ГЛАВА ВТОРАЯ. До Найлса, через город Хейуордс, было добрых полдня пути

 

До Найлса, через город Хейуордс, было добрых полдня пути. Все же Саксон и Билл свернули с большой дороги, предпочитая идти проселками, среди тщательно обработанных участков, где вся земля была использована до самой дорожной колеи. Саксон с удивлением разглядывала низкорослых смуглых переселенцев, которые пришли на эту землю с пустыми руками и сумели поднять ее стоимость до двухсот, пятисот и даже тысячи долларов за акр.

Всюду кипела работа. В поле бок о бок с мужчинами трудились женщины и дети. Они неустанно ворошили землю, казалось, они ни на минуту не давали ей покоя. И земля вознаграждала их за труд, несомненно, вознаграждала, иначе дети не могли бы учиться в школе, а сколько взрослых разъезжает тут в старых рыдванах, подержанных колясках и ладных, новеньких шарабанчиках.

– Погляди на них, – говорила Саксон. – Они счастливы и довольны. Разве такие лица были у наших соседей, когда началась забастовка?

– Ясное дело, им повезло, – согласился Билл. – Это у них на роже написано. Но передо мной им нечего нос задирать: не слишком велика заслуга выжить нас из нашей страны и пустить по миру!

– Но они, кажется, и не собираются задирать нос, – возразила Саксон.

– Нет, конечно, нет, это я и сам понимаю. И все‑таки не так уж они умны, как ты воображаешь. Ручаюсь, что по части лошадей они многому могли бы у меня поучиться.

Солнце садилось, когда они вошли в маленький городишко Найлс. Билл, который шел последние полмили молча, нерешительно предложил жене:

– Послушай, Саксон, отчего бы нам не переночевать в гостинице? Как ты на этот счет, а?

Но Саксон решительно тряхнула головой.

– Ты думаешь, нам надолго хватит наших двадцати долларов, если мы будем так роскошествовать? Нет, уж начинать, так по‑настоящему. Мы ведь не рассчитывали на ночлеги в гостиницах.

– Ладно, – согласился он. – Я‑то все могу. Я думал только о тебе…

– Запомни раз и навсегда, что я тоже все могу, – наставительно заметила она. – А теперь нам надо поискать чего‑нибудь на ужин.

Они купили кусок мяса, картофель, лук, десяток хороших яблок и, выйдя из города, направились к ручью, окаймленному деревьями и кустами. Путешественники расположились на песчаном берегу в тени деревьев. Кругом было сколько угодно валежника, и Билл, весело насвистывая, принялся собирать и рубить его. Саксон, внимательно следившая за его настроением, втихомолку радовалась этому безнадежно фальшивому свисту и про себя улыбалась. Скатертью ей послужили одеяла, разостланные на брезенте, из‑под которого она предварительно убрала все сучья. Она только еще училась готовить пищу на костре, и первым ее открытием было то, что лучше поддерживать огонь непрерывно, чем развести сразу большой костер. Когда кофе вскипел, она влила в кофейник немного холодной воды, чтобы осела гуща, и поставила его с краю на угли: так он и не остынет и не будет зря выкипать.

Картофель ломтиками и лук она поджарила на одной сковородке, но отдельно, и, переложив их в свою оловянную тарелку, поставила на кофейник, накрыв сверху перевернутой тарелкой Билла; затем поджарила мясо по любимому способу Билла на сухой горячей сковороде. Покончив с этим, она подала мясо и, пока Билл разливал кофе, положила лук и картофель на сковородку и с минуту подержала на огне, чтобы хорошенько подогреть.

– Что еще нужно человеку! – воскликнул Билл, чрезвычайно довольный, свертывая папиросу после кофе.

Он лежал на боку, вытянувшись во весь рост и опершись на локоть. Костер жарко пылал, и щеки Саксон казались еще румянее от алых отблесков пламени.

