Глава 44. Голос Сестрёныша в телефонной трубке звучал радостно

 

Голос Сестрёныша в телефонной трубке звучал радостно. Она встретила парня, его зовут Андерс. Он только что тоже переехал в Согн и младше ее на год.

– И он тоже носит очки. Но они его не портят, он просто красавец.

Харри засмеялся, представив себе Сестрёныша и ее нового Эйнштейна.

– Он совсем сумасшедший. Считает, что нам надо будет завести детей. Только подумай!

Харри подумал и решил, что теперь разговаривать будет все труднее и труднее. Но сейчас он был счастлив, что его Сестрёныш довольна.

– А почему ты грустный? – спросила она без всякого перехода.

– Разве я грустный? – удивился Харри, прекрасно сознавая, что она чувствует его настроение лучше его самого.

– Да, ты чем-то огорчен. Это из-за той шведки?

– Нет, не из-за Биргитты. Меня действительно кое-что огорчает, но вскоре все наладится. Я все устрою.

– Вот и здорово.

Возникла пауза. Сестрёныш молчала. Харри решил было, что пора прощаться.

– Знаешь, Харри…

– Что, Сестрёныш?

Она помолчала.

– Как ты думаешь, мы можем забыть о том, что случилось?

– О чем?

– Ну, о том происшествии, с тем человеком. Мы с Андерсом… нам так хорошо вдвоем. И мне больше не хочется вспоминать о прошлом.

Харри умолк, затаив дыхание.

– Он тебя порезал, Сестрёныш.

В трубке раздались рыдания.

– Знаю. Не надо мне повторять. Я не хочу больше думать об этом.

Она продолжала всхлипывать, и Харри почувствовал, как у него сжалось сердце.

– Ну, пожалуйста, Харри!

Он стиснул телефонную трубку.

– Не думай об этом. Не думай, Сестрёныш. Все будет хорошо.

 

Они лежали в высоких зарослях тростника почти два часа, ожидая сумерек. В ста метрах от них, на окраине рощицы, стоял небольшой дом, выстроенный в традиционном тайском стиле, из дерева и бамбука, с открытым патио посередине. Ворот не было, к входной двери вела гравийная дорожка. Перед входом находилось что-то вроде разноцветной птичьей клетки на столбике. Это был пхра пхум, домик духов, защищающий жилище от злых сил.

– Хозяин строит такой отдельный домик для злых духов, чтобы они не поселились в его собственном доме, – пояснила Лиз и потянулась. – Он обязан жертвовать им еду, курево и все такое прочее, чтобы они не разгневались.

– Этого достаточно?

– Похоже, что нет.

Они не замечали ни малейших признаков жизни. Харри пытался думать о чем-нибудь другом, чтобы отвлечься от того, что может происходить там, внутри. Сюда из Бангкока они доехали всего за час, но казалось, будто они очутились в другом мире. Машину они оставили за хижиной у дороги, рядом с закутом для свиней, и пошли по тропинке, ведущей вверх по крутому лесистому склону к плато, где, по словам Руала Борка, и находился домик Клипры. Лес так и светился зеленью, над ними раскинулось синее небо, и птицы всех цветов радуги порхали над Харри, который, лежа на спине, прислушивался к тишине вокруг. Поначалу ему казалось, будто у него заложило уши, пока он не сообразил, что впервые с тех пор, как покинул Осло, попал в такое тихое место.

Но с наступлением темноты тишина была нарушена. Повсюду нарастало гудение, жужжание, словно симфонический оркестр настраивал инструменты. И наконец начался концерт: кваканье и кудахтанье пошло крещендо, и наконец к нему присоединился вой и пронзительный, душераздирающий крик в верхушках деревьев.

– А что, эти животные были здесь все это время? – полюбопытствовал Харри.

– И не спрашивай, – отмахнулась Лиз. – Я городской житель.

Харри ощутил чье-то холодное прикосновение к своей коже и тотчас схватился за это место рукой.

Лёкен хмыкнул.

– Это просто лягушки вылезли на вечернюю прогулку, – сказал он.

И действительно, вскоре вокруг них запрыгало множество лягушек.

– Еще хорошо, что пока здесь пасутся только лягушки, – произнес Харри.

– Лягушка тоже еда, – продолжал Лёкен, натянув черную шапочку на голову. – Где лягушки, там и змеи.

– Это шутка?

Лёкен лишь пожал плечами в ответ.

У Харри пропала всякая охота задавать вопросы, но он не удержался:

– Что за змеи?

