Историческая амнезия

ПОНЯТИЕ РЕАЛЬНОГО ПАРТНЕРСТВА — если только иметь в виду нечто большее, чем ритуалистическое заклинание для успокоения уязвленной российской национальной гордости, — требует прочного основания в виде общих международных целей и интересов.

Несомненно, обнадеживает и вызывает удовлетворение, что творцы российской внешней политики проявили подлинную заинтересованность в сотрудничестве с Америкой в таких областях, как обеспечение всеобщего мира, развитие и разоружение. Многие публичные заявления президента Ельцина и министра иностранных дел Андрея Козырева были конструктивны, а поведение России в ООН резко отличается от того, как проявлял себя там Советский Союз.

Кроме того, ответственные российские лидеры знают, что ни старая царская империя (с ее открытым русификаторством), ни Советский Союз (с его принуждающим тоталитаризмом), ни прежнее господство в Центральной Европе (с присущим ему неприкрытым политическим и идеологическим подчинением) полностью восстановлены быть не могут. Подобные экстравагантные устремления питают лишь экстремистские элементы — будь то радикал-шовинисты или старые коммунисты, — хотя и те, и другие, по общему признанию, обретают возрастающее влияние. В настоящий момент, однако, господствующая политическая элита, как представляется, имеет несколько более ограниченный набор намечаемых целей.

Сила тяги проводимой ныне политики, по всей видимости, нацелена не на воссоздание прежнего централизованного союза, а к конфедеральному устройству, в котором Москва господствовала бы над группой государств-сателлитов (весьма сходно с тем, как это было в прежнем советском блоке), но на сей раз в пределах самого бывшего Советского Союза. Российские политики открыто вели разговоры о том, чтобы сделать Россию центром новой конфедерации, в рамках которой другие, помимо России, бывшие советские государства, формально сохраняя видимость суверенитета, шаг за шагом и все в большей степени стягивались бы экономическими, политическими и военными узами. Украина, будучи низведена до статуса, например, бывшего сателлита Советов — Болгарии, уже, таким образом, не представляла бы проблемы. При уже эффективно подчиненной Беларуси возвращение заблудшей Украины воссоединило бы под эгидой Кремля славянскую составляющую бывшего Советского Союза.

Российские лидеры, по-видимому, надеются, что могут применить тот же рецепт и к неславянским национально-государственным образованиям (nations) Кавказа и Средней Азии. Их экономическая зависимость от интеграции с Россией в какой-либо форме, а также проживание в некоторых из них большого числа русских делают эти государства вполне уязвимыми для российского экономического и политического давления. Это вызвало широкое распространение опасений и значительного недовольства среди новых элит. Во время поездки автора этих строк в Среднюю Азию и Грузию в конце 1993 г. все высшие политические руководители в сильных выражениях высказывали сожаление по поводу использования Москвой вопроса о русск[оязычн]ом населении для оправдания претензии на право вмешательства. Откровенный Нурсултан Назарбаев, президент Казахстана, не остановился перед тем, чтобы публично заявить — в формулировке, чуть ли не рассчитанной на то, чтобы оскорбить россиян, — что "всякие разговоры о защите русских, проживающих в Казахстане, напоминают времена Гитлера, который тоже начинал с вопроса о защите судетских немцев"*.

* [Интервью агентству "Интерфакс", 24.XI.1993.]

Нынешние цели российской политики являются если не открыто имперскими, то в самом крайнем случае протоимперскими. Явно нацеленной на официальную имперскую реставрацию эта политика может пока и не быть, но ею мало что делается для сдерживания сильного имперского импульса, которым продолжают быть движимы крупные сегменты государственной бюрократии, особенно военной, а также и общества (public). Основополагающий и все более открыто констатируемый консенсус, обнаруживаемый за проводимой политикой, состоит, как оказывается, в том, что экономическая и военная интеграция некогда советских государств под политическим руководством Москвы стимулировала бы возрождение России в качестве могущественного наднационального государства и истинно мировой державы. Как сказал об этом министр иностранных дел Андрей Козырев, "жизнь все поставит на свои места"**.

** ["Российская газета", 7.ХII.1993.]

То, как Россия смотрит ныне на Центральную Европу, есть продолжение указанного протоимперского подхода. Центральной Европе не должно быть позволено стать органической частью интегрирующейся Европы, и особенно Евро-Атлантического союза. Регион недвусмысленно определяется как район особых российских интересов и влияния, включая — согласно новой военной доктрине — право возражать против "расширения военных блоков или союзов" (т.е. НАТО) в сторону этого региона.

Представители России, как военные, так и гражданские, не смущаясь резкой формой выражения, излагали свои возражения против всякого расширения НАТО. Россий­ский министр иностранных дел даже заявил, в выражениях, болезненно напомина­ющих старый советский стиль, что всякая тенденция в этом направлении породила бы "буферную зону, которая в любой ситуации могла бы быть сокрушена", а маршал Павел Грачев властно заявил: "Россия не может допустить вступления Польши в НАТО"*.

