Отношений между ними

Любая политическая партия, в том числе и революционная, представляет собой не только политический институт с определенной упорядоченной структурой и разделением функций, но и группу единомышленников, составляющих и формирующих данную структуру. От их взглядов, установок, интересов, морального облика зависят программа партии, направленность и методы ее деятельности. Особенно это актуально для революционной партии, являющейся сплоченной, законспирированной организацией, осуществляющей активную работу по подготовке революции и ее осуществлению. Такой ее характер влечет формирование особого типа члена – профессионального революционера – и специфических форм внутрипартийных отношений между ними.

Революционная партия в теориях народников 70-х гг. XIX в. характеризовалась четко очерченными требованиями, предъявлявшимися к вступающим в нее, что должно было содействовать чистоте ее рядов, приему в партию только единомышленников, обеспечивая тем самым ее единство и боевой характер. Обладая ярко выраженной воспитательной функцией, она формировала в среде своих сторонников особый тип личности, отвечающий ее задачам и принципам. А затем сформировавшиеся подобным образом революционеры кооптировались в ее организации.

Реализация принципа партийной дисциплины, как он понимался революционными народниками 60–70-х гг. XIX в., требовала от члена партии жизни по ее законам, безоговорочного подчинения ее распоряжениям. Это приводило к нивелированию личности партией и растворению в ней, обеспечивая характерный для революционной партии примат социального над индивидуальным, что также вполне соответствовало антииндивидуализму российской политической культуры и особенностям общественно-политического развития России, где личность всегда подчинялась семье, общине и государству.

Источником активности члена выступала осознанная им идея о связи с народом, долге ему интеллигенции за свое развитие, который может быть оплачен только в ходе социальной революции. «Долг народу» стоял впереди всего и требовал от него самообуздания и самосовершенствования. Профессиональный революционер полностью посвящал себя делу революции, народного освобождения и готов был ради него пожертвовать жизнью. При этом исходя из народнического тезиса о решающей роли личности в истории и российской традиции персонификации власти четко проводилась мысль о том, что от целей, нравственных качеств революционеров зависят как характер протекания революции, так и основ нового строя, ею закладываемых.

В результате проблема морального кредо членов революционной партии и характера отношений между ними вышла в 70-е гг. XIX вв. в разряд первостепенных. Ее решение носило двоякий характер – как своего рода утверждение практической морали и как разработка и пропаганда революционной этики.

Предшественниками революционных народников в разработке вопроса стали демократы 1860-х гг. Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев, В.А. Зайцев, Н.В. Соколов и др., показавшие становление типа «особых людей», «мыслящих пролетариев», пришедших к идее социализма, как справедливо отмечали Р.В. Иванов-Разумник, Е.А. Кириллова и другие авторы [1], через общую для всех шестидесятников теорию личной выгоды и пользы.

Квинтэссенцией их взглядов явился роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?», имевший подзаголовок «Из рассказов о новых людях». К «новым» людям он и был обращен в первую очередь с целью показать этих людей с их настоящими мыслями и чувствами, а также разъяснить им самим стоящие перед ними революционные задачи, определить к чему они должны стремиться и какие качества в себе воспитывать, чтобы быть достойными своего предназначения и успешно справиться с ним.

По мнению автора, данный тип личности зародился в России недавно, но быстро распространился. Его отличительной чертой стало стремление к пользе, своей и себе подобным. А потому наиболее сознательные «новые» люди приступили к поиску практических способов реализации этого стремления [2]. Самые последовательные в своих убеждениях и мужественные из них пошли дальше, породив другой тип человека – «особенного человека», профессионального революционера, представленного в романе Рахметовым. И хотя его образ составлен как бы из недомолвок автора, в нем явно прослеживаются те качества, которые станут впоследствии обязательными для члена революционной партии: связь с народом, сила воли, образованность, навыки конспирации, готовность пожертвовать собой и своим имуществом, любовью и дружбой ради дела революции.

В то же время в Рахметове нет ничего сверхъестественного, сверхчеловеческого. Позднее, в 1870-е гг., П.А. Кропоткин в своей «Записке» отмечал, что революционной партии не нужны герои, «они сами явятся в минуту увлечения из самых обыденных людей; нам нужны люди, которые, раз придя к известному убеждению, готовы изо дня в день терпеть из-за него всевозможные лишения»; люди, добровольно принявшие на себя «полезный, но не легкий упорный труд и отказ от материальных благ» [3].