– Что только не угрожало нашим предкам в их странствиях – и индейцы, и дикие звери, да мало ли!.. А нам с тобой здесь хорошо и спокойно, как дома за печкой. Посмотри на этот песок: о лучшей постели и мечтать нечего. На нем мягко, как на перине. А уж ты, милая моя индианочка, такая хорошенькая, просто прелесть! Бьюсь об заклад, что сейчас моей «девочке в лесу» никто не даст больше шестнадцати лет.

– Будто бы! – оживилась она, тряхнув головой и поблескивая белыми зубами. – А если бы вы сейчас не курили, я бы спросила: знает ли ваша мама, что вы ушли из дому, мистер «мальчик, играющий в песочек»?

– Скажите, пожалуйста… – начал он с напускной торжественностью.

– Мне хочется вас кое о чем спросить, если только вы не против. Я, конечно, не намерен задевать ваши чувства, но мне все‑таки чрезвычайно важно получить ответ.

– Что такое? – осведомилась она, так как разъяснении не последовало.

– А вот что, Саксон. Вы мне ужасно нравитесь и так далее, но наступает ночь, мы чуть не за тысячу миль от человеческого жилья и… словом, я хотел бы знать: мы на самом деле, по‑настоящему женаты, мы действительно муж и жена?

– Да, на самом деле и по‑настоящему, – успокоила его Саксон. – А почему ты спрашиваешь?

– Не важно. Я что‑то запамятовал, и мне стало неловко: сами понимаете, при том воспитании, какое я получил, мне было бы неудобно оставаться с вами в такой час…

– Ну, хватит болтать! – строго перебила она его. – Прошелся бы лучше да набрал сучьев на утро, пока я вымою посуду и приведу кухню в порядок.

Он вскочил, чтобы выполнить приказание, но остановился, обнял ее и привлек к себе. Оба молчали, но когда он отошел от нее, грудь ее радостно вздымалась и с уст просилась благодарственная песнь.

Наступила ночь – темная, едва озаренная слабым мерцанием звезд, да и те скоро скрылись за неизвестно откуда надвинувшимися тучами. Калифорнийское «бабье лето» еще только началось. Погода стояла теплая, вечерняя прохлада едва давала себя знать, в воздухе не чувствовалось ни ветерка.

– У меня такое ощущение, как будто наша жизнь начинается сначала,

– сказала Саксон, когда Билл, набрав сучьев, опустился рядом с ней на одеяло у костра. – Я за сегодняшний день узнала больше, чем за десять лет жизни в Окленде. – Она глубоко вздохнула и откинула голову. – Оказывается, обрабатывать землю гораздо более сложная штука, чем я думала.

Билл не ответил. Он пристально смотрел в огонь, явно что‑то обдумывая.

– Ну, что такое? – спросила она, увидев, что он пришел к какому‑то решению, и положила руку на руку мужа.

– Да я все прикидываю насчет нашего ранчо, – ответил он. – Они не плохи, эти игрушечные фермы. Как раз для иностранцев. А нам, американцам, нужен простор. Я хочу видеть холм и знать, что весь он мой, до самой вершины, что и другой его склон и вся земля до вершины соседнего холма – тоже мои, и что за этими холмами вдоль ручья спокойно пасутся мои кобылы, и рядом с ними пасутся или резвятся мои жеребята. Знаешь, разводить лошадей очень выгодно, особенно крупных рабочих лошадей, весом от тысячи восьмисот до двух тысяч фунтов, – на них большой спрос. За пару четырехлеток одинаковой масти в любое время получишь до семисот – восьмисот долларов. Хороший подножный корм – больше им в этом климате ничего не нужно, разве что какой‑нибудь навес да немного сена на случай затяжной непогоды. Раньше мне это и в голову не приходило; но, признаться, чем больше я думаю о таком ранчо, тем больше наша затея мне нравится.

Саксон была в восторге! Вот и еще новые доводы в пользу ее плана! А особенно хорошо то, что они исходят от такого авторитета, как Билл. А главное: Билл и сам увлекся возможностью заняться сельским хозяйством.

– На казенном участке хватит места и для лошадей и для всего остального, – подбадривала она его.

