2 страница. В свою очередь, администрация предприятий постоянно отмечала воровство сырья и готовой продукции (что вынуждало обыскивать рабочих по окончании смены)

В свою очередь, администрация предприятий постоянно отмечала воровство сырья и готовой продукции (что вынуждало обыскивать рабочих по окончании смены), пьянство на рабочих местах (для борьбы с проносом на фабрику спиртного рабочих обыскивали и при входе на предприятие), на длительное оставление рабочих мест во время смены под предлогом посещения туалетов, на взаимную грубость между рабочими (доходившую до драк и воровства), а также на их дерзость в обращении с чинами администрации предприятия.

К этому списку взаимных претензий можно добавить легкомысленное, халатное отношение рабочих даже к тем минимальным правилам охраны труда и его безопасности, которые действовали тогда в то время. Достаточно процитировать одно из положений инструкции, которую на исходе 19 в. утвердило Владимирское губернское правление: «Запрещается выводить маховик паровой машины из положения мёртвой точки весом тела механика». Легко представить судьбу механика, повисшего на спице многометрового колеса, чтобы заставить поршень двигаться, если в машину уже был подан пар: частота вращения её маховика составляла 60-120 оборотов в минуту.

Помимо фабрично-заводских рабочих, в городах было немало работников ремесленных предприятий. Условия их труда нередко были ещё более трудными. Прежде всего, ремесленные заведения (мастерские по пошиву одежды, обуви, головных уборов, белья; мебельные мастерские; пекарни; мыловарни; предприятия по выделке красок, крахмала, белил; кирпичные заводики; мелкие типографии и переплётные заведения; мастерские ритуальных и церковных принадлежностей; зеркальные и стекольные заведения и т.п.) не подлежали надзору фабричной инспекции: для этого у неё просто не доставало кадров и средств. В результате рабочий день здесь мог продолжаться дольше законного предела, зарплата выдавалась нерегулярно, а её начисление было делом полного произвола со стороны хозяина. Даже минимальные требования санитарии и гигиены здесь зачастую не соблюдались; механизация отсутствовала; широко применялся труд женщин и детей.

Нелёгкими были и условия труда работников транспорта. Большую часть пассажирских и грузовых перевозок в городах выполняли извозчики – легковые и ломовые. Многие легковые «ваньки» не владели ни лошадью, ни пролёткой, а получали их от хозяина на условиях ежедневной уплаты установленной таксы; заработком извозчика были деньги, которые ему удавалось получить сверх причитавшейся хозяину суммы. Это означало необходимость работать более 12 часов в день, проводя всё это время под открытым небом – в стужу и в дождь. При этом извозчик нёс убытки от дорожных происшествий с его участием и платил штрафы полиции за нарушение правил движения. Нетерпение ездоков, подгонявших возницу ударами трости по спине, а также жадность пассажиров были частью трудовой повседневности извозчика. Свой психологический стресс он зачастую срывал на лошади или на других участниках уличного движения; выражение «ругаться как извозчик» стало нарицательным. Другим доступным извозчику способом расслабиться (и заодно согреться) был алкоголь: пьянство «ванек» тоже вошло в поговорку. Ломовые извозчики отличались не только недюжинной силой, но и мастерством управляться с конями: в их тяжёлую телегу («медведку» или «полок») приходилось впрягать несколько «лошадиных сил», тогда как легковые извозчики обходились одной лошадью.

Не облегчило труд работников городского транспорта и появление в 1870-е гг. конно-железных дорог. Площадка, с которой управлялся вагон конки, не имела остекления, так что условия работы вагоновожатого были не лучше, чем у извозчика. Несовершенные механизмы конки делали управление ею весьма трудным. Участники дорожного движения нередко игнорировали вагоны конки, а иные кучера норовили ехать по её рельсам. Судя по сохранившимся фотографиям, «рабочий пост» водителей первых электрических трамваев тоже был открыт стихии.

С транспортом был связан труд и другой категории городских работников – грузчиков (они же амбалы, крючники, носари), без которых не обходилась ни одна грузовая станция железной дороги или речная пристань. От этих рабочих требовалась не только большая физическая сила и выносливость, но и владение навыками переноски различных грузов – например, досок, корзин, рогожных кулей и т.п. Орудиями труда грузчиков были «коза» (заплечные носилки) и тачка, управляться с которой также было нелегко. Грузчики работали артелями, причём артельный староста отвечал перед заказчиком за сохранность груза и его своевременное перемещение.

