ЛЕТОПИСНЫЕ ИЗВЕСТИЯ И АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ

РЕАЛИИ

 

Летопись – важнейший источник для изучения древнерусской истории. В нашей теме это крайне важно: малочисленность археологических материалов заставляет с большим вниманием относиться ко всем летописным известиям, связанным с постройками «княжьего двора». С какими же терминами мы сталкиваемся? Это – «терем» («теремной двор»), «гридница», «сени», «хоромы», «полати», а также «ложница», «покоище», «плотница, «повалуша», «клеть», поруб», «медуша», «медьвница», «бретеяница», «бражница», «столп», «вежа», «скотница», «житница», «истобка». Уже из самого перечня видно, что княжеская резиденция была сложнейшим комплексом из разных построек.

Начать рассмотрение стоит с терема.

Он впервые упомянут летописью под 945 г., в рассказе о мести княгини Ольги древлянам: «Над горою был теремной двор – был там каменный терем» [Лавр. лет.: 945 г.]. Особо следует отметить, что этот «терем» – единственное каменное здание, упоминаемое летописью в языческой Руси. Откуда появились на Руси традиции каменного строительства до принятия христианства сказать пока невозможно.

В этом же тереме сидит княгиня Ольга в ожидании древлянских послов, которых несут в ладье, чтобы сбросить в яму, выкопанную «на дворе теремном вне града». Видимо, именно этот терем изображен на миниатюре Кенигсбергской (Радзивилловской) летописи. В том же тереме (по мнению М.К.Каргера) князь Владимир принимал Ярополка, которого тут же в дверях два варяга «подъяста мечьми под пазусе» [Лавр. лет.: 980 г.].

Что же представлял из себя этот «терем»? Сначала стоит остановиться на этимологии этого слова. М.К.Каргер в своей монографии, посвященной древнему Киеву [Каргер, 1961], выделяет две основные точки зрения:

· «терем» – византийского происхождения (точка зрения Ф.Миклошича, Л.Нидерле) – от греческого teremnon;

· «терем» – общеславянского происхождения (точка зрения Г.Ильинского): общеславянская основа этого слова – болгарское трЂемъ, сербское трujем, польское trzem, словенское trem, восходящие в своей основе к индоевропейскому корню tereb – «дом» [Ильинский,1909: 370-373].

Несколько особняком стоит мнение К.А.Иностранцева, который сближает славянский терем с распространенным на мусульманском Востоке таримом (легкая каркасная постройка тип балдахина), связующим звеном между которыми исследователь считает византийский teremnon [Иностранцев, 1913: 37-38].

Если обратиться к миниатюре Кенигсбергской летописи, то можно сказать, что Ольга изображена сидящей в верхней части высокой башни с шатровым верхом. И.Д.Мансветов, изучая миниатюры тверской рукописи Георгия Амартола, пришел к выводу, что словом «терем» называлось помещение в верхнем этаже дома, устроенное в виде столпа или башни с шатровым верхом [Каргер, 1961: 79]. Однако, привлекая летописные миниатюры, следует отметить их особенность как исторического источника, показанную О.И.Подобедовой: миниатюры, иллюстрирующие ранние летописные тексты в соответствии с лаконичной погодной записью, воспроизводят ее содержание в наиболее краткой форме, прибегая к приему передачи общего через частное или целого через часть [Подобедова, 1961: 8]. Исследовательница даже выделяет особую группу изображений, касающихся именно архитектуры. «Мастер-миниатюрист стремится ввести конкретное историческое событие в определенное пространство, вводя действие в овал или многоугольник крепостных стен. Художник применяет ряд приемов, характерных для таких изображений: помещает на фасаде здания те предметы, которые должны находиться внутри; охватывает всех участников событий грандиозной палатой, дверные и оконные проемы которой превращаются в арки, описанные над и вокруг человеческих фигур; иногда позади толпы показывает заднюю стенку помещения или выносит вперед столпы, поддерживающие перекрытия» [Подобедова, 1961: 22]. се изображения архитектуры делятся на три группы:

· реально наблюдаемые формы архитектурных сооружений

· архитектурные формы, близкие эллинистической или византийской миниатюре

· изображения, впитывающие в себя помимо эллинистических и византийских, источники собственно русские – древнейшие лицевые жития и своды летописей [Подобедова, 1961: 23].

Изучая миниатюры хроники Георгия Амартола и Радзивилловской летописи, О.И.Подобедова отметила, что довольно часто эти три группы взаимно сочетаются и разделить их крайне сложно. Как мы видим, миниатюры – очень специфический источник и делать на их основе собственно архитектурные реконструкции – крайне сложно. Исходя из этого, изображения летописей и хроник будут использоваться в качестве дополнительного материала при работе с более конкретными археологическими или летописными источниками.