– Конечно. Вокруг дома у нас будут грядки, фруктовые деревья, куры

– словом, все что нужно, как у португальцев; а кроме того, будет достаточно места и для пастбищ и для наших прогулок.

– Но разве жеребята не обойдутся нам слишком дорого, Билли?

– Нет, не обойдутся. На городских мостовых лошади очень скоро разбивают ноги. Вот из таких‑то непригодных для города кобыл я и подберу себе племенных маток, – я знаю, как за это взяться. Их продают с аукциона; и потом они еще служат много лет – только по мостовой больше не могут ходить.

Наступило молчание. В угасающих отблесках костра оба старались представить себе свою будущую ферму.

– Как здесь тихо, верно? – наконец, очнулся Билл и посмотрел вокруг. – И темно, хоть глаз выколи. – Зябко вздрагивая, он застегнул куртку, подбросил сучьев в огонь. – А все‑таки лучше нашего климата нет на всем свете. – Помню, – я еще малышом был, – мой отец всегда говорил, что климат в Калифорнии райский. Он как‑то ездил на Восток, проторчал там лето и зиму и натерпелся. «Меня теперь туда ничем не заманишь», – говаривал он после.

– И моя мать считала, что нигде в мире нет такого климата. Воображаю, каким чудесным им все показалось здесь после перехода через пустыни и горы! Они называли Калифорнию страной молока и меда. Земля оказалась настолько плодородной, что, как говорил Кэди, достаточно ее поковырять – и она принесет богатый урожай.

– И тут сколько хочешь дичи, – добавил Билл. – Мистер Роберте – тот, который усыновил моего отца, – гонял скот от Сан‑Хоакино до реки Колумбия. У него работало сорок человек, и они брали с собой только соль и порох: всю дорогу кормились дичью.

– Горы кишели оленями, а моя мать видела в окрестностях Санта‑Росы целые стада лосей. Мы когда‑нибудь отправимся туда. Билли. Я всегда мечтала об этом.

– Когда мой отец был еще молодым, у ручья Каш‑Слоу, севернее Сакраменто, водились в зарослях медведи. Он частенько охотился на них. Если удавалось застигнуть их на открытом месте, отец и мексиканцы охотились верхами, набрасывая на них аркан, – ты ведь знаешь, как это делается. Он всегда говорил, что лошадь, которая не боится медведей, стоит в десять раз больше всякой другой. А пантеры! Наши отцы принимали их за пум, за рысей, за лисиц. Конечно, мы с тобой проберемся и в Санта‑Росу. Может быть, земля на побережье нам не подойдет и придется продолжить наши странствия.

Тем временем костер погас, и Саксон кончила расчесывать и заплетать на ночь свои косы. Приготовления ко сну были несложны, и очень скоро они улеглись рядом под одеялом. Саксон закрыла глаза, но уснуть не могла. Никогда еще сон не был от нее так далек. Ей впервые приходилось ночевать под открытым небом, и сколько она ни старалась забыться в этой непривычной обстановке – все ее усилия были напрасны. К тому же она устала от долгой ходьбы, а песок, к ее удивлению, оказался вовсе не так мягок. Прошел час. Саксон убеждала себя, что Билл заснул, хотя чувствовала, что ему так же не спится, как и ей. Потрескивание тлеющего уголька заставило ее вздрогнуть. Билл тоже зашевелился.

– Билли, – шепнула она, – ты не спишь?

– Нет, – послышался тихий ответ. – Я все ледку и думаю: а ведь этот проклятый песок тверже, чем цементный пол. Мне‑то все равно, но вот уж никогда не думал!

Оба улеглись поудобнее, но это не помогало, – их лодке оставалось по‑прежнему мучительно жестким.

Вдруг где‑то поблизости пронзительно резко затрещал кузнечик, и Саксон снова вздрогнула. Несколько минут она сдерживалась. Билл первым подал голос:

– Знаешь, что‑то мне эта штука не нравится.

– Ты думаешь, не гремучая ли это змея? – спросила она, стараясь не выдать голосом своего волнения.

