5 страница. Неотъемлемой частью повседневной жизни даже самого небольшого города к началу ХХ века стали системы розничной торговли и бытового обслуживания

Неотъемлемой частью повседневной жизни даже самого небольшого города к началу ХХ века стали системы розничной торговли и бытового обслуживания. Само их существование резко отличало город от деревни: в последней, как правило, не имелось даже постоянных торговых точек, и сбытом товаров там занимались разъездные торговцы. В сёлах торговые лавки уже имелись, но о сервисе и там не было речи. Рассмотрим отдельные элементы этих чисто городских феноменов.

К числу основных учреждений торговли в городах принадлежали рынки, лавки и магазины. Они различались ассортиментом товаров и организацией их сбыта.

На рынках торговали, в основном, продуктами питания, дровами и пиломатериалами, а также сеном, овсом и отрубями для работавших в городе лошадей. В роли продавцов здесь выступали либо крестьяне, которые сами произвели эти товары в своих хозяйствах, либо (чаще всего) перекупщики, которые объезжали пригородные сёла или встречали едущих в город крестьян на подступах к окраинам, чтобы предложить закупить их товар оптом. Конечный покупатель мог на рынке торговаться с продавцом; для иных любителей этот процесс был подчас интереснее самой покупки. Рынки помещались в каменных или деревянных зданиях, которые сооружались и содержались городской управой; за торговлю на рынке продавцы платили городу поместный сбор. В свою очередь, управа следила за тем, чтобы на рынках соблюдались минимальные требования санитарии, особенно в торговле мясом, рыбой и молоком. В небольших городах рынки контролировались слабо и действовали один-два дня в неделю: на ежедневную торговлю продавцы не набирали товара, а покупатели – денег.

Особой формой рынка служили праздничные базары, прежде всего – масленичные. Там торговали сезонными товарами, да и постоянный ассортимент в обстановке русского карнавала шёл лучше.

Словом «лавка» горожане называли торговые предприятия весьма разного уровня организации. Лавкой мог быть (в современных терминах) и незатейливый «мини-маркет» – магазин ежедневных покупок с «дежурным» ассортиментом ходовых товаров, и специализированный магазин (бакалейная, булочная, мясная, скобяная, писчебумажная лавки), и нечто подобное нынешнему бутику (букинистическая или антикварная лавки). В лавках, как правило, допускался торг, причём постоянные покупатели могли рассчитывать не только на скидку, но и на рассрочку платежа, и на отпуск товара в долг по так называемой заборной книжке. Свой долг держатель книжки возвращал раз в две недели, когда на фабрике или на заводе выдавали зарплату («дачку»). Обычно за прилавком в таком магазинчике стоял сам его хозяин или члены его семьи, однако продавцами могли работать и наёмные «приказчики». Стараясь заполучить постоянных клиентов, иные лавочники предлагали им подарки: например, доставку тяжёлого груза на дом своим транспортом или продажу образца товара (например, муки) на пробу. Наряду с рабочими и мещанами частыми покупателями в лавках были кухарки из богатых семей. В целом лавка считалась торговым предприятием для самой демократической части городского населения.

Высшей формой организации торговли в городах были магазины и их объединения – гостиные дворы и пассажи. Магазин был ориентирован на состоятельную публику. Это подчёркивали атрибуты «европейскости» – от названия, содержащего иноязычные слова, до «галантерейной» манеры обращения, которую практиковали тамошние приказчики: добавлять звук «с» к окончаниям слов, как будто скороговоркой произнося нечто вроде обращения «ваше сиятельство». Торговаться о цене в магазинах, как правило, было нельзя. С 1900-х гг. в магазинах стали появляться кассовые аппараты, способные выдать чек. Покупателей здесь обслуживали наёмные продавцы, причём по преимуществу мужчины (даже в магазинах сугубо дамских товаров; барыня стеснялась приказчика ничуть не больше, чем врача или портного). Только наиболее именитых покупателей обслуживал сам хозяин заведения.

Гостиные дворы как способ объединить несколько магазинов и лавок открытой галереей возникли ещё в 18 веке. С 1840-х гг. в больших городах стали строить пассажи – кирпичные здания с торговыми помещениями, расположенными по сторонам прохода (фр. passage), который накрывали металлической или стеклянной крышей. Благодаря ей пассаж круглый год оставался сухим и чистым. Попадая в него с тёмной и холодной зимней улицы, покупатель настраивался на весёлый лад и легче расставался с деньгами. Как правило, в пассажах располагались дорогие магазины: арендная плата здесь была намного выше, чем в иных торговых помещениях. В Петербурге таким торговым центром стал «Пассаж» на Невском проспекте, а в Москве – пассаж на ул. Петровка и Верхние торговые ряды (ГУМ) на Красной площади.

