она сказала:

– Я бы сказала, необычно много для обычного медицинского центра.

Харри чувствовал, он на верном пути, ведущем к выходу из лабиринта. Или, лучше сказать, внутрь лабиринта. К его мрачному сердцу.

– У вас есть данные о тех, кого тестировали по их заказу?

Герда покачала головой:

– Обычно такая информация у нас есть, но клиника пожелала сохранить анонимность клиентов. К сожалению.

Черт! Харри прикрыл глаза и задумался.

– Но результаты анализов у вас сохранились? С конечным ответом: отец или нет.

– Это да, – ответила Герда.

– И что там?

– Сейчас я не могу вам ответить, потому что надо заходить в каждый файл, а это займет какое-то время.

– А анализы такие же подробные, как при работе с уголовными делами?

– Гораздо более. Потому что в случаях определения отцовства требуется изучить больше факторов, так как половина генетического материала наследуется от матери.

– Значит, если я вам пришлю клеточный материал, пробу, взятую у конкретного человека, вы сможете определить, присылали ли вам его пробы из клиники «Мариенлюст»?

– Верно, – подтвердила Герда, и по ее тону было ясно, что она прекрасно представляет себе, чем объясняется такая сложная схема.

– Хорошо, – сказал Харри. – Мои сотрудники пришлют вам пробы мужей и детей женщин, которые пропали за последние годы. Проверьте, присылали ли вам аналогичный материал из клиники «Мариенлюст». Мне жаль вас загружать, но уверяю вас, эта работа – первоочередной важности.

И тут глаза Герды загорелись:

– Вспомнила! Вспомнила, где я вас видела, в «Боссе» вчера вечером. Так, значит, то, о чем мы сейчас говорили, касается… – И, несмотря на то что кроме них тут никого не было, она понизила голос, как будто прозвище, которым нарекли маньяка, стало табу, запретным словом, которое нельзя произносить вслух: – Снеговика?

 

Харри позвонил Катрине и попросил встретиться с ним в кафе-баре «Ява» на Сент-Хансхёуген. Он припарковался перед старинными воротами собора, рискуя попасть на эвакуатор. По улице Уллеволсвейен сновали люди, которые спешили закупить продукты на выходные. Ледяной ветер поднимался со стороны собора и летел к кладбищу Христа Спасителя срывать черные шляпы с голов идущих за гробом.

Харри взял кортадо и двойной эспрессо в бумажных стаканчиках и уселся снаружи. Напротив в парке, через дорогу, по пруду нарезал круги одинокий, белый как снег лебедь с шеей, изогнутой знаком вопроса. Харри смотрел на него и все пытался вспомнить, как называется капкан для лис. От ветра вода покрывалась рябью.

– Кортадо еще горячий?

Перед ним, протянув руку, стояла Катрина.

Харри сунул ей бумажный стаканчик, и они направились к его машине.

– Хорошо, что ты смогла выбраться на работу в субботний вечер, – сказал он.

– Хорошо, что ты смог выбраться на работу в субботний вечер, – как эхо повторила она.

– Я холостяк. Субботний вечер для таких, как я, сущая пытка. А у тебя, напротив, жизнь должна быть в самом разгаре.

Рядом с машиной стоял пожилой человек и раздраженно смотрел на машину Харри:

– Я вызвал эвакуатор.

– Да, я слышал, это теперь модно, – ответил Харри, открывая дверцу. – Вот только парковать их неудобно.

Харри и Катрина уселись в машину, но тут морщинистый кулачок постучал в стекло.

– Кран сейчас приедет. Вы должны остаться и подождать, – предупредил старик.

– Вы так думаете? – Харри показал ему свое удостоверение.

Старик увидел удостоверение и кисло покосился на часы.

– У вас слишком узкие ворота. Как ни ставь машину, все равно перекроешь выход, – сказал Харри. – А знак «не парковаться» вы повесили незаконно. Я пришлю человека из отдела транспортного контроля, чтобы он его снял. Думаю, вам придется заплатить штраф.

– Что?

– Мы из полиции, – с нажимом сказал Харри.

Старик удивленно уставился на удостоверение, затем на Харри, потом опять на удостоверение, снова на Харри.

– Хорошо, можете ехать, – сказал он с сожалением.

– Ничего хорошего, – ответил Харри. – Я звоню в отдел транспортного контроля.