Среди горожан, трудившихся по найму, особое место принадлежало работникам сферы обслуживания: магазинов и лавок, предприятий общественного питания, «торговых» бань и прачечных, парикмахерских. Здесь было особенно заметно различие видов труда, зависевшее от способностей человека. Далеко не каждый мог справиться с обязанностями «сидельца» в лавке – завлечь в неё покупателя, навязать ему товар, да ещё обвесить или обсчитать. Особенно трудно приходилось трактирной прислуге – так называемым половым. Они не только не получали зарплату от хозяина заведения, но ещё и вносили деньги на возможный бой посуды. Доход полового составляли исключительно чаевые, которые в небогатых трактирах были буквально грошовыми. Тот, кто не умел заставить посетителей раскошелиться, мог рассчитывать в трактире только на место «кухонного мужика». Естественно, что и предприятия сферы обслуживания не подлежали ведению государственной инспекции, которая недвусмысленно называлась «фабричной».

В сфере обслуживания трудились и тысячи самозанятых горожан. Это были уличные торговцы – продавцы сладостей (петушок на палочке), мороженого (его порцию готовили прямо на глазах покупателя), сбитня (горячего напитка, популярного в холодное время года), табачных изделий (нередко они продавали поштучно папиросы, гильзы которых сами же набивали табаком). К проходным фабрик и заводов во время перерыва, а также к дверям школ в минуты перемен подходили продавцы съестного – пирогов, пряников, ватрушек. К числу самозанятых городских тружеников можно отнести также уличных точильщиков кухонных ножей и ножниц, которые обходили жилые кварталы, неся на плече ножной точильный станок; нередко эти же мастера предлагали услугу пайки металлической посуды и восстановления её оловянного покрытия. Не менее привычной картиной на улицах городов были чистильщики обуви и старьёвщики, предлагавшие горожанам продать ставшие ненужными им домашние вещи.

Среди временных рабочих, приходивших в город на лето, преобладали строители. Как правило, они собирались в артели (бригады), доверяясь опытному мастеру, нередко успевшему перед началом строительного сезона набрать заказы. Такие артельщики выполняли функции современных прорабов, а то и главных бригадиров строительных трестов: они умели на глазок рассчитывать объёмы кирпичной кладки и прочность деревянных конструкций, досконально разбирались в качестве строительных материалов. К элите строителей относились также каменщики, кровельщики, мастера резьбы по дереву, печники. Однако на любой строительной площадке преобладал неквалифицированный труд чернорабочих, заменявших современные подъёмные механизмы, растворомешалки, перфораторы. На такие работы артельщик набирал за гроши крестьян, искавших в городе более щедрого заработка, чем доход от собственного хозяйства.

Появление в городах многоэтажных жилых домов вызвало к жизни целый ряд рабочих профессий, связанных с эксплуатацией таких зданий. В штате служащих дома трудились швейцары, слесари, плотники, а в зимнее время – истопники, которые круглые сутки топили углём котёл центрального отопления. Особой частью работников домового хозяйства были дворники. Они не только подметали двор и прилегающую часть улицы. Дворники также выполняли функцию современных охранников: старались не допускать в сам дом и в его внутренний двор незнакомых людей. Полиция требовала от дворников и иной службы: следить за подозрительными жильцами или их гостями, а при необходимости опознавать сомнительных постояльцев. Впрочем, главной заботой дворников была всё-же очистка тротуаров от снега: зимняя обувь в то время имела кожаную подошву, так что по обледенелому снегу пешеход не сделал бы и шага. Поэтому домовладельцы требовали чистить тротуар «под скребок»; скользкие улицы Петрограда зимы 1917-1918 годов стали в глазах А.А. Блока («Двенадцать») приметой начавшейся революции.

