сентября

3:00–7:00Террористы произвели несколько выстрелов из подствольных гранатометов в сторону железнодорожного полотна

10:00–12:00На связь с террористами вышел президент компании «РуссНефть» Михаил Гуцериев. Он предложил деньги в обмен на заложников. Террористы отвергли это предложение

12:00–13:00Террористы связались по телефону с председателем парламента Северной Осетии Т.Д. Мамсуровым. Он поговорил с сыном, оказавшимся среди заложников

14:00К телефонным переговорам подключились Асланбек Аслаханов и бывший президент Ингушетии Руслан Аушев. Террористы согласились на переговоры с Аушевым

16:00В здание школы зашел Руслан Аушев. Главарь террористов Расул Хучбаров передал ему адресованную президенту России записку якобы от Шамиля Басаева с требованием вывода войск из Чечни и предоставления ей полного суверенитета. В результате переговоров с Аушевым освобождены 26 заложников (матери с детьми до 2 лет). Достигнута договоренность о вывозе тел убитых заложников

18:00–24:00В зону проведения контртеррористической операции прибыли три танка Т-72 и заняли позиции на улице Коминтерна около железнодорожного переезда

Схема прилегающей к школе территории

22:00–24:00Террористы обстреливали прилегающую территорию

Надежда Цалоева-Гуриева

Преподаватель истории для школьников 5–7-х классов в школе №1, до сих пор преподает в школе и заведует Музеем памяти в новом здании школы

– «Школа без номера» – так нас теперь называют. Официально – ГБОУ СОШ Беслана. Уже не знают, как еще обозвать нас. Мамсуров (Таймураз Мамсуров, глава Республики Северная Осетия. – «Газета.Ru») категорически против старого названия – школа №1. А между тем в этом году нашей школе 125 лет. Это одна из самых первых школ в республике. У нас с историей привыкли так поступать. Новое здание школы начали строить сразу после теракта и построили за семь месяцев. Мы в нее зашли 25 августа 2005 года. Через два года ее должны были отремонтировать, но тогда не было средств, но потом и подавно не стало. Сейчас здание рушится уже. Первое, что мы сделали, когда пришли в новое здание, – уголок памяти с нашими погибшими учениками и преподавателями. Всего погибло 20 сотрудников школы.

В 2007 году мы открыли Зал памяти, где находятся портреты всех погибших, в том числе спецназовцев. 11-е классы в новой школе носят имена погибших спецназовцев, еще два – погибших из МЧС.

Спецназовцы подарили нам свои фотографии с тренировок. Мы их повесили в холле. И вдруг они начали пропадать. Искали по школе – нигде не нашли. Мы поняли: ребята их на память забирают. Перестали искать и ругаться, и исчезновения прекратились. Теперь для наших детей спецназ – это что-то вроде мечты. В этом году из Ирочкиного класса (дочери Надежды, Иры Гуриевой, выпускницы 2014 года) трое ребят поступили в военное училище. У нас всегда в Осетии это было почетно, а теперь и подавно.

Все страшно началось, конечно. И неожиданно… Хотя какие-то моменты были настораживающие. Сны тревожные у детей и у взрослых, мысли… Все мы стараемся найти какое-то объяснение тому, что произошло… Я, например, объясняла свое тяжелое состояние в тот день тем, что за два года до этого события 1 сентября у меня умер папа. Поэтому для меня 1 сентября большим праздником уже не было. Но что делать. Это был год, в который мой класс перешел в одиннадцатый, и хочу-не хочу, мне надо было быть на этом первом звонке. Борик с Верочкой, мои дети, должны были танцевать для первоклашек. Мои дети с подарками для первоклассников опаздывали, я нервничала и уже была похожа на тигра. И вдруг за спиной у своих детей я вижу бородатого боевика. Я даже не сразу сообразила, в чем дело, и тут услышала сзади шум. Обернулась, а там вся масса людей со школьного двора бежит к спортзалу. В какой-то момент распахнулась дверь из котельной, смотрю – там дети стоят. Я жестом им показала закрыть ее, дверь захлопнулась, но она металлическая и хлопнула громко. Боевик услышал и побежал к двери, распахивает и орет «Выходите», а они не хотят. Он автомат передергивает, я говорю ему «Ты чего?! Я сейчас уведу детей». Говорю им: «Давайте, ребятки, выходите и пойдемте ко всем остальным». И они стали выходить. Боевик хотел туда зайти, я ему говорю, там нет никого, вы же видите. И тут из-за котла выходит наш мальчик, сын нашего завуча, он в третий класс тогда перешел. Я его за руку взяла. Боевик выстрелил из автомата и пошел за нами. Там еще 17 человек внутри было. Слава богу, им удалось потом через окно выбраться. А нас погнали дальше. У меня было ощущение, что если я поднимусь в школу и оставлю всех за спиной, они начнут убивать всех подряд, и я стояла внизу, ждала, когда все поднимутся. Один из террористов это заметил. «Что ты стоишь? Залезай», – говорит. Я ему отвечаю: «Когда все поднимутся, тогда и залезу». Он мне: «Ты что, директор?», я ему: «Не директор». «Я тебя сейчас убью!» А я говорю ему: «Ну, кто тебе может помешать». И он стал мне постреливать под ноги, и мне ноги немножко посекло, камешками, стеклом. Потом, когда все поднялись, мне помог подняться в здание папа наших учеников Руслан Бетрозов и наш учитель по труду. Я оказалась в коридоре.