При этом, рисуя тип революционера, подобного Рахметову, шестидесятники осознавали его исключительность в обществе. Д.И. Писарев называл революционеров «фанатиками», для которых «не существует разногласия между влечением и нравственным долгом, между эгоизмом и человеколюбием» [4]. Однако источником их фанатизма выступала «трезвая мысль», «определенное и земное стремление доставить всем людям вообще возможно большую долю простого житейского счастья» [5].

Условием осознания революционерами своего предназначения Писарев считал «ультраиндивидуализм», понимавшийся им как критическое отношение к существующему обществу, к его сложившимся идеалам – «идолам» и готовность отказаться от устоявшихся норм, ценностей и идей, если они не согласуются с твоими нормами и идеалами: «Как бы ни было красиво и утешительно какое-нибудь миросозерцание, сколько бы веков и народов ни считали его за непреложную истину, какие бы мировые гении ни преклонялись перед его убедительностью, – самый скромный из новых людей примет его только в том случае, когда оно соответствует потребностям и складу его личного ума» [6].

В результате формировался нонконформисткий тип личности и поведения, бросающий вызов обществу и его идеалам и вступающий в борьбу за их свержение любыми средствами, «которые находятся под руками». Только такая личность, по мнению Писарева, была достойна уважения общества и самоуважения. Цена же его никогда не бывает слишком большой, даже если за него заплачено «ценой труда и лишений, ценою потраченной молодости и … потерянной любви» [7].

Подобные «отщепенцы» общества – люди с «пытливым умом и чувством правды», для которых немыслим разлад слова и дела, – начинают отрицать «существующий порядок грабежа и насилия». Они осознают «свое призвание и чувствуют свое нравственное отчуждение от старого мира лжи … и подлости. Мало того: они сознают уже то, чего не сознавали отцы их: …смысл и назначение революции, потому что носят ее в мозгу и в сердце своем, потому что выражают ее словами и делами» [8]. И начинают стремиться «ниспровергнуть тиранию, уничтожить разврат сильных и богатых и водворить порядок на справедливости, равенстве и свободе» [9].

Их мораль, не согласная с общественной моралью и отстаивающая свое право на существование, приобретает характер «воинствующего» максимализма, беря за основу правило: «Благо есть то, что служит революции или вредит старому порядку, зло есть то, что вредит революции или служит старому порядку» [10].

Таким образом, в работах демократов 60-х гг. XIX в. нашел отражение ряд качеств, ставших в будущем обязательными для революционеров: осознанный протест против самодержавия, связь с народом, готовность пожертвовать всем, включая жизнь, ради дела революции, представление о революционной деятельности и революции как единственном смысле жизни.

В 1870-е гг. с усилением политической борьбы происходит их внутреннее усвоение. Идеологи народничества попытались соединить в созданном ими облике революционера идею «долга народу», характерную еще для декабристов, и «ультраиндивидуализм» шестидесятников. На авансцену революционного движения выдвигается сложившийся образ революционера, обладающего, помимо высоких моральных качеств, навыками конспиративной работы, необходимыми для функционирования нелегальной партии. Ее цель становится его целью, требуя от личности самоограничения и самосовершенствования. Однако единства по данному вопросу в русском революционном движении 1870-х гг. не наблюдалось. Более того, можно говорить о противостоянии двух пониманий морального облика социалиста-революционера теоретиками народничества этого периода.

Представителями первого были С.Г. Нечаев, Н.П. Ткачев, Г.-М. Турский и их сторонники. Манифестом этого направления стал «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева, демонстрирующий, говоря словами Н.А. Бердяева, «предельную форму революционного аскетического мироотвержения, совершенной революционной отрешенности от мира» [11].

По мнению автора «Катехизиса», революционер – человек «обреченный», отдавший всего себя на служение борьбе «с проклятым миром». Он должен разорвать всякую связь с законами этого мира, нравственностью, культурой и наукой, дабы усвоить «только одну науку – науку истребления и разрушения»[12]. Для него морально только то, что служит революции.

