Есенберлин Ильяс 5 страница*** Казалось, сегодня пришел конец ожиданию... Хотя с тех пор, как приехали султаны, прошел добрый месяц, куш-беги не принимал их под самыми различными предлогами. То предстояла большая охота, то необходимо было вести судебное разбирательство, то хворь напала на него. Не желая терпеть больше эти оскорбления, внуки Аблая решили было махнуть на все рукой и уехать, но тут поняли, что так просто им отсюда не выбраться. Всевидящие глаза и всеслышащие уши не оставляли их ни на миг. Они вволю ели, пили, развлекались как могли, но нетрудно уже было догадаться, что они в плену. Сначала это вызвало у них только удивление. Ведь у них с куш-беги общие интересы, и сам Бегдербек не раз клялся им в вечной дружбе. Неужели не понимает он создавшегося сейчас в степи положения? Но почему тогда их столько времени держат в неведении? И что означает такой недостойный султанов прием?.. Встревоженные и раздраженные всем этим, они не могли ничего понять до последних дней, пока не разузнали кое-что у одного из придворных советников - везиров. Оказалось, что куш-беги ожидает приезда самого хана Коканда, чтобы все решить до конца. Что же, это была серьезная причина, и с ней приходилось считаться. Сегодня прибыл наконец долгожданный Мадели-хан. Но он был молод и не привык далеко выезжать за пределы Коканда. Поэтому он лег отдохнуть в самых роскошных комнатах диван-сарая куш-беги, и придворным запрещено было даже глубоко дышать. А вечером он должен говорить с куш-беги по всем государственным делам. Во дворе стояла такая тишина, что из пятой комнаты слышалось жужжание пролетевшей мухи. Большую опасность таит такая тишина... Лишь один куш-беги Бегдербек бодрствовал в своем приемном зале. Все, с чем приехали степные султаны, нужно знать ему, прежде чем говорить с ханом. И хоть решение в отношении их созрело у него еще раньше, чем пригласил он Есенгельды с Саржаном к себе в Ташкент, куш-беги должен обходиться с ними как с равноправными властителями. Ни о чем не должны они догадываться, пока не придет определенная им минута. Куш-беги Бегдербек мягко, доверительно улыбался, говорил приятные, возвышающие их слова. Он полулежал на мягкой софе, накрытой алым, с длинными шелковыми ворсинками бухарским ковром, подстелив под себя сложенное вшестеро стеганое шелковое одеяло и облокотившись сразу на две подушки, равномерно наполненные легким лебяжьим пухом. На праздничной скатерти - дастархане с яркой шелковой бахромой стояли перед ним всевозможные яства, дорогие напитки, шербет. Каждый раз он с достоинством и уважением наклонялся вперед, молча предлагая лучшее из угощений. Бегдербек был человеком лет шестидесяти, высокого роста, с продолговатым, неестественно светлым лицом. На этом лице выделялись черные, сросшиеся в одну широкую линию брови и - без единой кровинки - тонкие бледные губы. Какой-то бело-серой была его борода, а пристально глядящие на собеседника зоркие светлые глаза поражали устрашающей, нечеловеческой холодностью. Это была холодность приготовившейся к броску кобры. Могло улыбаться его лицо, приветливо растягиваться рот, но глаза оставались ледяными. Ни одной морщинки не было на этом лице, несмотря на возраст, и держался он ровно, стройно, словно проглотил стрелу. Только полосатый халат из самаркандского атласа да окаймленная мелким кораллом чернобархатная тюбетейка были на куш-беги узбекскими. Остальная одежда была из самых дорогих китайских и индийских шелков. Из-под снежно-белой исфаганской рубахи под халатом виднелась такая же белая грудь с сероватыми завитками волос. И еще время от времени показывались из необъятных рукавов тонкие белые руки, обросшие жестким волосом. Сжимались