К тому времени уже почти всех загнали в спортзал. Самый первый кабинет был мой, напротив – две библиотеки. На моей двери висел такой большой замок, что они мой кабинет не трогали, а в библиотеку что-то таскали в огромных мешках. Один из бандитов занес туда мешок и на обратном пути спросил меня, где у нас третий этаж. Я ему ответила, что школа двухэтажная и у нас нет третьего этажа. «Как нет?» – «Ну, если только вы за ночь построили». Он побежал дальше по коридору, а я зашла в спортзал. Вся масса людей сбилась в кучу на одной четверти зала. Это был ужас, конечно. У меня не было ни малейшего понятия, где мои собственные дети. И мне, кажется, тогда еще не пришло понимание, что происходит. Только к обеду первого дня я поняла, что это не сон, что все это с нами происходит. Помню, как ко мне подошли моя племянница Аня – она в пятый класс перешла – и Иришка. Ирка бантик держит, вся в слезах. Я говорю: «А Борик и Вера где?» «Не знаем». Я их за руки и повела по спортзалу, и мы сели в том месте, где сейчас огромная дырка в стене сквозная, под баскетбольным щитом.

Потом я услышала какой-то крик, и через некоторое время по залу потащили убитого мужчину –того самого Бетрозова, который мне помог. Он пытался людей успокоить по-осетински, ему сказали: «Что ты здесь, самый умный?» И все. Протащили через весь зал и положили недалеко от нас. Он так и лежал там в огромной луже крови. Это было начало.

Кнопок от бомб было две, возле одной из них сидели террористы по очереди. Больших бомб было три и еще куча маленьких повсюду. Какое-то время у кнопки сидел один из главарей их банды. Он стоял рядом с нами, и я слышала, как он вел переговоры. Во всяком случае, кого и что они требовали, говорилось в моем присутствии. Он сказал, что они будут разговаривать только в том случае, если придут главы трех наших республик – Ингушетии, Чечни, Осетии. А также Владимир Рушайло, чтобы он сказал, что выводит войска из Чечни. Потом Рушайло почему-то превратился в Рошаля. Но есть объяснение этому – я видела записку, в которой было написано что-то среднее между Рошалем и Рушайло. Записку писала медик, и она могла допустить такую ошибку. В конце концов, детский врач у нас войсками не командует… Хотя когда я услышала про Рушайло, я еще подумала: «Интересно, они что, не знают, что он уже два месяца не в Совбезе?» Выходит, они даже этого не знали. Именно из-за этой странности я это отчетливо запомнила. Затем, когда приехал Рошаль, тот же самый бандит, его называли Али, идет по проходу между заложниками и говорит: «Ну вот, доктора нам прислали. Зачем мне доктор? Я мужик здоровый». Эту фразу я тоже запомнила. Другое дело, что Рошаль в любом случае бы приехал и на все был готов. Мы потом с этим бандитом разговаривали, когда он сидел на кнопке, и я его спросила, может ли он представить себе, чтобы за двое суток можно было вывести армию – это же невозможно в принципе сделать. «Если захотят, сделают» – такая фраза была в ответ.

Они прекрасно понимали, кто они, для чего приехали, какое к ним отношение. Ребенок из начальной школы бежит за Али иговорит: «Дядя, можно мне выйти попить?» Тот к нему поворачивается и говорит: «Какой я тебе дядя? Я бандит и террорист, я пришел тебя убивать». Хотелось крикнуть ему в лицо: ну перед кем ты пиаришься, это же дите! Или еще случай. Мама одного мальчика, второклассника, была в очень плохом состоянии, у него было пять рублей. Он эту монету достал, протягивает террористу и говорит: «Возьми, дядя, отпусти мою маму, ты же видишь, как ей плохо». А тот ему гордо: «А ты знаешь, сколько у меня дома таких есть?» Даже от таких мелочей было тошно. Или в третий день, когда воды давно не было и все были на грани, заходит один из боевиков, заносит пару баклажек с водой. Прошел по всему залу, остановился у выхода и бросил сначала одну в толпу, затем другую. И стоял, хихикал над тем, что происходило с заложниками. Звери, что тут скажешь. Взрослых не выпускали вообще никуда, ни пить, ни в туалет. Повезло только нескольким мамам, кому приказали детей водить в туалет группами. Нетрудно представить, что там творилось. Они выводили мужчин группами. Кто-то вернулся в зал, кто-то нет. Но самых крупных и сильных мужчин они убили. Не только потому, что боялись, а для того, чтобы показать всю серьезность своих намерений.