Несмотря на развитие коммунального хозяйства и коммерческого сервиса, города рубежа 19-20 веков не обходились без домашней прислуги. Так, перепись 1890 г. установила, что примерно 13 % жителей Петербурга (свыше 120 тыс. чел.) находилось в личном услужении. В Москве перепись 1882 г. насчитала в рядах прислуги свыше 90 тыс. чел., тогда как на военной и штатской службе тогда состояло не более 34 тыс. москвичей.

Необходимость прислуги даже в семьях среднего достатка станет более ясной, если вспомнить, что в большинстве домов того времени ещё не было водопровода, что продукты питания продавались далеко не в виде полуфабрикатов, а одежда, сшитая из натуральных тканей, требовала постоянного глажения. Многие домашние дела, которые сейчас вообще не осознаются как труд, требовали тогда немалых усилий и времени. Чтобы выпить горячего чая, было бесполезно искать электрический кипятильник или газовую плиту. Следовало «поставить самовар», то есть заложить в него топливо (обычно – щепки или лучину), залить воду, вставить трубу самовара в отверстие печной вьюшки, разжечь огонь и только минут через десять дождаться кипятка. Ещё более сложным было приготовление пищи, стирка белья, уборка помещений.

Однако обилие прислуги в домах горожан объясняется не только техническим несовершенством быта. Желание любой мало-мальски зажиточной семьи иметь прислугу можно рассматривать и как пережиток крепостного права. До 1861 года о богатстве помещика судили не в последнюю очередь по тому, сколько лакеев прислуживало гостям за его столом. К началу ХХ века крепостные времена, казалось, уже канули в прошлое. Однако память о том, как подобает жить тем, кто преуспел, оказалась гораздо более прочной.

Обилие прислуги в русских семьях объяснялось и мизерной заработной платой, на которую соглашалось большинство «низших служителей». Самые непритязательные из них готовы были работать за стол и кров в хозяйском доме, да ещё за 5-10 рублей в месяц на карманные расходы. Даже для семьи мелкого чиновника, имевшей доход 30-50 рублей в месяц, такие расходы на прислугу были вполне посильными.

В небогатых семьях низшего среднего класса имелась одна «прислуга за всё». На неё возлагалось множество домашних дел, однако скорость и качество их исполнения зачастую оставляло желать лучшего. На должность прислуги за всё не шли люди, владевшие специальными служебными профессиями. Это был удел либо недавних выходцев из деревень, либо прислуги, потерявшей место в более зажиточном доме.

Солидные хозяева нанимали прислугу через специальные посреднические конторы, которые ручались за рекомендуемых ими работников. Быт богатой семьи обеспечивали горничные, кухарки (а то и повара, которых подчас переманили из хороших ресторанов), няни, гувернантки и гувернёры. Владельцы особняков часто держали своего садовника (по совместительству дворника). Если семья имела собственный выезд (то есть коня и экипаж), то ей приходилось нанимать конюха и кучера: первый кормил и чистил лошадь, второй запрягал её и управлял во время поездки. Ещё выше в иерархии прислуги оказывались водители первых частных автомобилей, которые стали появляться в крупных городах в начале ХХ века.

Слуги поневоле оказывались в курсе всех дел семьи, становились её частью. В то же время наличие в доме прислуги создавало немало проблем, специфичных для того времени. Нередко хозяева обвиняли своих лакеев в лености, дерзости, воровстве, в нескромном любопытстве; прислуга жаловалась на скупость, грубость и капризы хозяев, а горничные помоложе – на домогательства со стороны мужской части семейства.

Совсем иначе выглядела трудовая повседневность у тех горожан, кто владел «благородными» профессиями. Это были, прежде всего, государственные служащие (гражданские – чиновники, и военные – офицеры), служащие органов муниципального управления (городских управ и расположенных в городе земских учреждений), «лица, состоящие на частной службе» (управленческий персонал финансовых учреждений, а также торговых и промышленных предприятий), наконец, «лица свободных профессий» (адвокаты, журналисты, частнопрактикующие врачи). Общим для большинства этих людей было наличие у них высшего (или хотя бы среднего специального) образования, а также принадлежность к дворянству, гильдейскому купечеству или сословию почётных граждан. Рассмотрим трудовые будни некоторых из них.