Революционер не может иметь своих интересов, дел, чувств, собственности и даже имени. Суровый к себе, он суров и к другим. Такие чувства, как родство, любовь, дружба, благодарность должны истребляться или подчиняться «единой холодной страсти революционного дела». Даже солидарность, желание помочь товарищу, попавшему в беду, соотносились с расчетом: прежде всего нужно взвесить пользу, приносимую товарищем, и трату революционных сил, необходимых для его спасения; выяснить, что перевешивает, и так и поступить. Единственным отношением революционера внутри организации была контролируемая преданность диктаторскому и таинственному для рядовых членов Высшему комитету.

Таким образом, от революционера, по Нечаеву, требовались отречение от мира и личной жизни, исключительная работоспособность, сосредоточенность на одной цели, согласие на страдание и пытку, к перенесению которой нужно готовиться. Расплывчатые в романе «Что делать?» черты Рахметова обрели четкость. На первый план выдвинулись идеи аскетизма и самопожертвования [13].

Кроме того, настоящим революционером мог считаться только тот, кто способен уничтожить всех, мешающих ему достигнуть цели; кому ничего не «жаль в этом мире», кто не «остановится перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру», в котором «все и вся должны быть ему ненавистны» [14].

При этом следует отметить, что образ революционера у Нечаева полностью согласуется с его личными качествами. Это доказывает характеристика, данная ему Бакуниным уже после окончания «нечаевского дела» и после того, как сам Бакунин разобрался в своем бывшем протеже. Он называет его «фанатиком», преданным, но опасным, для которого не существует никаких человеческих чувств, кроме цели «завладеть вашей личностью без вашего ведома». Для этого «он будет за вами шпионить и постарается овладеть всеми вашими секретами и для этого в вашем отсутствии, оставшись один в комнате, он откроет все ваши ящики, прочтет всю вашу корреспонденцию, украдет и спрячет письма, компрометирующие хозяина, чтобы иметь документ против него...» [15].

Неся в себе максимализм, «нечаевщина» не прошла бесследно для русского революционного движения 70-х гг. XIX в. Она всколыхнула и расколола его.

На «Катехизис революционера» одобрительно и не раз ссылался теоретик «заговорщического» направления П.Н. Ткачев, доказывавший неприменимость нравственности в политической борьбе и утверждавший, что «нравственное правило... имеет характер относительный, и важность его определяется важностью того интереса, для охраны которого оно создано» [16]. Такое родство идей не случайно, ибо известно, что в 1869 г. Ткачев сблизился с Нечаевым и принимал деятельное участие в работе его петербургского кружка [17].

Своеобразным манифестом нравственности революционера у Ткачева стала статья «Люди будущего и герои мещанства» (1868). В ней теоретик «заговорщиков» противопоставил мещанской «практичности» филистера преданность высоким идеалам служения народу революционера – «человека будущего». Не признавая исключительности этой категории людей, Ткачев отмечал, что главным для них является торжество их идеи. Революционер должен был жить одним желанием бороться во имя того, чтобы «сделать счастливыми большинство людей... Осуществление этой идеи становится единственной задачей их деятельности», потому что она «совершенно сливается с понятием о их личном счастье» [18]. Во имя нее революционер «не щадит ни людей, ни принципов», «признает только одну добродетель – доставлять торжество своим принципам; одну только слабость – отвлекаться от этого пути какими-нибудь побочными соображениями». Он пожертвовал бы «своим лучшим другом... любимой женщиной, если бы считал это необходимым для успеха дела» [19]. Однако к самопожертвованию революционера Ткачев относился очень осторожно.

Быть достойным такой идеи дано не каждому, а только тому, кто критически относится к себе и окружающему миру, обладает бескомпромиссной убежденностью, желанием действовать, а также сильной волей и твердым характером, чтобы не «сломаться» в неизбежных столкновениях с сильным противником, чтобы суметь «идти до конца». Революционер всегда и при всех обстоятельствах должен бороться. Но самое, пожалуй, для него трудное и важное, – писал Ткачев, – это научиться страдать страданиями народа. Только при таких условиях народ поймет, что у него есть защитники и друзья, и, в свою очередь, защитники и друзья народа смогут с полной самоотверженностью и без тени корысти посвятить свои силы осуществлению выработанных идеалов.

Таким образом, по Ткачеву профессиональные революционеры – это люди меньшинства, тесно связанные с народом и воплощающие в себе лучшие умственные и нравственные силы общества. Не являясь «исключительными личностями», склонными к самопожертвованию, они, вместе с тем, обладают целеустремленностью, бескомпромиссностью, силой воли, необходимыми для революционной борьбы любыми средствами.

