Карательная альтернатива
Одной из указанных альтернатив была кровная месть. По очевидным причинам к этому способу прибегали реже, чем принято думать. Месть опасна. Она часто вела к ответному насилию и кровавым междоусобицам. В обществе, состоящем из небольших, тесно связанных между собой общин, поддержание добрососедских отношений имело жизненно важное значение. В этих условиях переговоры и компенсации имели куда больше смысла, чем насилие. Угроза кровной мести существовала всегда, но реально она ограничивалась; ее роль и значение далеко отличны от того, как мы это себе представляем. Одной из форм ограничения кровной мести, форм, которая только подчеркивает значение переговоров для правосудия, были святилища (5). На протяжении всего средневекового периода и вплоть до Французской революции в Западной Европе можно было найти множество безопасных мест, неподвластных никаким внешним законам и правителям. Люди, обвиненные в преступлении, всегда могли укрыться в этих местах, спасаясь от мести или властей. Многие из этих мест не предназначались для долгосрочного пребывания, но служили безопасными приютами, в которых можно было переждать, пока затихнут страсти и переговоры приведут к положительным результатам. В некоторых из этих святилищ определялись сроки, в течение которых обвиняемые могли оставаться в их стенах. Но в самом святилище преступник всегда находился в безопасности. Датский криминолог Герман Бианки высказал предположение о другом возможном назначении этих святилищ. Вместе со своими коллегами он обнаружил, что христиане, совершающие покаянные паломничества, часто останавливались в таких святилищах. Эти паломники, похоже, совершали паломничества в качестве покаяния за совершенные преступления. Это указывает на то, что покаяние и компенсация были соответствующими санкциями в ответ на определенные категории преступлений. Оказавшись недавно в Англии, в городе Винчестере, я обнаружил «Дом Богородицы». Это здание, в котором теперь размещается магазин одежды, представляет собой бывшее Поместье Богородицы, переданное церкви королевой Эммой в 1052 году. Поместью было предоставлено право полного самоуправления, включая и право «изгнания всех представителей государственной власти за пределы поместья». Сохранившиеся в поместье архивы суда указывают на то, что оно служило святилищем для преступников вплоть до XVT века, когда было распущено Генрихом VIII. В записях суда упоминается, что были случаи, когда за преступниками приходили и арестовывали их в стенах святилища. Но из этих же записей выясняется, что такие действия рассматривались как надругательство над святилищем. Устав Винчестера ХШ века гласит, что человек не может быть одновременно членом городской общины и поместья, в ином случае ему придется выплатить штраф. Знаменательно, что исключение делается только для преступников, оказавшихся в стенах поместья. Оба эти факта свидетельствуют о роли поместья как убежища для преступников. Кровная месть была также ограничена разными законами и обычаями. Так, например, в средневековой Европе междоусобная война считалась незаконной в случае, если предварительно не предпринималась попытка провести переговоры. Широко известное изречение Ветхого Завета «око за око» способствовало ограничению кровной мести на протяжении почти всей истории Западной Европы. «Око за око» могло, конечно же, пониматься дословно, и такая месть была бы очень жестокой. Однако в обществе, не подчиняющемся официальным законам и правовым процедурам, подобное правило было не руководством к действию, а ограничением насилия: «Вы можете сделать ровно столько, но не больше этого». Ответный шаг должен был быть пропорционален причиненному вреду, а не усугублять существующий конфликт. Больше того, люди часто понимали это как формулу для определения размера компенсации: «стоимость одного глаза за стоимость одного глаза». Урегулирование конфликтов при по помощи денежных соглашений было частым явлением в нашей истории, даже в случае серьезных увечий. Подобные правила задавали принципы определения компенсации. Даже когда выражение «око за око» понималось буквально, оно все же рассматривалось как формула компенсации. Когда в обществе, организованном по принципу общины, кто-то умирает или получает увечье, равновесие между племенами, кланами и другими группами нарушается. Это равновесие может быть сохранено путем восстановления численного баланса между племенами. Насилие, выраженное в этой формуле, было нацелено как на восстановление равновесия сил, так и на строго отмеренную месть. В те времена, как и в наши дни, жертвы нуждались в моральной реабилитации. Им необходимо было общественное признание того факта, что им причинен вред, а также публичное признание преступниками своей ответственности. Компенсация становилась одним из способов осуществления подобной реабилитации, но некой моральной компенсацией могло стать и