В городах уездного или, тем более, губернского уровня государственная служба занимала немалую часть образованного общества. В начале ХХ века численность чиновников в России превысила 160 тыс. чел., а вместе с теми низшими канцелярскими служащими, кто не имел классного чина, их было около 400 тысяч. Иными словами, государственные гражданские служащие составляли до 2 % горожан. Доля чиновников в населении непромышленных губернских столиц могла быть ещё выше.

Служебное время чиновника начиналось около 9 часов утра и заканчивалось вскоре после обеда; до конца присутственных часов на рабочих местах оставались только низшие служащие, не имевшие классных чинов. Работа государственного гражданского служащего состояла в чтении документов и приёме просителей, а также в составлении служебных писем и записок, посредством которых чиновник осуществлял свою управленческую функцию. Все эти виды деятельности к началу ХХ века успели стать ритуальными, обрели прочные этикетные формы, нарушать которые чиновник не дерзал. Почитать начальство, держать в строгости подчинённых, принимать просителей с официальной любезностью (последняя зависела от общественного положения посетителя и сути его дела), не проявлять излишней инициативы, ограничивать своё служебное рвение традиционными пределами – так можно сформулировать неписаные правила чиновничьей этики.

В тоже время условия труда гражданского служащего – государственного, земского или муниципального – трудно назвать лёгкими. Большинство зданий присутственных мест было выстроено ещё в первой половине 19 века и не располагало элементарными бытовыми удобствами. Чиновничьи конторы отапливались печами, освещались керосином, редко имели телефонную связь. В начале ХХ века недоступной большинству чиновников роскошью оставалась пишущая машинка (собственного производства этого средства оргтехники в России до 1917 г. не имелось) и даже авторучка. Для тиражирования документов приходилось держать особых низших служащих – «копиистов», или использовать кустарные приспособления наподобие гектографа, сближавшие чиновников с подпольщиками. Конный экипаж был ещё большей роскошью, так что чины полиции были вынуждены возить арестантов на извозчиках (если на такие расходы у полиции имелись казённые деньги). Автомобили в начале ХХ века имелись даже не у всех министров. Рабочая неделя служащего длилась шесть дней, а ежегодный отпуск ему и вовсе не полагался. Правда, в России из-за обилия государственных и церковных праздников рабочий год составлял примерно 270-280 дней.

Не были столь уж высокими и оклады жалования чиновников. Заметим, что от классного чина оклад практически не зависел. Решающим фактором было ведомство, в котором служил чиновник, и занимаемая им должность. Среди самых высокооплачиваемых государственных служащих были судейские чины и служащие акцизного ведомства. Даже в полиции, которая финансировалась земствами и городскими управами по ставкам, утверждённым министерством внутренних дел, мало кто из офицеров губернского уровня получал в начале ХХ века более 150 рублей в месяц. Разумеется, это составляло зарплату рабочего-ткача за год, а то и полтора, но было вполне соизмеримо с окладом земского врача (100-120 руб. в месяц) и лишь вдвое превышало жалование учителя гимназии. Оклад же низшего полицейского чина – городового – составлял 15-20 руб. в месяц и вряд ли показался бы привлекательным даже для фабричного рабочего. В иных казённых ведомствах не было редкостью, что чиновника принимали на службу вообще без жалования, и только по прошествии года находили для него ставку. Правда, по окончании срока службы (25-35 лет) чиновнику полагалась пенсия, однако для её получения он должен был делать отчисления из собственного жалования в особую «эмеритальную кассу».

Трудовая повседневность персонала земских и городских управ была более напряжённой. Просителями здесь гораздо чаще оказывались самые социально уязвимые члены общества, и их беды не терпели отлагательства. Здесь уже неуместным был неспешный ход дел, типичный для казённой службы. Впрочем, на службу в земства и городские управы как правило шли люди, желавшие принести пользу обществу, а потому ценившие свою работу именно за её нечиновный, деловой характер. Да и число собственно служащих в земских и муниципальных учреждениях было относительно невелико, особенно в сравнении с числом государственных служащих. Так, в конце 1880-х гг. в уездных земских управах 32 губерний числилось менее 1300 членов, а в губернских управах – всего 133 человека. Не носившие мундиров служащие органов самоуправления терялись среди штатских сюртуков и не составляли заметной части городского населения. Оклады жалования служащих земских управ также были ниже, чем у чиновников (а пенсии по старости и вовсе нищенскими); впрочем, многие земцы происходили из состоятельных семей и шли на работу в земство не ради денег.