В рамках же внутрипартийных отношений эти идеи приобретали некоторые черты «нечаевщины». Так, инструкция созданного П.Н. Ткачевым и Г.-М. Турским «Общества Народного Освобождения» обязывала члена собирать «подробные сведения» не только о лицах, «относящихся к Обществу враждебно», но и следить за самими же членами, «за их деятельностью и сообщать все сведения, касающиеся их» [20].

Другая трактовка образа революционера нашла свое воплощение в работах М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, записке П.А. Кропоткина «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?», а также в документах Всероссийской социально-революционной организации и «Народной воли».

Социально-революционная организация (1875) возникла на основе отрицания «нечаевщины». Поэтому столь большое значение придавалось ее членами моральному облику социалиста-революционера. По воспоминаниям одного из руководителей, И.С. Джабадари, «будучи крайне уступчивым в вопросах деталей будущего строя», они «стремились осуществить на деле самые строгие нравственные начала, которые должны были руководить как деятельностью самих членов организации, так и воздействовать на массу...», привлекая ее там самым на сторону революции [21].

Центральным для мировоззрения революционера члены организации считали «идею солидарности», комплекс вопросов, связанных с учением критически-мыслящей личности, а также абстрактно толкуемые проблемы нравственного идеала. Отвергая положения «Катехизиса», они обосновывали принцип взаимного доверия между членами организации, допускали чувства любви и дружбы, если они не становятся препятствием к революционной деятельности [22].

Более конкретизировано данное представление о моральном облике члена социально-революционной партии в работах М.А. Бакунина, что подтверждают и оценки его взглядов, содержащиеся в исследованиях Н.М. Пирумовой и А.А. Шиширянц [23].

Революционером, по его мнению, мог считаться лишь тот, кто проникнут «сатанинским духом возмущения, революционной страстью» и носит «черта в теле» [24]. Под этим символическим выражением Бакунин понимал готовность во всякий момент отказаться не только от условий мирного сосуществования, но и рискнуть своей жизнью в интересах «дела», активное неприятие существующего строя, решимость и энергию, склонность к самым отчаянным выступлениям. Революционер должен был быть правдивым, честным, смелым, а также убежденным, деятельным, организованным [25].

Вступая в партию, он должен был подчинять свои мысли, желания, действия, силы и средства, всего себя коллективу. Вся его энергия и ум принадлежали обществу и должны были быть устремлены на создание «коллективной силы организации». Несмотря на то, что каждый член партии имел право и даже обязанность высказывать свои взгляды на заседаниях Совета, в случае если большинство Совета или Директории принимало другое решение, он должен был подчиниться и не пытаться организовать оппозицию [26]. Личный разум каждого, таким образом, терялся «как река в море» в разуме коллективном, и все члены безусловно повиновались решениям последнего. Отношения же между членами в партии предполагалось строить на принципах взаимопомощи, абсолютной искренности и доверия [27].

Иными словами, М.А. Бакунин видел в профессиональном революционере решительного, энергичного, готового к самопожертвованию борца за социализм, безоговорочно подчиняющегося постановлениям большинства партии. Эти качества, по его мнению, были обязательны как для рядовых членов, так и для руководителей партии, что служило условием единства ее деятельности.

Наибольшее же внимание вопросам морального облика социалиста-революционера уделил теоретик «пропагандистского» направления П.Л. Лавров, на что указывают и В.Ф. Антонов, В.А. Зайцев и Г.И. Кучерков [28]. Согласно его концепции, основными для революционера являлись знание и нравственность. Под знанием Лавров понимал овладение важнейшими научными достижениями и навыками их использования в практической деятельности. Но специальная эрудиция отдельных дисциплин бесполезна в борьбе. Революционеру нужна наука, которая «уясняет общее понимание мира, вырабатывает реальное миросозерцание, критические способности личности и служит единственною опорою для правильной постановки... вопросов, в которых заключается вся будущность человечества» [29].

Социалисты же, проповедующие ненужность основательной подготовки в области мысли, готовят своих товарищей к гибели в битве с лучше подготовленными врагами, ибо, как считал Лавров, знания станут единственным орудием возможной победы.