2 сентября у нас уже были мертвые дети. Не потому, что их застрелили. Одна девочка умерла от диабетической комы. Мальчик умер от обширного инфаркта у матери на руках. Кто-то говорит, что нужно было с боевиками разговаривать, торговаться. Я считаю, что переговоры вести надо всегда. Но надеяться на то, что они дадут результат, в таких случаях не приходится, и нужно готовиться и штурмовать. Мне кажется, если бы штурм был раньше, а не по результатам взрывов, когда уже народ побежал, столько жертв не было бы. Надо было нашему спецназу дать делать то, что они умеют. И у заложников были бы силы бежать. Третьего числа у нас уже не было сил, была одна мысль: только бы это скорее кончилось, как угодно. Уже пошли такие моменты: женщина берет своих детей и идет на автомат. Я ее сажаю вниз, она на меня смотрит, а у нее взгляд человека, который не понимает, что делает.

Я практически уверена в том, что между боевиками были противоречия. В первый день мне разрешили вывести группу детей в туалет мимо шахидок. Я ребят запустила в две кабинки, там водичка была. Пока они тихонечко пили, я слышу, как одна другой говорит недовольно, что много малолеток. Потом они перешли на другой язык.

Потом был какой-то момент, когда сказали, что вроде всех детишек до шести лет отпустят. Я сказала Иришке: «Запомни, тебе шесть лет. Если вас будут выводить, встаешь и выходишь со всеми». Она же у меня крошечная была. Она даже потом в больнице сказала, что ей шесть лет, и ее найти не могли. Потом две эти шахидки взорвались в кабинете. И есть версия, что одна из этих шахидок со своим мужем стали главарю выговаривать, что много маленьких, и он женщин для острастки взорвал сам.

Вообще человеку, наверное, свойственно даже в самых жестоких людях найти какие-то человеческие качества. Все-таки женщины… Как женщины могли пойти на это?

3 сентября прогремели взрывы. Больших взрывов было два, но перед ними был маленький. Это был слабый хлопок над дверью спортзала, где сейчас написано «Выход». Либо замкнуло что-то в цепи, либо это произошло из-за того, что они все время стреляли вверх, чтобы заставить нас молчать. Перед взрывом уже ни их стук прикладами о пол, ни стрельба в воздух на людей не производили реакции. Гул стоял в зале. Люди уже изнемогали. Столько времени… Попробуй просто взять и посидеть на полу час. А 52 часа, когда над тобой мины, на тебя орут и на твоих глазах убивают людей…

Я услышала хлопок, увидела дым, не успела сказать детям «ложитесь», как у меня за спиной с правой стороны прогремело и нас всех положило. Когда я пришла в себя, уже никто никуда не бежал, только пыль садилась. Иришка моя спала, от первого взрыва она проснулась, и когда я в себя пришла, она мне говорит: «Мама, все бегут». Я ей сказала: «Есть куда бежать – беги». У меня с одной стороны была Вера, с другой стороны Борик, за спиной Анечка. С Верой я сразу поняла, что она уже неживая, а Борик начинал шевелиться, Аня стонала за спиной, поэтому я не могла идти. Ира пошла к двери, которую выбило взрывом, и в это время за кучей мусора появился боевик, снял бороду и засунул в мусор. Она на него смотрела. Он на нее автомат наставил. Тут к ней подбежала какая-то женщина, я до сих пор не знаю, кто это был, обняла ее и закрыла ладошкой глаза.

Потом нас перегнали в столовую. Тех, кто не шел, расстреливали. И оттуда уже спецназовцы нас спасали. Они сбили с окна решетку, а физрук ее отодвинул, и мы стали выпрыгивать. Я Иришку отдала кому-то из спецназовцев, потом хотела поднять Аню, повернулась к ней, и в это время этот Ходов выскочил: «Не выпускайте заложников». Он с пулеметом был, но рука уже ранена у него была, стала ходить ходуном, и он не попал в меня. Я упала наружу. Но после меня пытались выпрыгнуть два мальчика – он их убил.