возмездие. Иногда угроза возмездия побуждала преступников публично признать свою ответственность. Угроза возмездия, бесспорно, существовала, но она могла быть средством в той же мере, что и целью. Больше того, смысл и функция возмездия часто отражали философию компенсации. Вся система основывалась, в первую очередь, на необходимости компенсации пострадавшим и восстановления взаимоотношений. Обычно это вело к переговорам, результатом которых должно было стать признание преступником его ответственности и обязательств. На протяжении почти всей нашей истории встречались исключения из этого идеала компенсационного правосудия, затрагивавшие некоторые категории преступлений. В ранних теократических обществах были преступления, которые квалифицировалось как религиозные, и по отношению к ним прибегали к особым, «исключительным» мерам. Например, некоторые виды сексуальных преступлений считались особо неприемлемыми, так как оскорбляли Божество. Они вызывали коллективное чувство вины. Чтобы продемонстрировать порицание такого поведения, а также чтобы вина не пала на всю общину, совершались особые символические ритуалы очищения. Но нарушений такого рода было немного, все они были четко определены законом и обычаями, и соответствующие им наказания не становились нормой для большинства «уголовных» преступлений. На заре современной эпохи в Европе лишь небольшое число преступлений рассматривалось как покушение на нравственный и политический порядок, и по отношению к ним требовались специальные насильственные меры. Это было колдовство, кровосмешение, гомосексуализм и некоторые виды особо жестоких убийств.
Судебная альтернатива
Кровная месть была лишь одной из альтернатив примирительному правосудию. Другой альтернативой было обращение в суд. Однако, как и к мести, к этой мере прибегали в самую последнюю очередь, когда переговоры оказывались несостоятельными или закон и обычай требовали решения дела в судебном порядке. Эта альтернатива существовала для того, чтобы внушать страх, подталкивая тем самым конфликтующих к решению дела через переговоры. Для современного мышления непонятно, почему члены того общества с такой неохотой обращались к официальным механизмам суда. На протяжении Средних веков в Западной континентальной Европе существовал ряд «официальных» судов. Некоторые из них были государственными или королевскими, другие подчинялись церковным, городским и феодальным властям. Однако даже государственные суды были склонны рассматривать дела, сообразуясь с принципами общинного правосудия. Средневековые суды были «обвинительными» по своему характеру. За исключением небольшой категории преступлений (например, покушений на коронованную особу), даже королевские суды были не в праве начать следствие по делу без запроса со стороны жертвы или ее семьи. Без реального обвинителя не могло быть и дела. Не было ни поста прокурора, ни правового обоснования для независимого преследования со стороны государства, за исключением случаев, когда пострадавшей стороной оказывалась королевская особа. Если же кто-то подавал жалобу, роль суда состояла в том, чтобы обеспечить сотрудничество между обеими сторонами, по возможности уравновесить соотношение сил и урегулировать конфликт. Таким образом, суды служили чем-то вроде третейского суда. Если вовлеченные стороны приходили к полюбовному соглашению, они имели право в любой момент закрыть дело. Без согласия обвинителя государство не имело права продолжать преследование. Вся инициатива была в руках непосредственных участников конфликта. Обычно люди обращались к судам с тем, чтобы заставить другую сторону принять на себя ответственность за преступление и прийти к общему решению. Предпочтение, вплоть до Нового времени отдаваемое внесудебным формам общинного «правосудия», было известным явлением. Это нежелание прибегать к судебной альтернативе объяснялось рядом причин. Во-первых, наилучшим путем разрешения конфликта считались переговоры. Но существенным фактором было и противостояние местных властей центральным. Еще одной причиной были судебные издержки. А кроме того, средневековые суды подвергали риску обе стороны. Если обвинителю не удавалось убедить суд в своей правоте, к нему могли применить наказание, предназначенное для обвиняемого. Прежде чем представить дело в суд, обвинитель должен был быть абсолютно уверен в беспроигрышности своего дела. И наконец, королевские суды в качестве наказания часто налагали штраф. А поскольку деньги поступали в собственность казны, пострадавший от этого ничего не выигрывал. Таким образом, обвинительная модель, отраженная в судебной структуре и процедуре разбирательства дел, действовала на фоне общинного способа разрешения конфликтов, при котором, в свою очередь, особое внимание уделялось компенсациям и инициативе непосредственных участников дела. Существование обвинительных судов только усиливало значение общинного правосудия.