Старик разъяренно посмотрел на него.

Харри долго искал ключи зажигания, потом завел двигатель и приспустил стекло:

– А вы пока никуда не уходите, ждите здесь.

Они отъехали, в зеркало заднего вида все еще было видно потрясенное лицо старика.

– Ну ты и зараза! – громко расхохоталась Катрина. – Так обойтись со старым человеком…

Харри посмотрел на нее в зеркало. У нее было странное выражение лица, будто ей больно смеяться. Парадоксально, но это напомнило ему инцидент в баре «Фенрис», когда она приоткрылась ему больше, чем обычно. Наверное, у всех красавиц одна слабость: стоит не ответить на их призыв, как они начинают западать на тебя больше и больше.

Харри улыбнулся. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, что сегодня он проснулся с эрекцией, а остатки сна были посвящены ей: он брал ее прямо в туалетной кабинке бара «Фенрис», да так, что унитаз звенел под ними, а его мошонка при каждом движении стукалась о ледяной фаянс. Зеркало за ее спиной тряслось, лицо Харри в нем расплывалось, и они бились о раковину, сушилку, контейнер с жидким мылом. И только остановившись, он разглядел, что в зеркале было не его, а чье-то чужое лицо.

– О чем думаешь? – спросила она.

– О размножении, – ответил Харри.

– Что?

Харри протянул ей пакет, она открыла и увидела сверху лист бумаги с надписью «Инструкция по забору материала слизистой полости рта для проведения анализа ДНК».

– И что мы должны с этим делать? – Катрина помахала пакетом.

– Поедем в Соллихёгду, возьмем анализы у близнецов.

На земле по периметру двора снег не растаял. Мокрый, серый, он все еще лежал там, демонстрируя, что это его территория.

Ролф Оттерсен встретил их на крыльце и предложил кофе. Снимая пальто, Харри объяснил, что они хотят. Ролф ничего не спросил и просто кивнул.

Девочки сидели в гостиной и вязали, позвякивая спицами.

– Ну и что это будет? – спросила Катрина.

– Шарф, – хором ответили близняшки. – Нас тетя учит. – Они кивнули на Ане Педерсен. Та сидела рядом, вязала и благодушно улыбалась Катрине.

– Мне нужно немножко вашей слюны, – попросила Катрина, доставая пробирки. – Откройте ротики.

Близняшки отложили вязанье.

Харри прошел вслед за Ролфом Оттерсеном в кухню, по которой разливался аромат только что сваренного кофе.

– Так значит, вы ошиблись с тем врачом, – сказал Оттерсен.

– Возможно, – ответил Харри. – А возможно, он все же как-то связан с этим делом. Можно я снова взгляну на сарай?

Оттерсен сделал приглашающий жест, но добавил:

– Правда, Ане там прибралась, так что смотреть особенно не на что.

Там действительно было убрано. Харри вспомнил, как Холм брал пробу крови, толстым темным слоем покрывавшей пол у верстака. Кровь была куриная. Теперь пол отскоблили дочиста, и только там, где кровь просочилась в трещины, доски были розовые. Харри остановился возле верстака и посмотрел на дверь. Попытался представить себе, как все произошло: Сильвия рубила головы курам, в дверь вошел Снеговик. Ждала ли она его? Она зарубила двух кур. Нет, трех. Почему он подумал, что их было две? Две плюс одна. А почему плюс одна? Харри закрыл глаза.

Две мертвые курицы лежали возле верстака, их кровь стекала вниз, в желоб. Но третья лежала в стороне и запачкала пол. Кровь запеклась вокруг куриной шеи – точно так же, как кровь Сильвии. Он помнил, как Бьёрн Холм это объяснил, и знал, что мысль не нова, что она уже довольно долго лежит где-то далеко вместе с остальными такими же – недодуманными, полуприснившимися, полупримерещившимися. Мысль о том, что третья курица была убита тем самым инструментом – нагревающейся скользящей петлей.

Он подошел к тому месту, где доски пола впитали кровь, и присел на корточки. Почему, убивая третью курицу, Снеговик использовал не топорик, а петлю? Все просто. Потому что топорик исчез в темном лесу. То есть это произошло после убийства. Он вернулся в сарай и тут убил еще одну курицу. Но зачем? Какой-нибудь ритуал вуду? Внезапный порыв? Черта с два. Этот гад все планирует и всегда следует плану.