Потом я разговаривала с ребятами, пыталась понять, что же это были за взрывы, и Петр, мой брат, который был снаружи со спецназовцами напротив спортзала, сказал, что они видели этот маленький взрыв. Это не была провокация спецназа, о чем многие говорили. У боевиков что-то произошло. Даже палка раз в год стреляет, а тут…

Говорят, что они заранее привезли в школу оружие. Но тогда почему они, загоняя всех в спортзал, спрашивали, где план школы? И где у нас подвал? Если кто-то собирается что-то сделать в школе, неужели нельзя было заранее выяснить, где в школе подвал? На самом деле оружие они привезли на машине с собой, и приехали в кузове этой машины не все 30, а человек 15. Одна девочка видела, как они подъехали к школе с другой стороны и начали выпрыгивать. И одна из учителей видела, как люди в масках с оружием бежали через железную дорогу. Наш историк старенький тоже шел с той стороны на линейку, стал на них ругаться, что они бегают, детей пугают, они его подхватили и потащили с собой. Единственное, что в ночь накануне, скорее всего, в школу зашли снайперы и залезли на чердак. Когда мы утром подошли к зданию, наша завуч увидела дырку на крыше, а там никак не могла остаться дырка, ремонт уже прошел. Видно, они уже раздвинули шифер и приготовили себе точку.

Если говорить об ошибках, главная ошибка – это то, что все это допустили. Вторая ошибка – что им позволили до нас добраться. И третья – что у нас как всегда люди, которые в этих вопросах некомпетентны, начинают все решать. Когда-то захватили в Буденновске больницу. Папа у меня военный в прошлом, он тогда еще был жив. Мы сидели с ним, смотрели по телевизору, как басаевская банда уезжала довольная и счастливая, будто герои. И тогда папа сказал фразу: если сейчас их всех не положат, Россия умоется кровью, а возможно, и не только Россия. И я про себя подумала, не дай бог, он окажется прав. И сейчас мы должны хорошо помнить: как только мы начинаем забывать, мы сразу же получаем следующий теракт. Может быть, не с таким количеством погибших, но не менее кровавый. Вот почему нужно помнить. Верочка моя накануне 1 сентября на доске написала: «С последним вас первым звонком, 11В». Когда она так написала, у меня по спине мурашки пробежали. Я говорю, Вер, ну как же так, а она мне: «Мам, ну у них же последний первый звонок». Она это написала в шесть часов вечера 31 августа. Первого мы пришли, она переоделась, платье свое повесила, надела бальное, туфли поставила свои…

Смотреть целиком

Сусанна Дудиева

Глава комитета «Матери Беслана»

– Расскажите о комитете и о том, чем вы занимаетесь.

– Юридически организация была зарегистрирована в апреле 2005 года. Собрались мы гораздо раньше, непосредственно после теракта в Беслане. Как говорят, горе объединяет. Анета Гадиева у нас социолог по образованию, она и сказала, что мы не должны действовать поодиночке, нам необходимо создать общественную организацию. Рита Сидакова предложила название «Матери Беслана». Так возникла наша организация, которая объединила пострадавших и родственников погибших. Потом появились «Голос Беслана», «Дети Беслана», они есть и сейчас тоже. «Матери Беслана» существуют уже 10 лет. В этом году мы хотим создать молодежную организацию, которая будет под крылом «Матерей Беслана». В нее войдут дети – бывшие заложники. Я сказала молодым, что теперь они будут работать на благо пострадавших. Мы их полечили, реабилитировали, выучили, помогли трудоустроиться, теперь они будут нас, пенсионеров, выхаживать.

Потому что тяжело. Первые годы все было как-то по горячке, а сейчас годы уходят. Десять лет прошло, чувствуется эта усталость, разбитость. Единственное, что утешает, – это то, что усталость у нас не просто от безделья, горя, безысходности, а от того, что за эти десять лет много удалось сделать.

В 2005 году нам удалось добиться, что все дети-заложники, по закону о противодействии терроризму (от 1996 года), должны получить высшее образование. И все наши дети получают его в ведущих вузах России. В следующем году школу заканчивают последние первоклашки (дети, пришедшие 1 сентября 2004 года в первый класс – «Газета.Ru»). И после них еще остается около 50 детей, которые на тот момент были дошколятами и пришли с бабушками и дедушками в школу. Среди них – четверо детей, которые родились после теракта, чьи мамы на тот момент были в положении. Нам удалось добиться, чтобы и этим детям тоже выдали постановление о признании их потерпевшими.

Многих удалось полечить. Мы привлекли к лечению зарубежных специалистов. Потому что помощи, которую оказывает республика для лечения пострадавших, конечно, недостаточно. Федеральная власть тоже выделяет деньги, но помимо денег необходима организация лечения больных за рубежом. А за рубеж выехать сейчас трудно. Мы нашли зарубежных врачей, которые откликнулись и приезжали лечить бывших заложников бесплатно.

