Две недели жизнь словно одна из фотографий Шона: фиксированная в определенный момент и остающаяся неподвижной. Я не хочу говорить, что она идеальна, потому что мама и ее секреты всегда у меня в голове. Я не хочу называть ее нормальной, потому что этого слова я не знаю. Поэтому я скажу, что она устойчива. Жизнь неизменна. Но затем она опять начинает двигаться.
За две недели до Хэллоуина, в четверг, Шон и я паркуемся на заброшенной стоянке супермаркета, кушая Тако из закусочной с автораздачей. Опускаю взгляд на свою сумку за секунду до того, как она начинает звонить. Я отвечаю на звонок; это Бетси.
— Она написала ответ, — шепчет она.
— Что? — говорю я, затыкая левое ухо. — Кто написал?
— Девушка из Твиннера! — говорит Бетси. — Ее зовут Петра, и она живет в Орегоне. Послушай-ка вот что еще: она удочеренная.
— Тише, — говорю я, позволяя ее энтузиазму перейти ко мне. — Я даже не думала, что это возможно, но что если...
— Я знаю! — возбужденно шепчет Бетси. — То есть, я ничего не говорила ей кроме…
Ее слова обрываются.
— Бет?
— Шшш!
Я бросаю взгляд на Шона, который смотрит на меня с веселым любопытством. Затем осознаю, что я согнулась и вцепилась в телефон, как будто он драгоценный. Перед тем как я успеваю ему что-либо сказать, Бет возвращается.
— Мне надо идти, — говорит она. — Мама притаилась где-то здесь: я прячусь в шкафу. Я собираюсь написать Петре ответ и посмотрю, получится ли у меня вытянуть больше информации из нее.
— Возможно, тебе стоит стать детективом, когда ты вырастешь, — шучу я.
— Почему я должна ждать, пока вырасту? — спрашивает Бетси, смеясь над собой. — Ладно, увидимся позже.
Я вешаю трубку, потом пересказываю разговор Шону.
— Значит ли это, что вы наконец собираетесь что-то делать с этой ситуацией? — спрашивает он.
— С какой? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня как на идиотку.
— Лиззи, твоя мама на грани злоупотребления — ты ведь понимаешь это, верно?
— Не говори со мной так, будто мне пять лет, — резко говорю я. — И я знаю свою маму... гораздо лучше тебя. Она может быть на 51 процент чересчур оберегающей, и она может быть связана с гражданской обороной, но она не мучает нас.
Шон вздыхает и сминает упаковку тако.
— Я думаю, у тебя стокгольмский синдром, — бормочет он.
— Я думаю, ты драматизируешь все больше чем нужно, — говорю я. — Я хочу сказать, что да, я ненавижу это. Я хочу избавиться от договора. И да, моя мама замучила. Но я была бы признательна, если бы ты сделал тон чуть ниже.
— Всего лишь пытаюсь помочь, — говорит Шон.
— Хорошо, прекрати.
— Отлично. — Он явно вышел из себя. — Но ты сама сказала, что ты привыкаешь к вещам до такой степени, когда они не кажутся больше странными. И ты привыкла к этому... но, Лиззи, поверь тому, что я говорю: это все еще странно.
— Я это понимаю, ясно? — говорю я, выглядывая в окно. — Можем мы просто вернуться в школу?
Он стискивает челюсть и заводит машину.
Едва ли кого-нибудь видно вблизи, когда Шон высаживает меня у главного входа. Без слов он уезжает — он поедет к студенческой стоянке, чтобы припарковаться. Я врываюсь внутрь, чувствуя слабость из-за нашей первой ссоры, особенно потому, что знаю, что я единственная, кто не прав.
Протискиваюсь сквозь толпу студентов, гудящих в главном коридоре. В миллиардный раз с того момента, когда мы поступили в Вудсбери, желаю, чтобы наш шкафчик был в менее переполненной части школы. Вздохнув после того, как кто-то ткнул локтем мне в спину, проходя мимо, я быстро ввожу комбинацию — 3, 33, 13, — мечтая лишь о том, чтобы сбросить свои книги, взять, что мне нужно для испанского, и убраться отсюда.