В первые годы ХХ века в столицах стали появляться универмаги более современного типа. Здесь все отделы и секции заполнял товаром один хозяин; никакие арендаторы на его площадь не допускались. Торговаться в таких магазинах было уже просто неуместно. В Москве это был универсальный магазин американской компании «Мюр и Мерилиз», в Петербурге – магазин Гвардейского Экономического Общества (в наших терминах – потребительского кооператива офицеров гвардейских частей и флотских экипажей).

Перечень одних лишь видов предприятий бытового обслуживания, облегчавших повседневную жизнь горожан, будет весьма длинным. Назовём только некоторые из них. О внешнем облике горожан заботились парикмахерские и бани, а также мастерские портных, сапожников, шляпников, скорняков (специалистов по пошиву изделий из меха). Созданный ими образ горожан были готовы запечатлеть фотосалоны. Имелись также мастерские по изготовлению мебели, ремонту часов и музыкальных инструментов, переплётные мастерские (большинство книг с целью удешевления издательства выпускали в мягком переплёте; покупатель мог заказать картонный переплёт за дополнительную плату). Свои услуги горожанам предлагали врачи, учителя и репетиторы, адвокаты, гадалки и ясновидящие.

Услуги парикмахерских были сто лет назад востребованы куда больше, чем сейчас. Женщины тогда носили длинные волосы, а мода диктовала им самые затейливые причёски. Завивка и укладка волос без «химии» держалась недолго и требовала от модницы нового визита к куафёру. Наряду с парикмахерскими услугами он нередко передавал клиенткам свежие городские сплетни. Мужчины тоже часто прибегали к услугам парикмахеров – точнее, брадобреев. Безопасные лезвия «Жиллет» появились в продаже только в 1905 г., а до этого все желавшие побриться были вынуждены пользоваться опасными бритвами. Тот, кто не владел этим непростым делом, должен был посещать парикмахерскую. Впрочем, мода на мужские причёски тоже требовала частой стрижки, а то и укладки волос; для этого модники пользовались особыми кремами – «фиксатуарами», например бриолином.

Бани в городах того времени также не были роскошью или экзотикой. Собственная ванна имелась только в немногих домах новейшей постройки; остальным горожанам приходилось раз в неделю посещать баню. Там к их услугам была не только горячая вода, но и массаж, «мозольный оператор» (хирург), а также буфет с прохладительными напитками. «Банный бизнес» – эксплуатация «торговых» бань – относился к числу самых выгодных видов бытового обслуживания.

Индивидуальный пошив одежды, обуви и даже белья тоже не был тогда редкостью. Индустриальное производство одежды только начиналось; его сдерживала и бедность значительной части населения, и сословные предрассудки в выборе одежды, и – не в последнюю очередь – отсутствие у швейников точных сведений о типичных размерах фигуры своих земляков. В результате готовая одежда на рынке обычно была ношенной и продавалась на «блошиных рынках» типа барахолки на Сухаревской площади в Москве. Новый наряд, как правило, шился у портного на заказ, даже если заказчик был весьма небогат. Не случайно о пошиве одежды говорили: «строить» (пальто, костюм, платье). Портные, естественно, строго делились по уровню мастерства и по тарифам на свои услуги. Лучшие столичные мастера шили по последней парижской моде и умели работать с самыми деликатными и дорогими материалами, какие только производила европейская текстильная промышленность в «досинтетическую» эпоху.

Фотоателье или фотостудии также были данью особой стадии развития техники. Прогресс уже сделал фотографию реальностью и породил спрос на неё в самых демократических слоях общества. Однако техника ещё не зашла так далеко, чтобы фотоаппаратом мог с успехом пользоваться каждый любитель. Поэтому всякий, кто желал запечатлеть себя, шёл в фотомастерскую. Особенно часто это делали солдаты срочной службы, желавшие послать родителям свой снимок в военной форме. Для крестьянских парней, привыкших к нехитрым поделкам доморощенных портных, даже солдатский мундир казался щегольским нарядом.

Изготовление мебели по индивидуальным заказам тоже характерно для своего времени. Дореволюционная Россия почти не знала типового жилищного строительства, а потому мебель приходилось подгонять к каждой квартире или дому. Едва ли не единственным предметом мебели фабричного производства с середины 19 века оставались «венские» стулья; в 1900-е годы их дюжина стоила 45 руб. Фирма «Братья Тонет» выпускала стулья из гнутого дерева в несобранном виде; так продукт легче было перевозить на дальние расстояния. В результате мебель, задуманная для уличных кафе и поначалу казавшаяся слишком индустриально выглядящей для жилья, быстро стала популярной в домах российских горожан. Без «венского стула» просто невозможно представить себе интерьеры той эпохи.