– Пять-шесть видов кобр, зеленая гадюка, гадюка Рассела плюс разные другие. Говорят, кстати, что из тридцати видов змей, которые водятся в Таиланде, двадцать шесть ядовиты.

– Вот черт! – вырвалось у Харри. – Как же узнать, какая из них окажется ядовитой?

Лёкен вновь посмотрел на него с сожалением, как на салагу:

– Харри, исходить надо из того, что любая из них ядовитая.

Часы показывали восемь.

– Я готова, – в нетерпении произнесла Лиз и в третий раз проверила, заряжен ли ее «смит-вессон-650».

– Боишься? – спросил Лёкен.

Все трое уже перешли на «ты».

– Боюсь, что мы не успеем провернуть всю операцию до того, как о ней узнает начальник полиции, – ответила она. – Знаешь, какова средняя продолжительность жизни дорожного патрульного в Бангкоке?

Лёкен положил ей руку на плечо:

– О'кей. Вперед.

Лиз, пригнувшись, побежала через высокую траву и исчезла в темноте.

Лёкен следил за домом в ночной бинокль, а Харри держал фасад под прицелом гигантской винтовки, которую раздобыла ему Лиз с оружейного склада в полиции вместе с пистолетом «Ругер SP-101», который пришлось засунуть в непривычную набедренную кобуру, поскольку в стране, где не носят пиджаков, наплечная кобура – вещь не самая практичная. В небе стояла полная луна, и в ее свете он различал темные прямоугольники окон и дверей.

Лиз подала условный сигнал фонариком, показывая, что заняла позицию под одним из окон.

– Твоя очередь, Харри, – проговорил Лёкен, видя, что тот замешкался.

– Черт возьми, зачем надо было рассказывать про змей? – буркнул Харри, проверяя нож на поясе.

– Ты их не любишь?

– Ну, те немногие, которых я встретил, произвели на меня плохое впечатление.

– Если укусит, постарайся схватить змею, тогда у тебя будет сыворотка. Ничего, если даже укусит еще раз.

Харри не разглядел в темноте, смеется Лёкен или нет, но догадался, что тот опять шутит.

Он рванул к дому, выраставшему перед ним из темноты. Ему даже показалось, что, пока он бежал, голова дракона с разинутой пастью на коньке крыши пришла в движение. Однако в самом доме будто все вымерло. Кувалда в рюкзаке колотила по спине. Харри и думать забыл про змей.

Он подскочил ко второму окну, подал сигнал Лёкену и уселся на землю. Давно он уже так не бегал, сердце прямо выпрыгивало из груди. Рядом послышалось чье-то легкое дыхание. Это был Лёкен.

Харри предложил пустить в дом слезоточивый газ, но Лёкен отверг эту идею. В такой темноте газ создал бы дополнительные помехи им самим; а потом, у них не было никаких оснований полагать, что Клипра сидит и ждет их, приставив нож к горлу Руны.

Лёкен показал Харри кулак, что означало начало штурма.

Харри кивнул в ответ и почувствовал, как у него пересохло во рту – верный признак подскочившего адреналина. Он сжал в руке пистолет. Проверил дверь, прежде чем Лёкен занес кувалду.

Свет луны блеснул на металле, и в этот миг Ивар выглядел как подающий игрок на теннисном корте, а потом кувалда со всей силы опустилась на дверной замок.

В следующее мгновение Харри очутился внутри и посветил фонариком в комнате. Он тут же увидел ее, но луч света побежал дальше по стенам, словно сам по себе. Кухонные полки, холодильник, скамья, распятие. Он больше не слышал ночных зверей и птиц, в его ушах звучал скрежет цепей, плеск волн о борт яхты на пристани в Сиднее, крики чаек, потому что Биргитта лежала на палубе и была мертва.

Стол, вокруг четыре стула, шкаф, две бутылки пива, мужчина на полу, неподвижный, лужа крови у его головы, его рука в ее волосах, под стулом пистолет, на стене картина с фруктами на блюде и пустой вазой. Натюрморт. Неподвижная жизнь. Nature morte. Свет фонаря упал на лицо девушки, и он увидел снова: ножка стола и ладонь, обращенная вверх. Вспомнил ее голос: «Чувствуешь? Ты обретешь вечную жизнь!» Словно она пыталась собрать остатки энергии в последнем протесте против смерти. Дверь, морозильник, зеркало. Прежде чем ослепнуть, он увидел сам себя: фигура в черном, черная шапочка на голове. Вид палача. Харри уронил фонарик.