Но не только теория создает настоящих революционеров. Чтобы добиться успеха в своей деятельности, они должны слиться с народом, жить его жизнью, говорить на его языке, понимать его. А такое приобретение практических навыков намного труднее, требует большего времени и вырабатывается самой жизнью.

Другим компонентом личности члена революционной партии являлась нравственность. По справедливому утверждению А.А. Шиширянц, Лавров не считал идеал социалистической нравственности лишь неким формальным императивом, а связывал его с реальными общественными процессами, с революционной борьбой конкретных людей [30]. Революционеры, по его убеждению, должны осуществить на практике те новые формы общественных отношений, нравов и принципов поведения, которые идеал социалистической нравственности представлял в обобщенном виде. Это, однако, не означало наличие у них какой-либо особой нравственности. По его убеждению, революционер, как и любой мыслящий человек, должен был обладать рядом качеств: верностью своим убеждениям, способностью критически относиться к ним, единством слова и дела, стремлением воплотить в жизнь вечные слова «свобода, равенство, братство» [31].

В тоже время, Лавров отмечал, что «личная нравственность» социалиста «находится в самой тесной зависимости от нравственности общественной и не может... развиваться без развития последней» [32]. Иными словами, для своего нравственного развития критически мыслящая личность должна соединиться с группой себе подобных. Вот почему главным условием успешной деятельности революционеров Петр Лаврович считал солидарность.

По его мнению, они должны освободиться от индивидуализма, развитого прежней жизнью, и привычки объединяться на основе личных симпатий. В большей степени чем кто-либо другой, революционер обязан обладать терпимостью, умением сдерживаться, не допускать грубых оскорблений товарищей, «приладиться» к ним в мелочах. Всегда и везде им должно руководить «сознание своего и чужого личного достоинства».

Вступая в партию, революционер подчинял свои личные убеждения общему делу. Он мог расходиться с товарищами по второстепенным пунктам, спорить с ними, но главные идеи и цели не могли подвергаться сомнению. Их реализация требовала личной инициативы, понимания и исполнительности, так как иногда члену партии приходится «исполнять данное ему поручение, не имея возможности обсудить его целесообразность» [33].

В свою очередь партия не должна была полностью подчинять и регламентировать личную жизнь социалистов. Не приводя в качестве примера Нечаева, Лавров выступал против его позиции, считая, что «залезание в чужую душу... вредно для прочности и... расширения товарищества». В революционной партии обсуждению могут подлежать лишь вопросы, связанные с ее деятельностью, либо информация о личной жизни членов, которую они сами считают нужным сообщить о себе. «Во всем остальном личная жизнь должна оставаться неприкосновенной, и охранение этой неприкосновенности должно составлять для группы часть охранения личного достоинства ее членов» [34].

Исходя из этого Лавров детально разрабатывал проблему характера внутрипартийных взаимоотношений, ставя задачу оградить личность от полного порабощения партией или ее лидером, от «исчезания личной самостоятельности в безразличии кружка (который в подобном случае, почти всегда становится в действительности орудием одного или двух вожаков)» [35].

Член союза при вступлении в организацию не ущемит своего личного достоинства, если даст обязательство знать только то, что ему сообщат для его деятельности, а частично будет руководствоваться распоряжениями других лиц. Но, высказываясь в этом роде, Лавров тут же оговаривался, выдвигая непременным условием личное участие каждого или через выбранных им представителей в обсуждении и принятии решений, служащих основанием для получаемых им распоряжений. Так, личность подчинялась партии, но не становилась безропотным исполнителем воли ее руководителей.

Никакого контрольного органа или системы контроля в партии за деятельностью ее членов Лавров не предполагал. Он все сводил к сознанию и нравственной обязанности членов партии. Поскольку социалистом становится человек, обладающий высокой степенью развития и морали, он, по мнению Лаврова, уже в силу этого нравственно обязан сам соблюдать все требования партии и не допускать их нарушения товарищами.

Лавров не устанавливал и строгих канонов поведения, прав и обязанностей членов партии, а скорее, уговаривал социалистов следовать своим нравственным убеждениям. Он был уверен, что «социалисты, умеющие всегда стоять за свое личное или коллективное достоинство, не впадая в мелочную щекотливость, ни при какой форме организации не дозволят злоупотреблений властью и сумеют контролировать эту власть. Если же личности и группы легко поступаются своим достоинством, то, – говорил он – власть, самая ограниченная формально, весьма легко обратится в деспотизм» [36].