и разжимались длинные белые пальцы, готовые стиснуть очередную жертву, и запекшуюся каплю человеческой крови напоминал темно-алый топаз на массивном перстне из красного золота. Белокурый, кареглазый упитанный патша-бала, мальчик лет одиннадцати, сидел у его полуоткрытых ног и массировал волосатые икры. Тоже во все шелковое был одет этот мальчик, содержащийся для не совсем безгрешных прихотей куш-беги. А напротив Бегдербека сидели за дастарханом, поджав под себя ноги и впившись в куш-беги взглядами, Есенгельды и Саржан, сыновья Касыма-тюре, внуки хана Аблая из древнего рода Джучи - Чингисханова сына... *** Есенгельды был тучным, коренастым человеком с темными миндалевидными глазами и красиво подкрученными кверху усами. А Саржан, статный, рыжеватый, подтянутый, как скакун перед состязаниями, не имел ни единой капли жира в теле. И хоть обоим было лет по пятидесяти, чувствовалось, что этот энергичный, со жгучими, сверлящими собеседника глазами человек опаснее своего брата. Оба султана были одеты почти одинаково. На головах плотно сидели красивые сары-аркинские шапки с четырехгранным верхом из голубого бархата, отороченные по краям красным лисьим мехом. Фигуры их обтягивали белые домотканые кафтаны из тонкой верблюжьей шерсти с чернобархатными воротниками. Ноги были обуты в мягкие плотные ичиги из шкуры жеребенка, а спускающиеся на них манжеты синих бархатных штанов украшены старинным казахским орнаментом. Перепоясаны они были широкими ремнями с серебряной оковкой и большой золотой бляхой впереди. Только вооружение было разное у них. У пояса Саржана висел старый и тяжелый булатный меч длиною с положенные восемь вершков от рукоятки. Рукоятка его была из желтоватого рога, а серебряные ножны прихвачены медными кольцами. У пояса же Есенгельды торчал лишь маленький нож с посеребряной ручкой и вместительная, изготовленная из архарьего рога чакча - для хранения нюхательного табака... Наметанный глаз куш-беги видит все: словно наизнанку вывернуты перед ним братья-султаны. В глазах у обоих непотухающие огни: сомнение, недоверие, ожидание. Люди ведь просто шашки для игры. Прошло уже немало времени, как присели они к дастархану, но оба еще не притронулись к еде. И это не потому, что стесняются... - Берите, угощайтесь! - Куш-беги пытается улыбнуться и указывает на стоящую перед султанами хрустальную вазу-тургауш - с розовым виноградом "девичьи пальчики": - Узбекский изюм - шах среди земных радостей. Недаром говорят, что, не отведав его, умирать тяжелее... - Мы благодарны вам... Они почти не шевелят губами, братья. Тонко улыбнулся куш-беги Бегдербек, доверчиво, как между своими, наклонился к ним: - Вы, видимо, слышали известную шутку. Как казах приехал в гости к узбеку... - Н-нет. На этот раз ответил старший, Есенгельды. - Я вам расскажу, раз вы не слышали. Подружились как-то казах с узбеком... - Что-то вспыхнуло на миг в холодных глазах куш-беги и пропало. Сначала узбек был в гостях у казаха. Ради него закололи барана, напоили гостя лучшим кумысом, как принято в степи. И узбек, сразу научившись есть мясо по казахскому обычаю, очень хвалил степные нравы. А потом казах попал в гости к своему городскому другу, и тот выставил перед ним в знак особого уважения большую чашу с изюмом. Не имевший до тех пор дела с фруктами степняк зачерпывает изюм горстями и отправляет в рот. Что для него, привыкшего к мясу, какой-то сладенький виноград? Видя, что показалось дно у чаши, скуповатый горожанин начинает тихо бормотать: Это изюм, мой гость дорогой, Едят по изюминке одной. На что казах, не отрываясь от чаши, громко отвечает: Но ты ведь знаешь, какой у нас гость Глотает не меньше чем полную горсть. Саржан