 

– Как ты? – спросила Лиз, положив руку ему на плечо.

Он хотел ответить, открыл рот, но не издал ни звука.

– Это действительно Уве Клипра, – сказал Лёкен. Он присел на корточки возле убитого, голая лампочка на потолке освещала сцену. – Странно. Я месяцами выслеживал этого парня.

Он положил руку ему на лоб.

– Не трогай!

Харри схватил Лёкена за шиворот.

– Не!..

И так же быстро отпустил его.

– Прости, я… только не бери ничего. Не сейчас.

Лёкен лишь молча взглянул на него. Между безволосых бровей Лиз залегла глубокая морщинка.

– Харри, ты как?

Он опустился на стул.

– Все закончилось, Харри. Я устала, мы все устали, но все уже позади.

Харри только покачал головой.

– Ты хочешь что-то сказать мне, Харри?

Она наклонилась к нему и положила свою большую горячую ладонь ему на лоб. Так делала когда-то его мать. Черт.

Он вскочил со стула и выбежал вон. Лиз и Лёкен о чем-то тихо переговаривались в комнате. Он посмотрел на небо, ища хоть одну звезду, но не мог отыскать ни единой.

 

Время близилось к полуночи, когда Харри позвонил в дверь. Открыла Хильде Мольнес. Он смотрел в пол – забыл предупредить по телефону, что придет, – и теперь слышал по ее дыханию, что она вот-вот разрыдается.

Они вошли в комнату и сели. Бутылки с джином не было видно, и хозяйка выглядела трезвой. Она вытерла слезы.

– Знаете, она хотела стать прыгуньей с трамплина?

Он кивнул.

– Но ей не разрешали участвовать в обычных соревнованиях. Судьи не знали, как ее оценивать. Некоторые считали, что отсутствие одной руки – это преимущество при нырянии и что это не по правилам.

– Мне жаль, – сказал наконец он. Это были его первые слова с момента прихода.

– Она не знала об этом, – продолжала Хильде. – Если бы знала, то не разговаривала бы со мной так.

Ее лицо сморщилось, она всхлипнула, и слезы ручьями потекли по морщинкам вокруг рта.

– О чем не знала, фру Мольнес?

– О том, что я больна! – вскрикнула та, закрыв лицо руками.

– Больна?

– Зачем же, вы думаете, я глушу себя алкоголем? Мое тело уже сожрала болезнь, осталась гнилая ткань из мертвых клеток.

Харри молчал.

– Я собиралась рассказать ей об этом, – прошептала она сквозь прижатые ко рту пальцы. – Что врачи дали мне шесть месяцев. Но никак не могла найти хорошего момента.

Голос ее звучал еле слышно.

– Хороших моментов больше нет.

Не в силах сидеть, Харри подошел к огромному окну, выходящему в сад, избегая смотреть на семейные фотографии, развешанные по стенам, поскольку знал, на ком остановится его взгляд. Лунный свет играл на поверхности бассейна.

– Вам звонили люди, которым ваш муж задолжал денег?

Фру Мольнес опустила руки. Глаза ее покраснели.

– Звонили, но с ними разговаривал Йенс. С тех пор я ничего не слышала.

– Значит, он позаботился об этом?

Зачем он спросил именно сейчас? Возможно, это попытка утешить ее, напомнить, что о ней есть кому позаботиться.

Она молча кивнула.

– И теперь вы поженитесь?

– А вы против?

– Нет, почему я должен быть против? – Харри повернулся к ней.

– Руна… – Она не могла говорить, слезы снова заструились по ее щекам. – Я видела в жизни мало любви, Холе. Каких-то несколько месяцев счастья – и наступает конец. Почему она не могла позволить мне любить?

Харри смотрел, как на поверхности бассейна плавает лепесток цветка. И вспомнил о баржах из Малайзии.

– Вы его любите, фру Мольнес?

В наступившей тишине ему почудился рев слонов.

– Люблю? Какое это имеет значение? Мне достаточно воображать, будто я люблю его, и я думаю, что полюбила бы кого угодно, лишь бы он любил меня. Понимаете?

Харри посмотрел на бар. До него было три шага. Сделать три шага, взять два кусочка льда и бокал. Он закрыл глаза и представил себе, как кусочки льда, звеня, танцуют в бокале, как бокал наполняет коричневая жидкость и как к спиртному с шипением примешивается содовая.