Преподаватели гимназий, реальных училищ, кадетских корпусов и духовных семинарий относились к числу обеспеченных горожан. Так, годовой оклад директора гимназии в начале ХХ века составлял 2000 руб., а его классный чин соответствовал генеральскому; после 25 лет службы директор получал право на пенсию в размере 700-900 руб. в год. Учителям гимназий платили по 600-900 руб. в год; они могли иметь дополнительные заработки в виде частных уроков.

Военнослужащие составляли немалую (и зачастую самую блестящую) часть городских благородных сословий. Воинские части дислоцировались почти исключительно в городах, а потому весь 40-тысячный офицерский корпус России вливался в число их жителей. В мирное время служба офицера не отнимала у него много времени или особых сил: хлопотную работу по обучению солдат срочной службы, их содержанию и проживанию офицеры перекладывали на унтер-офицеров – вчерашних «срочников», решивших остаться на службе в армии в расчёте на денежное довольствие и карьерную перспективу. Выходцы из деревень, унтера легче находили общий язык с солдатами и не беспокоили офицеров по мелочам, из которых, собственно, и состояла жизнь воинских частей в мирное время.

Едва ли единственным поводом для офицера обратить подобающее внимание на состояние дел в своей части была подготовка к инспекторской проверке. Как правило, она носила поверхностный характер и сводилась к оценке строевой выправки солдат, состояния их обмундирования и оружия, да ещё к церемониальной пробе солдатского обеда. Упрекать инспекторов за чрезмерную благожелательность было бы несправедливо: за четверть века - с 1878 по 1904 гг. - русская армия почти не вела боевых действий; в ней выросло и подошло к пенсионному возрасту целое поколение офицеров, по-настоящему не нюхавших пороха. Спокойная служба стала для них само собою разумеющимся делом. К тому же все иные виды обучения солдат, кроме строевой муштры, особенно огневая подготовка, требовали значительных денежных затрат. Военный бюджет России (300 млн. руб. в год на рубеже двух веков), весьма скромный для миллионной армии, не был на них рассчитан.

Если что-то и тяготило офицеров в их службе, так это скромное жалование. На исходе 19 века офицеры пехотных частей начинали службу с окладов 40-45 руб. в месяц. Иными словами, командир пехотной роты получал примерно столько, сколько начинающий педагог казённой гимназии. Для тех, кто не имел дополнительных источников доходов, служба в армии становилась нелёгким делом. В век царства денег блеск офицерских мундиров на поверку оказывался мишурным.

С деньгами лучше всего обстояло дело у тех немногих горожан, кто служил в частных компаниях: правлениях банков, а также в конторах промышленных, торговых или транспортных предприятий. Причитавшиеся таким счастливцам суммы выглядят неправдоподобными даже в наше время. Так, в 1890-е гг. директор правления одной из текстильных фабрик в Иваново-Вознесенске получал 20 тыс. руб. в год. Для сравнения: годовое жалование мэра Нью-Йорка тогда составляло $12.000, то есть 24 тыс. руб. Служивший тогда же управляющим частной железной дорогой на юге России С.Ю. Витте получал в год свыше 50 тыс.руб. и не сразу согласился принять должность «товарища» (заместителя) министра путей сообщения с годовым окладом в 8 тыс. руб. Хорошо знавший дело строительства железных дорог писатель Н.Г. Михайловский (Н. Гарин) утверждал, что суммарные доходы инженера-путейца в период сооружения очередной стальной магистрали могли достигать 10 тыс. руб. в год. Если вспомнить, что сам император получал «живыми деньгами» не более 100 тыс. руб. в год, то перечисленные суммы станут более впечатляющими. Нельзя также забывать, что современного подоходного налога в России до 1917 г. практически не существовало – ни для рабочих, получавших 10-30 руб. в месяц, ни для тех, кто получал на два порядка больше.

