ГЛАВА ПЯТАЯ. ДОГОВОР

 

В середине декабря Серый Бобр отправился вверх по реке Маккензи. Мит-Са

и Клу-Куч поехали вместе с ним. Сани Серого Бобра везли собаки, которых он

выменял или взял взаймы у соседей. Во вторые сани, поменьше, были впряжены

молодые собаки, и ими правил Мит-Са. Упряжка и сани больше походили на

игрушечные, но Мит-Са был в восторге: он чувствовал, что исполняет настоящую

мужскую работу. Кроме того, он учился управлять собаками и натаскивать их, и

щенки тоже привыкали к упряжи. Сани Мит-Са шли не пустые, а везли около

двухсот фунтов всякого скарба и провизии.

Белому Клыку приходилось и раньше видеть ездовых собак, и, когда его

самого в первый раз запрягли в сани, он не противился этому. На шею ему

надели набитый мохом ошейник, от которого шли две лямки к ремню,

перекинутому поперек груди и через спину; к этому ремню была привязана

длинная веревка, соединявшая его с санями.

Упряжка состояла из семи собак. Всем им исполнилось по девять-десять

месяцев, и только одному Белому Клыку было восемь. Каждая собака шла на

отдельной веревке. Все веревки были разной длины, и разница между ними

измерялась длиной корпуса собаки. Соединялись они в кольце на передке саней.

Передок был загнут кверху, чтобы сани -- берестяные, без полозьев -- не

зарывались в мягкий, пушистый снег. Благодаря такому устройству тяжесть

самих саней и поклажи распределялась на большую поверхность. С той же целью

-- как можно более равномерного распределения тяжести -- собак привязывали к

передку саней веером, и ни одна из них не шла по следу другой.

У веерообразной упряжки было еще одно преимущество: разная длина

веревок мешала собакам, бегущим сзади, кидаться на передних, а затевать

драку можно было только с той соседкой, которая шла на более короткой

веревке. Однако тогда нападающий оказывался нос к носу со своим врагом и,

кроме того, подставлял себя под удары бича погонщика. Но самое большое

преимущество этой упряжки заключалось в том, что, стараясь напасть на

передних собак, задние налегали на постромки, а чем быстрее катились сани,

тем быстрее бежала и преследуемая собака. Таким образом, задняя никогда не

могла догнать переднюю. Чем быстрее бежала одна, тем быстрее удирала от нее

другая и тем быстрее бежали все остальные собаки. В результате всего этого

быстрее катились и сани. Вот такими хитрыми уловками человек и укреплял свою

власть над животными.

Мит-Са, очень похожий на отца, унаследовал от него и мудрость. Он давно

уже заметил, что Лип-Лип не дает прохода Белому Клыку; но тогда у Лип-Липа

были свои хозяева, и Мит-Са осмеливался только исподтишка бросать в него

камнем. -- А теперь Лип-Лип принадлежал Мит-Са, и, решив отомстить ему за

прошлое, Мит-Са привязал его на самую длинную веревку. Таким образом,

Лип-Лип стал вожаком, ему как будто оказали большую честь, -- но на самом

деле чести в этом было мало, потому что забияку и главаря всей стаи Лип-Липа

ненавидели и преследовали теперь все собаки.

Так как Лип-Лип был привязан на самую длинную веревку, собакам

казалось, что он удирает от них. Им были видны только его задние ноги и

пушистый хвост, а это далеко не так страшно, как вставшая дыбом шерсть и

сверкающие клыки. Кроме того, зрелище бегущей собаки вызывает в других

собаках уверенность, что она убегает именно от них и что ее надо во что бы

то ни стало догнать.

Как только сани тронулись, вся упряжка погналась за Лип-Липом, и эта

погоня продолжалась весь день. На первых порах оскорбленный Лип-Лип то и

дело порывался кинуться на своих преследователей, но Мит-Са каждый раз

хлестал его по голове тридцатифутовым бичом, свитым из вяленых оленьих

кишок, и заставлял вернуться на место. Лип-Лип не побоялся бы схватиться со

всей упряжкой, однако бич был куда страшнее, -- и ему не оставалось ничего

другого, как натягивать веревку и уносить свои бока от зубов товарищей.