Многих мы пригласили на 10-ю годовщину трагедии, у меня целый список людей, среди них профессор Виктор Максимович Гришкевич. Он в прошлом жил в Москве, а сейчас работает и живет в США. Он приезжал на свои средства в Москву и оперировал наших детей, у которых были тяжелые ожоги. Рубцы стянули тело, и дети просто не могли разогнуться, у них искривился позвоночник, и многие дети ходили кривые. 2 сентября во дворце культуры в Беслане будет организован вечер-реквием, это будет время сказать спасибо всем, кто нам помогал. Гришкевича мы тоже позвали. Пригласили и ростовских врачей, потому что в ростовскую детскую больницу тогда везли очень много детей. Мы пригласили многих исполнителей песен, стихов о Беслане, художников – сказать спасибо за то, что они нас поддерживали.

– За счет чего существует комитет?

– Первые годы мы существовали на гуманитарные деньги, которые раздавали пострадавшим. Мы как организация собирали ежемесячные взносы, собирали по 300–500 рублей, оплачивали телефонные разговоры, интернет. Затем в 2005 году меня пригласили на мероприятие в Италию, которое называется Alta Qualita, «Высокое достоинство». В этом мероприятии участвовало 96 стран. Мне удалось завоевать первый приз, 25 тыс. евро, и на эти деньги организация просуществовала вплоть до 2009 года. В 2008 году ирландская организация «К России с любовью» позвонила нам и предложила помощь. Как раз на тот момент мы решили издать книгу о Беслане, отправили им смету, и они прислали нам 800 тыс. рублей. На эти деньги была издана книга «Огненный шар». В этой книге все пять лет нашей борьбы и поисков правды.

Нам предлагали создать фонд организации «Матери Беслана», но я против создания фонда. Это не светская организация, не благотворительная организация. Собирая деньги в фонд, нужно предусмотреть расходы, а здесь невозможно понять критерии помощи. Кому-то нужна помощь в операции, кому-то – помощь для отдыха, кто-то хочет издать книгу. Так что пока не готовы к созданию фонда. В прошлом году мы подали заявку на участие в президентском гранте по категории «Гражданское достоинство», но нам отказали. Хотя я считаю, что гражданская позиция нашей организации самая правильная. Мы не являемся оппозиционной организацией, но тем не менее правду-матку, конечно, рубим в глаза.

– Что было сделано для пострадавших в трагедии со стороны властей?

– Всем выдали гуманитарную помощь, но это была помощь, собранная по всей России и за рубежом. Если бы не было этой помощи, тем, кто вышел, было бы просто не выжить. На тот момент у кого-то не было денег даже на похороны близких. Это было ужасно, конечно.

А со стороны государства… За погибшего члена семьи выдавали 100 тыс. рублей и 18 тыс. рублей на похороны. На тот момент многие просто отказывались от денег. Допустим, отец троих убитых детей говорил: «У меня трех детей убили, сейчас мне 300 тысяч положили – что я с ними должен делать?!» Или убили ребенка, мне принесли 118 тысяч, а я его уже похоронила. Вот 100 тысяч рублей – это что? Такая потеря не оценивается деньгами.

Нам важнее было знать, почему это случилось, и как такое могли допустить, когда в 50 метрах райотдел милиции, в 100 метрах – ФСБ, в 50 метрах с другой стороны – прокуратура. Как такое могло случиться, что они подготовили школу, прошли, проехали, всех обвели вокруг пальца и никто их не заметил? Но расследование, как говорится, спустили на тормозах. Как власть хотела представить бесланский теракт, так они его и представили. Тогда была озвучена версия, что 33 террориста собрались, сели в машину, проехали, ткнули пальцем и захватили первую бесланскую школу. И все расследование придерживается до сих пор этого сценария. Но есть множество фактов, говорящих о том, что школу террористы готовили, что власти республики и все структуры – МВД, ФСБ – знали о том, что в республике возможен теракт. Не сработать в этой ситуации – это преступление. Но за это преступление никто не наказан. В конце августа в МВД республики пришла шифрограмма, что в республике готовится теракт по Буденновскому сценарию, с массовым захватом заложников, с выдвижением политических требований, что теракт якобы оплачен Турцией. И в шифрограмме было указание обеспечить безопасность школ и детских садов, все было предписано – исполняй и все. 22 августа Дзасохов (Александр Дзасохов, президент Северной Осетии с 1998 по 2005 год – «Газета.Ru») собрал антитеррористическую комиссию, сели, поболтали, приняли решения, что увеличат штат сотрудников, разработают план взаимодействия на случай теракта, но в итоге ничего сделано не было. А террористы в тот момент готовились сами, готовили школу. Я просто уверена, что оружие в школе уже было к 1-му числу. Потому что невозможно вместить 33 человека с оружием в этот ГАЗ-66.