В этом плане важны рассуждения Лаврова о статусе лидера в кружке и партии. «Когда кружок или партия, – писал он, – собирается около резко выдающейся личности, и эта личность своим умом, характером или положением господствует над окружающими; когда мнение одного человека делается безусловной истиной для его приверженцев; когда его слово есть догмат, не допускающий ошибки, устраняющий сомнения, – тогда кружок состоит из фанатиков, партия делается орудием лица» [37]. Но хуже ситуация, когда сам руководитель окажется недобросовестным и станет сознательно стремиться заставить своих товарищей реализовывать поставленные им цели. Особенно это страшно, по мнению теоретика «пропагандистов», если представить партию, подчиненную одному лицу, во главе организованного общества, народа. История нашего века доказала его правоту.

Лавров отрицал полное подчинение лидеру и в том случае, когда он «властвует спокойно», так как, сознавая собственную непогрешимость, он станет менее критичен к собственным мыслям, словам и поступкам. Он заглушит в себе «голос собственного внутреннего суда, сначала в мелочах», потом в более важных вопросах. Он начнет смешивать свои личные желания с делом, которое он защищает. Он станет оценивать людей не по их достоинству, а по тому, насколько они признают непогрешимость его авторитета. Наконец, «его Я станет на первом плане, а слова, мысли, действия, события, люди – все это будет для него только декорацией, обстановкой, орудием для проявления в полном блеске этого Я» [38]. Такой лидер перестанет уважать своих товарищей, станет считать себя не лучшим среди равных, а уже великим между ничтожествами; будет позволять себе все уже не потому, что не встречает препятствий, а в силу того, что полубогу нечего церемониться с ничтожествами, полувещами. В результате развитие партии прекратится, заменяясь формализмом, а ее члены превратятся в рабов ее руководителя [39]. Социализм как ее цель не будет достигнут.

А потому партия не должна допускать возможность возвышения одной личности над остальными и иметь в принципах своего построения реальный механизм гарантии от подобной ситуации. Он может быть выражен в выборности и подотчетности руководящих органов, наличии партийных санкций против членов или кружков, нарушивших принятые правила поведения, и существовании оппозиции, которая всегда проявлялась и, как верил Лавров, всегда будет проявляться. Но это должна быть не «слепая» оппозиция, безусловное отрицание всего, что исходит от лидера, что также вредно и является тем же авторитетом, только с противоположной стороны. Для успеха дела требуется конструктивная, «разумная» оппозиция, предполагающая изучение, обсуждение и правильную его оценку [40].

Неотъемлемой чертой профессионального революционера должно было стать и уважение к труду. Лавров, вслед за Чернышевским, понимал, что политическая борьба отнимет у него возможность собственным трудом добывать себе средства к существованию, и предвидел вариант поддержки «наиболее полезных членов партии ее средствами». Однако это не должно было стать привычкой, вызвать существование «личностей, которые, имея возможность поддерживать себя личным трудом, не только живут за счет революционной партии во имя своих заслуг перед этой партией, но и берут из ее средств далеко более необходимого на свои искусственные потребности» [41].

Готовя революционера к долгой и тяжелой борьбе, Лавров требовал от него не только знаний, выдержки, преданности делу, но и гуманности, борьбы не против людей, а против принципов. Он хорошо понимал, что борьба ожесточает, да и ни одна «серьезная революция не может совершаться без пролития крови, частью ненужного». А потому говорил, что «всякая ненужная жестокость к врагам…после победы только подрывает нравственное значение общежития, которое должно сделаться воплощением справедливости... Всякая ненужная суровость к преступнику против начал, которые он не успел вполне усвоить, подрывает солидарность нового общества» [42]. Каждая «лишняя» капля крови ложится несмываемым пятном на знамена социально-революционной партии.

Таким образом, П.Л. Лавров наиболее основательно из теоретиков народничества разработал проблему морального облика профессиональных революционеров и характера внутрипартийных отношений между ними. Главными качествами, необходимыми им, он считал единство с народом, высокий уровень сознательности, нравственность, инициативность и исполнительность, терпимость, уважение к труду и гуманность. Такое большое внимание к моральному облику революционера, его детализация были обусловлены у теоретика «пропагандистского» направления народничества антропологическим принципом его философии и убеждением, что от знаний и нравственности людей, образующих «власть в минуту революции и на другой день после нее», зависит не только ход самой революции, но и правильное развитие нового строя, здоровье его морально-нравственных основ.