Ум индейца неистощим на хитрости. Чтобы усилить вражду всей упряжки к

Лип-Липу, Мит-Са стал отличать его перед другими собаками, возбуждая в них

ревность и ненависть к вожаку. Мит-Са кормил его мясом в присутствии всей

своры и никому другому мяса не давал. Собаки приходили в ярость. Они

метались вокруг Лип-Лила, пока он ел, но близко подходить не осмеливались,

так как Мит-Са стоял возле него с бичом в руке. А когда мяса не было, Мит-Са

отгонял упряжку подальше и делал вид, что кормит Лип-Липа.

Белый Клык принялся за работу охотно. Покорившись богам, он в свое

время проделал гораздо более длинный путь, чем остальные собаки, и гораздо

глубже, чем они, постиг всю тщетность сопротивления воле богов. Кроме того,

ненависть, которую питали к нему все собаки, уменьшала их значение в его

глазах и увеличивала значение человека. Он не нуждался в обществе своих

собратьев: Кичи была почти забыта, и верность богам, власть которых признал

над собой Белый Клык, служила ему чуть ли не единственным способом выражать

свои чувства. И Белый Клык усердно работал, слушался приказаний и подчинялся

дисциплине. Он трудился честно и охотно. Честность в труде присуща всем

прирученным волкам и прирученным собакам, а Белый Клык был наделен этим

качеством в полной мере.

Белый Клык общался и с собаками, но это общение выражалось во вражде и

ненависти. Он никогда не играл с ними. Он умел драться -- и дрался, воздавая

сторицей за все укусы и притеснения, которые ему пришлось вынести в те дни,

когда Лип-Лип был главарем стаи. Теперь Лип-Лип главенствовал над ней лишь

тогда, когда бежал на конце длинной веревки впереди своих товарищей и

подскакивающих по снегу саней. На стоянках Лип-Лип держался поближе к

Мит-Са, Серому Бобру и Клу-Куч, не решаясь отойти от богов, потому что

теперь клыки всех собак были направлены против него и он испытал на себе всю

горечь вражды, которая приходилась раньше на долю Белого Клыка.

После падения Лип-Липа Белый Клык мог бы сделаться вожаком стаи, но он

был слишком угрюм и замкнут для этого. Товарищи по упряжке получали от него

только одни укусы, в остальном он словно не замечал их. При встречах с ним

они сворачивали в сторону, и ни одна, даже самая смелая, собака не решалась

отнять у Белого Клыка его долю мяса. Напротив, они старались как можно

скорее проглотить свою долю, боясь, как бы он не отнял ее. Белый Клык хорошо

усвоил закон: притесняй слабого и подчиняйся сильному. Он торопливо съедал

брошенный хозяином кусок, и тогда -- горе той собаке, которая еще не кончила

есть. Грозное рычание, оскаленные клыки -- и ей оставалось только изливать

свое негодование равнодушным звездам, пока Белый Клык доканчивал ее долю.

Время от времени то одна, то другая собака поднимала бунт против Белого

Клыка, но он быстро усмирял их. Он ревниво оберегал свое обособленное

положение в стае и нередко брал его-с бою. Но такие схватки бывали

непродолжительны. Собаки не могли тягаться с ним. Он наносил раны

противнику, не дав ему опомниться, и собака истекала кровью, еще не успев

как следует начать драку.

Белый Клык так же, как и боги, поддерживал среди своих собратьев

суровую дисциплину. Он не давал им никаких поблажек и требовал безграничного

уважения к себе. Между собой собаки могли делать все что угодно. Это его не

касалось. Белый Клык следил только за тем, чтобы собаки не посягали на его

обособленность, уступали ему дорогу, когда он появлялся среди стаи, и

признавали его господство над собой. Стоило какомунибудь смельчаку принять

воинственный вид, оскалить зубы или ощетиниться, как Белый Клык кидался на

него и без всякой жалости доказывал ему ошибочность его поведения.

Он был свирепым тираном, он правил с железной непреклонностью. Слабые

не знали пощады от него. Жестокая борьба за существование, которую ему

пришлось вести с раннего детства, когда вдвоем с матерью, одни, без всякой

помощи, они бились за жизнь, преодолевая враждебность Северной глуши, не

прошла бесследно. При встречах с сильнейшим противником Белый Клык вел себя

смирно. Он угнетал слабого, но зато уважал сильного. И когда Серый Бобр

встречал на своем долгом пути стоянки других людей. Белый Клык ходил между

чужими взрослыми собаками тихо и осторожно.