У силовиков было столько предупреждений… А если бы они поймали этих террористов, то наградили бы каждого второго, уже бы сотни человек стали бы генералами, до сих пор бы говорили о своих заслугах. А не сработали, не предотвратили, не спасли – и ни одного наказанного.

Охраны вообще выставлено в школе не было. Все посты ГИБДД, которые должны были стоять на дороге по обеим сторонам от школы, за 20 минут до начала линейки увели на трассу, потому что Дзасохов должен был ехать в Нальчик на День Республики. Посты у школы сняли, задачу захватить школу облегчили террористам.

– Сколько человек уехало после трагедии из Беслана?

– По России разъехались десятки семей. Кто-то в Питере живет, в Москве – дети уехали туда учиться. В Армению девочка уехала к бабушке после того, как мама с папой погибли. Одна семья уехала в Испанию, другая в Америку.

Есть люди, которым было необходимо улучшить жилищные условия, которые на момент трагедии жили в съемном жилье. Им предоставили квартиры. А сейчас, согласно тому же закону противодействия терроризму, который действовал на тот момент (предыдущей редакции, до нового закона 2006 года), говорилось о необходимости предоставления социальных гарантий – льготы в 50% на оплату ЖКХ, бесплатное санаторно-курортное лечение, трудоустройство потерпевших, помощь в получении высшего образования или помощь в перепрофилировании. В том же законе говорилось о необходимости обеспечить пострадавших жильем. Также в этом законе говорилось о предоставлении жилья пострадавшим.

Я живу у первой школы, там жить просто невозможно было. Нам сначала сказали: «Соберитесь, 18–20 семей, мы вам предоставим квартиры, и уезжайте оттуда». Мы стали изучать этот закон и спросили, а почему 18–20 семей, когда в законе написано: для всех. И настояли на том, чтобы для всех пострадавших выделили жилье. Республика первые четыре года предоставляла это жилье, но потом республике это стало не под силу. Затем была встреча с Медведевым, где опять мы этот вопрос подняли, объяснили, что республика уже раздала порядка 150 квартир, на что Медведев сказал: «Хорошо, 800 квартир для государства не проблема». И поэтому со временем, каждая семья пострадавших в результате теракта будет обеспечена жильем. Понятно, что есть какая-то очередность, потому что деньги не сразу выделили. Два года назад выделили 400 млн, и на них какая-то группа пострадавших получила жилье. Сейчас еще какая-то группа получит, в итоге должны получить все. Исполнения закона «Противодействия терроризму» в части обеспечения социальной поддержки пострадавших комитет «Матери Беслана» добился. Я считаю, что мы сделали большое дело.

– Где вы были 1 сентября?

– Когда дети ушли в школу, я была дома. Мальчик мой, Заур, пошел тогда в 8-й класс, ему было 13 лет, а Зарине было 19 лет, она уже была студентка 3-го курса. Заур ушел первый. Он очень не хотел идти в школу. Но одноклассники зашли, разбудили его, и он ушел. Причем радостный, довольный, что за ним заглянули. Из класса их двое погибло, он и Хасан. И их классная руководительница, Альбина. А Зарина после него минут через пять ушла. Я проводила их, на балконе постояла, только зашла в комнату, как услышала выстрелы. Вернулась на балкон, думаю, что такое, почему стреляют? И вижу, как дети убегают оттуда. Мне было видно, как по коридору второго этажа школы бежала группа мужчин в черной одежде. Потом стало понятно, что это были террористы.

До вечера мы были дома, потом уже отключили электричество, газ, всем приказали покинуть дома. Два дня сидели… Ждали у моря погоды.

– А что со школой планируется сделать? Она же не подлежит восстановлению.

– Спортзал сейчас накрыли куполом. Многие возмущаются. Но оставлять его без крыши было опасно. Место, куда танк стрелял, тоже пришлось укреплять. В школу постоянно приезжают люди, поэтому нужно было укреплять разрушенные конструкции. Но само здание мы сносить не хотим. Оно рушится, но уже все по возможности укреплено. Я думаю, люди должны там ходить, видеть, какая там была стрельба и что там вообще происходило. Все должны помнить, что не предотвратили, не уберегли, не спасли. А в передней части, где была библиотека, нужно сделать музей. Мы говорили с Надей Гуриевой (Надежда Цалоева-Гуриева, преподаватель истории в ГБОУ СОШ Беслана. – «Газета.Ru»). Она тоже согласна перенести свой музей из новой школы туда.