– Да, я как раз это и подумал.

– Я видела двух змей в витрине аптекарского магазина Баумана. Знаешь, Билл, у них ведь один зуб пустой, и когда они укусят, яд по дуплу стекает в ранку.

– Бр‑р‑р! – повел плечами Билл, но его шутливый тон показался ей не очень искренним. – Все говорят, это верная смерть, разве что ты второй Боско. Помнишь Боско?

– «Боско глотает змей живьем! Боско глотает змей живьем!» – отозвалась Саксон, подражая крику ярмарочного зазывалы.

– Не беспокойся: у змей Боско мешочки с ядом были предусмотрительно вырезаны, иначе у него бы ничего не вышло. И почему я никак не могу уснуть? Хоть бы эта проклятая трещотка замолчала. Интересно, змея это или не змея?

– Никакая не змея, – решила Саксон. – Все гремучие змеи давно уничтожены.

– А откуда же Боско достает своих? – вполне резонно заметил Билл.

– Ты‑то почему не спишь?

– Наверно, оттого, что мне это все в диковинку, – отвечала она. – Ведь я же никогда не ночевала под открытым небом.

– Я тоже. До сих пор я думал, что это большое удовольствие. – Он повернулся на другой бок и тяжело вздохнул. – Но, по‑моему, мы со временем привыкнем. Что могут другие, то сможем и мы, а ночевать под открытым небом приходится очень многим. Значит, все в порядке. Нам и здесь хорошо! Мы свободны и независимы, никому ничего не платим, сами себе хозяева…

Он внезапно замолк. Из кустов время от времени доносился какой‑то шорох. Когда они пытались определить, откуда он, шорох почему‑то затихал, но как только ими овладевала дремота, он столь же таинственно возобновлялся.

– Кажется, кто‑то подползает к нам, – прошептала Саксон, теснее прижимаясь к Биллу.

– Во всяком случае, не дикий индеец, – попытался он ее утешить, – Это было все, что он мог придумать для ее успокоения; затем он притворно зевнул. – Чепуха! Чего нам бояться! А ты вспомни, что приходилось переживать первым пионерам!

Несколько минут спустя у Билла затряслись плечи, и Саксон поняла, что он смеется.

– Я вспомнил одну историю, которую частенько рассказывал отец, – пояснил он. – О старухе Сюзен Клегхорн, одной из орегонских пионерок. У нее было бельмо на глазу, и прозвали ее «Кривая Сюзен», но стрелок она была отличный, с нею никто не мог сравниться. Однажды, когда пионеры шли через прерии, на обоз напали индейцы. Пионеры живо поставили повозки в круг, люди и волы укрылись внутри круга. Это дало им возможность отразить нападение и убить много врагов. Индейцы ничего с ними не могли поделать, и тогда они придумали вот какую штуку: чтобы выманить белых на открытое место, они взяли двух девушек, захваченных из другой партии переселенцев, и начали пытать их. Проделывалось это у всех на виду, но на таком расстоянии, что пули не могли их достать. Индейцы рассчитывали, что белые не утерпят, выскочат из‑за своих фургонов – и тут‑то они их и прикончат.

Белые не знали, как быть: если они бросятся на выручку девушек, индейцы всех их перебьют, а затем нападут и на обоз. И все до одного погибнут. Что же делает старуха Сюзен? Она приволакивает откуда‑то старое длинноствольное кентуккийское ружье, загоняет в него тройной заряд пороха, прицеливается в громадного индейца, особенно усердно хлопотавшего около девушек, и как бабахнет! Ее отбросило назад, и плечо у нее отнялось – она не владела им до самого Орегона, – но этого индейца уложила на месте. Он так и не узнал, откуда его стукнули.

Но я, собственно, не эту историю хотел рассказать. Старуха Сюзен весьма уважала Джона Ячменное Зерно. Она только и ждала случая, как бы нализаться, так что ее сыновьям, дочерям и старику вечно приходилось прятать его подальше.