Прошло несколько месяцев, а путешествие Серого Бобра все еще

продолжалось. Долгая дорога и усердная работа в упряжке укрепили силы Белого

Клыка, и умственное развитие его, видимо, завершилось. Окружающий мир был

познан им до конца. И он смотрел на него мрачно, не питая по отношению к

нему никаких иллюзий. Мир этот был суров и жесток, в нем не существовало ни

тепла, ни ласки, ни привязанностей.

Белый Клык не чувствовал привязанности даже к Серому Бобру. Правда,

Серый Бобр был богом, но богом жестоким. Белый Клык охотно признавал его

власть над собой, хотя власть эта основывалась на умственном превосходстве и

на грубой силе. В натуре Белого Клыка было нечто такое, что шло навстречу

этому господству, иначе он не вернулся бы из Северной глуши и не доказал бы

этим своей верности богам. В нем таились еще никем не исследованные глубины.

Добрым словом или ласковым прикосновением Серый Бобр мог бы проникнуть в эти

глубины, но Серый Бобр никогда не ласкал Белого Клыка, не сказал ему ни

одного доброго слова. Это было не в его обычае. Превосходство Серого Бобра

основывалось на жестокости, и с такой же жестокостью он повелевал, отправляя

правосудие при помощи палки, наказуя преступление физической болью и

воздавая по заслугам не лаской, а тем, что воздерживался от удара.

И Белый Клык не подозревал о том блаженстве, которым может наградить

рука человека. Да он и не любил человеческих рук: в них было что-то

подозрительное. Правда, иногда эти руки давали мясо, но чаще всего они

причиняли боль. От них надо было держаться подальше, они швыряли камни,

размахивали палками, дубинками, бичами, они могли бить и толкать, а если и

прикасались, то лишь затем, чтобы ущипнуть, дернуть, вырвать клок шерсти. В

чужих поселках он узнал, что детские руки тоже умеют причинять боль.

Какой-то малыш однажды чуть не выколол ему глаз. После этого Белый Клык стал

относиться к детям с большой подозрительностью. Он просто не выносил их.

Когда те подходили и протягивали к нему свои руки, не сулившие добра, он

вставал и уходил.

В одном из поселков на берегу Большого Невольничьего озера Белому Клыку

довелось уточнить преподанный ему Серым Бобром закон, согласно которому

нападение на богов считается непростительным грехом. По обычаю всех собак во

всех поселках. Белый Клык отправился на поиски пищи. Он увидел мальчика,

который разрубал топором мерзлую тушу лося. Кусочки мяса разлетались в

разные стороны. Белый Клык остановился и стал подбирать их. Мальчик бросил

топор и схватил увесистую дубинку. Белый Клык отскочил назад, еле успев

увернуться от удара. Мальчик побежал за ним, и он, незнакомый с поселком,

кинулся в проход между вигвамами и очутился в тупике перед высоким земляным

валом.

Деваться было некуда. Мальчик загораживал единственный выход из тупика.

Подняв дубинку, он сделал шаг вперед. Белый Клык рассвирепел. Его чувство

справедливости было возмущено, он весь ощетинился и встретил мальчика

грозным рычанием. Белый Клык хорошо знал закон: все остатки мяса, например,

кусочки мерзлой туши лося, принадлежат собаке, которая их находит; он не

сделал ничего дурного, не нарушил никакого закона, и все-таки мальчик

собирался побить его. Белый Клык сам не знал, как это случилось. Он сделал

это в припадке бешенства, и все произошло так быстро, что его противник тоже

ничего не успел понять. Мальчик вдруг растянулся на снегу, а зубы Белого

Клыка прокусили ему руку, державшую дубинку.