и Есенгельды повеселели. Известный анекдот мог рассказываться по-разному: с несколько обидным оттенком для степняка-казаха или для горожанина-узбека. Куш-беги склонился в сторону казаха... Единая полоса бровей у куш-беги сделалась еще более ровной. - Однако, как говорят, пустой разговор не помеха серьезному делу. И теленок лучше высасывает молоко из вымени под прибаутки... - Он стер улыбку с лица, и губы его сделались жесткими, как проволока. - Нам пора приступить к переговорам... Вероятно, вы узнали о причине, по которой мы не сумели принять вас сразу, как только вы приехали. Да, если вам кто-нибудь сказал об этом, он не ошибся. Мы ждали величайшего из великих. Сегодня наконец они утолили нашу нестерпимую жажду. Сейчас они отдыхают и набираются сил, чтобы явиться перед нами в полном свете своей мудрости. Вечером они соизволят выслушать меня, их преданнейшего раба. Но прежде чем предстать перед величайшим из великих, мне хотелось бы услышать ваши желания... - Наши просьбы обращены не к Мадели-хану, - вежливо заметил Есенгельды. - К вам мы приехали... - Да, ваши просьбы обращены ко мне, а мои уста приникают к пыли на сапогах хана Коканда. Как же нам тогда поступить? - Куш-беги показал полоску зубов. - Что же делать нам, если сам Аллах сотворил мир как домбру, лады которой навечно связаны друг с другом. Кто знает, что скажет величайший из великих!.. Глаза Саржана вспыхнули. - Это наподобие того, как у нас говорят: "В ларе ларчик, в ларчике шкатулка, а в шкатулке - дулька!" - Да, наподобие этого, но разве ключ от шкатулки не у хана Коканда? Ни одна жилка не дрогнула в лице куш-беги Бегдербека. - Откуда нам знать, что изволят положить они туда? Чем переливать из пустой чашки в порожнюю миску, не лучше ли прямо сказать, чего вы добиваетесь... - От кого? - спросил Саржан. - От Мадели-хана и от меня. - Нет, мы обращаемся только к вам, уважаемый куш-беги! - воскликнул Саржан, отказываясь от предложенной игры. - В тот год мы поняли, что не очень-то хочется людям проливать кровь вдали от своего дома. Поэтому мы не просим уже у вас ваших сарбазов. Только разрешите нам набрать необходимое войско среди подчиненных вам сейчас казахов. На берегах Сырдарьи, у гор Каратау, по рекам Сайрам и Чу с древних времен проживают наши роды кипчак, конрад, тымыр, сыбан, жаныс, хвосты многих других родов. Не препятствуйте нам собирать джигитов на правое дело!.. Холодно смотрел на возбужденного Саржана куш-беги, и брови его оставались неподвижны... Вот чего хотят эти приехавшие сюда из своей беспокойной степи султаны. Ничего нового не сказали они ему. Вот только напомнили о предыдущем куш-беги Мамед-Алиме, который в год лошади бежал из Кургана при одном приближении войск белого царя. Значит, ожесточены они... - Против кого же намерены вы собирать эту силу?.. - Против белого царя... - Саржан впился взглядом в Бегдербека. - Кто же еще враг у нас, уважаемый куш-беги? Куш-беги Бегдербек не отвечал... Да, сейчас он так и думает, этот горячий степняк. Но как заговорит он и что подумают казахи, когда соберут такую армию!.. Куш-беги совсем неплохо осведомлен о делах Российской империи. Там, на северных рубежах степи, создаются округа, строятся укрепления. Рано или поздно степь покорится, и тогда уже вплотную примется белый царь за их шкуру. А пока, по кокандским понятиям, одно потворство этим разбойникам делает белый царь. В Среднем жузе даже сбор налога с поголовья скота по указу 1822 года отложен на неопределенное время. Потом это, конечно, возместят сторицей. Не так уж глупа царская политика... А ему ли не знать, как обращаются с людьми в Хиве и Коканде, особенно на казахских землях. Сколько труда пришлось