Возвращаясь к реконструкции облика «терема», следует отметить, что исходя из контекста летописных сообщений, терем является доминирующей постройкой княжеского двора, т.к. сам двор называется «теремным». Ю.П.Спегальский считал, что терем представлял собой отдельное самостоятельное здание, связанное с другими хороминами князя переходами, причем он был единственной каменной постройкой на княжеском дворе [Спегальский, 1972 249].

Мнения о том, что терем был отдельным зданием придерживался и Н.В.Холостенко [Холостенко, 1963: 15-16].

Необходимо помнить, что златоверхие терема – обычное место действия былин киевского цикла. Однако, как отмечал С.К.Шалибинаго, использовать былинные описания для реконструкции архитектурного облика теремов практически невозможно, т.к. они отражают более поздний, московский этап строительства [Шалибинаго, 1900: 129-149]. По самому характеру фольклорного произведения, передаваемому из уст в уста, былины представляют собой сложный источник, в создании которого кроме автора первоначального текста, принимали участие и все последующие исполнители, жившие в разные эпохи, на разных территориях. Каждый из них по-своему воспринимал как содержание былины в целом, так и художественные подробности, снабжая ее новыми, более близким его времени деталями. Не только основной сюжет, но и многие детали первоначального текста сохранялись при этом с глубокой древности, но приукрашивались деталями, иногда совершенно чуждыми древнему тексту [Рабинович, 1978: 76-80]. И хотя Б.А.Рыбаков считает возможным выделять «древнейший» пласт в былинах, и даже делает на их основе разнообразные реконструкции [Рыбаков, 1963: 4-180], источниковедческая база такого исследования довольно слабая, а сами реконструкции – крайне спорные[2]. Исходя из этого, имеет смысл привлекать былины, как и миниатюры, в качестве дополнительного, а не самостоятельного источника. В качестве примера путаницы и смешения терминов в былинах можно привести былину о боярине Ставре, где одно и то же помещение названо «гридней», «палатой белокаменной», «хоромами и «дворцом» [Липец, 1969: 167]. Однако факт «покрытия златом» теремов во всех былинах говорит о том, что терем являлся доминантой княжеской резиденции, возвышавшейся над остальными постройками. Исходя из того, что терем был каменным, многие исследователи (Ю.П.Спегальский, Н.В.Холостенко, П.А.Раппопорт и др.) считали, что он служил не для жилья, а только как нарядное помещение. И действительно, обеспечить в условиях древней Руси те же удобства в каменных помещениях, что и в деревянных, было практически невозможно [Раппопорт, 1975: 115-116]. В подтверждение монументальности терема говорит и сообщение «Слова о князьях» – произведения неизвестного автора XII-XIII вв., где говорится о смерти черниговского князя Давида Святославича (ум. в 1123 г.): «... единого расседеся верх теремця, и вси ужосошася, и взлете голубь бел, и седе ему на грудех: и князь душу испустил». Именно выражение «расседеся верх теремця» указывает, по мнению В.А.Богусевича и Н.В.Холостенко, на то, что терем был построен из камня [Богусевич, Холостенко, 1952: 33].

О высоте терема и его доминирующем значении в ансамбле княжеской резиденции говорится в хронике Георгия Амартола, относящейся к XIII в.: «Обрете дом, яко терем высок» [Срезневский, 1912: 952]. Подтверждают башнеобразность терема и многочисленные изображения Радзивилловской летописи, хроники Георгия Амартола и некоторых других источников. Это вполне согласуется с выводами, что терем был «златоверхий» – украшать позолотой навершие крыши имело смысл лишь у высокой постройки, видной издалека [Спегальский, 1982: 251]. Важнейшим доказательством этого служит найденная при раскопках в Новгороде модель из дерева, датирующаяся второй половиной XI в. (рис. 23) [Колчин, 1971: 29]. На основании пазов между первыми и вторыми ярусами Ю.П.Спегальский предлагает реконструкцию, правда, довольно гипотетичную, где терем соединен переходами с другими частями ансамбля.

Завершение терема, скорее всего, было шатровым. Об этом говорит описание в «Путешествии Антония в Царьград» – «теремом великим» именуется купол храма [Иностранцев, 1913: 36].