Но Белый Клык знал, что закон, установленный богами, нарушен. Вонзивший

зубы в священное тело одного из богов должен ждать самого страшного

наказания. Он убежал под защиту Серого Бобра и сидел, съежившись, у его ног,

когда укушенный мальчик и вся его семья явились требовать возмездия. Но они

ушли ни с чем; Серый Бобр стал на защиту Белого Клыка. То же сделали Мит-Са

и Клу-Куч. Прислушиваясь к перебранке людей и наблюдая за тем, как они

гневно машут руками. Белый Клык начинал понимать, что для его проступка есть

оправдание. И таким образом он узнал, что боги бывают разные: они делятся на

его богов и на богов чужих; и это далеко не одно и то же. От своих богов

следует принимать все -- и справедливость и несправедливость. Но он не

обязан сносить несправедливость чужих богов, он вправе мстить за нее зубами.

И это также было законом.

В тот же день Белый Клык познакомился с новым законом еще ближе.

Собирая хворост в лесу, Мит-Са натолкнулся на компанию мальчиков, среди

которых был и потерпевший. Произошла ссора. Мальчики набросились на Мит-Са.

Ему приходилось плохо. Удары сыпались на него со всех сторон. Белый Клык

сначала просто наблюдал за дракой -- это дело богов, это его не касается. Но

потом он сообразил, что ведь бьют Мит-Са, одного из его собственных богов. И

то, что он сделал вслед за этим, он сделал не рассуждая. Порыв бешеной

ярости бросил его в самую середину свалки. Пять минут спустя мальчики

разбежались с поля битвы, и многие из них оставили на снегу кровавые следы,

говорившие о том, что зубы Белого Клыка не бездействовали. Когда Мит-Са

рассказал в поселке о случившемся. Серый Бобр велел дать Белому Клыку мяса.

Он велел дать ему много мяса. И Белый Клык, насытившись, лег у костра и

заснул, твердо уверенный в том, что понял закон правильно.

Вслед за этим Белый Клык усвоил закон собственности и то, что

собственность хозяина надо охранять. От защиты тела бога до защиты его

имущества был один шаг, и Белый Клык этот шаг сделал. То, что принадлежало

богу, следовало защищать от всего мира, не останавливаясь даже перед

нападением на других богов. Но поступок этот, святотатственный сам по себе,

всегда сопряжен с большой опасностью. Боги всемогущи, и собаке трудно

тягаться с ними; и все-таки Белый Клык научился безбоязненно давать им

отпор. Чувство долга побеждало в нем страх, и в конце концов вороватые боги

решили оставить имущество Серого Бобра в покое.

Белый Клык скоро понял, что вороватые боги трусливы и, заслышав

тревогу, сейчас же убегают. Кроме того (как он убедился на опыте),

промежуток времени между поднятой тревогой и появлением Серого Бобра бывал

обычно очень короткий. И он понял также, что вор убегает не потому, что

боится его. Белого Клыка, а потому, что боится Серого Бобра. Учуяв вора.

Белый Клык не поднимал лая -- да он и не умел лаять, -- он кидался на

непрошеного гостя и, если удавалось, впивался в него зубами. Угрюмость и

необщительность помогли Белому Клыку стать надежным сторожем при хозяйском

добре, и Серый Бобр всячески поощрял его в этом. И в конце концов Белый Клык

стал еще злее, еще неукротимее и окончательно замкнулся в себе.

Месяцы шли один за другим, и время все больше и больше скрепляло

договор между собакой и человеком. Этот договор еще в незапамятные времена

был заключен первым волком, пришедшим из Северной глуши к человеку. И,

подобно всем своим предшественникам -- волкам и диким собакам. Белый Клык

сам выработал условия этого договора. Они были очень просты. За поклонение

божеству он отдал свою свободу. От бога Белый Клык получил общение с ним,

покровительство, корм и тепло. Взамен он сторожил его имущество, защищал его

тело, работал на него и покорялся ему.

Если у тебя есть бог, ему надо служить. И Белый Клык служил своему

богу, повинуясь чувству долга и благоговейного страха. Но он не любил его.

Он не знал, что такое любовь, и никогда не испытывал этого чувства. Кичи

стала далеким воспоминанием. Кроме того, отдавшись человеку. Белый Клык не

только порвал с Северной глушью и со своими сородичами, но подчинился и

такому условию договора, которое не позволило бы ему покинуть бога и пойти

за Кичи, даже если бы он встретил ее. Преданность человеку стала законом для

Белого Клыка, и закон этот был сильнее любви к свободе, сильнее кровных уз.