приложить одним лишь палачам, пока были получены необходимые ему восемьдесят тысяч серебром по Чимкентскому вилайету! И еще харадж!.. Пятнадцать-двадцать тахипов земли, в зависимости от ее ценности, составляют один кош. И с этого коша взимается в среднем по 55 пудов пшеницы. В пересчете на скот это означает ежегодно по шесть овец со двора, и получается как раз вшестеро больше, чем было завещано брать с правоверных пророком. Деньги нужны ему и Коканду, поэтому на что только не установлены налоги: на пользование сеном, пользование саксаулом, пользование дорогами, пользование базарами... Сотни их, и еще обязанность ремонтировать и возводить стены крепостей, охранять поля и сады кокандских беков от воровства и потравы, а если начинается война, то каждый казах должен явиться со своим конем и оружием... Что же, все это так. И дай им возможность собраться в большое войско, то, прежде чем добраться до крепостей белого царя, казахи в одно лето растопчут Кокандское ханство. *** Они молчали, ташкентский куш-беги Бегдербек и казахские султаны Саржан и Есенгельды. Куш-беги вспомнилась песня, которую он слышал как-то на базаре в одном из пограничных городков. Старый степной акын пел ее, а было это обращение казахского певца Жанкиси-жырау к кокандскому хану Алиму: Ступка есть - зерно гони, Пусто - все равно гони, В знак соседства - дочь гони, В жены иль на ночь гони... Коль найман ты из Арки, Смейся, плачь, но спину гни! Куш-беги посмотрел на Саржана и понял, что тот знает эту песню, и, конечно, он использует настроения своих казахов, если почувствует силу. С его братом, другим султаном, еще можно было бы рискнуть. Но с этим, который носит такой длинный меч у пояса, можно ошибиться... Саржан действительно знал эту песню. И конечно же дай только собрать им войско, они бы иначе говорили с этими кокандцами. Но сейчас нужно молчать и терпеть, потому что нет у них союзников против белого царя, кроме Коканда... Впрочем, что это за союзник, они уже не раз убеждались. Поэтому и решили надеяться на собственные силы. Но без куш-беги все равно не обойтись... Вопросом на вопрос ответил Саржан: - Может быть, вас почему-то не устраивает наша война с белым царем? - Напрасно сказаны эти слова. - Куш-беги даже качнул головой. - Я сочту себя самым счастливым человеком на свете, когда смочу свою седую бороду в их крови. Не это сейчас беспокоит меня и... величайшего из великих. - А что же беспокоит вас? Куш-беги Бегдербек с сочувственной улыбкой посмотрел на Саржана. От него, собственно, уже можно было не таиться. У казахов, если я правильно запомнил, есть такая поговорка: "Мною выкормленный щенок меня и кусает". Лицо Саржана потемнело от гнева. - Следует раньше выяснить, не один ли щенок другого выкармливал. Куш-беги отмерил еще большую дозу улыбки: - А разве не придерживаются у вас правила, что сидящий за чужим дастарханом не должен чересчур вытягивать свои ноги? - Вы правы, уважаемый куш-беги: разве ноги иных гостей не растянулись за чужим дастарханом аж до самой Ак-Мечети! - вспылил Саржан. - Эх, силенки пока маловато. А то некий обнаглевший гость не стал бы укорять своего попавшего в беду родственника, что тот пытается сесть поудобней за собственным дастарханом... *** - Вот видите, дорогой брат, для чего вам понадобилось собрать войско!.. Только теперь понял Саржан, что наступил сгоряча на тлеющий уголек. Но слово как пущенная из лука стрела: попробуй вернуть ее обратно. Он даже побледнел от волнения. Но куш-беги смотрел на него ласково, с пониманием. В разговор вмешался Есенгельды: - Уважаемый куш-беги!.. Если долго ковырять землю, получится яма, а если долго ковырять царапину, образуется язва. Зачем