– Кого прятать? – спросила Саксон.

– Джона Ячменное Зерно. Ах, да, ты, конечно, не знаешь! Это старинное название виски. Ладно. Вот в один прекрасный день вся семья собралась куда‑то уйти, – это было в местности, называвшейся Бодега; они перебрались туда уже из Орегона. Сюзен уверяла, будто у нее ревматизм так разыгрался, что она шагу ступить не может, и осталась дома. Но ее родственники были тоже не дураки. В доме имелась большая бутыль виски, галлона на два. Они ничего не сказали Сюзен, а перед уходом велели одному из ее внуков влезть на высокое дерево во дворе за коровником и привязать бутыль на высоте шестидесяти футов над землей. Однако и это не помогло: когда они вечером вернулись домой, то нашли Сюзен в кухне на полу мертвецки пьяной.

– Неужели она влезла на дерево? – удивленно спросила Саксон, когда увидела, что Билл не намерен продолжать.

– Ничего подобного! – весело засмеялся он. – Она поставила под бутылью большую лохань, затем извлекла на свет свое старое ружье и вдребезги разнесла бутыль, вот и все. После этого она просто начала лакать виски прямо из лохани.

И опять, едва Саксон задремала, шорох возобновился, на этот раз еще ближе. Ей казалось, будто кто‑то крадется, и ее возбужденному воображению представился подползающий к ним хищный зверь.

– Билли, – шепнула она.

– Да я и сам прислушиваюсь, – отозвался Билл; голос его звучал удивительно бодро.

– Может быть, это пантера или… дикая кошка?

– Нет, не может быть. Все дикие звери здесь давно перебиты. Это мирный фермерский район.

Легкий ветерок тронул листья и заставил Саксон вздрогнуть. Загадочный треск сверчка оборвался с подозрительной внезапностью. Затем вместе с шорохом послышался глухой, но тяжелый удар, от которого Саксон и Билл сразу вскочили и сели на своем ложе. Все стихло, и они снова улеглись, но теперь даже тишина казалась им зловещей.

– У‑уф! – вдруг с облегчением вздохнул Билл. – Будто бы я не знаю, что это такое. Самый обыкновенный кролик. Я же слышал, как ручные кролики стучат задними лапками об пол, когда прыгают.

Саксон изо всех сил старалась заснуть. Но песок как будто становился все жестче, суставы ныли от лежания на нем. И хотя рассудок решительно отвергал возможность настоящей опасности, воображение не уставало рисовать их яркими красками.

Послышались новые звуки. Они уже не были похожи ни на треск, ни на шорох; видимо, какое‑то крупное животное продиралось сквозь кусты. Сучья трещали и ломались под ним, а один раз путешественники ясно услышали, как ветки раздвинулись, чтобы пропустить кого‑то, а затем снова сомкнулись.

– Если раньше была пантера, то теперь это, наверное, слон, – уныло заметил Билл. – Ух, какой тяжеленный! Прислушайся‑ка. Сюда подходит!

Звуки по временам смолкали, потом раздавались снова, все громче и ближе. Билл опять приподнялся, сел и обнял рукой Саксон, которая тоже села.

– Я сегодня еще ни на минуту не заснул, – пожаловался он. – Тс‑с! Опять начинается. Хотелось бы мне разглядеть, что это за зверь.

– Шум от него такой, будто лезет медведь, – прошептала Саксон; у нее зуб на зуб не попадал – то ли от нервного возбуждения, то ли от ночной свежести.

– Да уж, конечно, не кузнечик.

Билл хотел было встать, но Саксон схватила его за руку.

– Что ты хочешь делать?

– Я ничуть не боюсь, – ответил он. – Но, даю слово, это действует мне на нервы. Если я не выясню, в чем дело, я могу, пожалуй, испугаться. Уж: лучше я пойду на разведку. Не беспокойся, я буду осторожен.

Ночь была так темна, что едва Билл отполз на расстояние вытянутой руки, как его уже не стало видно. Саксон сидела и ждала. Загадочные звуки прекратились, но можно было следить за продвижением Билла по треску сухих веточек и сучков. Спустя несколько минут он вернулся и забрался под одеяло.