Оценка исторических форм правосудия
Правосудие, существовавшее до нынешней эпохи, традиционно рисуется как мстительное и варварское в противовес более рациональному и гуманному подходу современного правосудия. Совершенно очевидно, что эта картина слишком примитивна и мрачна. Однако не стоит предаваться ностальгии по ушедшему золотому веку: общинное правосудие имело и серьезные недостатки. Методы установления виновности в спорных делах были произвольными, неточными и не предоставляли никаких гарантий. Наиболее успешно эта форма правосудия действовала среди равных; когда же преступники находились в подчиненном положении, правосудие могло быть субъективным и жестоким. Общинное правосудие возлагало тяжелое бремя и на плечи пострадавших, так как следствие но делу полностью зависело от их инициативы и, возможно, денежных средств. Что же касается наказаний за особо тяжкие преступления, то они могли быть поистине варварскими. И тем не менее, урегулирование конфликтов путем переговоров и компенсаций, конституирующих общинное правосудие, являет собой альтернативное понимание существа преступления и правосудия — вот что имеет значение. Традиционные теории правосудия признавали, что вред наносится определенным людям, что вовлеченные лица должны стоять в центре разрешения конфликта и что возмещение ущерба играет первоочередную роль. Общинное правосудие ставило на первое место поддержание добрых отношений, примирение. Тем самым, форма общинного правосудия гораздо точнее отражала подлинное положение вещей при преступлении, чем наша «просвещенная» парадигма. Традиционное правосудие часто характеризуют как правосудие возмездия. Однако наказание было лишь одним из многих возможных вариантов решения дела и часто воспринималось как неудача, отступление от идеала. Общинное правосудие предлагало куда более широкий спектр решений, нежели современная карательная парадигма. Во всяком случае стоит пересмотреть наши взгляды на традиционное правосудие и отрефлектировать его возможности как относительно возмездия, так и примирения.