Дейв обеспечивает, чтобы этого не случилось.
Обычно я не вижусь с Дейвом в школе, что очень хорошо. Несмотря на то, что мы все знаем, что он не может нас различать, Элла все еще, кажется, счастлива встречаться с ним, и даже Бетси сказала, что он был забавным, после того, как они выпили кофе, когда он неожиданно появился после вечерних классов. Я единственная, у кого эмоциональная аллергия к этому парню. И конечно, поэтому я единственная, кого он зовет на танцы в Хэллоуин именно сегодня, как нарочно.
Наиболее унизительным, насколько это возможно, и публичным способом.
Я дергаю дверку шкафчика, и десятки теннисных шариков высыпаются наружу на весь пол главного зала. Девушка у соседнего шкафчика визжит и указывает на лавину шариков, привлекая ещё большее внимание ко мне и ситуации. Начиная со входа, переполненного шариками, каждый должен увернуться от пушистых шариков иначе есть риск поскользнуться и упасть. Девушка, носящая неуместно высокие каблуки, одаривает меня действительно страшным взглядом, когда почти ломает лодыжку, пытаясь справиться с этим беспорядком.
Почти в тот же момент, я осознаю три вещи:
1. Три шара розовые, с написанными на них словами;
2. Дейв и его друзья наблюдают неподалеку;
3. С другой стороны ко мне приближается не кто иной, как Шон.
Мой настоящий парень.
Тот, кто прямо сейчас уже слишком зол на меня.
Грейсон и незнакомая мне девочка стоят у их общего шкафчика через проход. Я умоляюще смотрю на Грейсон. Несмотря на то, что она, вероятно, всё ещё думает, что я лгунья, она тепло улыбается и сливается с толпой, нагибаясь, чтобы подобрать шары, по мере приближения. К тому времени как она добирается до моей половины коридора, у неё в руках охапка шариков.
— Лили, не могла бы ты принести сумку из офиса? — зовет Грейсон через плечо.
— Конечно, — говорит Лили, хлопая дверкой шкафчика и растворяясь в море людей. Я смотрю на Дейва и замечаю, как один его друг толкает его по руке локтем в качестве поздравления. Это раздражает. Между тем, люди продолжают глазеть и смеяться над шкафчиком, которого вырвало теннисными шарами, и девушкой, отчаянно пытающейся их сдержать.
Что бы это ни было, это явно не романтично.
— Спасибо, — говорю я Грейсон. — Думаю, он любит широкие жесты. — Я киваю в сторону Дейва.
— Я тоже так думаю, — говорит она, посмеиваясь. Начиная со всего этого выгляжу-как-кузина, между нами образовался невидимый клин, и это не так, как если бы мы знали друг друга хорошо задолго до.
— Ты не собираешься читать это? — спрашивает она, указывая на розовый шар, затем изворачивается, чтобы поймать желтый, который пытается выпрыгнуть из её рук.
— О, точно, — говорю я. Один мяч с текстовым сообщением лежит рядом с моей левой ступнёй. Я поднимаю его.
«ДЕЙВОМ?» небрежно написано черным на пушистой поверхности. Запутавшись, я смотрю на ноги и ступни в поисках других. Я вижу знакомую обувь, остановившуюся рядом со мной.
— Не это случайно ищешь? — спрашивает Шон, протягивая розовый теннисный мяч, со словом «ПОТАНЦУЕШЬ», написанным на нем. Лицо Шона нейтрально для толпы, но глаза кипят. И я понимаю его: мы просто боремся с моей мамой, а теперь он наблюдает, как другой парень зовет меня на танцы перед всей школой.
Я беру мяч и смотрю на Дейва, чья грудь выпятилась, как у петуха. Шон прослеживает направление моих глаз и легонько качает головой, затем продолжает двигаться в сторону своей аудитории. Я хочу последовать за ним, но я застыла. К счастью, звучит предупредительный звонок, так что толпа редеет. Шкафочный помощник Грейсон, Лили, вновь появляется с огромным мусорным мешком, и мы втроем проводим оставшееся время за сбором мячей.