Вошедший в церковную архитектуру термин «терем» был перенесен и на лестничные башни – «столпы всходные» [Воронин, 1961: 250]. Уже в 1902 г. А.А.Потапов писал, что «... у многих древних церквей существовали ранее башни-терема, впоследствии отломанные» [Потапов, 1902: 40-41]. Т.о. сходство внешнего вида этих построек привело к некоторой путанице. Так, Н.Н.Воронин при анализе Боголюбовского ансамбля писал: «... изобразительный комментарий к описанным паломниками сооружениям типа теремцов-кивориев дают памятники древнерусской живописи и миниатюры» [Воронин, 1961: 255]. Здесь теремом называют киворий. Так они называются и в комментариях к миниатюрам славянской Хлудовской псалтири второй половины XIII в., изображающей шатровые кивории. Основанием к этому послужила, видимо, схожая архитектура этих зданий: они представляли из себя достаточно высокую башнеобразную постройку с шатровым верхом. Однако, если «терем» мог быть и деревянным, включенным в состав и боярских усадеб (Новгород, Рязань, Вщиж), то лестничная башня, пристроенная к храму, должна была быть только монументальной. В более позднее время, когда исчезла традиция сооружать «всходящие столпы» и вход на хоры стали сооружать в лестничной башне внутри самого храма, терем стал чисто гражданской постройкой. Хотя не исключен и вариант, когда в едином комплексе княжеской резиденции терем иногда являлся одновременно и лестничной башней (например, в Боголюбово), связующими звеньями между дворцом и дворцовым собором, и, т.о. совмещал функции собственно терема и лестничной башни. Еще позже, к XIV в., теремами начинают называть навесы для водосвятия, надпрестольные сени и вообще многие висячие постройки в составе усадьбы.

Однако на X-XII вв., на основе дошедших до нас материалов, можно реконструировать терем, как высокую, башнеобразную (до трех этажей, по Н.В.Холостенко) постройку светского назначения, с купольным шатровым навершием, покрытым позолотой; это здание являлось доминантой княжеской резиденции, и было соединено переходами с другими частями дворцового комплекса, Опираясь на это определение, можно выделить следующие археологические признаки терема: достаточно небольшое сооружение, состоящее из одной (или нескольких небольших) камер, прямоугольное или квадратное (круглое сооружение следует назвать башней или ротондой – Иоаннисян, 1994: 100-148) с достаточно богатой отделкой, находящееся на территории княжеского двора. Причем эти терема могут быть и деревянными. На сегодняшний день можно назвать терема в следующих пунктах:

· монументальные: постройки в Чернигове, Смоленске, Полоцке, Гродно и Боголюбово

· деревянные: в Новгороде, Старой Рязани, Вщиже, Любече.

Наиболее широкое распространение деревянные терема получили в Новгороде. Г.В.Борисевич, посвятивший им отдельные работы [Борисевич, 1982: 269-295], показал, что уже в XI в. в Новгороде выработался специальный тип усадьбы с возвышающимся над остальными постройками теремом [рис. 51-53 ].

Как мы видим, здесь терем получил более широкое распространение, и он отнюдь не являлся привилегией князя. Это, по-видимому, связано как с особым развитием новгородского строительства, так и со спецификой его политического устройства – феодальная республика. Логично предположить, что княжеская резиденция на Рюриковом Городище по своей планировке мало чем отличается от богатых усадьб Новгорода, например, знаменитой усадьбы К начала XII в., т.н. «хоромы феодала» [Засурцев, 1967: 111-112].

Монументальные же терема были, видимо, обязательной принадлежностью лишь княжеских резиденций, да и то далеко не всегда. По своей структуре и топографии Полоцкий, Черниговский и Смоленский терем достаточно похожи. Лишь размерами, да и то не намного отличается от них Гродненский. Скорее всего это обусловлено специфичностью терема – он должен был доминировать над остальным ансамблем. Его место в структуре дворцового комплекса тоже определено довольно точно – терем располагается в детинце, неподалеку от дворцовой церкви, стоит на краю берегового обрыва, соединен переходом с остальными частями ансамбля. Однако, следует признать, что все же определяющим в данном случае является не материал, из которого создан терем, а его функции и общий облик. В древней Руси терема были как каменные, так и деревянные, но чисто функционально они выполняли во многом одни и те же задачи.

Второй, не менее важный термин летописи, гридница.

В самом конце Х в. гридница первый раз упоминается Летописью в рассказе о пирах князя Владимира: «... по всея неделя устави на дворе в гридьнице пир творити и гридем, и съсцьским, десяцьким, и нарочитым мужем при князи и без князя» [Лавр. Летопись: 996 г.]. Как отмечал М.К.Каргер, уже из этого первого упоминания следует, что гридница представляет из себя парадное зальное помещение огромных размеров, служившее, по-видимому, только для торжественных приемов [Каргер, 1961: 79].

Во второй раз летописец упоминает гридницу под 1097 г.: князь Василько Ростиславич Теребовльский, прибывший «в мале дружине» на киевский княжеский двор, был встречен там Святополком «и идоша в гридницю и прииде Давид и седоша в истобце» [Ипат. Летопись: 1097 г.].

В XII-XIII вв. Гридница упоминается несколько раз с совершенно новыми функциями – как место заключения знатных узников.