тревожите вы раны в наших сердцах, когда и без того лишены мы родины и вынуждены скитаться по родным краям? Поскольку уж сели мы с вами в одну лодку, следует довести ее до какого-нибудь берега. Как говорится: пришел просить айран, не надо прятать кувшин за спиной. Мы открыто выложили здесь все свои помыслы. И хорошо понимаем, что трудно просить братьев-узбеков, чтобы они охраняли наши земли где-то в Сары-Арке. Тем более неуместно затевать разговор, чтобы они силой вернули наши земли, захваченные белым царем. Разве не услышит бог, хоть мы и говорим шепотом? Знаем мы, что не хватит сил у Коканда, чтобы одолеть русских. Поэтому и просим мы лишь разрешения... Куш-беги сочувственно кивнул: - Мирза Саржан говорил уже об этом. - Вспомните, уважаемый куш-беги: когда отбирают скот - страдает желудок, когда отбирают родную землю - страдает душа... И еще вспомните раненого барса. Мало ли что может сделать он в отчаянии... - Да, это очень опасное животное - раненый барс, - серьезно подтвердил куш-беги. - Опытные охотники знают это... Ну хорошо, предположим, что мы дадим вам разрешение объединить казахов, населяющих Каратау, берега Чу и Сырдарьи. Что вы сможете сделать с этими силами? Их же не хватит для серьезной войны. - Разве только по Сырдарье или Чу живут казахи? Если мы объединим хотя бы этих, то обратимся затем к хивинскому хану. В пределах Хивы нас не меньше. Все устье Сырдарьи, побережье Арала, Устюрт, Мангышлак - это все наши земли. Только они являются преградой на пути белого царя к Хиве. Ведь не всегда будет удаваться хану Хивы то, что он сделал с русскими солдатами Бековича-Черкасского сто лет назад... Куш-беги сидел неподвижно. Не так уж простодушен оказался этот степной султан с кинжалом у пояса. Хивинские дела были известны куш-беги Бегдербеку не хуже своих... В огромное государство превратилось Хивинское ханство в начале XIX века при хане Мухаммед-Рахиме. Обширную территорию занимало оно - от Аральского моря до Ирана. Воспользовавшись, как всегда, междоусобицей среди казахских родовых и племенных вождей, Мухаммед-Рахим и его отец хан Елтезер присоединили к этим владениям добрую половину земель Младшего жуза. Участь попавших под хивинскую пяту казахов была еще страшнее, чем у соотечественников в Коканде. При малейшем неповиновении чужеземцы истребляли целые аулы, уводя оставшихся людей и продавая их на невольничьих рынках Герата и Кабула. Только в 1820 году, в год дракона, янычары хивинского хана стерли с лица земли десятки аулов, вырезав там всех мужчин и уведя тысячу самых красивых женщин и девушек. Только по имеющимся сведениям, грабители угнали семь тысяч чистопородных лошадей, пятнадцать тысяч верблюдов и шестьдесят пять тысяч каракулевых овец. Не раз поднимались аулы Младшего жуза против жестоких поработителей, но, каждый раз предаваемые дерущимися за власть беками и султанами, захлебывались в собственной крови. В 1825 году, в год курицы, хивинским ханом стал Аллакул - старший сын Мухаммед-Рахима. Тогда же главный предводитель табынского рода султан Сергазы Айшуак-улы отдал ему в жены свою единственную дочь и принял из его рук титул хана Младшего жуза. Царское правительство к этому времени уже не без аппетита посматривало в сторону Хивы. Почуяв нависшую опасность, хан Аллакул стремился натравливать воинственные казахские роды Устюрта, Мангышлака и Приаралья на русских, чтобы использовать их в качестве щита. Вовсю раздувалась идея священной войны... Куш-беги сразу понял, что именно об этом говорит Есенгельды, рассчитывая на помощь хана Хивы. Он знал все и просто забавлялся, слушая возбужденных и нерасчетливых степняков. - Хорошо, допустим, что ханы Хивы и Коканда разрешат