ГЛАВА ПЕРВАЯ. В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

 

Лето носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду еще задолго до

того, как она дала знать о своем приближении. Весть о грядущей перемене

какими-то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нем по

вине богов, хотя он и не отдавал себе отчета в том, как и почему это

случилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и она

уже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что-то

затевают.

-- Послушайте-ка! -- сказал как-то за ужином погонщик.

Уидон Скотт прислушался. Из-за двери доносилось тихое тревожное

поскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно, как

Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его все еще тут,

а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз.

-- Чует, в чем дело, -- сказал погонщик.

Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его не

соответствовали выражению глаз.

-- На кой черт мне волк в Калифорнии? -- спросил он.

-- Вот и я то же самое говорю, -- ответил Мэтт. -- На кой черт вам волк

в Калифорнии?

Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт

осуждает его.

-- Наши собаки с ним не справятся, -- продолжал Скотт. -- Он их всех

перегрызет. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция

все равно отберет его у меня и разделается с ним по-своему.

-- Настоящий бандит, что и говорить! -- подтвердил погонщик.

Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него.

-- Нет, это невозможно, -- сказал он решительно.

-- Конечно, невозможно, -- согласился Мэтт. -- Да вам придется

специального человека к нему приставить.

Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тишине

стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, и

обнюхивает дверь.

-- А все-таки здорово он к вам привязался, -- сказал Мэтт.

Хозяин вдруг вскипел:

-- Да ну вас к черту, Мэтт! Я сам знаю, что делать.

-- Я не спорю, только...

-- Что "только"? -- оборвал его Скотт.

-- Только... -- тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не стал

скрывать, что сердится: -- Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можно

подумать, что вы так-таки и не знаете, что делать.

Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздо

более мягким тоном:

-- Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда... --

И, помолчав, добавил: -- Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку с

собой.

-- Я с вами совершенно согласен, -- ответил Мэтт, но его слова и на

этот раз не удовлетворили хозяина.

-- Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могу

понять! -- как ни в чем не бывало продолжал Мэтт.

-- Я и сам этого не понимаю, -- ответил Скотт, грустно покачав головой.

А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел,

как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин и Мэтт то и

дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена. У Белого

Клыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял беду, а теперь понял,

что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если он не взял его с

собой в первый раз, то, очевидно, не возьмет и теперь.

Этой ночью Белый Клык поднял вой -- протяжный волчий вой. Белый Клык

выл, подняв морду к безучастным звездам, и изливал им свое горе так же, как

в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашел поселка и увидел

только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра.

В хижине только что легли спать.

-- Он опять перестал есть, -- сказал со своей койки Мэтт.

Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом.

-- В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет.

Одеяло на другой койке опять пришло в движение.

-- Да замолчите вы! -- крикнул в темноте Скотт. -- Заладили одно, как

старая баба!

-- Совершенно справедливо, -- ответил погонщик, и у Скотта не было

твердой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку.

На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились.

Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал на

крыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. К

чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал одеяла и

меховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя на

эти приготовления.

Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил,

как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, который

нес чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин вышел на

крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину.

-- Эх ты, бедняга! -- ласково сказал он, почесывая ему за ухом и гладя

по спине. -- Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмешь. Ну,

порычи на прощанье, порычи, порычи как следует.

Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил на хозяина

грустный, пытливый взгляд и спрятал голову у него под мышкой.

-- Гудок! -- крикнул Мэтт.

С Юкона донесся резкий вой пароходной сирены.

-- Кончайте прощаться! Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь! Я

выйду через заднюю. Поторапливайтесь!

Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, пока

Мэтт выйдет из-за угла хижины. За дверью слышалось тихое повизгиванье,

похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягивать

воздух, уткнувшись носом в порог.

-- Берегите его, Мэтт, -- говорил Скотт, когда они спускались с холма.

-- Напишите мне, как ему тут живется.

-- Обязательно, -- ответил погонщик. -- Стойте!.. Слышите?

Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина.

Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, то

в жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния.

Пароход "Аврора" первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубы

его были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне за

золотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, -- и все они стремились

уехать из этой страны, так же как в свое время стремились попасть сюда.

Стоя около сходней. Скотт прощался с Мэттом. Погонщик уже хотел сойти

на берег, как вдруг глаза его уставились на что-то в глубине палубы, и он не

ответил на рукопожатие Скотта. Тот обернулся: Белый Клык сидел в нескольких

шагах от них и тоскливо смотрел на своего хозяина.

Мэтт чертыхнулся вполголоса. Скотт смотрел на собаку в полном

недоумении.

-- Вы заперли переднюю дверь? Скотт кивнул головой и спросил:

-- А вы заднюю?

-- Конечно, запер! -- горячо ответил Мэтт.

Белый Клык с заискивающим видом прижал уши, но продолжал сидеть в

сторонке, не пытаясь подойти к ним.

-- Придется увести его с собой.

Мэтт сделал два шага по направлению к Белому Клыку; тот метнулся в

сторону. Погонщик бросился за ним, но Белый Клык проскользнул между ногами

пассажиров. Увертываясь, шныряя из стороны в сторону, он бегал по палубе и

не давался Мэтту.

Но стоило хозяину заговорить, как Белый Клык покорно подошел к нему.

-- Сколько времени кормил его, а он меня теперь и близко не подпускает!

-- обиженно пробормотал погонщик. -- А вы хоть бы раз покормили с того

первого дня! Убейте меня -- не знаю, как он догадался, что хозяин -- вы.

Скотт, гладивший Белого Клыка, вдруг нагнулся и показал на свежие

порезы на его морде и глубокую рану между глазами.

Мэтт провел рукой ему по брюху.

-- А про окно-то мы с вами забыли! Глядите, все брюхо изрезано. Должно

быть, разбил стекло и выскочил.

Но Уидон Скотт не слушал, он быстро обдумывал что-то. "Аврора" дала

последний гудок. Провожающие торопливо сходили на берег. Мэтт снял платок с

шеи и хотел взять Белого Клыка на привязь. Скотт схватил его за руку.

-- Прощайте, Мэтт! Прощайте, дружище! Вам, пожалуй, не придется писать

мне про волка... Я... я...

-- Что? -- вскрикнул погонщик. -- Неужели вы...

-- Вот именно. Спрячьте свой платок. Я вам сам про него напишу.

Мэтт задержался на сходнях.

-- Он не перенесет климата! Вам придется стричь его в жару!

Сходни втащили на палубу, и "Аврора" отвалила от берега. Уидон Скотт

помахал Мэтту на прощанье и повернулся к Белому Клыку, стоявшему рядом с

ним.

-- Ну, теперь рычи, негодяй, рычи, -- сказал он, глядя "на доверчиво

прильнувшего к его ногам Белого Клыка и почесывая ему за ушами.