— Спасибо вам за помощь, девчонки, — говорю я, наклоняясь, чтобы схватить последний мячик.
— Это не такое большое дело, — говорит Лили, кивая на мешок. — Куда ты хочешь их деть?
— Оставлю их в спортивном зале. Уверена, они могут пользоваться ими.
— Вероятно, не этим, — говорит Грейсон, вручая мне розовый мячик, на котором написано «С».
«ПОТАНЦУЕШЬ С ДЕЙВОМ?»
Когда звенит последний звонок, я оборачиваюсь туда, где он стоял: он ушел. Он заставил меня, Грейсон и Лили опоздать на урок, но даже не подождал моего ответа. Боже упаси, если он тоже опоздает.
Это была показуха перед толпой, а не для Элизабет Бест.
Не для Эллы.
Не для Бетси.
Не для меня.
— Я думаю, нам стоит порвать с Дейвом, — решительно заявляю я той ночью во время рекламной паузы. Я не разговаривала с Шоном со времени нашей ссоры, и я в угрюмом настроении. Мы едим мороженое в комнате отдыха, и Элла не переставая смотрит через плечо, возможно, потому что мы разговаривали о Петре, и Маме, и Шоне, и других секретах, но это надоедает мне. Все мне надоедает.
— Повтори? — спрашивает Элла, хотя она слышала меня. Ее полная ложка зависает в воздухе.
— Я на все согласна, — говорит Бетси, перегибаясь и съедая мороженое с ложки Эллы.
— Смешно, — говорит Элла, морща лицо в недовольстве.
— Все к этому и шло, — говорит Бести со смешком. — И кроме того, у нас есть вполне обоснованные основания на это.
— Мне все еще не нравится, что ты плюешь на мою ложку.
Я закатываю глаза из-за этих двоих, и шоу начинается; смысл потерян. Ну, или, по крайней мере, мне так кажется. Начинается особенно напряженная сцена, и вдруг Элла хватает пульт и нажимает на паузу.
— Эй! — говорим мы с Бетси в унисон.
— Мы не расстаемся с Дэйвом, — говорит она мне, хмурясь. — Я собираюсь на танцы в старшей школе! А ты, — говорит она, смотря на Бетси, — ререстань говорить всякую ерунду, по типу у нас общие основания. Мы не один и тот же человек! — Бетси смеется, что заставляет Эллу нахмуриться еще больше.
— Я серьезно, — говорит Элла тихо, что тоже делает Бетси серьезной. — У нас могут быть одинаковые ДНК, но нам нравятся разные вещи. Мы не делаем одинаковый выбор. У нас разные мечты. Мы разные люди. Я — это я. Ты — это ты. И Лиззи...
— С другой планеты, — перебивает Бетси, заставляя нас всех смеяться. После Бет берет Эллу за руку. — Я знаю, кто ты. И я люблю тебя за это.
— Я тоже люблю тебя, — говорит Элла. Они обнимаются, и я пользуюсь возможность съесть последний кусочек мороженого в контейнере. Ком в моем горле немного тормозит его.
Позже я звоню Шону по тайному телефону.
— Привет. Я рад, что ты позвонила, — говорит он сразу после первого гудка. Он звучит усталым... и грустным.
— Я разбудила тебя? — спрашиваю я.
— Нет, — говорит он. — Я был... — Его слова обрываются, и я чувствую, что все, чем он собирался заниматься, когда я позвонила, уже не важно. Важен этот момент. Шон тяжело вздыхает. — Лиззи, мне так жаль. Мне так дерьмово от того, что я наговорил. Не могу поверить, что сделал это. Это не мое дело.
— Нет, твое, — говорю я убедительно. — Оно стало твоим, когда я рассказала тебе. Я думаю, что я... Я просто не знаю, как иногда вести себя, теперь, когда ты все знаешь. Я имею в виду, я знаю, что ты прав.