Революция права
В средневековой Европе не существовало системы уголовного права в той форме, как мы его себе представляем сегодня. Не было писаных кодексов, квалифицирующих определенные действия как преступления и предписывающих соответствующие наказания. Дела обычно велись непрофессионалами. Политические и судебные власти выступали в определенной им роли, но она была достаточно ограниченной. Существовало несколько видов судов, однако они руководствовались, в основном, положениями общинного правосудия. К судам прибегали крайне неохотно. В одиннадцатом и двенадцатом веках начались, однако, некоторые изменения, которые заложили основу абсолютно новому подходу к преступлению и правосудию. Потребовались века, прежде чем эти изменения достигли зрелости, тем более, что они были встречены яростным сопротивлением со стороны многих. Лишь в девятнадцатом веке новая модель правосудия одержала окончательную победу. Однако эта метаморфоза — столь затянувшаяся и часто игнорируемая историками — стала тем, что историк права Гарольд Д. Берман обозначил как «революцию права» (6). Политические власти предшествующих эпох были вынуждены создавать «законы», опираясь на понятия и практику местных обычаев. В период позднего средневековья они заявили свое право на создание новых и отмену старых законов: и обычаи стали вытесняться официальными, писаными кодексами, вобравшими в себя новые принципы. К восемнадцатому и девятнадцатому векам были разработаны специальные своды кодифицированного права, затрагивавшие особую категорию конфликтов и видов причинения вреда, определяемых как преступления. Новые аргументы и процедуры открыли государству возможность большего вмешательства и инициативы по определенным категориям дел. На европейском континенте появились прокуроры, представляющие интересы государства. В Англии мировые судьи, будучи ограниченными в полномочиях, тем не менее действовали от имени государства. Для некоторой категории дел суды постепенно сменили роль пассивных посредников на более активную: они взяли в свои руки инициативу по возбуждению дела и по собиранию доказательств. В континентальной Европе стиль работы судов сменился с обвинительного на следственный. Теперь суды взяли на себя ответственность за вынесение обвинений, собирание фактов, определение исхода дела, при этом информация часто держалась в секрете. В Англии обвинительная модель продержалась дольше, благодаря роли присяжных и сохранению частной формы иска. Но и здесь представители государства заняли место граждан в ведении «уголовных» дел*. Характер приговоров по таким делам начал претерпевать изменения — предпочтение стало отдаваться не примирению, а наказанию. Штрафы, поступающие в государственную казну, заменили возмещение ущерба пострадавшим. Пытки стали использоваться не только в качестве наказаний, но и как судебный метод добывания показаний. Доля участия пострадавшего постепенно уменьшалась. Изменения эти произошли не вдруг, не в один день государство захватило судебные полномочия, представители государства внедрялись в обвинительный процесс постепенно. Так, взяв на себя функцию расследования, государство, в конце концов, стало обвинителем. К 1498 году французский закон установил, что король или королевский прокурор являются стороной во всех делах. Начав с претензии на участие в делах, государство, в конце концов, потребовало и полного главенства. Государственные юристы прибегали ко множеству юридических приемов и аргументов — новых и старых — чтобы оправдать вмешательство государства. В обвинительном процессе дела обычно возбуждались жертвой или ее родственниками. Только для особых случаев некоторые законодательства оставляли место для «чрезвычайного» преследования со стороны суда или государства. Гак, например, во Франции четырнадцатого века принятие судом дела к рассмотрению предполагало наличие разного рода оснований. Обычно таким основанием было предъявление иска обвинителем. Однако в случаях очевидности правонарушения (если преступник захвачен с поличным) или наличия «гласа народа» (когда и преступление, и преступник были широко известны общественности), суд мог вмешаться при отсутствии конкретного обвинителя. Законом было предусмотрено и возбуждение дела по доносу. В подобных ситуациях существовали и реальные обвинители (жертвы), но они оставались в тени, играя лишь незначительную роль. Как это часто бывает, меры, которые первоначально предназначались для чрезвычайных случаев, постепенно стали применяться повседневно (7). Введение таких правовых мер подкреплялось еще и новой концепцией. Корона стала претендовать на роль миротворца. От такого заявления был лишь один шаг до утверждения, что, если нарушается порядок, жертвой оказывается государство. Неудивительно, что в таком процессе роль и нужды реальных жертв были забыты.