· В «Слове о полку Игореве» гридница киевского князя Святослава – в ней оказывается половецкий хан Кобяк – «и падеся Кобяк в граде Киеве в гриднице Святослава» [«Слово о полку Игореве»: 18].

· В 1216 г., по известию Новгородской I летописи «Ярослав выбег в Переяславль, повеле выметати в погреб, что есть новгородьць, а иных в гридницу» [НПЛ: 1216 г.].

· В 1223 г. в НПЛ: «Изъима пльсковцы и посади я на Городищи в гридници» [НПЛ: 1223 г.].

Крайне важно для реконструкции облика гридниц сообщение Ибн-Фадлана, относящееся к 20-м годам Х в.: передавая сведения о князе русов, Ибн-Фадлан писал, что во дворце с князем находятся 400 человек из храбрых соподвижников его и верных ему людей. Эти 400 человек сидят под его престолом; престол же велик и украшен драгоценными камнями... Когда он желает ездить верхом, то приводят его лошадь к престолу и оттуда садится он на нее, а когда желает слезть, то приводят лошадь так, что слезает он на престол» [Гаркави, 1870: 101]. Вряд ли стоит сомневаться, что речь идет о гриднице.

Сам термин «гридница» – один из наиболее архаичных и значимых элементов архаической традиции в русском эпосе. Слова, аналогичные по звучанию и семантике древнерусской «гриднице», имеются в ряде славянских и летто-литовских языков (польское hrydnia, литовское griniča – Срезневский, 1912: 36). Это позволило Р.С.Липец предположить общеславянскую основу этого слова [Липец, 1969: 155]. Другая группа исследователей относит слово «гридница» к скандинавским заимствованиям (от древнескандинавского gred – меч и grid – дом). Однако следует заметить, что собственно в древнескандинавских сагах для обозначения дворца короля или ярла применялось слово holl, а жилая часть дворца называлась skali, eldhus [Глазырина, 1996: 102]. К тому же, учитывая высокую мобильность варяжских военных контингентов на Руси, вряд ли можно допустить, что из их субкультуры в древнерусскую перешло обозначение монументальной парадной постройки. В то же время, наличие уже в санскрите слова griha, означающего «дом» с различными производными показывает, что для выяснения истоков этого термина необходимо спуститься в более глубокие, чем средневековье, исторические слои [Липец, 1969: 155].

Для расшифровки понятия «гридница», конечно, нужно учитывать семантику слов «гридин» и «гридень», собирательное «гридьба», в основном воин, дружинник.

Неоднозначно определение гридницы и в работах историков разных времен: Н.М.Карамзин считал ее «прихожей дворца князя Владимира»; С.М.Соловьев – «комнатой между другими покоями дворца для пиров и советов»; И.Е.Забелин – «обширной клетью в составе княжого двора»; Б.А.Рыбаков – «общественным зданием, и канцелярией, и местом для собраний; Ф.Горностаев – «обширными сенями, родом приемной»; Н.Е.Онучков – «комнатой для собрания дружины»; С.К.Шамбинаго – «приемной палатой в княжеских палатах» [Липец, 1969: 162-164].

Из многочисленных упоминаний «белодубовых гридниц» в различных былинах (былина о Ставре, Чурине и госте Терентьище, об Алеше Поповиче и Екиме Ивановиче и др.) можно заключить, что гридница представляла из себя отдельное, достаточно большое здание на княжеском дворе... В большинстве случаев в былинах гридница упоминается во дворе у князя Владимира, реже – у князя черниговского, иноземных королей (Ляхоминского, Василия Окульевича и др.), у различных бояр (Ставра, Чурилы и др.). Гридниц, принадлежавших городской общине, по былинам не известно [Липец, 1969: 153-154]. Видимо, именно гридницами следует считать изображения Радзивилловской летописи, иллюстрирующей советы в Киеве, а также миниатюры из рукописи Иоанна Скилицы, изображающей свидание князя Святослава и Иоанном Цимисхием.

Исходя из всего вышесказанного, можно заключить, что под гридницей в Х-XIII вв. Подразумевалось большое здание на территории княжеской резиденции, с огромным тронным залом, большим количеством окон, возможно, двухэтажное, с богатым интерьером, чаще всего монументальное. По-видимому, именно гридницами следует считать все Киевские дворцы [Каргер, 1961: 82], возможно, постройки в Перемышле, Звенигороде и Холме. Не менее богатые гридницы, но из дерева существовали в Любече, Белгороде, Новгороде [Рыбаков, 1964: 23; Полонской, 1911: 234; Засурцев, 1972: 28-30]. Однако высказывалось мнение, что руины построек у Десятинной церкви могли быть уже не собственно гридницами, а «дворцовыми зданиями переходного типа от гридниц к характерному трехчленному комплексу феодальных хором» [Воронин, 1948: 222].