— Я просто хочу, чтобы у тебя было все, чего ты заслуживаешь: настоящая жизнь, — говорит Шон, и от этого у меня наворачиваются слезы. — Но это так эгоистично. Я говорю о том, что нужно мне. Я хочу, чтобы ты была только моей. Я хочу видеть тебя все время, а не только днем. — Он делает паузу. — Когда тебя нет рядом, мне грустно. Как будто чего-то не хватает. Как будто мне хочется чего-то, чего у меня нет.
— Я чувствую то же самое, — говорю я тихо.
Долгая пауза, и я уверена, что Шон так же смущен, как и я. Он тяжело выдыхает. Нужно столько всего изменить перед тем, как вести себя, как настоящая пара: кажется, что это безвыходная ситуация.
— Я хочу быть единственным, кто унижает тебя в главном коридоре школы, — говорит он.
— Смешно, — я прикусываю губу. — Мне действительно жаль на счет этого.
— Это не твоя вина, — говорит он, но звучит немного натянуто.
— Даже если и так, мне жаль, что ты видел это.
— Мне тоже. — Его голос ровный. — Но я чувствую себя ужасно из-за нашей ссоры. Это был отвратительный день.
— Не весь.
— Нет?
— Мне припоминается хотя бы один спасительный момент.
— О, да? — спрашивает он, его тон смягчается. — Какой?
Я хочу обсудить с ним ситуацию, хочу понять ситуацию вместе. Но столько всего обрушилось на меня, на нас, что я пользуюсь шансом поднять ему настроение.
— Разве ты забыл о поцелуе у закусочной? — спрашиваю я, помня, как спонтанно нагнулась над коробкой передач и поцеловала его. Помня, как он втянул в себя воздух с удивлением, когда мои губы впервые дотронулись до его — это заставило меня задрожать.
— Ммм, — говорит он таким тоном, как будто это снова происходит. Он удовлетворенно вздыхает на этот раз. — Да, ты права. Этот поцелуй у закусочной спас наш день.
Глава 18
— Она пошутила, что мы родственники, — шепчет Бетси за завтраком.
— Почему ты шепчешь? — спрашивает Элла. — Мама пылесосит. Разве не слышишь?
Прислушиваюсь к равномерному реву пылесоса, движущемуся туда и обратно по ковру в одной из спален наверху. Догадываюсь, что в Эллиной.
— А, точно, — говорит Бетси. — Как бы то ни было, я пошутила в ответ, что нас разделили при рождении, и спросила, где она родилась. Надеюсь, что все эти шуточки выльются в серьезную информацию.
Я глотаю кусок лимона. Затем, прокручивая слова Шона в голове, говорю:
— Я думаю, нам надо выяснить это, и если окажется, что она — Оригинал, то мы раз и навсегда встретимся с мамой лицом к лицу.
— А если она взбесится?
— Взбесится так взбесится, — отвечаю я. — Я не говорю, что мы тут же пойдем в полицию и устроим ей неприятности. Но мы заслуживаем знать, что происходит.
— Почему бы не спросить ее сейчас? — спрашивает Бетси.
— Ну, если Петра действительно Бэт, я бы лучше поговорила с ней лично, — говорю я. — А вы бы нет? — Жду, пока две головы кивнут мне, прежде чем продолжить. — Как бы то ни было, Бет, я уверена, что ты сможешь все выяснить довольно скоро. Мы можем подождать еще пару недель.
— А потом потребуем ответы, — говорит Бетси. Я киваю, и мы обе смотрим на Эллу.
— Ты с нами? — спрашиваю я, думая, что она скажет «нет». Вместо этого она удивляет меня.
— Да, я с вами.
Элла опаздывает ко времени обмена местами и говорит, что в машине закончился бензин. Я могу чувствовать по настроению исходящему от неё, что в школе что-то случилось.
— Почему ты не заправилась? — спрашиваю я.
— Я делала это в прошлый раз, — отвечает она, немного более резко, чем стоило бы. Я закатываю глаза.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
— Ничего, — говорит она. — Просто... Дейв сегодня странный. Извини. Я заправлюсь в следующий раз.