Роль канонического права
Вполне закономерно, что развитие новой централизованной правовой системы происходило в условиях ожесточенной борьбы за власть. Борьба за господство велась как внутри религиозных и мирских структур, так и между ними. Это в значительной мере отразилось на том, как отправлялось правосудие. Развитие канонического права — закона Католической Церкви — сыграло в этой борьбе ключевую роль. На протяжении первых веков христианства Церковь была децентрализована. Постепенно появилось несколько соперничающих центров, каждый из которых претендовал на определенное влияние. В результате в лоне церкви возникли проблемы внутренней дисциплины. Первоочередной задачей папства на протяжении Средних веков было укрепление его авторитета в Церкви. Одновременно папство было вовлечено в борьбу за власть, претендуя на статус равный или превосходящий статус светских правителей. Как раз к этому времени начали складываться централизованные государства с теми же претензиями. Они тоже нуждались в укреплении власти в пределах своих владений, стремясь подчинить себе и другие центры влияния, включая Церковь. Таким образом, и религиозные, и светские правители одновременно искали новые обоснования и средства укрепления своей власти. Законы позднего периода Римской империи стали как раз таким инструментом, во-первых, для Церкви, и во-вторых, для государства. На протяжении республиканской эпохи римской истории преступление оставалось, в первую очередь, делом общины или частных лиц, государство пользовалось лишь ограниченными правами. С возникновением империи, однако, были разработаны законы, которые признавали и расширяли роль государства в законодательной деятельности и отправлении правосудия. После VI века эти законы были большей частью утеряны, хотя и не полностью забыты. Обнаружение в конце одиннадцатого века рукописей законодательства Юстиниана* вряд ли стоит считать случайным **. Сторонники Папы Римского, да и светские власти, видимо, в течение какого-то времени пытались найти нечто подобное. Римское право, заново открытое в одиннадцатом веке, стало фундаментом канонического права, ставшего основой церковного порядка. Позже его положения были адаптированы и светскими властями всей континентальной Западной Европы, а также оказали некоторое влияниена английскую правовую систему. Проанализировав законодательство Юстиниана и его последующую адаптацию, Берман отмечает, что оно радикально отличалось от обычного права, представляло собой самостоятельный правовой массив, который в средние века был унаследован от далекой по времени и культуре цивилизации и привнес новые существенные элементы в европейскую правовую систему. Кодекс Юстиниана был тщательно отрегулированной, рациональной, то есть основанной на строгой логике и фундаментальных принципах, систематизацией правового материала римского права. Не опираясь на местные обычаи и исторические предания, он стоял особняком. Поэтому он предоставлял центральной власти полную свободу в создании новых и отмене старых «законов», тем самым обеспечивая власть «правомочной» основой для вмешательства в любые дела. Отчасти привлекательность римского права для центральных властей заключалась как раз в той чрезвычайно важной роли, которую оно им предназначало. Итак, римское право было представлено писаным законом, основанным на принципах, свободных от местных традиций. Оно было снабжено методом сопоставления норм и разработки новых законов (т.е. схоластикой)*. В результате появилась реальная возможность не только систематизации и распространения римского права, но и его изучения и преподавания независимо от государственных границ. Универсальный характер римского права позволяет объяснить его притягательность и почти мгновенное распространение в большей части западноевропейских университетов. На основе римского права Церковь создала сложную систему канонического права — первую современную правовую систему. Это было революционное преобразование. Каноническое право снабдило папство серьезным оружием в борьбе за господство как внутри Церкви, так и во взаимоотношениях со светскими политическими властями. Предоставив центральной власти право на самостоятельное уголовное преследование, каноническое право создало основу как для борьбы с ересью, так и со злоупотреблениями в среде духовенства. Крайним выражением этого нового подхода стала Инквизиция, которая позволила представителям папства охотиться на еретиков и посредством пыток извлекать показания и сводить счеты. Частное лицо уже не рассматривалось как главная жертва. При Инквизиции