Архитектурный облик гридниц и их назначение позволяют усматривать, по мнению М.К.Каргера, в этом типе построек княжеского двора отпечаток патриархальной старины и военной демократии [Каргер, 1961: 82]. Такого же мнения придерживается и Ю.П.Спегальский [Спегальский, 1982: 256-258].

В более позднее время, в XIV-XV вв., гридницами называли большие общественные помещения, предназначенные для сходок и братчин.

Важно, что гридница была не собственно жилым помещением, а «определенным типом дворцового здания – отдельной постройкой, не связанной собственно с жилым дворцом» [Воронин, 1948, 221]. И действительно, ни в одном из археологически зафиксированных случаях обнаружения «гридниц», остатков печей для отопления жилого помещения (без которых в X-XII вв. Нельзя представить жизнь в каменном здании) не было зафиксировано. Хотя, возможно, гридница была соединена переходами с другими зданиями княжеского двора. Функции гридниц, по мнению Н.Н.Воронина, наследуют сени – еще один летописный термин.

Первый раз наряду с гридницами они упоминаются в конце Х в.: в рассказе об убийстве толпой язычников варяга-христианина в Киеве говорится, что варяг с сыном «стоя на сенях», а в ответ на отказ варяга отдать сына в жертву языческим богам, киевляне «посекоша сени под нима и тако побиша я» [Лавр. Летопись: 983 г.].

Во второй половине XI и XII вв. Сени, какважнейшая часть княжеского дворца упоминаются еще несколько раз:

· во время восстания в Киеве в 1058 г.: киевляне ворвались на княжий двор, а князь Изяслав «седящу на сенех с дружиною своей»; затем князь вел переговоры толпой «из оконця зрящу» [Лавр. летопись: 1058 г.].

· в рассказе об убийстве Итларя в Переяславле: «Итларяви в ту нощь лежащу на синице у Ратибора» [Ипат. Летопись: 1095 г.].

· в сообщении о прибытии князя Василько Ростиславича «в мале дружине» на княжий двор в Киеве упоминаются «сене» [Лавр. летопись, 1112 г.].

Два наиболее важных упоминания о сенях, позволяющих определить их место и значение в составе княжеских резиденций, находятся в описании убийства князя Андрея Боголюбского в 1174 г. и в рассказе о приеме киевского посла князем Владимиром Галицким в 1152 г.

В них сообщается:

Под 1174 г. (по Ипат. Летописи, «Повести об убиении Андрея Боголюбского):

· «... И идуще им [убийцам] к ложнице его [кн. Андрея] и приея е страх и трепет, и бежаша с сеней, шедше в медушу и пиша вино... и тако, упившеся вином, поидоша на сени... [Израненный князь Андрей] во торопе выскочив по них... иде под сени... и рече один [из заговорщиков]: “Стоя, видех яко князя идуща с сеней долов [т.е. с сеней вниз]... и сидящу ему [Андрею]за столпом всходным [где он был добит...]и оттуда идоша [убийцы] на сени и вынимаша золото, и каменье дорогое, и жемчюг, и всяко узорочье, и до всего любимого имения...»

· «[Заговорщики] придоша иде те бе блаженый князь лежа в ложниции [перед тем] силою отложиша двери у сений... он же [князь] подъбежа под сени... налезоша и под сеньми лежаща...»

· «... И пришед [заговорщики] по двору [т.е. по дворцу]княжю, избиша сторожи дворные... и пришед к сени силою двери выломиша и пришедше к ложнице его... князь же во торопе вскочив на них... и иде под сени. И рече един: “Видех, яко князя идуща с сеней долов”... и наидоша [его] по крови, сидяща за столом всходным и ту приконча его. Во утрии же найдоша князя лежаща мертвым под сеньми».

Под 1152 г. (по Ипат. Летописи):

· «... И яко же съеха Петр с княжи двора и Володимер поиди к божницем святому Спасу на вечерню, и якоже бы на переходех до божници и ту види Петра едуща и поругася ему...»; когда Владимир возвращался из церкви, то «на том месте, на степени, идеж поругася Петрови», с ним случился удар. Князя перенесли «в горенку» и послали вернуть изяславова посла. «И ту снидоша ему с сеней слугы княжи вси в черных мятлих и видив се Петр и подивися: “Что се есть?”. И яже взиде он на сени, и види Ярослава седяща на отним месте в черни мятли и клобуце.»

Исходя из анализа этих сообщений, Н.Н. Воронин и О.М.Иоаннисян предложили соответственно, реконструкции структуры дворца в Боголюбово и в Галиче [Воронин, 1961: 247-249; Иоаннисян, 1982: 82-85].

Важно также остановиться на определении и локализации сеней.