– Зачем? – спросила Катрина.

Харри не слышал, как она подошла. Она стояла в дверях сарая, свет голой лампочки падал ей на лицо, в руках она держала пластиковые пакеты с пробами. Харри вздрогнул: Катрина стояла в дверях, вытянув руки, совершенно в той же позе, что и тогда, в доме Беккера, но теперь к этому воспоминанию подмешивалось еще что-то, какое-то другое чувство.

– Да я уж говорил, – пробормотал Харри, глядя на розовые трещины на половицах, – дело замешено на наследственности и на лжи.

– Кого ты подозреваешь? – спросила она, подходя ближе, цокая высокими каблуками по доскам. – Кто маньяк?

Она присела на корточки рядом с ним, запах ее мужского парфюма, нагретого кожей, начал обволакивать Харри.

– Я уже сказал: понятия не имею.

– Но ведь сейчас ты выполняешь не просто рутинный осмотр! У тебя появилась версия, – выпалила она.

Харри помолчал:

– Это пока еще не версия.

– Все равно расскажи.

Харри вздохнул:

– Арве Стёп. Он сказал, что Идар Ветлесен лечил ему локоть. Но Боргхильд заверила, что никаких записей о Стёпе у Ветлесена нет. Спрашивается: почему?

Катрина пожала плечами:

– Возможно, у него было что-то посерьезнее, чем локоть, и Стёп боялся, что информация о травмах может всплыть и подпортить его лучезарный имидж.

– Если бы Идар Ветлесен по этой причине отказался вести записи своих пациентов, то у него архив был бы пуст. Я думаю, тут скрывается что-то действительно серьезное. Тайна, не подлежащая разглашению.

– Например?

– На ток-шоу Стёп соврал, когда сказал, что у него в роду никогда не было сумасшедших и людей с хроническими заболеваниями.

– Ну и что?

– Давай подумаем, попробуем от этого оттолкнуться. Ради версии.

– Версии, которая пока еще не версия?

Харри кивнул:

– Идар Ветлесен тщательно скрывал, что принимает больных с болезнью Фара. Об этом не знала даже Боргхильд, его ассистентка. Так почему именно на него, а не на любого другого врача в мире, вышли Сильвия Оттерсен и Бирта Беккер?

– Почему?

– Давай представим, что главным умением Ветлесена было не лечение серьезных заболеваний, а сохранение тайны. Он сам говорил, что вся его практика строится именно на этом. Поэтому к нему приходит пациент – к тому же еще и его друг – и говорит, что у него болезнь Фара и диагноз ему поставили в другом месте, у настоящего специалиста. Но этот самый специалист не обладает умением Ветлесена хранить тайну, а подобный факт и вправду должен храниться в полнейшей секретности. Пациент настаивает, возможно, даже платит большие деньги. Потому что он из тех, кто может заплатить.

– Арве Стёп?

– Да.

– Но диагноз-то ему поставили в другом месте, откуда вполне возможна утечка?

– Да, но Стёп боится не этого. Он боится, что диагноз болезнь Фара будет поставлен ребенку: ведь болезнь передается по наследству. Вот что должно храниться в полнейшей тайне, потому что никому не известно, что у Стёпа есть дети. Многие мужчины думают, что эти дети – их собственные. Например, Филип Беккер думал, что он отец Юнаса. И… – Харри кивнул в сторону дома.

– Ролф Оттерсен? – сдавленно прошептала Катрина. – Близнецы? Ты думаешь… – помахала она пакетиками, – что этот генетический материал приведет к Арве Стёпу?

– Возможно.

Катрина посмотрела на него:

– Пропавшие женщины… у них у всех остались дети…

– Если обнаружится, что Стёп является отцом Юнаса и близняшек, мы в понедельник начнем брать пробы у остальных.

– Ты хочешь сказать, что Стёп… делал детей по всей Норвегии? Разным женщинам? А потом их убивал, после того как они родят?

Харри пожал плечами.

– Но зачем? – недоумевала она.

– Если я прав, то речь, разумеется, идет о сумасшедшем, так что о мотивах можно только догадываться. Потому что в действиях сумасшедших частенько прослеживается четкая логика при неверном посыле. Ты слышала о тюленях?

Катрина покачала головой.