Особым видом городского коммерческого сервиса были интимные услуги. Проституция в России не запрещалась, но весьма строго регулировалась полицией в целях охраны общественной нравственности и здоровья (так, по крайней мере, гласила официальная мотивировка). Как бы то ни было, в любом городе имелись улицы, на которых каждый вечер появлялись в поисках клиентов «гулящие» женщины с пресловутым «жёлтым билетом»; имелись и кварталы публичных домов с неизменным красным фонарём над входом. В Петербурге, например, местом работы уличных проституток был Невский проспект в районе Гостиного двора. В Москве дома терпимости располагались вокруг Цветного бульвара (где в 1960-е гг. выстроили Дом политического просвещения МГК КПСС). Столь же одиозное прошлое столичная молва приписывала целому ряду импозантных зданий в центре Москвы, где после революции разместились советские учреждения (например, Фотохроника ТАСС на Тверском бульваре).

Тарифы на услуги публичных женщин разнились в зависимости от класса заведения, в котором они работали. Дорогими считались те, что брали по десять рублей за ночь; «пакет услуг» в дешёвом борделе не стоил и рубля. Как и почти во всех иных отраслях русского сервиса, лучшими работницами секс-индустрии считались иностранки, а относительная дешевизна услуг объяснялась интенсивной эксплуатацией персонала. Интересующиеся подробностями этой стороны городской жизни могут обратиться к классическим произведениям – рассказу А.П. Чехова «Припадок» (по преданию, толкнувшему на попытку самоубийства будущего поэта К.Д. Бальмонта) и повести А.И. Куприна «Яма». Двадцатипятилетний интервал между ними позволит понять, менялось ли что-то в древнейшей профессии на рубеже двух самых динамичных веков русской истории.

Жизнь в городе начала ХХ века была далека от идиллии. Его обитателей подстерегало немало опасностей – как знакомых современному горожанину, так и присущих только своему времени. Рассмотрим лишь некоторые из них.

Едва ли не главной угрозой имуществу, а то и жизни горожан были пожары. Нельзя забывать, что значительная часть жилых, производственных и общественных зданий тогда обогревалась и освещалась открытым огнём. Да и сами эти здания были «каменными», то есть кирпичными, только снаружи. Внутренние перегородки и межэтажные конструкции делались из дерева: строительная техника того времени не могла поднимать бетонные плиты весом в несколько тонн, которыми теперь перекрывают пролёты капитальных стен. Поэтому в каждом доме соседствовали источники огня и сухой горючий материал. Последствия такого сочетания легко предугадать: пожарные в городах без дела подолгу не сидели.

Чтобы не приехать к месту возгорания слишком поздно (на телефонные вызовы рассчитывать не приходилось), пожарные постоянно наблюдали за своим кварталом (а в небольших городах – и за всеми постройками) с высокой каланчи, вздымавшейся над зданием пожарного депо. Внутри этой каланчи сушили мокрые от воды льняные рукава. Если справиться с огнём силами одного депо пожарные не могли, они поднимали на каланче особые знаки, по которым им на помощь приезжали пожарные из других частей города.

Обнаружив пожар, огнеборцы стремительно готовили к выезду свой обоз. Он состоял из «линеек» (экипажей для перевозки самих пожарных и их «огнегасительных снарядов»), а также пожарного насоса («трубы»). К началу ХХ в. эти насосы только в больших городах были паровыми: там ручная «труба» не справилась бы с подачей большого количества воды на значительную высоту. В маленьких городах труба всё ещё была в ходу, и тогда во время тушения огня пожарные просили собравшихся зевак покачать ею воду. Иногда в состав обоза входила и складная лестница. Однако даже при максимальном выдвижении она доставала только до третьих этажей здания; эвакуация людей с большей высоты оставалась проблематичной. Все перечисленные экипажи передвигались на конной тяге (зимой ещё и на санном ходу). В 1910-е гг. управы небольших городов уже начинали присматриваться к пожарным автомобилям, но лишь потому, что горело у них нечасто, и отцам города жаль было тратить средства на содержание простаивающих подолгу без дела коней пожарного обоза.