Не вызывает сомнений, что сени находились на втором этаже дворцового комплекса, куда вела лестница [Каргер, 1961: 84; Воронин, 1961: 247-248; Спегальский, 1972: 238-241]. Исходя из контекста летописных сообщений, где дважды встречается выражение «подсечь сени», а также «под сени», можно точно сказать, что сени опирались на какие-то опорные столбы. Именно так они изображены на миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей рассказ об убийстве варягов.

Н.Н.Воронин считал сенями второй этаж лестничной башни в Боголюбово [Воронин, 1961: 247]. Возражая ему, Ю.П.Спегальский писал: «сени были богатейшим образом украшены и обставлены драгоценной утварью. Невозможно представить себе, что все это богатство украшало тесные, отнюдь не парадные помещения, лестницы и переходы, а также ясно, что сени являлись большим импозантным помещением, а не закоулком в лестничной башне» [Спегальский, 1972: 243]. Помимо этого, исследователь отмечал, что лестничная башня, сохранившаяся до наших дней, сопоставима с «столпом всходным» и летописец четко разделял его и «сени».

Существенно подчеркнуть, что в древнерусском деревянном строительстве сени занимали серединное положение между двумя клетями, так же как они были средней частью трехчленной русской избы, где по сторонам сеней располагались теплая изба и холодная клеть, служившая кладовой и «чистой» парадной половиной дома для приема гостей [Воронин, 1961: 248].

Ю.П.Спегальский, изучавший богатые жилища Новгорода, реконструирует сени как отдельно стоящее помещение, на опорных столбахъ, с двухскатной крышей и открытым вторым этажом. Исходя из того, что сени всегда были соединены переходами с другими частями резиденции, с такой реконструкцией согласиться довольно сложно. Да и сам исследователь признавал, что «далеко не всегда в домонгольской Руси сени устраивались таким образом».

Наиболее вероятна реконструкция сеней, как обширного, холодного и светлого помещения, достаточно прочного и надежного, предназначенного для приема гостей в торжественных случаях. Можно думать, что имелась тенденция к сокращению площади сеней. Для больших совещаний могли использовать теперь хоры дворцового собора (об этом говорят описания 1174 и 1152 гг.). Сени же служили местом собрания избранной части дружины и бояр [Каргер, 1961: 240]. В тех случаях, когда сени были обширны, как, например, во дворце в Белгороде, они назывались «сенницей» по аналогии с «гридницей» [Воронин, 1961: 249].

Вообще необходимо отметить, что некоторые исследователи идентифицируют сени с гридницей [В.Ф.Ржига, Л.Нидерле, М.Н.Тихомиров]. Об ошибочности такого подхода писала О.И.Подобедова: «в былинах, -- отмечала исследовательница, -- “гридница” и “сени” никогда не подменяют друг друга». И летописец тоже не путает эти термины: так в рассказе Ипатьевской летописи 1097 г. о князе Василько Теребовльском есть упоминание, что Святополк, вышедший «из гридницы» под предлогом распорядиться о завтраке, «стоить на сенях» [Ипат. Летопись: 1097 г.]. Т.о. мы видим, что гридница и сени – различные помещения, хотя и соединенные между собой переходами.

Многие исследователи, начиная с времен И.Е.Забелина, придерживались мнения, что сени занимали промежуточное место между жилыми помещениями, соединяя их между собой, как и в хоромах XVI-XVII вв. Н.Н.Воронин даже предполагал, что «княжеские хоромы по композиции основных помещений являлись повторением крестьянкой избы-шестистенки, и княжеский дворец представлял собой единой здание, состоявшее из покоевых помещений по двум сторонам сеней, занимавших середину этого здания» [Воронин, 1961: 219-220]. В общем такая структура вызывает некоторые возражения: доминантой дворцового комплекса являлись гридница или терем, но не собственно сени. Однако необходимо сделать важную оговорку: семантика слова «сени» очень ёмкая, и поэтому могла применяться как к отдельному зданию на опорных столбах, так и к помещению на втором этаже (терема или лестничной башни) [Подобедова, 1969:166].

Любопытные сведения о сенях мы получаем из одной из скандинавских саг: в ней говорится, что великий князь Ярослав хвалился перед Ингигерд великолепием своей вновь выстроенной залы, на что супруга возразила, что зала у Олава Харальдсона еще лучше, хоть и стоит на одной колонне [Радзевская, 1978: 46]. Датируется это сообщение 1018-1019 гг. Мы видим, что обычай сооружать парадные помещения на опорных столбах был распространен не только на Руси. Это подтверждают и изображения вышивок известного ковра из Байо, где пирующие изображены в сооружении, высоко поднятом на столбах, с ведущей наверх лестницей и шатровой высокой крышей, покрытой чешуйчатой кровлей [Спегальский, 1972, 262]. Хотя необходимо помнить, что сообщения многих саг о реальной действительности весьма приукрашены, и принимать их буквально нельзя[3].