жертвой оказался весь моральный порядок, а центральные власти были его защитниками. Совершенное зло более не было вредом, который следует загладить. Оно стало грехом. Итак, каноническое право знаменовало не просто введение систематизированного, формального закона и возросшую роль центральных властей. Оно изменило всю концепцию преступления и правосудия: правосудие свелось к выполнению правил, установлению виновности и определению наказания. В раннюю эпоху христианства акцент ставился на прощении обид, на необходимости примирения и искупления (8). Каноническое право и параллельно сформировавшееся богословие стали определять преступление как зло, направленное против морального или метафизического порядка. Преступление стало грехом, причем не только против человека, но против Бога, и именно Церковь несла ответственность за очищение мира от этого греха. От этого был только один шаг до утверждения, что общественный порядок являет собой воплощение Божьей воли и что преступление — грех против этого порядка; Церковь же (а позже и государство) должны обеспечивать этот порядок. Не удивительно, что акцент сместился с примирения между вовлеченными сторонами на наказание, выносимое центральными властями (9). Каноническое право и сопутствующее ему богословие формализовали понятия свободной воли и личной ответственности, что, в свою очередь, создало условия для рационального обоснования наказаний. Тюремное заключение стало наказанием для своенравных монахов и в восемнадцатом и девятнадцатом веках получило довольно широкое распространение. Каноническое право породило новые важные принципы. Они были приняты и приспособлены к местным условиям политическими властями и служили образцом для светской правовой системы от Англии до Польши и Венгрии. Тем не менее роль канонического права в формировании европейского права никак не может служить исчерпывающим объяснением причин и оснований формирования современной концепции правосудия в его карательной, ориентированной на государство форме. Англия, к примеру, подверглась гораздо меньшему влиянию канонического права, чем Европейский континент, инквизиционная система там не сложилась, однако государственная уголовная юстиция возникла в Англии параллельно с остальной Европой. Учитывая тенденции общественного развития и потребности зарождающихся национальных государств, правосудие вполне могло сформироваться подобным образом и без влияния канонического права. Однако воплощенный в нем адаптированный образец римского права был использован политическими властями для разработки важных концепций и техник, способствующих укреплению их позиций. Во всем этом не совсем ясна роль христианского богословия. Некоторые историки утверждают, что именно богословские концепции вины и моральной ответственности легли в основу новых подходов к пониманию преступления, правосудия и власти, которые государство в конечном счете воплотило. Другие доказывали, что складывание нынешней концепции правосудия детерминировалось политическими нуждами зарождающихся национальных государств или социально-экономическими процессами. Богословие же просто шло в русле этих процессов, оправдывая эти новые формы. И все-таки связь между богословием и изменениями в сфере юстиции очевидна.
Победа государственного правосудия
Историки Брюс Ленман и Джеффри Паркер высказали предположение, что история Запада может быть представлена в виде диалектического противоречия между двумя основными моделями права или правосудия: общинной и государственной (10). Государственное правосудие было известно уже в самые отдаленные эпохи. Его элементы можно обнаружить в Вавилонском Своде Хаммурапи или в реформаторских законах Солона в древней Греции. Но лишь в течение нескольких последних веков государственное правосудие одержало окончательную победу, определив современные взгляды на преступление. Общинное правосудие в своем идеальном проявлении заключалось в переговорах и возмещении ущерба. Суть такого правосудия может быть выражена понятием «frith», бывшем в ходу у германских племен и обозначавшем горизонтальное примирение, основанное на взаимном согласии. В свою очередь государственное правосудие — это «Королевский мир», правосудие вертикальное, построенное на строгой иерархии, принудительное, карательное (11). Хотя может показаться, что общинное и государственное правосудие противостоят друг другу, точнее было бы определить их как два полюса одного континуума с большим разнообразием промежуточных форм (12). На одном конце мы имеем общинное правосудие в «чистом виде», оно подразумевает урегулирование