вам объединить Большой и Младший жузы, разрешат собрать войско... - Куш-беги говорил спокойно, будто обтачивал каждое слово. - Разве это составит серьезную военную силу? Среди казахов всех по численности превосходит Средний жуз. По нашим подсчетам, в округах Кара-Откеля, Семипалатинска, Тургая и до самого Жаика проживает миллион восемьсот пятьдесят тысяч человек. Вместе с находящимися под его влиянием некоторыми соседними родами это и есть Средний жуз. Можно ли обойтись без него? - Если Большой и Младший жузы соединятся, то и Средний жуз не останется в стороне! - Есенгельды говорил сейчас так же горячо, как и Саржан. - Разве не там поднял когда-то знамя единения наш предок Аблай? Они ждут нашего сигнала!.. Куш-беги многозначительно улыбнулся. Да, он, как всегда, не ошибся в расчетах и предположениях. Опять слишком далеко залетели в своих грезах некоторые степные вожди. Разумеется, дай им возможность объединиться, и пыль пойдет в первую очередь от ташкентских дувалов. Да и Хиве с Кокандом придется туго. А Россия... Что же, она далеко. Приятно было бы, конечно, подкатить ей такой орешек под ноги, но больно горяч он, чтобы взять в руки. Да и тучных овец пока еще в казахской степи достаточно. Надолго хватит стричь и белому царю и нам. - А как на это посмотрит великий хан Сергазы? - Куш-беги произнес это озабоченно, с наслаждением наблюдая, как покоробило от его слов обоих султанов. - Ведь недаром дал ему этот высокий титул властитель Хивы. Не скажет ли ваш хан Сергазы, что собственный теленок лучше общего быка? И не предпочтет ли он всеобщему объединению под вашим знаменем собственно-личную власть над Младшим жузом? Разве захочет даже хивинский хан Аллакул перечить своему гостю? К тому же говорят, что он очень любит свою молодую жену. Иногда ведь безделушка с перстень величиной ценится любителем больше иной золотоносной долины... - Какой Сергазы хан! - вспылил, не выдержав, Саржан. - И сколько бы званий ни присваивал ему Аллакул, не управлять ему и Младшим жузом. Только роды табын и шекты по закону подчиняются ему, да и то приходится для этого звать на помощь белого царя. Большинство табынского рода примкнуло сейчас к батыру Жоламану!.. Куш-беги согласно кивнул... Так он и думал. Назвавшись казахами, неужели допустили бы они, чтобы хоть какой-нибудь род целиком объединился под властью одного хана? А Жоламан, наверно, такой же, как и эти султаны. Надо запомнить... Кажется, пора заканчивать разговор. Напоследок можно и повеселиться. - Как вы думаете... Видимо, сказочными достоинствами обладает дочь Сергазы, если смогла вознести своего отца на такую высоту! - Куш-беги закрыл глаза, словно что-то ослепило его. - Тут одно из двух: у нее золотая голова или серебряная... Оба потупились - и Есенгельды и Саржан. -...Стало быть, казахские султаны нашли наконец щель к ханскому трону. Быть может, и у Касыма-тюре имеется красивая... Саржан сам не заметил, как метнулась его рука к кинжалу под халатом, но брат с такой же быстротой удержал ее. Не пошевелился куш-беги, но все же предательская бледность еще сильнее омертвила его лицо. И глаз он больше не закрывал. А фразу, которую начал, закончил по-другому: -...