Резюмируя вышеизложенное, можно заключить: под сенями в X-XII вв. На Руси понимали достаточно просторное (но гораздо меньше гридницы) помещение парадного характера, светлое, не отапливаемое, поднятое на столбах высоко над землей, с богатейшими внутренними покоями, соединенное переходами с другими частями княжеской резиденции. Иногда под сенями подразумевали второй этаж терема или лестничной башни.

Археологически выявить такие постройки крайне сложно. На сегодняшний день мы можем (если принять точку зрения Н.Н.Воронина) сопоставить с сенями лишь второй этаж лестничной башни в Боголюбово. В то же время наличие сеней практически во всех княжеских дворцах сомнений не вызывает. Т.о. единственный наш источник представления о сенях в ансамбле резиденций князей – летописные известия.

Как мы видим, и терем, и гридница, и сени – помещения парадного (иди светского) характера. На этом основании их можно объединить в первую группу построек, составляющих княжескую резиденцию. Все они могли быть как каменными, так и деревянными – определяющими являлись функции и внешний вид; для них характерна доминирующая роль в ансамбле, богатое убранство, впечатляющий внешний облик и отсутствие отопления. Собственно жилыми они не являлись.

В своей работе, посвященной древнему Киеву, М.К.Каргер писал: «... на княжеских дворах, кроме парадных приемных помещений были и жилые хоромы» [Каргер, 1959: 242].Рассмотрим, где же мы встречаемся с термином «хоромы»:

· в 1016 г. Когда князь Ярослав с войском новгородцев пришел к Днепру, где они три месяца стояли против войск Святополка, то воеводы Святополка «укоряли» новгородцев: «Что придосте с хоромьцем сим, а вы плотницы суще? А приставили вы хоромовъ рубити кахихъ» [Лавр. летопись: 1016 г.].

· в рассказе о наводнении 1129 г. упоминается «хором», который был спасен половодьем [Ипат. Летопись: 1129 г.].

· в описании пожара во дворце Владимиро-Суздальской земли: «Тое же зимы, месяца генваря в пятый день, в канун Богоявления сгорели хоромы княжи и церкви две» [Ипат.летопись: 1128 г.].

· в рассказе о загородной усадьбе князя Мстислава около города Луцка: «... место же то красно виденьем и устроено различными хоромы, церкви же бяше в немъ предивна, красотою сияющи, тем же угодно бысть князю пребывать в немъ» [Ипат. Летопись: 1189 г.].

О размере княжеских хором можно судить по свидетельству летописи о торжестве, которое в 1189 г. князь Рюрик Ростиславич устроил в Белгороде на свадьбе своего сына: «Створил вельми сильну свадьбу, аки же несть бывала на Руси; была на свадьбе князи многа, за 20 князей». Как справедливо отметил М.К.Каргер, чтобы пригласить столько гостей, разумеется, надо иметь огромные хоромы [Каргер, 1961: 85].

Важные сведения о хоромах имеются в одной из статей древнейшей «Русской правды», а также в двух списках «Пространной правды» (нач. XII в.). Статья «Русской правды» начинается словами: «Или холоп ударит свободна мужа, а бежать в хором». В «Пространной правде» есть статья, трактующая о том случае, когда хозяин разыщет своего холопа в чьем-либо городе или в «хороме». Что это за «хором», где может найти убежище холоп; «хоромы», которые сопоставляются с «градом»? Б.Д.Греков считает, что «хоромы – укрепленное место, поменьше города, принадлежащие определенному владельцу». «Может быть, -- продолжает свою мысль исследователь, -- некоторые хоромы – укрепленные места находились в черте самого города. “Мужи” древнейшей “Правды” – это владельцы хором, где живут они сами, окруженные челядью, обязанной их кормить, одевать, обувать, а в случае необходимости –защищать. Что это, как не двор средневекового рыцаря, живущего в своем фамильном гнезде – замке?» [Греков, 1954: 41-42].

Как мы видим, хоромы – это комплекс жилых построек, находящихся на княжеском дворе. Само слово «хоромы» видимо, связано с первоначальной округлостью их плана, расположения по радиусу резиденции –от древнерусского «хоро», «поло» – круг [Рыбаков, 1985: 94]. М.К.Каргер называл княжескими и боярскими хоромами «сооружения, состоящие из нескольких клетей, соединенные между собой переходами» [Каргер, 1961: 85]. Ю.П.Спегальский реконструировал хоромы как единый, довольно сжатый комплекс построек, состоящий из разных частей, расположенных на разной высоте, с галереями разного устройства и разной фактурой стен [Спегальский, 1972: 262 ]. Т.о. хоромы в любом случае – комплекс деревянных жилых построек. Хотя не исключено, что в княжеских дворах какие-то части «хором» могли быть построены из камня.