Разумеется, частью служебной повседневности деловых людей были все «прелести» частного бизнеса: риск, ответственность, необходимость мгновенно принимать правильные решения, напористость, умение «находить компромисс» с государственными служащими (что практически всегда означало взятку), готовность быстро потерять миллионные состояния. Это проявилось, например, когда осенью 1899 г. промышленно-финансовый мир России внезапно охватил денежный кризис. Тогда не были редкостью случаи тюремного заключения банкротов, чью неплатёжеспособность суд признал злостной или вызванной чрезмерным риском (долговые тюрьмы на жаргоне назывались «ямами»; их узники содержались там на средства своих кредиторов) и даже самоубийства предпринимателей, не способных исполнить принятые на себя обязательства.

Рабочий день такого управленца мог растянуться на добрую половину суток, хотя часто включал не только работу с документами и приём посетителей в конторе, но и обильные трапезы с партнёрами в ресторанах или трактирах, сопровождавшиеся неизбежным возлиянием. Легенда утверждала, что среди московских купцов бытовал обычай пить в трактире до тех пор, пока поставленная на стол вниз дном шляпа не наполнялась винными пробками. Другая легенда гласила, что в купе вагона I класса, курсировавшего между двумя столицами, к иным деловым пассажирам грузили ящик спиртного и вёдерную (12 л) бутыль рассола; поочерёдный приём содержимого двух мест груза обеспечивал прибытие пассажиров в пункт назначения в рабочем состоянии.

Непостоянство предпринимательского дохода могло вызвать у иных коммерсантов зависть к государственным служащим, гарантированно получавшим своё жалование 20-го числа каждого месяца, а иных случаях имевшие право «истребовать» его за несколько месяцев вперёд.

Состав живших в городах «лиц свободных профессий» был довольно пёстрым. Часть из них (например, адвокаты или врачи с частной практикой) имела солидное состояние. Так, в повести А. Чехова «Попрыгунья» годовой доход такого врача определён в 5 тыс. руб. Нередко эти деньги доктор зарабатывал тем, что подогревал невротические страхи своих богатых пациентов, укрепляя в них опасения за своё здоровье и веру в жизненную необходимость своих недешёвых услуг (500 рублей за один визит, по утверждению В. Гиляровского). В любом случае, на исходе 19 века в России имелось чуть менее 10 тыс. гражданских врачей, из которых частной практикой занимались примерно 3300 чел. Докторá, выбравшие иной путь, имели и иные заработки. Например, врач, служивший во Владимирском епархиальном училище, получал там всего 300 руб. в год (1905 г.); конечно, служба не мешала ему вести частный приём.

Гораздо менее надёжны и значительны были заработки мастеров искусств, которых традиционно относили к той же категории горожан. Лишь немногие из них соперничали в уровне доходов с деловым миром. Так, гонорары звезды предреволюционной русской эстрады Н. Плевицкой достигали 50 тыс. руб. в год. Её негласная соперница А. Вяльцева, ещё не достигнув пика карьеры, получала за один концерт в знаменитом эстрадном театре «Буфф» в Петербурге по 1400 руб. (1902 г.); в 1910 г. эта бывшая крестьянка из Орловской губернии купила у кого-то из графов Игнатьевых поместье за 150 тыс. руб. Живший на рубеже веков в Москве художник В. Серов брал за портрет своей кисти до 10 тысяч руб.

Однако столь высокие доходы даже в столицах были скорее исключением. Немалая часть работников культуры – художников, актёров (особенно выступавших в частных труппах, а не в императорских театрах), журналистов – была вынуждена довольствоваться куда более скромными заработками и вести необеспеченное существование. Так, начинающая актриса оперетты получала 30-35 руб. в мес., актёр кинематографической массовки – 3 руб. за один день съёмок. Такой небогатой богемы было особенно много в Петербурге и Москве, где не только работало много театров (а в Москве с 1910-х гг. ещё и почти все русские кинокомпании), но и где антрепренёры набирали труппы для гастролей в провинции.