дочь, но, насколько я знаю, не в правилах подлинных султанов оплачивать ханский титул таким образом. И нелюбовь его к Сергазы понятна... Куш-беги прямо смотрел в лица султанов... Да, он забыл, с кем имеет дело. У степняков руки опережают разум. И это хорошо, но не тогда, когда находишься с ними в одной комнате и не предупреждаешь заранее охрану. Нужно еще раз улыбнуться... - Как бы мы стали управлять государством, если бы не могли понимать горечь обиженных! - Куш-беги говорил теперь серьезно, проникновенно, с подкупающей искренностью глядя им в глаза. - Султан Саржан, я хорошо понимаю ваше горе и поэтому не принимаю во внимание ваши некоторые опрометчивые слова. Разве не единоверцы мы с вами? Разве мы не тюрки? Даже когда мой предшественник куш-беги Мамед-Алим отозвал своих сарбазов из Кургана, то, верьте мне, он сделал это потому, что не смог совершить невозможного. Для чего же вел он туда шеститысячное войско, если и не для того, чтобы помочь казахам? Мы всегда с вами, а просьбу вашу я поддержу сегодня на приеме у великого хана Коканда... - Если эти дела неразрешимы без вмешательства самого хана, то, вероятно, нам следует увидеться с ним, - осторожно заметил Есенгельды. Разумеется, с вашего согласия... Куш-беги Бегдербек с готовностью поддержал их желание: - Это очень удачная мысль. Я беру на себя хлопоты о вашей встрече с величайшим из великих, моим покровителем. Однако они завтра поутру отбывают обратно в Коканд, поэтому нам необходимо все уладить сегодня. Это может произойти и поздно вечером. Ваши джигиты пусть отдыхают, а вы приготовьтесь как следует и ждите моего приглашения... *** Диван-сарай ташкентского куш-беги был расположен на значительном отдалении от самого рабата, где размещались гости. Огромный фруктовый сад, цветники, фонтаны и беседки разделяли их. Когда Есенгельды с Саржаном простились с куш-беги и, миновав многочисленную охрану, шли через сад, то встретили ожидавших их Шубыртпалы-Агибая и Ержана, девятнадцатилетнего сына Саржана. Белокурый, стройный, с красивым продолговатым лицом, Ержан был похож на отца. Он был лишь пониже ростом и одет по обычаям салов - веселых сары-аркинских трубадуров. Так зачастую одевали своих детей богатые казахи: соболья шапка, украшенный позументами бархатный кафтан с широкими рукавами, замшевые штаны и отороченные серебром цветные сапоги на высоких каблуках. Вместо обычного пояса стан его был перетянут красным шелковым кушаком... Человеком, о котором ходили легенды от Сырдарьи до Иртыша, был батыр Агибай из рода шубыртпалы. Тридцать четыре года - столько, сколько младшему сыну Касыма-тюре - удалому Кенесары, исполнилось батыру, и он считался первым другом своего сверстника, хоть и происходил из неимущей семьи. Не случайно именно ему поручено было сопровождать обоих султанов с таким ответственным поручением. Необыкновенным ростом и богатырским сложением отличался батыр Агибай. Одним своим видом внушал он страх. Руки у него были мощные и длинные, напоминавшие железные ветви столетней горной арчи, и казалось, что одним щелчком толстого пальца отправит он на тот свет любого человека. Даже то, что на лице его не росло бороды и только десяток жестких рыжих волосинок торчал под подбородком, делало вид его еще более грозным. Общее впечатление дополняли маленькие, глубоко посаженные глаза, которые прожигали насквозь каждого, на кого он смотрел. Одет батыр Шубыртпалы-Агибай был в просторный домотканый кафтан из грубой черной шерсти, на голове такой же капюшон, а штаны из темной жеребячьей шкуры. Особенно поражали чудовищного размера яловые сапоги с расширяющимися кверху голенищами. Маленькими, почти игрушечными казались болтающиеся где-то у пояса кривой ятаган и черный кинжал из вороненой стали. Только постоянно висящий за плечами громадный кованый щит представлялся настоящим. А вообще самым излюбленным оружием батыра было толстое березовое копье, стянутое девятью медными обручами и прикреплявшееся к поясу сыромятным плетеным ремнем. Он так любил это копье, что никогда не расставался с ним, носил его в руке, а ночью подкладывал под голову. Полумесяц был его родовым знаком, и когда с кличем "Жолдыбай!" несся он на своем