– Какие, на ваш взгляд, ошибки были допущены в спецоперации?

– Самые первые ошибки начались, когда проигнорировали сигналы, что готовится теракт. Ночью 31 августа в 22.00 на стол министру внутренних дел Дзантиеву (Казбек Дзантиев, глава МВД Северной Осетии с 1996 по 2004 год. – «Газета.Ru») легла телеграмма, что в каком-то селе в Дагестане перехватили террориста и тот сказал, что в школе в Беслане будет теракт. Это есть в материалах уголовного дела. Так что до 9 часов утра у властей было полно времени, чтобы перекрыть все дороги, закрыть все школы, объявить, что 1 сентября не будет праздника. А они среагировали только утром, когда было поздно. Такие же телеграммы приходили в ФСБ.

Потом, когда произошел захват, не было четкого руководства в оперативном штабе. И 1, и 2 сентября за проведение операции никто конкретно не отвечал. Все шло как идет. Каждый себе «рулил» понемногу, но не хотел брать ответственность на себя. Когда шли суды по Кулаеву (выжившему террористу), вызывались на суды Дзасохов, Дзантиев, начальник ФСБ Валерий Андреев. Дзасохов и Андреев спорили о том, кто 1 сентября руководил штабом. Дзасохов говорил, что он не руководил, и Андреев тоже. Андреев аргументировал это тем, что 2 сентября в 10 утра ему пришли инструкции о назначении его руководителем оперативного штаба, и с того времени он руководил, а до тех пор пока его не назначили, он не руководил. Представляете? Идет суд – и там их перепалка. Точно так же шло и управление всей этой операцией. Все перекладывали друг на друга ответственность. Можно сказать, что оперативных штаба было не два, а даже четыре. В здании администрации сидел оперативный штаб, туда не допускали никого, группа военных сидела отдельно, группа эмчеэсников – отдельно, ФСБ – отдельно. Каждый ждал чего-то, все надеялись, что все обойдется. Но не обошлось. И при этом все они считают, что операция прошла успешно – ведь не всех убили!

– Какова, по-вашему, была причина взрыва в школе 3 сентября?

– Это были не террористы. Саперы 58-й армии Гаглоев и Набиев, когда первыми зашли в спортзал, сказали, что первый выстрел был извне, и взорвались не самодельные взрывные устройства, которые были развешаны по залу, и что цепь не была сомкнута. Если бы сработали внутренние бомбы, от школы не осталось бы ничего, говорили они на первом допросе. Так что взрывы были извне, из гранатометов, с крыши пятиэтажного дома. Кто-то же дал приказ стрелять по школе из танков? Когда расстояние 50 метров и когда в окнах стоят и машут дети, и в это окно стреляют из танка… Кто-то дал команду стрелять из гранатометов, и именно по спортзалу, где трое суток находились дети, которые дышать не могли, были настолько обессилены, что возле них крикни – они в обморок падают. И именно в спортзал стали стрелять из гранатометов. В спортзале были четыре террориста и тысяча детей. Может, был какой-то второй диверсионный оперативный штаб, или этот единственный был такой никчемный? Следствие обнародовало факты, что по остальной части школы стреляли из огнеметов. При этом ни одного сожженного школьного кабинета нет. Но есть сгоревший спортзал. Ошибки в применении танков, огнеметов и гранатометов для спасения заложников – я считаю, что это преступление. И за это преступление никто не наказан. Даже не названы те люди, кто дал эти команды. Такое проведено расследование, что все эти вопросы так и остались без ответа. Следствие так и не закрыто.

Следствие пытается установить личности еще каких-то террористов, тела которых не опознаны. Для следствия это самая важная проблема!

И самая главная ошибка -- это то, что не пошли на переговоры. Я считаю, что президент в этом допустил главную ошибку. Была захвачена школа, которую государство обязано охранять. И раз уж государство допустило, что дети захвачены, то нужно было идти на любые переговоры, уступки, спасать детей, а потом уже мочить террористов. На это есть власть, средства, службы.

Ну и то, как они тушили пожар. Пожарные приехали через 2 часа 45 минут, когда те, кто был без сознания и уже убитые, сгорели. Над ними издевались три дня, убили, и потом еще они должны были сгореть. Почему? Почему настолько все провально? И никто не наказан. Пожарные подъехали. В одной из трех машин был резерв воды до половины. Они подъехали, рассчитывая, что в школьном дворе есть гидранты. Но когда они подъехали, террористы их начали обстреливать, и в гидрант врезаться нельзя было. Люди с бочками бежали, с ведрами, все это поливали, а машина никак. Пожарные оправдывались, что спецтехнике невозможно было въехать, потому что их могли бы уничтожить. Женщины, мужчины гражданские бежали и тушили, этих можно уничтожить, а военными, пожарниками – нельзя рисковать, их могут убить?!