Особенно драматичный характер принимали пожары промышленных предприятий и зрелищных объектов. Находившихся там в немалом числе людей охватывала паника, что усугубляло ситуацию. Часто именно паника, а не сам огонь, приводила к жертвам. Поэтому такие здания строились по особо строгим противопожарным правилам. Так, фабричные корпуса оснащались спринклерными системам пожаротушения. В самом высоком месте корпуса устанавливался большой бак с водой, от которого расходились сотни метров труб во все опасные места. На каждой трубе имелись десятки спринклеров – миниатюрных леек, отверстия которых закрывала мембрана из легкоплавкого металла. Система была постоянно заполнена водой под тяжестью собственного веса. Если где-то вблизи спринклера вспыхивало пламя, мембрана плавилась и выпускала водяной душ в очаг возгорания. Чтобы рабочие могли быстро покинуть фабричный корпус в случае пожара, на его наружных стенах устанавливали аварийные железные лестницы. Задерживаться людям не следовало: в огне чугунные колонны, на которые опирались полы многоэтажных корпусов, быстро теряли прочность, и здание «складывалось» под собственной тяжестью.

Источником огня в театрах часто становилось газовое освещение рампы. Поэтому в зданиях, построенных на рубеже веков, устанавливали средство, которое должно было помешать оггню перекинуться в зрительный зал. Сейчас его назвали бы роль-ставней; сто лет назад его называли проще – железным занавесом. Под собственной тяжестью он довольно быстро разворачивался и опускался из-под потолка до уровня сцены, отрезая её от партера.

Сами заводы и фабрики, давшие жизнь иным городам, тоже служили источником опасностей. Не говоря о производственных травмах (нередко по причине невежества самих рабочих, но зачастую и по вине администрации), их тружеников подстерегало множество профессиональных болезней, течение которых не предвещало ничего хорошего. Такие недуги поражали бронхи и лёгкие, суставы и кости, глаза и уши людей. Страхование рабочих на случай потери ими трудоспособности вследствие профессиональных заболеваний стало вводиться в России только с 1912 года, когда соответствующий закон не без скрипа приняла Государственная Дума. Весьма дурно была поставлена в городах (особенно в небольших и небогатых) и служба скорой медицинской помощи, которая в условиях скученного проживания становится жизненной необходимостью.

Среди иных болезней для горожан рубежа 19-20 веков наиболее ожидаемым недугом был туберкулёз лёгких («чахотка»). Это было время пандемии туберкулёза, от которого медицина не имела надёжных средств. «Прогрессивная общественность» объясняла распространение чахотки тяжёлыми условиями труда и быта горожан. Однако факты свидетельствуют, что туберкулёз тогда находил свои жертвы во всех слоях общества, включая лиц императорской фамилии, которые вряд ли могли посетовать на нездоровый быт. Впрочем, беда одних людей оборачивалась выигрышем для других. На туберкулёзной эпидемии рубежа веков вырос город-курорт Ялта, ставший последним в дореволюционной России рекреационным объектом и чуть не превратившийся в годы мировой войны в русский Голливуд.

Из числа прочих телесных недугов, подстерегавших горожан, следует упомянуть кишечные инфекции, особенно брюшной тиф. Не проходило ни одного лета, чтобы вспышки тифа не отмечались в городах Поволжья, куда его заносили с началом навигации из Астрахани. В 1900 г. от тифа едва не умер сам император Николай II. Для малышей, особенно из небогатых семей, серьёзной угрозой в первые годы жизни были дифтерия и круп (крупозная ангина). Впрочем, они уносили жизни крестьянских детей в не меньших количествах, чем городских; официальная мораль спокойно взирала на такой способ планирования семьи. Взрослых горожан подстерегали также венерические болезни. Их распространение формально не считалось эпидемией, однако число газетных объявлений врачей-венерологов косвенно свидетельствует о серьёзности этой беды даже среди пациентов из средних классов.

Привычный для нас грипп был так же печально известен сто лет назад, правда – под именем инфлюэнцы. Уже тогда медики отмечали, что потери от нетрудоспособности, вызванной гриппом, превосходят все другие известные заболевания. Так, во время гриппозной эпидемии 1889 г. недуг был отмечен у 650 тыс. жителей Петербурга (население столицы тогда составляло около 1 млн. чел.) и у 300 тыс. москвичей (свыше трети населения первопрестольной).