* [Интервью Польскому агентству печати, 23 августа 1993 г.]

Взамен российские руководители указали, что они одобрили бы совместную га­рантию безопасности региона со стороны России и НАТО. Это предложение — содержавшееся в письме президента Ельцина от 15 декабря 1993 г. руководителям США, Великобритании, Франции и Германии — было истолковано центральноевро­пейцами как настораживающее предложение кондоминиума в регионе. Их подозре­ние, что это будет лишь символический кондоминиум — в условиях военной близо­сти России и политического безразличия Запада, фактически узаконивающего су­ществование здесь российской сферы влияния, — было усилено озадачивающим заявлением Ельцина, содержавшимся в том же предложении: "Мы считаем, что отношения между нашей страной и НАТО должны быть на несколько градусов теплее, чем между этим союзом и Восточной Европой"**.

** [Foreign Broadcasting Information Service-SOV (unofficial translation), Dec. 3, 1993.]

Более широкий замысел, вырисовывающийся из этих утверждений, устремлен к ограничению политической интеграции Европы главным образом западными пери­фериями континента. Более широкая система безопасности, охватывая все простран­ство (как гласит соответствующий лозунг) от Ванкувера до Владивостока и тем самым постепенно растворяя Евро-Атлантический союз, при этом позволяла бы России, которая главенствовала бы в своем регионе и которая бы в конечном счете вновь окрепла под сенью американо-российского партнерства, снова стать сильней­шей державой в Евразии. В отличие от прежнего централизованного Советского Союза и примыкавшего к нему блока государств-сателлитов, новое устройство за­ключило бы Россию и государства — ее сателлиты (в пределах бывшего Советского Союза) в некоторого вида конфедерацию, и при этом соседствующая с нею Централь­ная Европа рассматривалась бы Западом как сфера влияния России.

На протяжении ряда лет американо-советские отношения время от времени при­обретали черты партнерства в тех или иных областях. Однако они оставались по сути своей такими, что не содержали в себе угрозы европейским союзникам Америки, так как сама суть отношений продолжала состоять во враждебности и поэтому интересы союзников всегда занимали первостепенное место в ряду забот США. Основанный же на сотрудничестве кондоминиум между Америкой и Россией, в противополож­ность прежнему положению вещей, привел бы к снижению приоритетности интере­сов союзников.

Если бы этот замысел осуществился, Евро-Атлантический союз неотвратимо потерпел бы незамедлительный крах вследствие реакции Европы на согласие Америки с подобным планом. Германия, несомненно, отнеслась бы к происходящему негативно, а Франция, вероятно, открыто подвергла бы такое развитие событий резкой критике как предательство Америкой интересов Европы. Каким образом еще могли бы отреагировать эти государства, заранее сказать трудно, но можно быть уверенным, что Евро-Атлантический союз дал бы трещину. Германия почти навер­няка поддалась бы искушению преследовать свои собственные интересы, возможно, путем какой-либо сепаратной договоренности с Россией. Любое подобное действие Германии закрывало бы всякие перспективы, какие только существуют, для немецко-польского примирения. А между тем такое примирение является основополагающим для будущей стабильности Европы в более широком масштабе, во многом подобно тому, как немецко-французское примирение явилось основополагающим для стабильности Западной Европы.

Конечным результатом была бы утрата, в долгосрочном плане, плодов победы Запада в холодной войне. Вместо относительной стабильности в Евразии и вместо нового и подлинно конструктивного американо-российского партнерства, старый континент мог бы опять оказаться во власти силовой политики, ее более тревожного варианта. Нынешние надежды на более широкую и более единую Европу, связанную тесными узами с Америкой, при более глубоком сотрудничестве с Россией, могли бы оказаться вытеснены изменчивыми и непредсказуемыми коалициями.

Все эти тревоги обращены к будущему, которое сегодня, ввиду нынешней россий­ской смуты (термин, употреблявшийся в русской истории для обозначения длитель­ной фазы внутренних неурядиц), может казаться не только отдаленным, но и мало­вероятным. Однако реальность отмеченных здесь пагубных тенденций взывает об основательном переосмыслении американской стратегии в отношении России. Эта стратегия в слишком большой мере покоится на исторической амнезии, каковая уже заставила госсекретаря США поддержать новую российскую военную доктрину, усмотрев в ней благую суть. Нужна гарантия, учитывающая возможность — а можно было бы говорить и о вероятности — того, что груз истории не позволит России в скором времени стабилизироваться в качестве демократии и что упорное взращива-ние партнерства с Россией, снижая приоритетность других интересов, просто ускорит возрождение зловеще знакомого имперского вызова европейской безопасности.