Особой частью населения городов было духовенство. В 1902 году численность только православного белого духовенства приближалась к 47 тысячам чел., то есть превышала численность офицерского корпуса русской армии. Труд приходского священника («пресвитера», то есть служителя церкви, имеющего вторую степень священства – выше диакона, но ниже епископа) включал отправление церковных служб (литургия) и совершение таинств (например, крещения, брака, евхаристии). Служба священника требовала уметь читать проповеди, исповедовать кающихся прихожан (совершение таинства покаяния), оказывать духовную поддержку больным людям (таинство елеосвящения, в просторечии «соборование»), учить детей азам грамоты. Священнику приходилось владеть навыками психолога и педагога и даже хорошим голосом (его особенно ценили те прихожане, кто был любителем церковного пения – едва ли не единственного вокального искусства, доступного мещанству, по крайней мере, до появления граммофона).

На рубеже 19-20 веков приходской батюшка, да ещё в городе, должен был иметь по крайней мере среднее образование (обычно в объёме духовной семинарии или духовного училища), что, казалось бы, вводило священника в круг городской элиты. Однако на практике оплата труда пастыря зависела от щедрости его паствы, а потому далеко не всегда удовлетворяла даже элементарные нужды священника и его семьи. Дело в том, что по действовавшим в то время правилам церковь не устанавливала таксы за отправление священником треб, предлагая самим верующим по совести воздать за его труд. Конечно, часть доходов священников составлял их оклад, который выплачивал синод; однако средства эти не были слишком значительными. Так, во Владимирской губернии в начале ХХ века приходской священник мог получать 30-40 руб. в месяц. Ещё более скромными были оклады диаконов и псаломщиков. Пенсии священнослужителям, а особенно – их вдовам, были просто нищенскими: они не превышали 15-20 руб. в месяц. Пытаясь пополнить семейный бюджет, духовные лица буквально требовали с прихожан подношения к праздникам, а также искали дополнительных заработков. Всё это не способствовало укреплению авторитета церкви и её служителей в народе. Между тем в дни серьёзных общественных потрясений, на которые было так богато начало ХХ века, только священник мог донести до прихожан официальную точку зрения на происходящие события.

Таким образом, трудовая и служебная повседневность горожан отличалась значительным разнообразием. Если в занятиях городского населения и было что-то общее, то оно, видимо, заключалось в том, что за свой труд горожанин вознаграждался деньгами, тогда как большинство крестьян получало доход в натуральном виде. Поэтому товарные отношения в городах развивались несравненно более живо, чем в деревнях, и начало ХХ века было в этом отношении очень интересным временем.

 

 

Раздел 3. Бытовая повседневность русского города

 

Знакомство с повседневным бытом горожан следует начать с описания их типичных жилищ. В условиях российского климата именно жилище определяло многие стороны человеческого существования. В отличие от Европы, где горожане проводили немалую часть досуга за пределами дома – например, в уличных кафе, общественных парках, театрах, клубах – в русских городах именно дом служил человеку наиболее обжитым, близким сердцу местом проведения свободного от работы времени.

Городские жилища рубежа 19-20 веков крайне разнились по размерам, внутренней планировке и уровню удобств. Самым массовым типом жилья в городе оставался бревенчатый дом с печным отоплением. Даже в Москве в 1913 г. такие дома составляли свыше 50% жилого фонда. Хотя по конструкции и материалам бревенчатый дом мало отличался от крестьянской избы, он имел немало примет иной, более высокой бытовой культуры. Так, все дома в городе строились на кирпичных фундаментах (изба зачастую стояла прямо на земле, и нижние венцы её сруба быстро подгнивали), а также имели тесовые полы и потолки (в избах небогатых крестьян пол мог тогда быть ещё земляным, а потолка и вовсе не делали). Печи в домах горожан строились с дымовыми трубами (деревенские избы и на рубеже 19-20 веков всё ещё нередко топились «по черному», чтобы снизить расходы на дрова). Кубатура жилых помещений городского дома была ощутимо больше, чем в избе; нередко жилая часть дома делилась перегородками на подобие комнат.

К городским домам чаще, чем к деревенским избам, пристраивали летние веранды; наличники окон и карнизы нередко покрывали деревянной резьбой. Умельцы-строители применяли и иные приёмы украшения домов, вплоть до подражания мотивам модного на рубеже веков стиля «модерн». Иногда над коньком крыши поднимались затейливые башенки. В любом случае сруб городского дома почти всегда был обшит тёсом. Это продлевало срок службы конструкции и придавало дому щегольской, нарядный облик. Для этого дощатую обшивку регулярно красили.