Однако едва ли не больше, чем о болезнях («страданиях») телесных, общество рубежа веков говорило о недугах душевных. То было время важных достижений в психиатрии. Широкая общественность стала проявлять к этой науке обывательский интерес, чем поспешили воспользоваться шарлатаны. Объективно говоря, жизнь в городе действительно способствовала развитию душевных расстройств – неврастении, истерий, фобий. Число самоубийств в городах было несравненно выше, чем в деревне; впрочем, это по крайней мере частично можно объяснить большей доступностью средств свести с жизнью счёты – от отравления светильным газом до прыжка с верхнего этажа дома или с моста. Число коек в отделениях для душевнобольных в городских клиниках было заметно больше, чем в сельских. В тоже время несомненно, что эпидемия неврозов имела конъюнктурный характер и нередко была следствием неупорядоченной жизни, а также пристрастия многих людей из мира богемы и бизнеса к алкоголю или наркотикам. Сказывалось и отсутствие в России адекватной психиатрической помощи: в сознании людей она ассоциировалась с принудительным заточением в «жёлтом доме» по инициативе жадных наследников и варварскими способами лечения.

Наряду с болезнями горожанина подстерегали и иные опасности. Не последнее место среди них занимали преступные посягательства. Общий уровень уголовной преступности в городе был явно выше, чем в деревне (правда, на селе больше правонарушений оставалось незарегистрированными). За деньгами и имуществом горожан охотились мошенники, вымогатели, воры, грабители и разбойники. От них не отставали недобросовестные предприниматели, навязывавшие сомнительные товары или непрошеные услуги. Занесём в этот раздел и «экспроприации» денег революционными боевыми группами: в 1905-1907 гг. «эксы» стали почти повседневными событиями.

Однако объектом посягательства могли стать не только деньги и вещи. Горожан заметно чаще, чем жителей деревни, избивали и убивали. Не в последнюю очередь это объясняется тем, что лица с преступными наклонностями в деревне надолго не задерживались: односельчане находили убедительные способы объяснить им, как нежелательно их дальнейшее присутствие. Такие изгои находили место именно в городах, где им легче было затеряться в притонах уголовников.

Неприятности мог принести горожанину контакт не только с преступным миром, но и с представителями закона. Не были редкостью случаи, когда полицейские избивали и грабили пьяных прохожих, поднятых ими на улице. Не церемонились слуги правопорядка и при разгоне демонстраций и митингов, особенно когда в них участвовала не «чистая публика», а рабочие или студенты. Специфической частью сложных отношений горожанина с государством становилось вымогательство взяток чиновниками разрешительных и контролирующих учреждений. Эта практика особенно чувствительно била по горожанам иудейского вероисповедания, само проживание которых вне пределов черты оседлости требовало полицейского разрешения. От подозрений в поборах была в то время свободна только система образования, по крайней мере – высшая школа.

Как и сейчас, источником повышенной опасности для жителей (и гостей) городов оставался транспорт. Даже мирная упряжная лошадка иногда была способна понести, то есть перестать слушаться кучера. В таком случае пассажирам её экипажа грозили тяжкие увечья, а то и гибель: если открытая пролётка или сани опрокидывались на быстром ходу, спасти седоков могло лишь чудо. О случаях уличных происшествий с участием автомобилей, мотоциклов или велосипедов автору неизвестно, однако примеры гибели людей при столкновении извозчичьей пролётки с трамваем существуют.

Местом, где горожанин подвергался издевательствам или насилию, мог быть и его собственный дом. В первую очередь это касалось детей. Народная педагогика рассматривала порку и другие физические наказания как законные и даже необходимые воспитательные средства. В городе, полном детских соблазнов, родителям приходилось прибегать к ремню чаще, чем в деревне. Порка грозила не только детям из бедных семей, но и отпрыскам родителей, принадлежащих к среднему классу. Им доставалось не только за домашние шалости, но и за плохую успеваемость или дурное поведение в школе. Впрочем, в зажиточной семье применялись и более щадящие средства воспитания: озорника оставляли без сладкого, лишали прогулки, отказывали в игрушке. Однако именно детей из таких добропорядочных внешне семей страх вызвать гнев отца принесённой из гимназии двойкой иногда доводил до самоубийства. К разряду домашнего насилия можно отнести и побои, нанесённые друг другу супругами: неизбежная в условиях города эмансипация женщины делала такое рукоприкладство более симметричным в гендерном отношении, чем в семьях крестьян. Нелёгким было также положение, которое в богатых семьях занимали жившие там из милости бедные родственники – «приживалки» и «приживалы». Не всегда гармонично уживались под одним кровом среднее и старшее поколения одной семьи: век стариков в городе мог быть дольше, а желание их взрослых детей освободиться от докучливой опеки гораздо сильнее, чем в деревне, где «большак» или «большуха» были носителями полезных в медленно меняющейся жизни знаний.