конфликтов путем переговоров между вовлеченными сторонами. С появлением третей стороны, назначенной, возможно, политическими властями в качестве арбитра или нотариуса, правосудие становится более официальным. Еще более официальны обвинительные суды, отдающие особую роль государству. На другом полюсе — воистину государственный суд с правом на возбуждение дела, с дискреционной властью, осуществляющий контроль от имени государства и рассматривающий государство в качестве жертвы преступления. Общинное правосудие в том виде, как оно существовало в Европе на заре современной эпохи, содержало элементы государственного правосудия. Возможно, именно сочетание этих двух форм, их симбиоз позволял функционировать общинному правосудию. Не исключено, что страх перед государственным судом подстегивал действие механизма общинного правосудия. Вероятно, возможность выбора места разрешения конфликта играла существенную роль. Однако с победой собственно государственного правосудия изменились взгляды на то, что можно было считать уместным и возможным. По большинству преступлений общинное правосудие свою роль утеряло. К концу XVI века в Европе уже был заложен прочный фундамент государственного правосудия. Новые кодексы во Франции, Германии и Англии раздули общественную опасность некоторых преступлений и предоставили государству значительно больше прав. Уголовный кодекс определял характер преступлений и увеличивал роль наказаний. Некоторые из этих наказаний, включая пытки и смерть, были крайне суровыми. Во многих случаях применялись и экономические санкции. Реформация XVI века, по-видимому, способствовала этой тенденции, поддержав монополию государства на наказание. Лютер активно выступал за государство как посредника Бога в применении наказаний. Кальвинизм тоже стремился представить Бога в образе карающего судьи. Реформация отдавала государству решающую роль в поддержании морального порядка. Государственное правосудие находилось в процессе становления, но еще не преобладало и не могло претендовать на полную монополию. Столь радикальному изменению мы обязаны Просвещению и Французской революции восемнадцатого века (13). К XVIII веку государство стало притязать на абсолютную власть, которой оно пользовалось в крайне деспотичной и произвольной форме. Страшно подумать, какие пытки и наказания были обычным явлением не только для приговоренных по всем правилам «преступников», но и для подозреваемых и политических противников. Корона объявила себя выше закона, а сам закон был чудовищным смешением обычаев и принципов, логики и произвола, частных и общественных интересов. Деятели Просвещения искали пути возвысить закон над правительствами и снабдить его рациональным обоснованием. Эти люди — будучи критически настроенными по отношению к традиции и религии, которые казались им лишенным всякой логики набором предрассудков, — обращались к светской форме законодательства, основанного на естественном праве и рациональных принципах. Решая поставленную задачу, мыслители Просвещения начали создавать новую концепцию общества и государства, основанного на общественном договоре. Они утверждали, что законы должны отражать потребности более широких слоев общества, в обязанности же государства входит разработка и применение таких законов. При этом они вовсе не подразумевали, что политические решения будут выноситься простыми людьми, большинство деятелей Просвещения не были демократами. Но именно они первыми сформулировали концепцию государственного правления, при котором представлены интересы общества в целом, a не узкого слоя или королевской фамилии. Столкнувшись с деспотической властью государства, претендующего на абсолютизм, просветители восемнадцатого века могли бы выступить и против концепции централизованного государства. Но этого они не сделали. Напротив, они не только выступили за сильное государство, но заложили теоретический фундамент для еще более могущественной власти, основанной на новой логике и новом понимании ответственности. Новая логика заключалась в идее общественного договора, новая ответственность — в ответственности перед более широкими слоями общества и перед законом. Книга Чезаре Беккариа «О преступлении и наказании», впервые опубликованная в 1764 году и как основополагающая работа по современному уголовному праву часто цитируемая, частично отражает этот подход эпохи Просвещения*. Беккариа утверждал, что закон должен рационально отражать потребности всего общества. Он говорил, что закон должен быть разумным, относиться ко всем одинаково и исполняться государством. Беккариа