— Всё в порядке, — говорю я, давая ей обнять себя по-быстрому, прежде чем побежать к машине. Я должна поспешить или опоздаю на испанский.
Я спускаюсь по склону, музыка ревет, до ближайшей заправки. К счастью, нет никакой очереди. Я останавливаюсь так, чтобы насос был справа, и стремительно выскакиваю. Затем я вспоминаю, что бензобак слева. Вздыхая, я снова сажусь за руль и сдаю назад, затем объезжаю кругом к другой стороне и останавливаюсь слева. Более старый красный БМВ заезжает на моё бывшее место.
Хочу проверить свой телефон, но я начиталась в интернете предупреждений о возможности быть подожженным, пока пишешь в Твиттере, так что просто прислоняюсь к седану, наблюдая, как цифры ползут вверх, и вдыхаю запах бензина. Я, кажется, получила один из тех насосов, которые не имеют «сильного» напора, и во мне всё больше растет стресс из-за того, что я опаздываю.
— Хороший день, да? — спрашивает незнакомый голос. Я оглядываюсь и вижу, что водитель БМВ улыбается мне. У неё светлые волосы, возраст примерно мамин и выглядит она немного знакомо. Она в сером деловом костюме и больших модных солнцезащитных очках, и я задумываюсь, а не видела ли я ее на плакатах, рекламирующих недвижимость. Её вид так и кричит, что она риелтор.
— Конечно, — говорю я, глядя на голубое небо и думая, что это должно быть незаконно, комментировать погоду в Сан-Диего. Я смотрю на медленно движущиеся цифры насоса и размышляю о том, должна ли я остановить его, а затем снова запустить, чтобы посмотреть, будут ли они идти быстрее.
— Ты ходишь в Вудбери? — спрашивает женщина, указывая в сторону школы.
— Хм, да, — говорю я. — У меня обеденный перерыв.
Женщина кивает, затем наклоняет голову в сторону.
— Ты выглядишь знакомо, — говорит она. — Ты живешь в Майра Меса?
— Нет, на холмах, — говорю я, махая в общем направлении моего дома. После целой жизни, учившей, что надо бояться незнакомцев, я не слишком конкретна.
— Я Мэри, — говорит она. — Как тебя зовут?
— Ох... — произношу я, оглядываясь назад, в сторону своей машины. Я не хочу говорить ей своё настоящее имя, но прямо сейчас я не могу вспомнить ни одного другого имени. Затем, наконец, я говорю:
— Наташа.
— Приятно познакомиться, Наташа, — говорит женщина, забавно. У меня нет веских оснований думать так, но я не верю, что её имя Мэри. С другой стороны, я только что сказала ей, что я Наташа, уж кто бы говорил...
Насос продолжает ползти и леди продолжает болтать. Я пытаюсь остановить-и-перезапустить его; это не работает.
— Так ты отсюда? — спрашивает она.
— Мы переехали сюда, когда мне было девять, — говорю я, всерьёз рассматривая возможность просто пойти в школу и позволить Бетси разбираться с бензином позднее.
— Откуда вы переехали? — спрашивает-Мэри-или-как-её-там. В то время как я формулирую новую ложь в своём мозгу, бензобак звенит. Испытывая облегчение, я тяну за насадку и вытаскиваю её, затем возвращаю её в держатель. Экран спрашивает меня, хочу ли я квитанцию. Я ударяю по кнопке «Нет».
— Извините, — говорю я Любопытной Мэри. — Я опаздываю в школу.
— Хорошего дня... Наташа, — говорит она.
Я сажусь в машину и пристегиваюсь, затем объезжаю вокруг, мимо стороны женщины, и покидаю заправку. Я не уверена, что заставляет меня посмотреть, но я делаю это: маленький компьютер на её стороне застрял на экране приветствия. Я вспоминаю момент, когда она прибыла: я слышала звук, когда она нажала на выбранную кнопку или я просто предположила, что она заправилась, потому что она поместила насос в свою машину?
Более важно, чем то, что я помню, это то, что если она на самом деле не заправлялась, то что она делала?