В 2007 году мы подали жалобу в ЕСПЧ по нарушению статьи конвенции о праве на жизнь, о необъективности расследования теракта в Беслане. Уже семь лет идет рассмотрение жалобы, и на 14 октября назначено слушание. Ответчик – Российская Федерация, структуры, которые это не предотвратили.

Смотреть целиком

Асламбек Аслаханов

в 2004 году – советник президента по Северному Кавказу, сейчас – президент Всероссийской общественной организации «Ассоциация работников правоохранительных органов и спецслужб Российской Федерации»

– Как вы узнали о том, что происходит в Беслане, где вас застала новость о захвате школы боевиками, какие были первые данные?

– Перед этим я с семьей отдыхал в Болгарии. Первый день только приехали, приболел я. Повел детей в школу. Мой сын поступал в первый класс, дочь – в нулевой класс. Вдруг мой телефон отключили – тогда же телефоны прослушивали. И в это время ко мне один товарищ, коллега из администрации президента подошел: «Ты знаешь, какая ситуация?» Объяснил. Я говорю: «Быть не может, чтобы детей... Не может быть!» Как это? Мозг отказывался воспринять. Я позвонил на работу, мне подтвердили, и я немедленно уехал с праздника. Приехал в администрацию, позвонил Медведеву, тогда главе администрации. Он сказал: «Мы искали тебя по телефону, твой телефон отключен. Мы уже у Путина». Патрушев (Николай Патрушев, директор ФСБ России с 1999 по 2008 год. – «Газета.Ru»), Медведев, Путин, министр внутренних дел (Рашид Нургалиев, глава МВД России с 9 марта 2004 по 21 мая 2012 года – «Газета.Ru») обсудили ситуацию. Террористы заявили, что хотят встретиться со мной, с Кадыровым-старшим – Ахматом Хаджи, с Дзасоховым, Аушевым и Рошалем. Медведев мне сказал, что в отношении меня, Дзасохова, Кадырова это опасно, встречаться, говорить с ними не о чем. Я сказал, что если меня приглашают, то какие-то шансы появляются на то, чтобы найти с ними какой-то общий язык и что считаю, что я должен ехать туда. И Медведев мне сказал: «Тогда я доложу президенту». Мне дали четыре телефона. Надо было звонить, выяснять, с кем из них вести переговоры, узнать их требования – мы тогда не знали еще. Хотя в целом мы поддерживали позицию стран всего мира о невозможности вести переговоры с террористами, идти на их уступки, потому что это приведет вообще к вакханалии, к страшной трагедии. Все будут тогда заниматься только захватом людей, только выбиванием денег.

О том, сколько они захватили людей, тоже не знали, потому что местные власти называли цифру в два-три раза меньше, чем на самом деле. Даже в этой ситуации пытаясь как-то принизить значение, немного, дескать, людей там может быть.

– То есть у вас не было данных о количестве заложников.

– Никаких данных не было. Это приводило в ярость террористов: они знали, что захвачено огромное количество людей, а мы не знали.

Какое имеет значение, десять человек захватили или тысячу – это дети. Дети, за них нужно до последнего принимать меры, для того чтобы спасти.

Первый день прошел в звонках. Телефоны, которые мне дали, были номерами заложников, а не террористов. Других номеров у нас не было. И мы сколько ни звонили, трубку не брали. Видно, они где-то сложили телефоны. Я оставался на работе, оставил своих сотрудников, говорил: постоянно звоните по этим телефонам. Может, надоест – возьмут. Дважды там послали нас, моих сотрудников, чтобы не трезвонили. На второй день, где-то в два часа наконец поговорили. Неприятный разговор был, оскорбительный. «Я тебя разорву, порву…» Несерьезный. Я не приемлю хамский разговор со мной, кто бы это ни был. Я говорю: «Если ты такой мужчина, давай я приеду, ты мне в лицо выскажи». Ну, это уже кавказский разговор был. Я говорю: «Ты там шестерка, ты же ничего не решаешь, потому что ни на один вопросы ты не ответил. Там кто у вас есть, кто атаман, руководитель? Кому вы подчиняетесь?» – «Тебе перезвонят». Хорошо. Перезвонили на второй день после десяти вечера. «Я, – говорит, – главный». Руководил некий Полковник. Я говорю: «Так ты кто, ты полковник, что ли? Что ты боишься мне по телефону даже назваться?» «Я, – отвечает, – ничего не боюсь. Да, я руководитель». Я говорю: «Я наделен президентом Российской Федерации полномочиями провести с вами встречу, чтобы