– Они совершают холодные и расчетливые убийства, – сказал Харри. – После того как самка родит детенышей и у нее начинается следующая течка, самец пытается ее убить, потому что знает, что она с ним больше спариваться не станет, и хочет сделать так, чтобы у его собственных детей не появилось конкурентов.

Судя по лицу Катрины, ей было сложно понять эти высокие тюленьи отношения.

– С ума сойти, – наконец сказала она, – но я даже не знаю, что хуже: думать, как тюлень, или верить, что другие могут думать, как тюлень.

– Я же сказал… – Харри встал, и его колени громко хрустнули. – Это даже еще не версия.

– Врешь. – Она глядела на него снизу вверх. – Ты совершенно уверен, что их отец – Арве Стёп.

Харри криво усмехнулся.

– Ты такой же сумасшедший, как и я, – улыбнулась она ему в ответ.

Харри долго смотрел на нее:

– Пошли. В лаборатории ждут пробы.

– В субботу вечером? – удивилась Катрина. – Что у них, никакой личной жизни?

 

Они отдали пакетики в лабораторию, где им пообещали дать ответ сегодня же вечером, в крайнем случае – завтра рано утром. Харри подвез Катрину домой на Сейльдуксгата.

– У тебя в окнах опять темно, – заметил он. – Ты что же, живешь одна?

– Такая роскошная женщина, как я? – улыбнулась она, открывая дверь. – Никогда.

– Хм. А почему ты не захотела, чтобы я рассказал твоим бывшим коллегам в Бергене, что ты теперь работаешь в Осло?

– А зачем?

– Ну, я подумал, было бы круто, если бы они узнали, что ты теперь участвуешь в громком расследовании, да еще в столице.

Она пожала плечами:

– Бергенцы не считают Осло столицей. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Харри тронулся по направлению к Саннергата.

 

Он не был уверен, но ему показалось, что Катрина внутренне зажалась. Теперь, когда любой щелчок кажется ему звуком встающего на место курка, а оказывается хрустом веток, которые в ужасе ломает глядящая на него малышка, он уже ни в чем не был уверен. Но он не мог не думать о том, что его волновало, даже если он не был в этом уверен. Катрина в тот вечер направила револьвер в спину Филипа Беккера. И когда Харри встал между ним и ей, он услышал тот же звук, что и во дворе, – это Сальма сломала ветку. Щелчок курка, вернувшегося в исходную позицию. Значит, Катрина нажала на спусковой крючок на две трети, так что выстрел мог прогреметь в любой момент. Она была готова застрелить Беккера.

Харри не мог об этом забыть. Потому что сегодня снова увидел ее в дверях, свет падал ей на лицо, и он узнал это выражение. А еще потому, что дело касалось наследственности.

 

Комиссар полиции Кнут Мюллер-Нильсен обожал Джули Кристи. Так сильно, что ни разу не осмелился рассказать об этом своей жене. Однако в силу того, что подозревал ее саму во внебрачной связи с Омаром Шарифом, угрызений совести он не испытывал, а просто сидел рядом с женой на диване и наслаждался лицезрением Джули Кристи. Правда, было одно «но»: в настоящий момент Джули Кристи находилась в объятиях вышеупомянутого Омара. И когда телефон на столике в гостиной зазвонил и комиссар снял трубку, его жена нажала на паузу, так что эта прекрасная, но невыносимая сцена из их любимого фильма «Доктор Живаго» застыла на экране.

– Добрый вечер, Холе, – поздоровался Мюллер-Нильсен, когда Харри назвал свое имя. – Да уж, представляю себе. Теперь вам точно есть чем заняться.

– У вас есть минута? – спросил хриплый, но мягкий голос на другом конце линии.

Мюллер-Нильсен взглянул на алые, жадные губы Джули Кристи, ждущий взгляд полуприкрытых глаз, но ответил:

– У меня столько времени, сколько вам понадобится, Холе.

– Когда вы у себя в кабинете показывали мне фотографии Герта Рафто, я кое на что обратил внимание. Вы сказали о его дочери: «Она же хорошо справлялась, особенно как подумаешь, через что ей пришлось пройти», как будто я должен был знать, какой она хороший работник.

– Ну да, ведь она действительно отлично справляется, разве не так? – спросил Мюллер-Нильсен.

– Это как посмотреть, – отозвался Харри.