боевом коне Акылаке ("Белый козленок"), то издали казалось, что сидит на низкорослом ишаке горожанин-узбек, который подгибает ноги, чтобы они не волочились по земле. Любого батыра бросало в дрожь при виде этого великана. Рассказывали, что у столкнувшегося с ним однажды в сумерках человека случился разрыв сердца, а кто встречался с ним хоть однажды на поле боя и сумел убежать от него, до самой смерти мучился от ночных кошмаров... *** Таким же до конца своих дней был и знаменитый Олжабай-батыр из Каркаралы, отец Агибая, который прожил жизнь, имея в самые хорошие времена лишь одну верблюдицу с верблюжонком да боевого коня. Он оставил этот мир, когда все дети его еще были малолетними. Но Даметкен - мать Агибая - была из рода есильских таракты. Батырское сердце имела она, неуемную силу и гордый, непримиримый характер. Четверо было у нее сыновей: Агибай, Минабай, Танабай и Мынбай. Самому старшему, Агибаю, исполнилось тринадцать, и ничего у них не было, кроме этой четырежды повторенной приставки "бай". Тогда, чтобы спасти детей от голодной смерти, Даметкен взялась за древнее ремесло: стала совершать набеги на состоятельных соседей и угонять скот. Постепенно целый отряд таких же обездоленных женщин собралось вокруг нее, и мяса на зиму у них хватало... *** Птенец в первом же полете возьмет то, что видел в гнезде. Агибай, воспитанный матерью, сразу же прославился как бесстрашный батыр. С восемнадцати лет примкнул он к сыновьям Касыма-тюре, и с тех пор не проходило ни одного сражения, в котором он не участвовал бы с ними плечом к плечу. В опытного, закаленного как сталь и умудренного в бранных делах воина превратился он за эти годы. *** На громадный утес среди моря цветов был похож стоящий в дворцовом саду батыр. Лишь по пристальному взгляду, брошенному им на подходивших к нему султанов, стало понятным, насколько он взволнован. Но он ни о чем не спрашивал, и только юный Ержан не сдержался: - Вам, коке, удалось поговорить с ним?.. - Поговорили, сынок, - ответил на ходу его дядя Есенгельды. - Теперь будем ждать разговора с Мадели-ханом... Ержан понял, что больше ни о чем спрашивать нельзя. И батыр Шубыртпалы-Агибай понял, что если предстоит беседа с самим ханом, то, значит, с куш-беги не удалось прийти к какому-нибудь соглашению. Придя в рабат, братья-султаны уединились в своих покоях и принялись вспоминать и обсуждать весь разговор с куш-беги с самого начала. Несмотря на то что куш-беги Бегдербек был так вежлив с предупредителен, они чувствовали что-то не то в его поведении. Решили сразу же по окончании переговоров с ханом Коканда возвращаться к своим. Сам воздух здесь был припитан изменой. Чтобы тревога не передалась находящимся с ними туленгутам, султаны никому ничего не сказали о своих подозрениях. Лишь, оставшись наедине, предупредили батыра Агибая, чтобы он не выпускал из вида Ержана все время, когда они будут у Мадели-хана. - Да повнимательней следи за конями, чтобы ненароком не перегнали в другое место! - хмуро добавил Саржан. Их лошади содержались в конюшне караван-сарая по соседству, а седла хранились в одной из передних комнат этого же рабата. За лошадьми присматривали конюхи-узбеки, туленгуты с Агибаем только изредка проверяли их... - Хорошо! - коротко бросил батыр и направился к выходу. Он догадывался, что происходит что-то неладное, что его дело было вступить в прямую борьбу, когда уже надо было браться за оружие. Солнце клонилось к закату. Чтобы убить время, а заодно успокоиться, Есенгельды достал из кармана и принялся перебирать свои четки. А Саржан достал из валявшейся поодаль переметной сумы кремень и, словно перед боем, взялся точить свой и без того острый кинжал...
|