– Видно, я его спугнул. У него, должно быть, хороший слух: услышал, что я к нему подбираюсь, и махнул куда‑то в кусты. А я уж: так старался ступать как можно тише…

Господи, опять!

Они снова сели. Саксон подтолкнула Билла.

– Тут он, – беззвучно прошептала она. – Слышно, как дышит… Вот сейчас фыркнул…

Сухая ветка обломилась с таким треском и так близко от них, что оба, уже не стыдясь друг друга, в тревоге вскочили на ноги.

– Я больше не позволю ему нас дурачить! – рассердился Билл. – Он нам этак скоро на голову полезет.

– Что же ты намерен делать? – тревожно спросила она.

– Орать буду во всю глотку. Как‑нибудь да заставлю его показаться.

И, набрав воздуху в легкие, он закричал что есть мочи.

Результат далеко превзошел все их ожидания, и у Саксон сердце заколотилось от страха. Окружавшая их темнота мгновенно наполнилась шумом и движением, кусты трещали и ломались, слышался тяжелый топот разбегающихся животных. К великому облегчению Билла и Саксон, звуки все удалялись и, наконец, замерли вдали.

– Ну, что ты на это скажешь? – нарушил Билл наступившую тишину. – Про меня в свое время говорили, что на ринге я ни черта не боюсь. Хорошо, что они не видели меня сегодня. – Он застонал. – Мне этот проклятый песок до смерти надоел. Лучше я встану и разведу огонь.

Это было нетрудно: под золою еще тлели угольки, и скоро костер запылал. Несколько звездочек проглянули в туманном небе. Билл посмотрел на них, подумал и собрался идти.

– Куда ты? – окликнула его Саксон.

– Мне кое‑что пришло в голову, – уклончиво ответил Билл и решительно вышел из освещенного костром круга.

А Саксон сидела, плотно закутавшись в одеяло, и восхищалась его смелостью. Он даже топора не взял с собой, а пошел в ту сторону, в которую удалились загадочные животные.

Минут десять спустя он вернулся, посмеиваясь.

– Здорово надули меня мерзкие твари! Скоро я, кажется, собственной тени испугаюсь! Что это было? Уф! Ты ни за что на свете не угадаешь. Стадо телят! И они перепугались больше нашего.

Он закурил папироску, а затем тоже лег под одеяло рядом с Саксон.

– Хороший из меня фермер получится, – бурчал он, – если десяток сопливых телят может напугать меня до смерти. Ручаюсь, что твой отец или мой и глазом бы не моргнули. Измельчал нынче народ, вот что.

– Неправда, – возмутилась Саксон. – Народ такой же, как и был. И мы не отступим перед тем, перед чем не отступили бы наши отцы, мы даже куда крепче их. Только мы по‑другому воспитывались, вот и все. Всю жизнь прожили в городе, привыкли к городским звукам и к городским условиям и не знаем деревенских. Мы выросли вдали от природы, вот тебе и все объяснение. А теперь мы с тобой собираемся стать детьми природы. Дай срок, и мы будем так же крепко спать под открытым небом, как спал твой отец или мой.

– Но только, пожалуйста, не на песке, – взмолился Билл.

– Об этом не может быть и речи. Это мы сегодня поняли раз и навсегда. А теперь молчи и попытайся заснуть.

Страхи рассеялись, но сейчас песок особенно раздражал их, и лежать на нем казалось невыносимым. Билл задремал первым, глаза Саксон сомкнулись только тогда, когда где‑то в отдалении запели петухи. Однако песок все время давал себя знать, и сон путников был неспокоен.

Как только начало светать, Билл выполз из‑под одеяла и развел яркий костер. Саксон, дрожа, подсела к нему. У них был измученный вид, глаза ввалились. И все‑таки первой рассмеялась она. Билл нехотя присоединился к ней, но, увидев кофейник, просиял и немедленно поставил его на огонь.