Какие же постройки входили в состав хором? Это «клети» [1015 г.], «полати» [1156 г.], «ложница» [1174 г.], «покоище» [1097 г.], «плотница» [1175 г.], «истопка» / «исдобка» [945, 1095, 1097, 1102 гг.], «поруб» [1036, 1067 гг.], «повалуша» [1178 г.].

«Клеть» упоминается летописью в 1015 г., в связи с кончиной князя Владимира: ночью его тело «межи клетми проимавше полост» завернули в ковер и опустили на землю. Происходило это в Берестовском дворце [Лавр. летопись: 1015 г.]. Как мы видим, клеть входила непосредственно в состав резиденции. Само слово «клеть» является собственно древнерусским (от древнего глагольного корня kleu – «сжимать», «теснить»; отсюда «клетка») [Колесов, 1986: 202]. Существовали клети и в составе боярских усадеб [Засурцев, 1963: 113]. Наиболее вероятно, что клеть – это срубная постройка, квадратной или прямоугольной формы. Служила она летней спальней или помещением для хозяйственных нужд. В некоторых случаях при переводах могла быть синонимом «ложнице» [Колесов, 1986: 203].

Собственно «ложница», как и «покоище», «плотица» – обозначали спальню князя. Именно в «ложнице» спал князь Андрей (1174 г), где произошла его первая встреча с убийцами. Видимо, «ложница» находилась в основном объеме дворца, и поэтому археологически локализовать их не представляется возможным. Что же касается локализации «клетей», то хотя на княжеских дворцах их почти не обнаружено (за редким исключением, например, Любеч, Полоцк, Вщиж), представляется вполне корректным использовать в качестве аналогий для княжеских «клетей» постройки боярских усадеб Новгорода, достаточно полно исследованных и реконструированных (П.И.Засурцев, Г.В.Борисевич, В.П.Тюрин, Г.П.Чистяков, Ю.П.Спегальский). Чисто конструктивно они мало чем отличались от княжеских построек (разве что размеры их могли быть большими). Это подтверждают и постройки, открытые в Любече и Полоцке [Рыбаков, 1964: 22; Раппопорт, Шолохова, 1981: 92]. Очевидно также, что функции клетей могли быть очень разнообразны – как непосредственно жилье, так и хозяйственные. Наличие подобного рода построек в составе любой княжеской резиденции сомнению не подлежит.

В составе хором, несомненно, находились и полати. В описании «Летописью» постройки Андреем Боголюбским своей резиденции говорится «и град заложи в Боголюбове» [Ипат. Летопись: 1158 г.]. Более подробно об этом событии говорит «Краткий Владимирский летописец»: «и потом приде от Киева Андрей Юрьевич и сътвори Боголюбный град испом осыпа, и постави две церкви каменны и ворота каменны, и полати» [Вл. Летописец: 1156 г.]. В данном контексте «полати» трактуются как непосредственно дворец князя, т.е. постройка, конструктивно связанная с церковью и воротами.

В 1174 г., после убийства князя киевлянин Кузьмище, причитая над телом убитого князя, вспоминал: «... бывало когда и гость приходеж из Цесарягорода и от иных стран из Русской земли, и аче Латинин и до всего хрестьянства и до всее погани и рече [князь Андрей]: “Ввьедете и в церковь и на полати да видять истинное хрестьянство и крестятеся”» [«Повестьоб убиении Андрея Боголюбского»: 323]. В этом контексте под «полатями» следует понимать хоры дворцового собора [Воронин, 1961: 228].

Как в случае с «теремом» мы наблюдали перенос термина из дворцовой архитектуры в церковную. Видимо, это связано с функциональной связью этих помещений: они означали покои на уровне второго этажа в составе княжеской резиденции. «Наиболее вероятно, как считал И.Е.Забелин, что «полати» – это внутренние покои дворца, располагавшиеся на втором этаже. Причем они могли быть как непосредственно жилыми в составе хором, так и светскими в составе дворцового храма [Забелин, 1990: 97]. Позже, когда роскошные дворцы с «хоромами» и «полатями» исчезли, исчез и сам термин «полати», а в церковной архитектуре утвердился термин «хоры». Под «полатями» же в первую очередь современные исследователи понимали «каменные помещения княжеского дворца» [Воронин, 1961: 235]. По своему происхождению же наиболее вероятно заимствование термина «полати» от греческого palatsium – дворец [Колесов, 1986: 207]. Былины же в данном случае не дают информации для сопоставлений, т.к. в них постоянно происходит смешение терминов «гридня», «палата белокаменная», «хоромы», «дворец» -- под всеми ними подразумевается одно и то же р