Попытку интеграции двух выше обозначенных подходов к моральному облику революционера предприняли народовольцы, создавшие своей деятельностью тип русского профессионального революционера-«нелегала» с особой психологией. «Бродячий образ жизни, неопределенность существования и постоянное ожидание ареста – это и много другое развивали» в нем «привычку к опасностям, полное равнодушие к своему будущему, готовность в любой момент расстаться со своей свободой, а то и с самой жизнью… Отсюда вытекало также его стремление сделать что-нибудь заметное, крупное, громкое. Эти же условия жизни вызывали у него также жажду ощущений, рискованных и опасных предприятий» [43]. Их манифестом можно рассматривать статью «На чьей стороне нравственность?», написанную по поручению «Народной воли». Статья посвящена обличению официальной и обывательской трактовки поведения революционеров как аморального. Автор (или авторы) статьи соглашается, что в борьбе с самодержавием и его аппаратом власти «приходится скрываться, укрывать – совершать уловки при передаче имущества, говорить неправду и т.п.». Однако эти приемы борьбы вынужденные, выработанные революционной партией под давлением обстоятельств, создаваемых режимом политической деспотии. В революционной деятельности возможны и ошибки, но от ошибок не гарантирован ни один человек. Революционеры должны постичь главное: стремясь к переустройству всего порядка вещей, «пересозданию народа», следует пересоздать «самих себя». С нравственной точки зрения один вывод несомненен – «правительство подло, а оппозиция геройская». Эта оппозиция – цвет деятельных личностей нации. И если можно в каком-то смысле говорить о возможности нравственного падения революционера, то худший вид такого падения – примирение с деспотическим правительством, бездействие там, где требуется беспощадная борьба [44].

И действительно, членов Исполнительного комитета «Народной воли», как отмечает Э.Л. Афанасьев, нередко называли «цветом русской интеллигенции конца 70-х гг.» [45]. Всем им, без исключения, по воспоминаниям современников, были свойственны «огромная действенная энергия, большая сила воли и беспредельная стойкость». Интересы партии, дело освобождения народа стали для них превыше всего.

Общим для всех народовольцев была идея самопожертвования, желание «умереть за Россию», характерные для декабристов, шестидесятников, Нечаева и Бакунина. Однако это отнюдь не свидетельствовало о настроении обреченности и заведомой настроенности на поражение. Такие настроения скорее можно признать трезвым учетом сил, пониманием того, что революционная борьба сопровождается массовыми репрессиями со стороны властей. Но они сознательно шли на это, а настроения жертвенности соседствовали со спокойствием и твердой уверенностью в правильности выбранного пути. Поэтому если обозначить главные качества революционера в понимании народовольцев одним термином, то он должен соединять в себе и «жертвенность», и эту «уверенность» или, говоря словами историка Н. Троицкого, «черты героя и мученика» [46]; более близким обозначением в таком случае видится понятие «жертвенный оптимизм».

Таким образом, именно народовольцы завершают формирование образа русского революционера-конспиратора, посвятившего всего себя делу свержения самодержавия. Все теоретики народничества 1870-х гг., придавая большую значимость данному вопросу, рассматривали революционера как человека целеустремленного, тесно связанного с народом, решительного, исполнительного, подчиняющегося мнению большинства партии. М.А. Бакунин и П.Л. Лавров добавляли к этому требование от революционера высоких моральных качеств и гуманизма, а также обосновывали его право участвовать в решении внутрипартийных вопросов. В то время как С.Г. Нечаев и П.Н. Ткачев выдвигали тезис о зависимости нравственности от условий революционной борьбы и низводили членов партии до уровня простых исполнителей воли ее лидеров. На смену народнической шла марксистская теория партии, вобравшая в себя их теоретические изыскания и практический опыт и попытавшаяся соединить в своем понимании образа революционера черты боровшихся идеалов прошлого века: и единство с народом, и фанатизм революции, и солидарность, и существование за счет партии, и ненависть ко всем и вся, как-то связанным со старым строем или не так понявшим новый.