полагал, что люди ведут себя, сообразуясь с предполагаемым результатом своего выбора, предвидя грядущее страдание или наслаждение. Закон должен предложить рациональные и ограниченные дозы страдания с тем, чтобы степень страдания превышала степень наслаждения, получаемого от преступления. Однако причиняемая наказанием боль должна быть пропорциональна совершенному злу. Книга Беккарии стала практическим оружием в борьбе с деспотизмом государства и традиционного закона. Однако вместо того, чтобы поставить под вопрос центральную роль государства в отправлении правосудия, автор лишь на новых основаниях подтвердил ее законность. Больше того, хотя многие и увидели в его книге провозглашение полностью рациональной, «утилитарной» концепции закона, по сути дела в этой концепции в значительной степени сохранены элементы карательного подхода (14). Французская Революция, начавшаяся в 1789 году и захватившая начало девятнадцатого века, корнями уходила в эпоху Просвещения, но сформировала и собственную философию. Она тоже нападала на обычаи и привилегии, стремясь заменить их рациональной концепцией закона и новым видением государства. Но как и Просвещение, лишь оправдывала усиление государственной власти. Новые уголовные кодексы, принятые революционным правительством и Наполеоном, отразили эту тенденцию. Они предоставили государству еще больше прав на преследование. Эти кодексы тоже подразумевали применение наказаний, хотя более рациональных и справедливых. Таким образом, изменения, произошедшие в восемнадцатом и начале девятнадцатого века, сыграли важную роль в становлении современной формы карательного правосудия. Государство получило новые полномочия и механизмы по осуществлению власти. Закон приобрел статус святыни, нарушение которой было предосудительно и, следовательно, «заслуженно» подлежало наказанию. Философия Просвещения и позднейшая практика способствовали тому, что преступления стали определяться в терминах нарушения закона, а не фактически причиненного ущерба. Если же ущерб и принимался во внимание, то рассматривался в масштабе всего общества, а не конкретного лица. Так как считалось, что государство отражает интересы и волю народа, нетрудно было представить такое государство в роли жертвы и оставить за ним монополию на правосудие. Именно Просвещение создало новую «физику» страдания. Мыслители Просвещения и Французской революции не опровергали положение, что преступление требует применения наказания. Напротив, они предлагали более рациональную схему причинения страдания и создали новые механизмы назначения наказания. Основным инструментом причинения страданий стала тюрьма. В эту эпоху было достаточно причин для введения и качестве санкции тюремного заключения. Однако заманчивость такого вида наказания была обусловлена, прежде всего, тем, что сроки заключения можно было устанавливать в соответствии с тяжестью преступлений. Тюрьмы позволили измерять наказания в единицах времени, создавая видимость рациональности и научности приговоров. Далее, тюрьмы отвечали изменяющемуся менталитету и запросам общественности. Для Старого Режима*, эпохи господства абсолютизма, были характерны жестокие публичные физические наказания, которые применялись в целях демонстрации силы и власти правителей. Новые правительства, построенные на более демократических основах, для подтверждения своей легитимности не так уж нуждались в принародном проявлении власти. Кроме того, люди стали более чувствительными в вопросах боли и смерти; подход к таким явлениям, как смерть и болезнь, изменился, отражая новую потребность прятать или даже отрицать эти тяжелые стороны жизни (15). Тюрьмы же как раз представляли собой более скрытый вид наказания. Изменилась не только технология причинения страданий, но и конечная цель. В раннюю эпоху Просвещения объектом наказания было тело, и наказание могло быть очень жестоким. Сегодня тюрьма, по словам французского историка Мишеля Фуко, пытается добраться до души преступника (16). Американские квакеры, защитники тюрем (17), верили, что результатом лишения свободы могут стать покаяние и обращение. В более поздних аргументах в пользу тюремного заключения утверждалось, что тюрьма является лабораторией по преобразованию моделей поведения и мышления, по формированию новой личности. Было найдено замечательное разнообразие доводов в пользу тюрем, используемых ради так называемого «целенаправленного страдания» (по словам Н. Кристи). Официальное государственное правосудие, корни которого уходят в далекое прошлое, встречало довольно мощное противодействие.
|